Мезень: исполненный обет

(Продолжение. Начало в №№ 889–893)

Под сенью разрушенного храма

Из записок Игоря Иванова:

Село Глотово расположено как бы в седловине – на одном плече стоит школа, а на другом, который «главнее», храм. И вот сейчас с одного холма мы направляемся к другому. Над головой собираются прямо-таки чёрные тучи, спрятаться в деревне негде – это ведь не город, разве что напроситься к кому-нибудь.

Село Глотово. Вид с реки

Храмовая горка – то самое место, где почти пять веков назад местным жителям явился Николай Чудотворец. Здесь и построили первую деревянную Никольскую церковку, потом возвели ещё зимнюю – Рождественскую. Их обновляли, ремонтировали, но они неуклонно приходили в упадок. К мысли строить каменный храм пришли только в середине XIX века. Местные крестьяне написали прошение в Вологодскую духовную консисторию: «Все мы приходили в отчаяние, видя положение церкви, но приступить к постройке новой, хотя деревянной, по чрезвычайной бедности не могли, а о каменной не могли и думать. Недоумения же наши и печаль скоро исчезли с перемещением в наш приход священника Алексея Образцова, который своим кротким характером и ласковостью расположил наши сердца и убедил приступить к постройке нового, не деревянного, а каменного храма. Мы сначала неохотно принялись за приготовление материалов, но потом, смотря на неусыпное старание и трудолюбие своего священника Алексея Образцова… принимались и мы охотнее».

Появился священник – дело закрутилось. Ситуация, в общем, не сильно отличается от сегодняшней, хотя вроде народ в массе верующим был. Было тогда в приходе менее 500 душ мужского пола – а вот же, построили самый большой храм на всей Удоре. История с изготовлением кирпичей для церкви почему-то особенно запечатлелась в памяти сельчан. Вначале кирпичи у прихожан не получались, разваливались, ведь до сих пор в селе не было ни одной кирпичной постройки. Решили добавить в глину молоко – и кирпичи стали крепче камня. Ещё запомнили, как на освящение в 1867 году приезжал архиерей. «Два попа проводили важного гостя под руки от ручья Вичко-шор до церкви, от реки до церкви была выстлана войлочная дорожка, изготовленная прихожанами», – написал ученик Глотовской школы Александр Даниленко. Его исследовательская работа «Деревня без церкви, что дом без иконы» столь основательная, что невольно вспомнишь руководителя Александра – учителя французского языка Анну Александровну Кряжевских, с которой мы сами только что беседовали.

Ещё она нам сказала:

– На Ильин день у церкви близ алтаря будут устанавливать памятный крест Михаилу Фёдоровичу Коновалову – он был псаломщиком, его расстреляли в 1931-м. Вчера школьники наши пособирали там камни, чтобы крест обложить. Наверно, батюшку-то привезут с собой, чтобы освятить крест. А ставить будет внучатая племянница Надежда Дмитриевна, в Кослане живёт, в деревне Нижний Удор. Это её мечта. Знаете её?

Не знаем, но пообещали, что обязательно к ней заедем, ведь Кослан у нас как раз на маршруте экспедиции.

Поднимаемся на холм и заходим в храм… через окно. Дверь заколочена, а вот окна уже давным-давно без рам, да и полы сняты предприимчивыми сельчанами. Внутри видны какие-то бетонные фундаменты советских времён, когда здание использовали под хозяйственные нужды. А вот само здание вполне себе крепкое – хотя и стоит без крыши, не треснуло, не выщерблен кирпич.

Окна в храме уже давным-давно без рам, да и полы сняты

 

Начался ливень…

Признаться, в храм мы забрались по необходимости: только укрылись в нём, как опрокинулся на село ливень необыкновенной силы, так что порой из-за струй видимость была как в густом тумане, а реки внизу так и вовсе не видно. Я сел у окна и попервоначалу стал думать о том, что было бы, если бы мы в это время оказались в лодке на реке. Но что об этом думать – вымокли бы, ну и что. Мысли переключились на памятники, стоящие возле храма. Один – добротный монумент воину Великой Отечественной, покрашенный серебрянкой. Второй – чёрный обелиск из мрамора (и где его тут добыли?) с надписью: «Здесь похоронены красноармейцы-разведчики Ольшанов Е.Ф, Коновалов П.Ф., Политов И.Д., погибшие в боях с белогвардейцами в 1919 г.».

Обелиск возле храма

Вот ведь интересно, почему их похоронили не на кладбище, а здесь, на «священном» для села месте, где чести быть установленной удостоили ещё только трибуну для революционных демонстраций. Что хотели этим сказать большевики? Что гибель их священна? Но ведь и тут без лжи не обошлось. Коновалов умер от болезни, а не в боях. Политова тоже подстрелили случайно, через дверь, на пороге дома его брата.

Здесь, в Глотово, как и по всей стране, в сущности, повторяется столичная матрица: есть захоронения для революционных вип-персон – Красная площадь в Москве, Марсово поле в Питере, а для остальных – бескрайние поля могил за объездной. А то, что, оказывается, в Кремлёвскую стену вмонтирован прах совершенно случайных людей, так ведь это неважно, потому что новую власть интересуют не сами люди; важен сакральный смысл «жертв», «борцов» с прошлым. Вот кого вмонтировали в Кремлёвскую стену первым? Некоего Мирона Владимирова, «товарища Лёву», зачем-то отрёкшегося от своей еврейской фамилии Шейнфинкель. Заслуг никаких, угодливый большевистский чиновник, умерший в 1925-м на итальянском курорте, о нём Сталин говорил «птичка-невеличка», но Дзержинский своего «другана» смог-таки пристроить. На табличке надписали «подвижник» – какое слово-то выбрали! Русская традиция – хоронить в тени деревьев, в тишине, под спудом храмов, но уж никак не на торгу, не на площади. И уж тем более не в качестве учебного пособия по классовой ненависти возле храма, демонстративно – без креста…

Тем временем дождь окончился так же внезапно, как и начался. Над селом ещё бродили потерявшиеся, отставшие от грозной тучи облака, но уже выглянуло солнце. Мы вышли и осмотрели храм снаружи. Традиционно и в Глотово жители говорят, что хорошо бы его восстановить. Но в самом ли деле местные жители придут молиться сюда? Во многих сёлах и деревнях на Удоре уже давно восстановили храмы или построили новые, ну или хотя бы часовни поставили. Здесь за тридцать лет после советский власти только деревья на крыше храма бурно разрослись. Видимо, всё же сказываются традиции «красного» села. Хотя…

Но есть же у Христорождественского храма и свой покровитель-мученик – 56-летний настоятель храма Василий Вишерский был арестован как «социально опасный элемент», ему приписали «агитацию против мероприятий соввласти», а именно: «собирал подписи против закрытия церкви путём хождения по сёлам, агитация против лесозаготовок, отказ от лесозаготовок, невыполнение хлебопоставок». Приговорили: «3 года концлагерей с заменой на ссылку в Северный край на тот же срок». Умер от цинги в тех же местах, где страдал и мученически погиб протопоп Аввакум.

А было же: несмотря на решение местного сельсовета закрыть храм в 1935-м («общество верующих ремонтом не занимается, налоги не платит»), направили от общины телеграмму в Москву: «Церковь закрыли сообщите согласие центра открыть верующих списки почтой обязуемся ремонтировать налог внесён Глотовская община верующих». И ведь не дали закрыть, хотя, конечно, в той обстановке община была обречена – на следующий год решением облисполкома храм у верующих отобрали.

Колокольню храма решили зачем-то разобрать в 1939 году. Взялись за это два сельчанина – два Михаила. Кто-то плакал, кто-то уговаривал их одуматься, кто-то проклинал. Их родные бабушки, обходя церковь, обращались к Небу: в этот год пусть вам Господь смерть принесёт! В тот год те и померли – один от туберкулёза, другой утонул. Кстати, и сделали-то дело халтурно: когда опускали 100-пудовый колокол на скат из брёвен, он сорвался и от него отломился кусок. Так и лежал неподалёку до самой войны.

Кресты, звёзды и флюгера

На сегодня «программа» выполнена, направляемся к окраине села на ночёвку. То самое место, близ кладбища, которое указала нам директор школы. Костёр, ужин (сегодня мы ещё не ели), палатка, а там, глядишь, и спать пора. Но коль уж оказались рядом с погостом, не посетить его нельзя. Тем более что, как рассказала нам Анна Александровна, есть на нём уникальные памятники: тумбы, поверх которых не крест, не звезда, а… вращающийся металлический флюгер в виде флага.

 

На сельском кладбище

Поднимаемся на песчаную горку, поросшую соснами, – и точно, вот он, флюгер. В одной ограде деревянный обелиск старушке Марии с крестом поверх и рядом – молодому парню в тельняшке, наверно, её сыну – зелёный флюгер, вращающийся с лёгким скрипом, а поверх ещё и звезда. Вообще интересно: очень много памятников на могилах в виде столбиков. Вроде и староверов тут отродясь не бывало (это ведь они столбики ставят), но, видно, кресты сознательно не хотели ставить. Снова вспомнилась мне «красная» биография Глотово. Подпоручик Калининский, возглавлявший в 1919 году на Удоре добровольческий отряд, докладывал начальнику штаба Мезенского района о враждебном отношении к белым Глотовской волости: «Население всё пропитано большевизмом и коммунизмом. Шпионаж и агитация против наших отрядов, неподчинение и отказ в содействии, отказ в перевозочных средствах встречаются на каждом шагу. Были частые случаи, что лодки оставались без ямщиков, ямщики гребут к берегу под предлогом оправиться и скрываются в лесах, бросая на произвол судьбы свои лодки».

Ещё из чисто этнографического интереса заметил, что на кладбище здесь над могилой ставят что-то вроде ящика, некий прообраз домовины из досок. Такие я встречал прежде на могилах ненцев в тундре (в Глотово они тоже жили) и на кладбищах староверов. Может, и вправду история этого края как-то со старой верой связана? Но официально считается, что водораздел между староверским миром и традиционными православными как раз совпадает с водоразделом Вашки и Мезени. Тогда что это? Культурное влияние? Но сие история глухая.

* * *

Когда мы вернулись, над селом невдалеке уж повисла тишина. Забравшись в палатку, я долго не мог уснуть – бывает так: иногда от усталости на полувздохе проваливаешься в сон, а бывает, всё дрожит внутри, а не можешь сомкнуть глаз. Мои спутники уже давно спали, а я всё слушал звуки. Дождь из комаров и мух по пологу палатки. Кукушка за рекой начала куковать заунывно и однообразно и внезапно замолчала, словно самой надоел этот бесполезный труд – всё равно никто тут не верит в её отсчёт лет. Вот плеснула рыба в реке. Издалека по реке всё приближался звук моторной лодки, гудение ровное, но вдруг приутихло – видно, рыбак заметил нашу лодку, палатку на берегу – кто такие? – и поехал дальше.

Из села над рекой отчётливо доносятся ночные звуки деревни. Вот дети пошли купаться в ночное – смех, визг. Взбрехнула собака, другая подхватила, и на минуту вся деревня утонула в собачьем перегавкивании, а потом всё внезапно стихло. Какой-то мужик вышел покурить на крыльцо, глухо что-то ответил жене. Громко, по-дурному на дальнем конце деревни закричал пьяник – сам он, наверно, решил, что поёт. Проснулась укушенная оводом корова на ферме и с гулким стуком суставов встала в стайке, обиженно промычала и снова улеглась… Рано утром на ветку рядом села ночная птица и стала нас будить резкими криками. Так, в коротких перерывах на сон, прошла ночь.

«Старики говорили…»

Наутро – водные процедуры на берегу реки. Под берегом я обнаружил множество обломков кирпича, даже и целые попадались – без клейм. Видно, местного производства, а не привезённые, заводские. Не те ли самые, с разрушенной колокольни? Ведь с тех пор, как всем миром строили храм, здесь больше кирпичи не обжигали…

По дороге в село вижу впереди: у мостка через ручей толчётся народ. Накануне я заметил в селе развешенные объявления: народ приглашался на субботник по ремонту моста. Подошли поближе – и точно, с раннего утра мужики кладут новый настил из брёвен, среди них даже одна женщина. Поздоровались. «Не тяжело брёвна-то ворочать?» «Я тут за бригадира», – смеётся она.

Из записок Михаила Сизова:

Ещё ни разу дождик нас не мочил. Неужели Господь снова жалеет, как тридцать лет назад, когда мы были юными и наглыми? Сунулись тогда в тайгу, взяв с собой смешные полиэтиленовые дождевики, которые моментально рвались о сучки на кустах и в буреломах. Пригодились они лишь для того, чтобы не промокнуть от утренней росы. Дождей-то не было! Помню, три раза всё же ливануло, но только начинало капать сверху, как нам вдруг подворачивалась или лесная избушка, или опять же «случайно» натыкались на затерянную в тайге ступень космического корабля, внутри которой было сухо. Сейчас идём по селу и смотрю я на потемневшее небо – набухло оно, как вчера, вот-вот брызнет. Неужели промокнем?! Открываем калитку во двор дома, адрес которого в школе подсказали, подходим к крылечку.

– Чего стоите? Заходьте. Сейчас дождь начнётся, – откуда-то раздаётся голос.

– А вы Галина Витальевна?

– Она самая. Да заходьте же!

И только мы входим в дом, как разверзаются хляби небесные – ну сущий потоп! Хозяйка дома Галина Витальевна сидела на веранде и ничего не делала. Просто в окно смотрела.

– Дождь в субботу – к приятным заботам, так старики-то говорили, – певуче приветствовала она, – а с дождя в сени – доброе воскресенье. Присаживайтесь, вижу, туристы вы? На вёсельной лодке приплыли?

– Сарафанное радио уже всё о нас доложило? – улыбаюсь в ответ. Как-то сразу хозяйка расположила к себе, будто к своим пришли, где нас ждали. – Нет, не туристы мы, а журналисты.

– И писатели, – добавляет Игорь. – Вот Миша книгу пишет, в которой будет рассказ о Глотово в военное время.

После такой аккредитации приходится брать быка за рога, начинаю расспрашивать о местной топонимике.

– Село у нас из нескольких частей состоит, – с готовностью отвечает глотовчанка. – Вы ведь около кладбища в палатке ночевали? Если идти оттуда, то сначала будет Удорпом. Затем после мостика через ручей начинается Шорсикт. А за третьим мостом – Попсикт, где храм стоит. Там рядом поп жил в двухэтажном доме, его снесли давно. Ещё был большой дом Мартюшова, которого раскулачили, а в доме начальную школу открыли.

– Так у вас средняя школа и так огромная, все не поместились?

– В войну детей было очень много, со всех деревень сюда свозили. И моя мама в этой начальной школе училась. А потом магазины в нём открыли на обоих этажах, товарный и продовольственный, да сгорели они, только крылечко бетонное осталось.

– Получается, вы коренная здесь?

– У моего прадедушки, Андрея Яковлевича Попова, отец служил в церкви, похоронен был возле самого храма. И бабушка говорила, что от него и пошла наша глотовская фамилия – Поповы. А по материнской линии у моего отца фамилия Будрины. Тут одна женщина исследование проводила, так выяснила, что Будрины не местные, а в старину из Старой Руссы пришли. И Карповы, Обрезковы тоже не коренные. И Ульяновы – они бежали сюда после восстания Емельяна Пугачёва.

– А Поповы – самые коренные, – шучу. – Таких Поповых по всей Руси… А прадед ваш не пошёл по отцовской линии, в храме уже не служил?

– Он хорошо портняжил. И дом большой построил.

– Тоже раскулачили?

– Сам отдал. Когда дети разъехались, он один с моей прабабушкой остался, и они передали дом под сельскую больницу. Потом дом снесли, сейчас детская площадка на его месте.

– А кто здесь раскулачивал, местные?

– Нет, из Кослана приезжали. У нас-то дружно жили, кругом кровные родственники или свояки через братьев и сестёр. У бабушки моей по материнской линии был брат Дмитрий Андреевич Попов, и вот когда он учительствовал в Серёгово и приезжал погостить в Глотово, то говорил: «Я только в двух домах не был, остальные все обошёл, там родные и друзья». А когда Гражданская война была, попал он в плен, увезли его в Алжир, он очень по родине скучал…

– Постойте! – поражаюсь. – Так это тот самый Попов, которого французы в Африку на каторгу отправили? Я как раз в книге о нём пишу, но никто в Глотово его не помнит, вы первая… только его не на Гражданской войне пленили.

– А на какой ещё? Когда он из плена вернулся, то скелетом был, двадцать пять килограммов весил. Бабушка говорила, что он и до этого худенький, сухой был, поэтому и выжил на каторге в каменоломне, тучные-то в Африке быстро умирали. И вот возвращается он домой… А родители его прежде вроде постоялого двора держали, гостей всегда привечали. Входит, мать и говорит: «Заходи, заходи, добрый человек, сейчас самовар поставлю». Дмитрий Андреевич отвечает: «Мама, это же я, твой сын Митрей». Она смотрит и не узнаёт, какой-то скелет перед нею стоит. Он рот открывает: «Смотри, у меня зуб сломан, помнишь, он в детстве у меня поломался?» Так по зубам и признала.

– Потом он учителем стал?

– Да, после Усть-Вымского училища его в Серёгово направили, оттуда он в Кировскую область уехал, жил в посёлке Субботиха и умер там в 1979 году.

«Вот ведь, нашёл одного человека, который о Попове помнит, и тот путается», – огорчаюсь, но вслух не говорю. На самом деле Дмитрий Андреевич преподавал историю здесь, в Глотовской школе, если верить воспоминаниям народного поэта Коми АССР Серафима Попова, который у него же и учился. И арестован Дмитрий Андреевич был во Франции в 1917 году, после восстания русского экспедиционного корпуса. Но, видно, Гражданская война на Русском Севере всё собой заслонила. Что здесь помнят о Первой мировой? Её воинам памятников не ставят, а большевикам – пожалуйста, прямо у храма обелиск.

Глотовская соль

Между тем Галина Витальевна стала вспоминать, как глотовчане в Усть-Вымь ездили учиться:

– Отправлялись туда на лодках по реке Ирва 18 августа. Матери провожали детей до деревни Боровая, что напротив Кучмозерья, ночевали там и на следующий день вместе с местными праздновали Спас лун, то есть Яблочный Спас. Долго не задерживались, потому как время было жать рожь. Матери возвращались, а дети дальше на шестах поднимались по Ирве. За озером Кривушев-ты в деревеньке Кривушево они делали остановку, а наутро волоком тащили лодку до притока Выми, целых семь вёрст. В один год учеников было всего два парня, остальные девушки, так девкам тоже пришлось лодку тащить. По притокам спускались до Выми, где уже пароходы ходили, и там лодку продавали. Если покупателя не было, так на дрова отдавали. В деревнях-то вымских народ уже другой, не все на ночёвку к себе пускали, и пришлось однажды на земле спать, этой самой лодкой прикрывшись. Учились, значит, и на следующее лето домой шли, уже пешком. Ночевали в лесной избушке, в которой жили дед с бабкой. Двести километров по лесу не шутки, все с опухшими ногами приволакивались. Сапог-то не было, в бахилах ходили. Наутро бригадир в окно стучит: «Александра Андреевна, пусть твои дети выходят в колхоз работать». А они еле по дому передвигаются… Вот так и жили.

– А нам говорили, что раньше сюда на пароходе можно было добраться.

– Так то уже после войны и только по большой воде. Там, где Ирва с Мезенью сливаются, целое море получалось. А нынче весной половодья вообще не было. Думали, с дождями вторая волна пойдёт, так и дождей нет. Они часто нас обходят из-за горы Сенька-ыб, тучи над горой уходят или в сторону Макарыба, или в сторону Буткана, а мы – в этой аномальной зоне. Вот позавчера по Интернету сказали, что в Удорском районе собирают красноголовики. Собрались мы с подругой, пошли в лес, а там пусто, сушь одна.

Галина Витальевна Вурдова.А кот позировать не желает

– А вы из Интернета узнаёте, где грибы?

– Дочка узнала и сказала по телефону, она в Кослане живёт. Так что только малину и собираю, хоть и сухая она, мелкая.

– Медведей не боитесь, за малиной-то ходить?

– В прошлом году отбоялась. Пошла я тогда за маслятами, которые хорошо растут у нас за фермой, где раньше сено косили. Собираю, значит, вдруг кто-то рыкнул. Не бык и не корова. Думаю: «У самой фермы малинник большой, медведь там, что ли?» Ну и вернулась домой. Наутро звонит родственница: «Тётя Галя, в лес не ходи, медведь на ферме разорвал корову». Оказалось, что корова отелилась, а медведь кровь учуял, явился и задрал роженицу вместе с телёночком. Никогда такого не было, раньше и медведи, и волки боялись так близко к жилью подходить.

– О войне вам родители что рассказывали? – приходит на ум вопрос.

– Говорили, что соли не было и за ней ходили за 15 километров на болото Глотвидз. Там вода солёная. Набирали полные туеса и несли в село. Сказывают, в старину в этом болоте яг-морт Глот жил, ну вроде водяного. Из-за него наше село и назвали Глотово.

– А нам говорили, что рыба огромная в Мезени водилась, всех подряд глотала, оттуда название.

– Ну, может водяной с рыбьим хвостом был, кто знает…

– Историки пишут, что основателем села был крестьянин Глотов то ли из Старой Руссы, то ли из Яренска… – вставляет Игорь, но наша собеседница продолжает рассказ о военном времени:

– А так, да, в войну голодали, хлеба не было. Так у нас и раньше рожь плохо всходила, приходилось её в лесу сажать, меж деревьев – там-то потеплее, с реки не дует. С голодухи тем, кто победнее, приходилось в Сибирь подаваться. Многие уехали, но каждый год на Петыр лун, то есть день Петра и Павла, приезжали из Сибири, чтобы кладбище посетить.

– У вас тоже родственники в Сибири есть?

– Из наших никто не уехал, справно жили, разными ремёслами занимались. Наши коновалы на всю Мезень славились. Вот историю вам расскажу. Когда белые пришли, то расстреляли нескольких большевиков – ну, обелиск-то вы видели, – по дворам ходили, лошадей реквизировали. А один дедушка очень свою лошадку любил. И пошёл вслед за белыми в сторону Пыссы. А там за Латьюгой в старину святой жил, Оникей его звали. Слышали про него?

– Как же! Мы внизу в разные годы по всей Мезени проплыли и были в лесной келье святого Аникия.

– И вот этот дедушка взмолился: «Оникей святый, помоги мне лошадь найти!» Постелил себе под деревом, прилёг отдохнуть и слышит – земля дрожит. Тут табун выскакивает, он позвал лошадку по имени, и та к нему подбежала. Зауздал и домой привёл. Такой вот старый коновал.

О праздниках и старожилах

– Помнят здесь, у кого в роду были красные, у кого белые? – спрашивает Игорь.

– Да чего поминать. Знаю, в Кучмозерье родственники были за большевиков, а в Чернутьево – за беляков… Сергунь, ты куда, дождь на улице!

Галина Витальевна перехватила внука и отправила обратно в комнату.

– Да, потоп, – Игорь глянул в окно, в водяные разводы на стекле. – А говорили, дождей нет. Так и Мезень у вас полноводной станет.

– Да высохнет всё. А вот ещё скажу. Приезжали к нам учёные, которые хотели соединить Печору и Мезень с Волгой, что-то измеряли, а наш председатель сельсовета Николай Николаевич Козлов с ними спорил: «У нас и так Мезень пересыхает, а вы со своим поворотом рек!» Как в Библии написано: и будут прямо на Мезени берёзы расти.

– Это кто сказал, председатель сельсовета?

– Не, он партийный был. Женщины наши говорили, когда я в шестом классе училась. Библия-то у бабушки имелась, да потерялась потом. И как получилось? Брат бабушки ещё пятилетним в ручье утонул, другой брат погиб на войне, а сестра под лесину попала на лесозаготовках, насмерть ушибло. Осталась бабушка совсем одна, и мама в доме распилила одну комнату, вот тогда Библия и потерялась.

– Были в Глотово такие, кто молился?

– Конечно. Собирались у бабушки Евстолии Филипповны Косковой, в девичестве Будриной. Моя мама ходила к ним родственников поминать, панихиду вычитывать, и я с ней. Шесть годков мне было. До сих пор некоторые молитвы помню.

– Не гоняли их?

– Это на Вашке на старообрядцев гонения были, скрытников из-под пола доставали, а наших не трогали.

– Рождество и Пасху в селе отмечали?

– А как же! В церковь ходили. Мама рассказывала, как в праздник поп приходил к ним домой. Я, говорит, за занавеской сидела, а бабушка твоя яйца давала, мяско какое, он помолился, взял и ушёл.

– А в советское время?

– Я только за 70-е годы сказать могу. На Рождество дети наряжались, шубы навыворот надевали, а мужики цветастыми занавесками обкручивались. И так ходили по домам. Им подавали выпечку, а они: «Не ломайте, не чихайте, целиком подавайте». А на Пасху качели ставили в сараях. Раньше-то, до советской власти, качели у самого храма ставили – огро-омные, и всё село на них каталось.

– А что вы про колокол знаете, куда он пропал после войны?

– Когда война началась, его на плот погрузили и повезли на переплавку. По слухам, в дороге он утонул.

– Так может, его найти? Мезень-то обмелела.

– Это вряд ли, думаю, колокол речным песком засосало. Когда храм закрывали, народ иконы по домам попрятал. Шесть икон из иконостаса ночью на лошади привезли к себе брат и сестра Политовы – Ольга Алексеевна и Модест Алексеевич. Они в Верхнем Вылибе жили, прямо за храмом. Потом они умерли, а иконы лежали в амбаре до самого 2004 года, когда семья Политовых решила амбар разобрать. Что делать с иконами, они не знали, обратились в церковь в Усогорск. И вот приезжают оттуда батюшки. Это летом было, хоть и поздний вечер, но солнце ещё не зашло. Открывают амбар – и лучи так осветили образа, что они засияли золотым светом. Все, кто был, на колени бухнулись, батюшки молиться начали. Сейчас эти иконы в храмах Усогорска и Кослана. Говорят, они особенного письма, местные, удорские, художники их писали.

А потом было продолжение этой истории. У Анны Васильевны, у которой иконы-то в амбаре хранились, муж вроде как раком болел. Был он очень плох, все ждали его смерти. А как иконы в храм вернули – сразу стал здоровый. Сама Анна Васильевна говорит, что никакого рака не было, отнекивается, но люди-то видели, как он при смерти лежал.

Беседу нашу прервало появление женщины, которая чуть ли не бегом с улицы вбежала на веранду:

– Уф-ф, дождина какая!

Сразу стало тесно и от её темперамента, и от зонта, который она развернула для просушки.

– Вот знакомьтесь, Александра Петровна, – отрекомендовала хозяйка, – которая сорок пять лет отработала метеорологом.

– Так это вы осадки нам нашаманили? – шутит Игорь и спрашивает хозяйку: – А вы до пенсии где работали?

– На почте. Поэтому я такая разговорчивая. А Шура к нам в гости приехала, она теперь городская.

– Да какая ж я городская, здесь выросла и только потом в Кослан уехала, – не соглашается Александра Петровна. – Я сюда часто приезжаю. А вот есть у меня подружка, крулечка моя, хохлушка из Херсона. После техникума попала она по распределению в Ухту, там и дети выросли, и муж похоронен. Звонит своей сестре в Херсон: «Хочу домой вернуться». А сестра: «У тебя здесь нету дома, не приезжай». Вот как бывает! В Гражданскую войну брат на брата шёл, а теперь даже сестра на сестру.

Подивившись, как на ровном месте снова о Гражданской войне речь зашла, делаю знак Игорю: пора нам дальше топать, дождь-то утихает. Он спрашивает, кто из женщин в Глотово самый старожил, с кем бы можно встретиться.

– Самая пожилая из глотовских – Мария Григорьева Козлова, ей 90 лет. Но она в Сыктывкаре, её сын Женя к себе забрал.

– А вообще долгожителей у вас много?

– Дольше восьмидесяти мало кто живёт. Но все крепкие до самой смерти, – говорит хозяйка. – Вот была у нас баба Таня. Когда мы с мамой в лес по ягоды ходили, она мне показывала поленницу из чурбаков: «Вот это дрова бабушки Тани». Она их заготовила в 80 лет, а вывезти уже не смогла. Но, говорят, всё равно в лес ходила, иву ножовкой пилила. Не могла без дела сидеть.

– Мне на Вашке говорили: коми бабушки порожняком не ходят, – соглашаюсь.

– Да, всегда ноп за спиной, кузовок берестяной. Вы вот что, сходите в дом Поповых. Там живут Роза Николаевна, которая 37-го года рождения, и её невестка Эмилия Ивановна – та с 35-го года.

– Эмилия, получается, жена брата бабушки Розы? – удивляется Александра Петровна. – Так вместе они и живут?

– Так и живут.

Продолжение в следующем выпуске – ПЕРЕЙТИ

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий