(Продолжение.  Начало в №№ 889–892)

Крестьянский путь

Из записок Игоря Иванова:

Человеку жить на Севере трудно: земля отдаёт мало, лес отдаёт трудно, река отдаёт нерегулярно. Казалось бы, во всякие времена держаться людям вместе надо. Так оно и есть: неслучайно ведь сообща здесь дома да храмы поднимали, вместе в путину и на медведя шли. Вместе – это всегда благословенная сложность, нужна тонкая настройка общественного организма, чтоб он работал. Но когда извне в этот организм приносили разделение, всё шло вразнос.

Мне интересно, как здесь сто лет назад смотрели звери на снующих туда-сюда «белых» и «красных» с винтовками: для них-то все люди были одного цвета и запах оружия у них был одинаковый, а вот только убить они стремились почему-то не их, как это было ещё со времён кремнёвых ружей, а друг друга…

Мы сидим в гостях у уроженки Макарыба Агнии Сергеевны Афанасьевой в её родовом доме, некогда отнятом коммуной, а потом возвращённом в непотребном виде. Она пообещала рассказать нам о своём деде, Иване Дмитриевиче Обрезкове, начиная с революционных лет. (Начало беседы – в № 892) Всё, что она узнала, – в основном не от него самого, а от дяди да тёток. Дед не любил рассказывать и никогда не жаловался – а ведь сын соседа и возглавлял ту самую коммуну, которая реквизировала всё у семьи и выставила малых детей на улицу.

В партию большевиков он вступил в мятежном Кронштадте, правда служил там не матросом, а солдатом. Одна его история из того времени особенно запомнилась маленькой Агнии, в которую она сразу и не поверила:

– Дисциплина в Кронштадте была неважной: пьянствовали, гуляли, шумели. Многие болели постыдными болезнями. И ситуацию решили исправить тем, что избавиться от больных женщин, которые заражали моряков. Сообщили местным проституткам, хотя дед мне это слово не говорил, что отправят их лечиться в санаторий на берег – им нужно собраться на пирсе. А рядом с пирсом устроили замаскированное пулемётное гнездо. Женщины приходили с узелками, все такие нарядные, чтобы загрузиться на баржу, и как только последняя ступила на пирс, открыли огонь и всех расстреляли. Мой дед как раз в это время стоял на часах и видел это своими глазами. Он говорил с болью: «У них же у всех дети, старики, и продавали они себя от большой нужды!..» Я тогда не поверила, что такое может быть.

– Да, – вспоминаю, – была такая печально знаменитая телеграмма Ленина: «Навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат»…

Судя по рассказу Агнии Афанасьевой, весной 1919 года её дед вернулся в родную деревню. Вскоре к нему заглянул сосед, состоявший в коммуне: дескать, белые направляют свой отряд в Макарьево из Пыссы (по реке 200 вёрст, а прямиком – 80) и мы, коммунисты, уходим в лес на время, пока они здесь будут находиться, – айда с нами. В это время по Верхней Мезени прокатился слух – неизвестно, правдивый или нет, – что белые за сына-коммуниста наказывают родителей кнутами. Почтение сына к родителям было сильнее страха – Иван сказал, что не желает, чтобы его родители отвечали за него, и решил остаться в деревне.

– Моя двоюродная тётка была за красных, партизанкой-связной, – вставляет Анатолий. – Но она белым не попалась.

– Белые пришли, но никто не донёс, что Иван был большевиком, – рассказывает дальше Агния Сергеевна. – Мобилизовали четверых мужиков из Макарьево: кавалера трёх Георгиевских крестов Мардония Обрезкова, известного в деревне тем, что лично стоял в почётном карауле при короновании Николая Второго, его брата Карпа, который впоследствии служил денщиком капитана Николая Орлова (руководившего в 1919 г. Особым Вычегодским добровольческим отрядом. – Ред.), Евлампия и Ивана. Их увезли в Пыссу. Дед говорил, что ружья им не доверили, а поставили обслуживать обоз. Потом белые стали отступать вниз по Мезени, и они вместе с ними. Вот благодаря этому к нашей семье и приклеилась кличка Белые Бандиты. Вернувшись после Гражданской войны, дед в колхоз не вступил. Если бы он остался в деревне, его бы точно забрали. А так он ушёл в лесорубы и всю жизнь валил лес, как сейчас говорят, вахтовым методом, только иногда приезжал в деревню помогать семье…

– Хитрющий был… Ни у красных, ни у белых дед не воевал, а в Великую Отечественную служил вохровцем, – запальчиво дополняет картину Анатолий после того, как мы вышли от Агнии Афанасьевой.

– Так ведь он уже тогда в годах был…

– Прозвище Юнкер у него в деревне было, но не прижилось… – уже примирительно заключает Анатолий и ещё более примирительно добавляет: – Всё-таки головастый был мужик.

Но передо мной такая картина. Деревенский паренёк отправляется на ратную службу, принимает присягу. В ней он при свидетелях и священнике говорит: «Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, перед Святым Его Евангелием в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству Самодержцу верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего… начальникам во всём, что к пользе и службе государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание». Потом нарушает клятву. Ужасается на пирсе последствиям всеобщего отречения от присяги. Дома отказывается предать ещё и родителей. И становится врагом новой власти. Пострадал сам, пострадала семья. Конечно, это схема такая. Но вот итог. «Коммунисты, которые у нас тут распоряжались, уехали в город, карьеру сделали и где-то там затерялись, – в заключение говорит наша собеседница. – А мы остались». В том, наверно, и состоит благословение Божье и искупление: чтоб после всех исторических катаклизмов остаться на родной земле, а не влачиться, как сухой лист, по поверхности земли.

Нам пора плыть дальше. Снова идём через всю деревню. Людей не видно, но о жизни можно судить по звукам: где-то за заборами визжит электропила, слышен стук молотка, утробно гудит насос для полива, откуда-то доносится дурной музон. В центре деревни – памятник павшим в Великую Отечественную. На нём среди тридцати имён – двое сыновей Мардония – того самого гренадера, который состоял в царском карауле, – Ивана и Андрея. «Боевая геройская семья», – вспоминаются слова Агнии Сергеевны. И верно, на таких служаках страна держится.

Подходим к всероссийски знаменитому пешеходному переходу: толстая асфальтовая нашлёпка «лежачего полицейского» с разметкой из термопластика, новенькие знаки во флуоресцирующей окантовке, светодиодные фонари на солнечных панелях… Знатный арт-объект! Фотографирую. Таких понаделали аж 11 в районе. Как объяснили журналистам в республиканском Минстрое, «обустроенные переходы предусмотрены проектами организации дорожного движения, которые были согласованы, в том числе и с УГИБДД МВД по Коми, в соответствии с действующими нормативно-техническими требованиями». Замечательно написали наследники тех, кто «уехал в город и карьеру сделал». Этот текст хорошо бы поместить крупными буквами на табличке рядом – для полноты картины.

Ввиду отсутствия в деревне машин переходим «обустроенный переход» как транспортное средство – не по зебре, а вдоль – и спускаемся к реке мимо проложенной «линии электропередач» на самодельных столбах – кто-то из жителей проложил её для насоса, чтоб качать воду на огород. У лодки нас уже замучился ждать Святослав. Мы решаем проплыть ещё сколько хватит сил и, как начнёт темнеть, встать на ночлег.

Остров

Есть такая особенность при долгой езде на машине, как водитель с большим стажем скажу. Это невозможность остановиться в пути. Движение засасывает: да, надо остановиться, перекусить, размяться, но… пока едется – надо ехать; любая остановка – это потеря времени; лучше ехать медленно, чем стоять; остановиться можно, но именно здесь неудобно; если остановлюсь, меня опять обгонит тот лесовоз, который я с таким трудом обогнал десять минут назад… Ну и так далее. И вроде бы несложно притормозить, чтобы хотя бы выпустить пассажира сходить по нужде, но нужно сделать большое усилие над собой. Психологическая загадка.

Оказывается, что-то подобное есть и во время сплава. Кажется, уже донельзя устали мы за двое суток, практически не спали и не ели, а всё же гребём и гребём, вертим головой в поисках «удобного места для стоянки» и всё-то нам не нравится, уговариваем себя доводами вроде «сегодня больше проплывём, назавтра меньше останется». В конце концов, когда у меня уже руки стало сводить, нацеливаемся на небольшой песчаный остров по правому борту. Поступают предложения «ещё проплыть немного», но я активно агитирую за остановку. Лучше ставить палатку именно на острове. Никому не говорю, что меня впечатлила сцена, когда мы ехали в Верхнемезенск на «уазике»: стоит у дороги во весь рост, чёрный как негр, бурый медведь и на нас смотрит. Водитель притормаживает, гаишник-медведь опускается на все четыре лапы и, не выказывая ни малейшего испуга, ковыляет по трассе перед машиной, а потом уходит в лес. Если тут такое непуганое зверьё, то… Не то чтобы такому медведю составит трудность перебраться через узкую протоку на остров, если захочет. Но ведь недаром поговорка у русских есть: «Богу молись, а к берегу гребись». Вот и гребёмся. К острову, который, худо-бедно, отделяет протока от дикой тайги.

…Костёр, дрова, кипящий котелок, палатка, записи в блокнот – всё это ежевечерний ритуал в экспедиции и после трудного перехода воспринимается как приятное времяпрепровождение. И как вершина его – стоять у реки с чашкой дымящегося брусничного чая и слушать речную тишину, изредка прерываемую всплесками хариуса.

* * *

Всё-таки не зря мы накануне проделали такой большой путь по реке – до Глотово есть шанс добраться пораньше, застать нужных людей на месте. Долго ли, скоро ли, а показались на правом берегу Мезени домики деревни Верхний Выльыб. Примечательная она тем, что здесь в школе грамоты до 1914 года работал учителем Николай Ворсин. Это человек, начавший на Удоре Гражданскую войну осенью 1918-го. Член Яренского уездного исполкома, он вместе с вооружённым отрядом из 20 человек отправился по деревням на Мезени и Вашке, где, к слову, не было никаких вооружённых выступлений или бунтов, с мандатом «на право обысков, арестов, реквизиции и конфискации имущества, наложения контрибуций, смещения с должностей, предания суду», а «в случае вооружённого сопротивления право принимать самые крутые меры вплоть до расстрела». Нам трудно сейчас догадаться, как теперь воспринимают этого советского «героя» во всегда считавшемся «красным» Глотово (д. В. Выльыб входила в Глотовскую волость), ведь ныне стали известны его кровавые «подвиги». Чтоб узнать это, да и не только это, нам надо поспешать – успеть попасть в местную школу.

По большой луке обходим на лодке плёс – и впереди открывается большое село. На самом высоком месте – каменный храм с порушенным куполом и густой растительностью на крыше. На песке лежат коровы и бродит небольшой табун лошадей. Мы поворачиваем нос лодки со стрежи и направляемся в их сторону…

Земля талантов

Из записок Михаила Сизова:

Есть хорошее русское слово – «выпростаться», то есть освободиться, выбраться откуда-либо. После чего, судя по корню «прост», жизнь должна намного упроститься. Куда там! Лодка, нагруженная нашими рюкзаками, всё так же сидит на песчаной мели, еле сдвинули её с места и отволокли к чистой воде.

– Забирайся! – Игорь со Святославом уже в лодке, берут вёсла.

– Я пешочком, подожду на пристани, – отвечаю и бреду по отмели к высокому берегу, по которому в разные стороны разбежались домишки. Захотелось побыть одному и как бы со стороны посмотреть на Глотово, мысленно перенестись в начало ХХ века, в детство и юность моего героя.

Идея написать повесть об Александре Доронине, уроженце этого села, возникла у меня лет двадцать назад, когда готовил из материалов, собранных ухтинским краеведом Валентиной Пашининой, книгу «Печорский десант» (об этом – «Тихий подвиг», № 464, май 2004 г.). Книга была про то, как Доронин бежал из фашистского плена – согласился стать диверсантом, а когда диверсионный отряд на парашютах спустился в здешнюю тайгу, то пошёл и сдался советским властям. И многое там осталось за «кадром». Например, школьные годы в Глотово, где был директором и преподавателем истории его крёстный – Дмитрий Андреевич Попов. Личность удивительная – он сам после восстания русских солдат в 1917 году во Франции был фактически в плену и пытался бежать из каторжной тюрьмы в африканской Сахаре. Замечательным человеком, разносторонне образованным был и отец Александра – Гай Алексеевич, участник русско-японской и Первой мировой войн. Сельский писарь, державший дома огромную библиотеку, он оставался при этом справным крестьянином: обрабатывал землю, строил рыбацкие лодки, охотился, умел делать компасы для охотников. Сын его, Александр, впоследствии стал учителем и преподавал биологию и химию в Глотовской школе, затем работал в Удорском роно…

Отсюда, с реки, село как на ладони. На правой его оконечности высится огромный каменный храм, а на левой – деревянная двухэтажная школа, которая также доминирует над селом, поскольку стоит на холме. То, что это школа, почему-то сразу понял. И легко представилось то Глотово, где Саша Доронин в 1907 году родился и возрастал. Наверное, точно так же вдоль берега по мелководью брело коровье стадо, а сзади погикивал пастух верхом на коне. Пристроившись в хвост коровьей процессии, достигаю левой оконечности села, в эту же сторону, как вижу, правят лодку Игорь со Святославом. Спрашиваю у пастуха, правильно ли я понял, что голубое здание на холме – школа. Он подтверждает и тут же огорошивает: «Только сейчас там никого нет, школьная продлёнка полчаса как закончилась».

Храм на горке

Школа на холме

«Вдоль берега по мелководью брело коровье стадо»

Наша лодка наконец причалила, и делюсь неприятной новостью с Игорем. Кроме директора школы, с которым я списывался в социальной сети, никого в Глотово мы не знаем.

– Вы пока разгружайтесь, а я всё же добегу до школы, – решаю положиться на случай. Сколько раз в экспедициях мы чувствовали незримую помощь, неужели сейчас Господь нас оставит? Почти бегом поднимаюсь по улочкам к школе и вижу такую сцену: у двери над чем-то мудрит парень в штанах камуфляжной расцветки, а рядом стоит женщина с ключами. Парень торжественно объявляет:

– Всё, Анна Александровна, на сигнализацию поставлено!

Выясняется, что у здания вышла из строя система охранной сигнализации, поэтому директор и задержалась в школе почти на час. Она приглашает в свой кабинет:

– Удивительно, что меня застали. Пойдёмте в кабинет, чаем вас с дороги напою.

За чаем с дежурными печенюшками и потянулась наша беседа. Первый вопрос:

– Это ведь не дореволюционное здание школы, было другое?

– Я приехала сюда в 1987 году, и старую школу уже при мне разбирали. Она стояла здесь рядом и была двухэтажной, причём лучше нынешней – большие светлые классы, высокие потолки. А брёвна какие крепкие! Мы из них напилили столбов для ограды вокруг новой школы, которую совхоз построил по типовому проекту Минсельхоза. Гляньте в окно, вон те столбики – от старой школы, в которой учились с 1908-го по конец 70-х годов. Из её стен вышло много выдающихся людей. Это и народный поэт Коми АССР Серафим Попов. И лауреат Госпремии профессор Василий Сенюков, который много чего открыл в геологии. И много ещё кто, в том числе заслуженные учителя Коми АССР.

– У вас прям центр просвещения – в глуши, в верховьях Мезени, – шучу.

– Почему же в глуши? Люди здесь исстари живут. А школа, да, была самая большая на Удоре. В 1939-м из неё сделали десятилетку, а все остальные в районе были семилетками. Почему так получилось? Потому что ещё до революции глотовцы озаботились вопросами образования. Вон, смотрите, в окно дом виден – в нём жила Александра Александровна Обрезкова. Её отец, Александр Ильич, помогал в церкви и очень хотел, чтобы его дети стали грамотными. А у него было пять дочерей. И вот он расстарался построить в Глотово большую школу. Дочери не очень хотели учиться, мол, нам надо замуж, надо приданое – сидят у окошка, прядут. А он отбирает прялку и топором во дворе рубит. И добился своего. Одна из дочерей, как раз Александра Александровна, стала потом учительницей, в этой же школе работала. Я её застала, когда сюда приехала.

– Она вам ничего не говорила об учителе истории Попове, который в Африке на каторге был? – вдруг вспоминаю о героях ещё не написанной повести. – И об учителе биологии Александре Доронине?

– О Попове я ничего не слышала, о Доронине разное рассказывают. Говорят, что немецкий самолёт садился в двух километрах отсюда, на Глотов луг, и будто в нём Доронина видели. Но зачем ему здесь садиться? Чтобы Доронину родителей повидать? И зачем потом с парашютом прыгать, если можно было вот так приземлиться?

– Может, поломка какая и Доронин предложил место для ремонта, – предполагаю. – А ради его родителей фрицы вряд ли бы самолёт посадили. Тем более их в Глотово не было, они во время войны в Сыктывкар к дочерям переехали. Что ещё вам рассказывали?

– Много интересного об истории нашей школы мне поведала Пелагея Алексеевна Уляшева, прекрасный педагог, которая в буквальном смысле выросла в школьных стенах. Отец её не вернулся с фронта, поэтому когда они из Кучмозерья переехали в Глотово, то сами не смогли построиться. И сельсовет выделил им под жильё одно из помещений школы, в которой её мама стала работать уборщицей, а бабушка – сторожем. Рассказывала, как девчонкой залезала на чердак и смотрела на реку. И первая в селе видела, как по Мезени в Глотово плывёт пароход. Кричала сверху: «Парохо-од идёт!» Было это в 50-е годы.

– Река тогда глубокая была?

– Её земснаряды чистили. А сейчас нужда отпала, вот песком и зарастает. Да ещё леса-то вырубают, от этого тоже мелеет.

– А сухопутную дорогу сюда когда провели?

– Нормальную сделали не так давно, при болгарах. Дорога и раньше была, но едва проезжая, машины часто увязали, их трактором тащили. До войны на лодках только и ездили. Например, чтоб добраться в Сыктывкар, надо было вниз по течению спускаться, затем лодку тащить через волок, чтобы дальше плыть. Пелагея Алексеевна, кстати, училась там в педучилище, так что весь этот путь не раз проделывала. Сейчас она в Усть-Куломском районе живёт, книги краеведческие пишет. А сын её, Олег, учёный-этнограф.

– Олег Уляшев? – удивляюсь. – Так я ж его знаю, он в Коми научном центре работает, а ещё замечательный коми поэт. Да, таёжная земля богата на таланты.

Школьная летопись

Заговорили о современности. Школа-то большая, а теперь почти пустая.

– Приехала я сюда в самый пик так называемой перестройки, – вспоминает Анна Александровна, – когда в школе ещё оставалось более ста сорока учеников. Сейчас у нас за отсутствием учащихся нет трёх последних классов. В прошлом году двое окончили 9-й класс, но в 10-й не пошли, подали документы в Усогорский лицей, то есть в ПТУ по-старому. Так что своих учеников «поштучно» считаем.

– Люди уезжают?

– Надо же где-то работать.

– А я видел стадо коров с пастухом. Совхоз-то действует?

– От него остался сельхозкооператив со старенькой фермой, вот им коровы и принадлежат. Там всего человек десять работает. И лошадь у них одна-единственная, на которой пастух ездит. Некоторые частники ещё держат лошадей, дрова из леса на них возят, огороды пашут. Но теперь лошадок мотоблоками замещают, с ними-то проще управляться. А раньше Глотово славилось коновалами, село по-коми так и называли: Слободаса коновалъяс. И фамилия Коновалов здесь распространённая.

Что ещё в селе есть, кроме школы? Пожарка, два магазина, фельдшерско-акушерский пункт и почта – вот и все рабочие места. При этом власти на вакансиях экономят. Единственный наш почтарь вышел в отпуск, и теперь почта один день в неделю работает – из Усогорска приезжает работник. И вот посчитайте, куда можно устроиться. А людей в Глотово по прописке – более двухсот, если же считать с ближними деревеньками, Кучмозерьем и Макарыбом, то около четырёхсот.

– А вы сюда в 80-е годы по распределению приехали?

– Да, здесь учителя требовались. Сама-то я родом из Иба, а муж архангелогородский.

– Здешние отличаются от южных коми?

– Коми слова здесь другие, интонации. В моём родном селе поют как будто, на последнем слоге тянут, а здесь односложно говорят. Наверное, это влияние архангелогородцев, да и природы тоже – нет таких луговых просторов, как на Сыктывдинской земле.

– Да, здесь тайга настоящая. Охотникам рай.

– Вышел из села – вот тебе и охота. Но наши ходят в основном вверх по Мезени, а ниже бутканские и косланские хозяйничают. В местечке Чирака, которое будете проезжать, глотовский охотник устроил свои путики, избушку поставил, так её сожгли.

– Лесные избы без замков стоят, как и в прежние времена? – интересуюсь с практическим прицелом, не всё ж нам в палатке ночевать.

– У нас и в селе дома не запирались, палочку к дверям приставляли. Буквально в последнее время стало так, что какой-нибудь алкаш может зайти в дом.

– Наркотики сюда не добрались?

– Нет. Но в Усогорске, говорят, уже есть. Мы всё-таки в отдалении от городской жизни, у нас тут своё. Пойдёмте, школьный музей покажу, дети собирают предметы старого быта, записывают воспоминания сельчан.

Выходим в коридор, останавливаемся перед длинным стендом с фотографиями. Учителя-фронтовики: Обрезков, Сухарев, Политов, Будрин, Высоких и ещё ряд фамилий. Многие награждены орденами и медалями, в том числе «За освобождение Берлина». Завуч школы Василий Козловский погиб в январе 43-го в Псковской области. Александр Павлов, историк и географ, погиб в июле 41-го под Витебском. Михаил Александров, учитель начальных классов, пропал без вести в июне 1941-го.

– А вот это снимок Николая Муравьёва, который был директором школы в 1938–1940-х, наши учителя не хотели помещать на стенд, но я настояла.

– Почему? – вглядываюсь в фото, на котором вихрастый молодой человек в галстуке этаким орлом смотрит, как мне показалось, с деланно суровым выражением глаз.

– У него, как и у Александра Доронина, трудная судьба. Попал в плен и в концлагере согласился быть переводчиком, поскольку немецкий язык раньше преподавал. После плена ему не разрешили в Глотово возвращаться, определив место жительства где-то в Усть-Куломском районе, и он тайно на одну ночь приезжал к жене Анне Павловне. Потом она к нему переехала. Мы с ней переписывались, она долго жила, до девяноста лет, но как-то стеснялась я спросить про мужа, что там было в концлагере. У неё, кстати, фамилия другая – Кондырева. А когда мужа призвали в армию, она замещала его на директорской должности.

У нас есть фото школьного коллектива военной поры, и я заметила, что она единственная из женщин в платке. Подумала я: вот человек старые традиции соблюдает, не показывается на людях простоволосой. Оказалось же, что у неё от голода начали волосы выпадать, поэтому платком и прикрылась. Несмотря на голод, сама она была организатором сбора денег и посылок в помощь фронту, за что на селе её прозвали Еджыд Чиганка – Белая Цыганка, потому что ходила по домам и эти средства собирала, как бы выпрашивала, что ли. На фронт было отправлено столько, что от Сталина пришла благодарственная телеграмма, причём на её имя – «парторгу Кондыревой».

Вообще здесь женщины были боевые. Что интересно, со всего Удорского района треть женщин, отправившихся добровольцами на войну, – глотовские. И не прачками там были. Мария Феофилова служила старшим разведчиком зенитного полка, награждена медалью «За боевые заслуги». Анастасия Жилина была сержантом, командиром отделения.

– В тылу тоже мужество требовалось, – говорю. – Ведь сами голодали, а для победы последнее отдавали.

– Голодали даже дети. Одна ученица подготовила работу, записав рассказ своего деда, что он, будучи пятиклассником, из-за недоедания не мог встать с кровати и идти в школу. Учительница пришла к нему узнать, в чём дело, и его определили в интернат. Тогда здесь было несколько домов-интернатов, и брали школьников не только из дальних деревень, но и местных. И в интернате он выжил. Интернат не такой, как обычно, – отдельного здания не было, учащихся размещали по домам, где сдавали помещения. И воспитатель ходил по домам, смотрел, как домашнее задание выполняют.

– А что за работу писали?

– Да у нас их много, сейчас покажу.

Война и пасы

Школьный музей устроен в кабинете коми языка и литературы. Под портретами Ивана Куратова, Вениамина Чисталёва и других деятелей культуры расположены экспонаты: туеса, самовары, прялки. Но самое ценное на полках – файлы самих школьников с исследовательскими работами, в том числе о военной поре.

Анна Александровна показывает нам школьный музей

Старшеклассники Павел Горбин и Виктория Политова в одном из исследований приводят сухие документы: «Приказ № 6 от 7 марта 1944 г. За активное участие в сборе средств для детей освобождённых районов выношу благодарность учащимся (всего 10 фамилий)… Приказ № 8 от 11 марта 1944 г. За инициативу и активность по сбору средств на танковую колонну выношу благодарность 5 классу “А”…»

Ещё дети собирали для страны берёзовые почки, подснежную клюкву и другие лекарственные растения – получилось 240 тонн за четыре года войны. А вот записанные ребятами воспоминания.

А.Д. Митина: «В 1941 г. за обучение в 10 классе ученик платил 150 рублей, кто не мог платить, те уезжали. Последний экзамен за 10 класс был 22 июня, мы вместе пошли в столовую в последний раз. Было очень весело, мы шумели, смеялись. Милиционер Жданов сказал: “Смеётесь, а Германия нам войну объявила”. Так мы узнали о начале войны».

Г.А. Селиванова: «В 10 классе в военное время часто учились голодными. Я бросала школу 3 раза (по 2 недели). Хотела устроиться на работу, меня даже вычёркивали из школьного журнала, потом возвращалась снова».

В.В. Бугуева: «В годы войны наша семья была большая и мы очень голодали. Частенько мы, девочки и мальчики, собирали растение так называемое рош азь. Затем его сушили, делали порошок, размешивали с мукой и пекли лепёшки».

А.Е. Коновалова рассказывала с грустью: «Когда началась война, мы были ещё детьми, мне – 13 лет. Помню, бригадир по утрам ходит по домам, стучит в окна, зовёт на работу. Во время пахоты я погоняла лошадей. В годы войны мы, подростки, зимой вручную таскали на ферму воду из речки. Голодали. Ходили собирать луговой хвощ, около картофельных ям собирали гнилой картофель, разные травы и ели их. В годы войны на детей легли совсем недетские заботы: их сразу стали воспринимать как взрослых».

– Ребят отправляли даже на молевой сплав, – комментирует директор школы. – И всё же были у них свои радости. Вот Анастасия Петровна Жилина вспоминает: «В школе проводились вечера отдыха, называлось это “Живая газета”, ученики и учителя к каждому празднику готовили спектакли, жизнь была интересная». Но что мы всё о войне! Посмотрите, сколько наши дети экспонатов собрали, целый музей получился.

– Прялки очень древние? – интересуюсь. – Рисунок какой поблёкший.

– Это мы их так отмыли, – смеётся Анна Александровна, – и краска слезать стала. Не знали, что разрисованное мыть нельзя.

– А вот на прялке значок какой-то, на букву «П» похож. Родовой пас?

– Скорее уж инициал. Со временем ведь родовые символы меняли свою суть. Это касалось и содержания и формы. Поначалу знаки содержали только указание на родовую принадлежность клеймёных предметов. Затем эти пасы на предметах стали использоваться как обереги, а после вообще как украшение. С ростом грамотности их стали заменять обычными инициалами, например «П» может означать принадлежность фамилии Политовых.

– Не факт, – не соглашаюсь. – Пасы и буквы могут вполне совпадать, ведь количество вариантов начертаний ограничено. Представьте, в стефановской азбуке, составленной на основе коми пасов, я нашёл два значка, в точности совпадающих с буквами финикийской азбуки, которая возникла в четырнадцатом веке до нашей эры. Древние коми, конечно, финикийских букв в глаза не видели, а вот повторили.

Анна Александровна достаёт с полки туес, потом другой – на всех родовые значки.

– Было время, когда пасы имели даже юридическую силу, – рассказывает она, – вроде современной электронной подписи. Этнограф Алексей Сидоров, занимавшийся у нас изысканиями в 1919 году, записал такие примеры. Один крестьянин раскорчевал в лесу участок, а потом забросил его на двадцать лет. Когда другой крестьянин этот участок присвоил себе, то хозяин привёл туда начальство и показал свои пасы, вырезанные на пнях. И что же? Участок ему вернули по закону. Или другой случай. Давно уже, в семнадцатом веке, служитель церкви переписывал людей по реке Ирва – это левый приток Мезени, сразу за Глотово. Прибыл он в деревню Политово, а там никого из мужчин нет, все ушли на охоту. И что он сделал? Расспросил у женщин, какие у какого дома пасы, пошёл в тайгу и по пасам, отмеченных на деревьях, нашёл угодья тех мужиков, за трое суток увиделся с каждым.

Глотовские пасы

– В семнадцатом веке здесь уже много народа жило?

– Удора вообще древняя земля; когда в четырнадцатом-пятнадцатом веках сюда пришли христианские миссионеры, то застали множество селений. Правда, села с названием Глотово тогда ещё не было. А как название произошло? По легенде, как раз при Стефане Пермском здесь, в верховьях Мезени, водилась огромная рыба Глот, которая пожирала людей. Тут рыбакам явился старец, который молитвой отвадил чудище появляться здесь. Рыбаки дали обет, что построят церковь на месте явления старца, и построили. А где церковь, там и село. Так и появилось Глотово. Красивый такой миф, но, наверное, имеет какие-то исторические основания.

– А по истории нынешнего храма у вас есть исследование?

– Конечно!

Директор школы достаёт очередную работу – за авторством ученика 11-го класса Александра Даниленко. Начинается она так: «Тема исследовательской работы “Деревня без церкви, что дом без иконы” взята нами не случайно. Можно было просто работу назвать “История Христорождественской церкви села Глотово”, но нам хотелось бы ещё показать значимость и необходимость не только узнать прошлое бывшего храма, но и, может быть, своей работой внести вклад в возрождение так необходимого святого места в родном селе. Сегодня жители села Глотово хотят восстановить свою церковь, так как считают, что это необходимо для возрождения села…»

Пока мы беседовали, в школу пришли Игорь со Святославом. Принесли мой рюкзак – я-то налегке сюда прибежал. Игорь спросил, в каком месте близ Глотово удобнее поставить палатку, чтобы мы никому не мешали и чтобы нас тоже не побеспокоили.

– Около кладбища хорошее место, – рекомендует Анна Александровна и, что-то уловив в наших лицах, поясняет: – Не подумайте, что вас к покойникам отправляю, там место и вправду хорошее, луговина, и кострище оборудовано, поскольку туда часто на пикники молодёжь ходит.

Продолжение в следующем выпуске – ПЕРЕЙТИ

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска