Мезень: исполненный обет

Начало

Из записок Игоря Иванова:

Мезень-сестрица – мы навек сроднились с этой северной рекой. Десяток лет назад в несколько заходов мы проплыли по ней на лодке всё среднее течение, затем проехали по берегу в низовьях – до самого устья. Знаем каждый её берег, каждый перекат. Нет, не каждый… В верхнем течении остался отрезок, который мы не «прошли». Не знаю, как Михаил, но меня долгие годы это как-то тяготило – как будто в родном доме оставалась одна комната, в которой я ещё не бывал и не знал, что там. Не пора ли, наконец, открыть её? И вот, похоже, настала пора: куда уж дальше откладывать? – чай, не молодые.

Всё это хорошо, однако выбирать маршрут очередной летней экспедиции следует не только по географической карте – не мешает заглянуть и в карту смыслов (есть и такая). Потому что это не турпоход – Бог благословляет не количество пройденных километров, а то, ради чего ты отправился в путь, что познал, вместил и что значимого поведал миру.

И вот я задумался: что значимого происходит сегодня со мной, с моими друзьями, со всеми нами? Ну, если отмести суету дней. И понял: мы теряем. Это происходит постоянно, стремительно и безвозвратно. Мы потеряли страну, в которой родились; нет больше той, хотя бы относительной, социальной справедливости, которая была в обществе равных; нет прежней простоты и душевности в отношениях. Мы постоянно теряем близких, силы, время… Промысл Божий, он не только в достижениях и победах – и в утратах он тоже есть. Думать об этом не так радостно, но надо. Прикидываю будущий путь и вижу, что поводов поразмышлять об этом будет достаточно: это и несостоявшийся «город-солнце», заброшенный Верхнемезенск, и – виданное ли дело! – новый, но оставленный храм, запустевшие деревни, развалившиеся фермы и заросшие пожни…

И вот мы собираемся на Удору. Никак не скажешь, что этот таёжный край – дикая безлюдная пустыня. Земля эта освоена во времена седые, Удорское княжество поименовано ещё в большом титуле русских царей Рюриковичей. Писал Великий князь Василий Третий: «Божием благословением, Мы, Великий Государь Василий, Божиею милостию, Государь всея Руси и Великий Князь Владимирский, Московский… и Ярославский, и Белоозерский, и Удорский…» В этих-то землях и берёт своё начало наша Мезень.

Реки живут вне времени. В отличие от человека, который проживает свой век от рождения до смерти, река одновременно и рождается в истоках, и живёт в своём русле, и умирает, впадая в море или в другую реку. У каждой – свой характер, своя судьба. Мезень – она смиренная. Но не смолоду. Поперву она мечется, ищет, как вырваться из болот, и, попетляв по ним, поблуждав по лесам, выходит к Тиманскому кряжу – ох ты, боже мой! – такой не проломишь, не разжалобишь. И поворачивает Мезень-сестрица к югу, бежит чистой слезинкой по обкатанной гальке, среди высоких берегов. Но потом, повзрослев, словно опомнившись, делает большую петлю и снова поворачивает на север, к родному Ледовитому океану: услышала, родная, своих ангелов – напомнили они ей о путях, которые от века предназначены рекам Севера. И, войдя в зрелость, набирает она силу и ширину (но не глубину) и до самой своей смерти влачит воды мимо мергелевых красных круч, обнимая острова, дремля на долгих плёсах…

Однако ж прежде чем начать повествование о путешествии нынешнем, 2021 года, придётся вспомнить год 1991-й. Тридцать лет минуло, но события того лета и нынешняя экспедиция для нас неразрывны. О-о, то было знаменательное путешествие для нас с Михаилом! «Удивительно светлое лето, – написал я в дневнике в июне 1991-го. – Дожди, солнце и высота». Тогда мы, сами того не ожидая, оказались в каком-то десятке вёрст от истока Мезени посреди одного из глухих необъятных болот в предгорьях Тимана. Стояли, дико озираясь, и уж не чаяли выбраться. Но Господь хранил нас… Однако надо рассказать обо всём по порядку, и без обширного предисловия к нынешней экспедиции не обойтись…

Послесловие к предисловию

Из записок Михаила Сизова:

Это было летом 1991 года, ещё до августовского путча в Москве, когда СССР окончательно распался. Фактически я уже работал с Игорем в «Вере», но продолжал быть в штате республиканской «Молодёжи Севера». От неё и взял «командировку в тайгу». Не помню, чем обосновывал цель командировки. Кажется, говорил про заброшенный таёжный тракт, который в старину соединял Удорский и Усть-Цилемский районы, дескать, в условиях развития рыночных отношений будет символично пройти по заброшенному торговому пути. Это была легенда для редакции. А сам я тогда интересовался историей старообрядчества и своими глазами хотел посмотреть на скорбный путь староверов-бегунов. Семьями, с младенцами и стариками, брели русские люди подальше от «антихриста» через Мезень и Удору в самую усть-цилемскую глушь, заболевали и умирали по дороге. Только Господь знает, сколько их там погибло… Что-то апокалипсическое носилось в воздухе и в те июньские дни 1991-го, может, поэтому предстоящий путь нас не пугал, мол, будь что будет.

Забегая вперёд, скажу, что из «Молодёжки» меня чуть не уволили за «утрату связи с редакцией». Прошёл срок командировки, потом ещё столько же дней минуло, а меня всё нет и нет. Затем являюсь с опухшим от комариных укусов лицом.

– Где ты был?! – спрашивает редактор. – И как теперь быть с прогулами?

Толстыми, как сардельки, пальцами (интоксикация всё от тех же комариных укусов) достаю бумажку:

– Вот у меня справка есть, врач выдал для оформления больничного листа.

Редактор читает справку, поднимает удивлённые глаза:

– Ничего не понимаю. Это на каком языке?

– На болгарском.

На следующий день редактор вызвал, этак подозрительно посмотрел:

– Слушай, а вы и вправду от Скитской до Верхней Мезени пешком шли? Или придумываешь, чтобы прогулы покрыть?

– Да чего придумывать…

– Звонил я своему родственнику в Усть-Цильму, бывалому охотнику, рассказал про ваш маршрут. Он не поверил, что без нормальной карты вы всё это прошли. Там тайга совершенно дикая, нога человека не ступала, опять же в июне ещё широченные ручьи, только на лодке перебраться можно. Говорит, вы там вообще должны были загибнуть.

Вот такое небольшое послесловие к тому походу. Надо сказать, что отправлялись мы всё-таки не на авось. До этого сходили в Министерство лесного хозяйства Коми АССР, где «по блату» нам разрешили скопировать на кальку карту тех мест (в ту пору крупномасштабная топография была ещё под грифом секретности), так что картоид, пусть и не совсем точный, у нас имелся.

Схема маршрута

Ещё мы проконсультировались у опытного походника и краеведа Анатолия Смилингиса, что брать с собой в тайгу. Советы были неожиданными, но, как оказалось, жизненно важными. Например, нитяные перчатки от комаров – в тайге-то руки в карманы не спрячешь. Опять же накомарники: в обычных, магазинных, долго не проходишь, задохнёшься, надо взять хлопчатобумажные авоськи, замочить на три дня в антикомарине и эти сеточки на головы надевать. Дышать в них легко, а ещё они колеблются при ходьбе, комаров отпугивают. Ну и совет, как сделать неприкосновенный запас: нарезать хлеб на мелкие кубики, высушить, затем кисточкой со всех сторон растительным маслом обмазать. И питательно, и не сгниют в сырости. А ещё взять фляжку с тем же маслом и пить, когда холод и сырость. Честно сказать, я не поверил, что придётся нам растительное масло из горла пить – противно же! Но фляжку взяли. И пили не морщась – вкусы сразу изменились, когда встал вопрос о выживании.

И вот в путь! Рюкзачки у нас относительно не тяжёлые, взяли только необходимое, шаг лёгкий, молодой – ноги готовы на край света нести.

Перемена маршрута

В селе Усть-Цильма у местных краеведов расспросили про таёжный тракт. Они подтвердили: да, в старину был такой торговый путь. И показали только что вышедшую из типографии первую за всю историю краеведческую книжку о здешней земле: «Усть-Цильма – край печорский». В ней сообщается: «Во второй половине XIX века Усть-Цильма – центр всего Печорского края. От села идут дороги во все стороны». Дороги – это торговля. На продажу везли знатное усть-цилёмское масло и мясо. Скота много держали, о чём говорит даже местный письменный памятник «Чудо святого Николы о быке». Некоторые хозяева имели оленьи стада. Одной рыбы в 1908 году было выловлено 26 649 пудов. А «мягкой рухляди» – валютного товара Европы – добывали столько, что не сосчитать.

Но времена теперь иные – краеведы посетовали, что коров устьцилёму теперь не выгодно держать: пастбища далеко, да и основная работа много времени занимает. И как раз перед нашим приездом видели они такую картинку: идёт мужик по улице и за собой на лошадином поводу корову тащит. Рогатая только за хозяйкой согласна идти, а та на работе задержалась. Вот и пришлось конскую уздечку бурёнке напяливать.

Памятуя о редакционной теме командировки, записываю себе: «С кем бы ни говорили в Усть-Цильме, все уверяют: надо больше торговать. И не только с госзакупщиками, но и с соседями. Наступающий рынок требует “горизонтальных связей”. Но чем торговать? Раньше Усть-Цилемский район славился особой породой тонкорунных овец, так ведь загубили породу. Забыты и ремёсла. Разве что знаменитыми пижемскими ложками торговать. Но разве этой “ложкой” накормишь район?»

А как в старину было? В 1849 году «Вологодские губернские ведомости» сообщали: «Всех ярмарок важнее в Яренском уезде Торжок в Важгорте (в Удорском районе. – М.С.), сюда стекаются все зыряне с годовым своим промыслом. Сверх шкур зверей привозится в Важгорт и весь осенний запас рыбы, здесь бочками продаётся свежезасольная, вкуснейшая печорская сёмга…» Печорская – то есть здешняя, усть-цилёмская.

Что интересно, тот ярмарочный тракт проходил по двум рекам с одинаковым именем. У Печоры есть приток Пижма, и у Мезени имелась своя Пижма. «А теперь две сводные сестры, две Пижмы, отвернулись друг от друга, – записываю себе в дневник. – И дорожка между ними, гати через болота – всё это лесом заросло. Закон тайги таков. Отобрал у тайги кусок, сотворил своё детище – памятуй о нём. Забудешь, не уследишь – детище человеческое превратится в оборотня: дом оборотится могильником, дорога – непролазью. Вот так и случилось с ярмарочным трактом. Где молодых деревьев погуще – там тебе и тракт. Легче по лесу идти, чем этой дремучей дорожкой».

Так что отговорили нас краеведы заросшим трактом идти. Надо менять маршрут, прокладывать его напрямки через тайгу.

«Всё по списку»

Из записок Игоря Иванова:

Михаил по сей день не знает, что наши карты-картоиды я едва не оставил дома: обнаружил, что их нет, уже когда объявили регистрацию на рейс. И как же хорошо, что аэропорт в Сыктывкаре расположен посреди города, а я жил от него всего в пятистах метрах! Бегом домой – и обратно в здание аэровокзала. Успел! Нам несказанно повезло, потому что всего через несколько суток оказались в экстремальной ситуации посреди тайги, без еды, хромые-израненные, а вдобавок бы ещё без карты (навигаторов тогда не было) – даже не могу себе представить… Это обстоятельство могло стать для нас роковым.

Под крылом самолёта – аэропорт Усть-Цильмы, 1991 г.

 

Аэропорт Усть-Цильмы

 

Село Замежное

Листаю дневник и поражаюсь: до Усть-Цильмы долетел самолётом Ан-24, далее – до села Замежного на Ан-2, причём на дополнительном рейсе. Рублей пять стоило. Сейчас-то не то что самолёты не летают, а и взлётные полосы заросли не подлеском – лесом.

«В Замежной теперь нет моста, – читаю дневник. – Говорят, дети как-то раскачивались на нём и он рухнул. В магазине нам из необходимого ничего не продали. “Всё по списку!” – довольно надменно объявила нам, “чужакам”, продавщица». Ну, понятно теперь: то, к чему мы пришли сегодня, начиналось как раз тогда…

Сижу в Скитской на бревне возле старинного кладбища, отмахиваясь от комаров, заполняю дневник. Рядом – мшистые обетные кресты, приваленные и привязанные к гигантским соснам. Подгнившие, потрескавшиеся, но с отчётливо прочитываемыми словами: «Царь Славы» и др.

На кладбище в Скитской

«Усть-Цильма, сугубо староверческое село в старину, ныне безрелигиозно. Верующих меньше, чем в таком же отдалённом, но “господствующей веры” Усть-Куломе. Почему? Потому что здесь живут крепко. Слишком крепко, чтобы был нужен Бог. Когда в материковой России из-под русского мужика выбили веру, постепенно повалилось всё. А когда выбили веру здесь, всё продолжало держаться, потому что в этих местах люди привыкли уповать больше на себя, а не на Бога. Сёмга, хариус, лось, дичь. Худо-бедно картошка и капуста растёт. Оторванность и известный усть-цилёмский “национализм”».

Может быть, есть в этом какая-то природная правда? Сначала собраться вместе, в многочисленные города – в старину ведь даже иностранцы Русь называли «страной городов», – потом разбрестись, заселяя дальние её уголки. Самостоятельность, но и память об общности, чтоб в случае опасности вновь собраться, например, на войну. Отвеваться, а потом разойтись вновь по деревням и выселкам, в скиты, – напитываться силой от матушки-земли…

В конторе села Замежного, пока ждали автобус в Степановскую, разглядывал висящий на стене лозунг: «Браконьер – враг природы». Сначала местные переправили его на «Браконьер – враг народа», а потом на «Коммунист – враг народа». Вспомнились слова Смилингиса: «Как нет незаменимых людей в СССР, так нет непроходимых болот в Коми». Но он же добавил: «Непроходимых болот нет, но есть непроходимые дураки».

Значение этих слов применительно к себе мы поняли довольно скоро.

Скитская

Из записок Михаила Сизова:

В Скитской некогда был знаменитый Великопоженский общежительский скит. Кстати, не единственный в этих краях. В Усть-Цильме показали нам дореволюционную книгу Н.Е. Ончукова «О расколе на низовой Печоре», в которой сообщается:

«Был на реке Цильме монастырь, на месте деревни Омелиной, и спасались там люди. И стали этих людей теснить чиновники, и снялись люди с места, и поплыли вниз по Цильме. А как доплыли до устья Тобыша, поехали вверх по реке и поселились там в верстах ста-полутораста. И стали там жить, и спасались. И потом стали помирать. И старики умерли, и молодые, и дети, и 20 лет, и 30. Все люди перемёрли, и остался в живых один Иванушко. И стало тоскливо Иванушке, и выплыл он на плотике в Усть-Цильму и стал ходить из дома в дом, питаться Христа ради у людей, которые больше Бога знали и соблюдали правую веру. Ходил так Иванушко год или два и ушёл однажды из одного дома, а в другой не пришёл, потерялся. Прошла осень, зима, наступила весна. И однажды нашёл кто-то Иванушку под ёлкой – сидел он под деревом мёртвый. Были и холод, и жара, а Иванушко цел и невредим, и духу от него нет, и гнус его не тронул. Похоронили Иванушку, а на могиле воткнули сухую веточку, а из веточки этой выросли три большие сосны. И стали Иванушке молиться, и стал Иванушко милость давать».

Скиту в таёжном Омелино не уступал Великопоженский скит на реке Пижма, в котором было много насельников, пахавших землю, вырабатывавших железо и ковавших себе предметы быта, трудившихся в книгописных и иконописных мастерских. Были там и школы – «грамотницы». Основали скит примерно в 1715 году пришлые с Мезени крестьяне Бобрецовы, Антоновы, Кирилловы и другие «закоренелые раскольники». Официально же основателем его считается мезенец Парфений Клокотов, прибывший туда тоже с Мезени и привёзший с собой «наставника общежительства», то есть как бы игумена. Им был бывший соловецкий инок старец Феофан, после «разгрома» Соловков подвизавшийся в Карелии, в Выголексинском общежительстве. После его смерти с 1733 года наставником стал также выходец с Выга Иван Акиндинович. Женскую же часть Великопоженского общежительства возглавляла старица Александра. Народный монастырь просуществовал до 1854 года, когда его попросту закрыли власти. Но надлом там произошёл за сто лет до этого, когда 78 насельников «мужска и женска пола с малолетними детьми» самосожглись в часовне, узнав о приближающихся солдатах, которые должны были заковать староверов в кандалы и отправить в Архангельск.

Память о Великопоженской «гари» до сих пор хранится в Скитской, на месте её стоит крест. К счастью, самим искать его нам не пришлось: в этой таёжной деревне живёт свояченица Игоря, Наталья Ивановна Поташова, которая гостеприимно приняла нас, сшила нам полог, всё показала и договорилась с родственниками, чтобы на моторке подкинули нас вверх по Пижме, где бы мы могли начать наш таёжный путь.

«Чем больше узнаю о тех тяготах, что несли на себе эти люди, верные старому обряду и Святой Руси, как они её понимали, тем легче кажется предстоящая дорога, – записал себе в дневник. – Уходя всё дальше в тайгу, они умирали от цинги, от голода, а нам-то – всего лишь по лесу пробежаться. Хоть немного да испытаем это на себе, ту русскую тернистую стезю».

Берега Пижмы в верхнем течении

И вот уже трещит мотор в гулкой тишине неширокой, но величавой Пижмы. Отвесные скалистые берега, молчаливые сосны, склонившиеся над рекой словно бы в почтительном поклоне. Наш моторщик-рулевой Саша правой рукой правит, а левой забрасывает за корму рыболовную снасть, «дорожку», – чего просто так плыть, пусть рыбка ловится.

Вверх по Пижме

Из записок Игоря Иванова:

Наша долгая, как летний день на Севере, лодка не спеша поднималась вверх по Пижме – лодочник опытный, все перекаты знает. Я, как и положено городскому жителю, сначала ехал, восхищаясь берегами, по мере приближения к Тиману становящихся круче и выше, но потом замёрз, скрючился на лавке и задремал. Что-то даже приснилось. Проснулся, когда лодка ткнулась в берег носом – приехали. Сюда, на Каменный ручей, прибыл Саша на рыбалку, дальше река делает 40-километровую петлю, объезжать её – бензина не напасёшься. Мы пойдём не вдоль реки, а через гривку – меньше четырёх километров до деревеньки Новожиловской, отмеченной на карте. Но на карте-то она есть, а в действительности от неё осталось только название, несколько почерневших, сгнивших брёвен на месте последнего дома да избушка рыбаков на берегу. А ведь ещё в начале 1970-х с десяток домов здесь были жилыми. Замечательно красивое и удобное место, не случайно тут деревню поставили староверы. Ещё не совсем заросли луга вокруг, но уже как-то сумрачно и диковато, чувствуется: прежний человек отсюда ушёл навсегда. Зато явился новый. Заходим в рыбацкую избушку с окошком в одну раму – пустые бутылки из-под водки (а ведь староверы даже кофе не пили, не говоря уж про спиртное), банки из-под сельди иваси. На пороге, словно дожидаясь нас, бутылка ветеринарного антикомарина. Пока шли досюда полтора часа по лесу, нас уже изрядно потерзало комариное воинство – похоже, в этом путешествии оно настроено против нас всерьёз. Поначалу мазь против комаров действует, но потом, когда вспотеешь, от неё толку мало. Что ж, попробуем мазь, предназначенную для коров.

Примерно в четыре утра (часов не взяли с собой) вышли в путь – сегодня день летнего солнцестояния, в этих краях не темнеет совсем. А потому идти удобно, не жарко, а главное – комары ночью не так свирепы, а оводов нет вовсе. Следующая цель – последняя жилая деревенька на нашем пути – Лёвкинская. До Лабазинского ручья шли по сосновому сухому лесу, точно по пригородному парку, но дальше за этот комфорт нам пришлось сполна заплатить – болото тянулось почти до самой деревни, 25 км. Понемногу набираемся опыта: уже знаем, что, где растёт пушица, там болото, но пройти можно, где ржавчина – там засасывает, надо обходить. На едва угадываемой тропе было несколько прекрасных возможностей повернуть не туда и заплутать; тут и карта не помощник – не обозначена на ней эта тропа. Но чутьё не подвело – опасный участок прошли. Результат первого серьёзного перехода: свинцовая усталость, горящая поясница, боль в коленных суставах, ноющие ключицы, натёртые лямками рюкзака, пара мозолей. Что-то дальше нас ждёт?

Если можно придумать месторасположение деревни в самой отдалённейшей дикой глуши, так это здесь. Дороги в Лёвкинскую нет – от райцентра Усть-Цильмы, если что, досюда пилить по Пижме две сотни километров, да не всякий ещё и управит лодку. Но живут же люди! Имеется даже Дом для приезжих. Зашли к хозяйке одного из домов – Домне Антоновой (здесь почти все Антоновы, видно потомки первопоселенцев с Мезени). Наверно, только в таких уголках и встретишь старинное русское имя Домна. Удивило, что прежде она жила куда ближе к «цивилизации», тому самому райцентру, – в деревне Степановской, но вот решила сюда перебраться.

Таёжная теория невероятности

Из записок Михаила Сизова:

В Лёвкинской действует метеостанция, которую обслуживают несколько метеорологов. Мужики перевезли нас через Пижму, где было продолжение нашей тропы. Мы с Игорем вскинули на себя рюкзаки и стали прощаться, но наш перевозчик Иван Антонов руку поднял: «Подождите, ребята». Быстренько костёр развёл, чайник с водой на рогатину насадил и засунул туда пойманного на «дорожку» хариуса. Ещё посолил – вот и вся кулинария. Когда прокипело, разлил по кружкам бульон – жирный, наваристый. «Подкрепились? Вот теперь и прощаться можно».

Достаём компас – и вперёд. Пижма остаётся по правую руку, теряется за деревьями. Сразу же приспособились брать азимут – на верхушку самого высокого дерева впереди. Сложность в том, чтобы не сбиться: прямо-то к ориентиру не пройдёшь, надо обходить заросшие мхом валежины, а то и большие буреломные завалы. И походку пришлось подстраивать, ступать этак разлаписто, по-медвежьи, перешагивая препятствия. Не помню, сколько времени мы шли, сколько привалов сделали. Всем своим организмом стал я ощущать рельеф земли, говорю Игорю: «Под уклон идём, река впереди». Долго мы так вниз спускались, словно бы и вправду к реке. А оказался узенький ручеёк. Миновали ещё несколько ручьёв и вышли на берег… Ёлки-палки! Река, и довольно широкая, с леденящим названием Светлая. Прикидываю высоту ближайшей берёзы. Если её повалить, то  до противоположного берега не достанет. Да и топорик у нас туристический, маленький, да ещё тупенький, годится только, чтобы сучья рубить для костра.

Стоим, чего-то ждём. Во все стороны раскинулась безлюдная тайга, мы один на один с ней, она смотрит на нас равнодушно: хотите – стойте здесь и дальше хоть неделю, хоть месяц, помирайте с голоду, а можете обратно повернуть – ещё есть шанс вернуться в Лёвкинскую; только она на другой стороне Пижмы, вплавь, что ли, туда поплывёте? Стоим молчим… Неужели Господь нас просто так оставит? Вдруг слышим тарахтение мотора. Через несколько минут подплывает лодка. Мужики, сидевшие в ней, были, наверное, изумлены не меньше нашего.

Если поглядеть на произошедшее математически, то вероятность нашей встречи была близка к нулю – ноль целых и множество ещё нолей после запятой. Никого в округе на десятки километров из людей нет, только мы и они, промысловики, у которых в лодке стояли молочные бидоны, куда сразу засаливали пойманного хариуса. В пути они были не первый день: из Печоры вошли на Пижму, из Пижмы, недовольные уловом, решили зайти на Светлую. Она после дождей широко разлилась, но чем выше по ней поднимались, тем чаще гребной винт за топляки и коряги задевал. Когда сменили два винта, назад повернули. Стали сплавляться обратно, да вдруг заметили две человеческие фигуры на берегу. Кто такие?..

Ребята перевезли нас на другой берег и продолжили путь назад, посчитав свою рыболовную экспедицию завершённой. А мы пошли дальше. Сил ещё много. Что удивительно, за всё время нашей экспедиции мы почти ни разу не промокли под дождём. Вот он начинает накрапывать – и встаёт вопрос: идти дальше или срочно палатку ставить? Но тут же сам собой отпадает: впереди в чаще мы видим… подводную лодку.

«Подводная лодка» среди тайги

С иллюминаторами, с надстройкой, похожей на рубку. Это упавшая с неба и уже заросшая берёзками ступень космической ракеты. Залезаем внутрь, дождь барабанит по металлической крыше. Когда ливень закончился, идём дальше. Признаться, я совсем обнаглел – сломал себе прутик и в траве перед собой росу сбиваю, чтобы и колени на штанах не замочить.

По теории вероятности, скорее всего, мы идём теми местами, где никогда не ступала нога человека. Конечно, охотники-промысловики добирались и досюда, но не факт, что шли именно этим маршрутом. Вообще нормальные люди по тайге передвигаются обычно на лодках – по речкам и ручьям – и от берега далеко не отходят. А те, кто напрямки через тайгу шастает, – те ненормальные.

Пару лет назад, как нам рассказали в Скитской, здесь появлялся один такой ненормальный. Приехал с породистой собакой, вместо рюкзака – тележка. Ушёл в тайгу – и с концами. Кто таков? Строили предположения, что он где-то в Москве в карты проигрался и его заставили идти в тайгу на ручьях золото мыть. Места ведь здесь исторические в плане драгметалла. Ещё в 1491 году Великий князь Московский Иван III отправил экспедицию «искать серебряные руды в окрестностях Печоры», и здесь их нашли. «И с того времени, – писал историк Карамзин, – мы начали сами добывать, плавить металлы и чеканить монету из своего серебра; имели и золотые деньги, или медали российские». А в 1497 году царь Иоанн Васильевич имел удовольствие видеть золотую медаль, вылитую из печорского золота в честь его любимой дочери Феодосии. Интересно, где эта медаль?

Из записок Игоря Иванова:

А я припоминаю другой поразивший меня рассказ про путешественника, «гопника», как обозвали его мужики из Лёвкинской, тощего как жердь, с огромным тяжеленным рюкзаком. Он вышел откуда-то с верховьев реки Гнилой и далее спускался на самодельном плоту. В избах ничего не брал, хотя голодал. Что искал в этих местах – никому не говорил, хотя про золотые промыслы был неплохо осведомлён.

И вот так бродят по северным лесам персонажи Джека Лондона и Арсеньева – «населяют» собою этот необитаемый русский мир. С нами такое бывало потом не раз: заберёшься в какие-нибудь дикие дебри, где, кажется, людей встретить невозможно – ну что человеку делать в местах, где даже звери не водятся?! И вдруг встречаешь человека, которого в первые мгновения пугаешься больше, чем медведя. Что он делает тут, и сам порой не может объяснить. Впрочем, как и мы – ему. Рассказывать про журналистскую экспедицию как-то нелепо, когда до ближайшего жилья не меньше сотни вёрст.

Усталые километры

За избой Клеонова пижемские места кончаются и начинаются отроги Тимана, Четласский Камень. От Лёвкинской шли 11 часов без больших передышек. Попали на болото, много петляли по кочкам, по гривкам между гатей. «Кажется, кто-то говорил, что непроходимых болот в Коми нет?» – напоминаю Михаилу. Прикинули свою среднюю скорость – примерно полтора километра в час.

Наткнулись на глухарку с выводком. Начала нас уводить, точно подстреленная, но нас не проведёшь, да и не охотники мы. Некоторое время шли вдоль болота по свежим медвежьим следам. «Коготки-то острые, сантиметров пять, – с безразличием крайне уставшего человека отмечал я про себя. – Желательно бы нам не встретиться». Скоро следы мишки ушли в сторону. «Слава Богу, пути разошлись», – произнёс Михаил. Тоже, видимо, об этом думал.

Идти тяжело: мох под ногами толстой периной – сапоги вязнут, идти труднее, чем по песку. Зато как красивы эти мхи! – острова беломошника, зелёные одеяла всех оттенков, красные, бордовые вкрапления. Каждые полтора-два километра делаем короткий привал, сев на какой-нибудь поваленный ствол – на землю не сядешь, сыро. Тут же сорвёшь цветочек шиповника, возьмёшь в рот и, топая дальше, утешаешь себя нежным запахом.

В одном месте вышли из лесу в долину заболоченного ручья – картина открылась совершенно фантастическая, так что захотелось остановиться и осмотреться, привыкнуть: этакая огромная просека, поросшая урёмой и вейником, над которой клочья тумана совершают свой таинственный замедленный танец. Вода в ручьях леденит зубы, но такая чистая, что не имеет вкуса и не утоляет жажду. Даже когда на стоянке решили сварить суп из подберёзовиков, он всё казался пресным, сколько соли ни бросали.

Вышли к Кислому ручью (вот же названия здесь!) и пошли вдоль него. Километра через три обнаружили, что идём не в ту сторону. Казалось бы, ну и что? – а на нас прямо какое-то отчаяние накатило: лишние шесть километров – это ого-го!

От усталости, к моему удивлению, не тупеешь, но начинаются слуховые галлюцинации: то слышишь звук пилорамы (проекция писка комаров), то лай собаки (кукушка). В одном месте почудилось, что прямо по курсу стоит вездеход с включённым двигателем – «вездеходом» оказался огромный, с избушку, вывороченный корень ели.

Из записок Михаила Сизова:

Какой уже день мы идём вверх вдоль Светлой? Консервы подъели, но в рюкзаках ещё лежат початые пакеты с крупами и НЗ – мешочком с драгоценными сухариками. Когда мы взберёмся на водораздел – Четласский Камень, тогда по компасу надо будет выходить к ручьям-притокам Визинги, которая впадает в Нижнюю Пузлу, а та в свою очередь впадает в Мезень. Далеко ещё. Ближе к вечеру небо мрачнеет, начинает капать. Неужели попадём под дождь? И тут впереди среди деревьев видим… крышу дома.

Это охотничья избушка на берегу Светлой. В избе чисто, стены бумажными обоями оклеены. У печки сухие дрова, к потолку мешочки с гречкой и другими крупами подвешены. Позже узнал, что избу эту здесь в конце 70-х срубил знатный охотник-промысловик Андрей Викулович Поташов и завещал хранить в ней порядок и уют. У входа на верёвочке висит «журнал посещений». Читаем:

«Август 1986 г. Изба тёплая! Ничего не брали. Спасибо покойному хозяину этой избёнки. Нравы падают, и, наверное, мне больше не повстречать такую избу… Река Светлая необычная и аналогов на Пижме и в другом бассейне не имеет. Рыбалка прекрасна!!! Чистов».

«07.09.86 г. Произвели ремонт, сменили печку и сделали поварню. Оставляем чайник, ведро, миски и другое. Михеевы».

«16.09.87 г. Рыбы немного. Добыли 96 хариусов, убили 8 уток. Делать больше нечего. Ещё осталась река Павьюга».

«14.08.89 г. Два дня добирались. Сломали три винта».

«30.04.91 г. Пишет Ольга… Мы приехали с Виктором порыбачить, отдохнуть от домашних дел. Здесь очень красиво, дремучие леса, птицы, звери, рыба. Как хорошо».

«01.05.91 г. Утро. Очень хорошо. На улице солнышко. Виктор спит, а я сижу… Сегодня поедем уток стрелять. Только их жаль! Ольга».

В этой амбарной книге – вся жизнь избушки. И столько в ней событий! Один пожар 1986 года чего стоит… Самая типичная запись: «Поддерживал порядок, а точнее закон “Тайга”». Интересно, что многие перефразировали известное: «Закон – тайга, прокурор – медведь». Это обращение к тюремному фольклору не случайно – у охотников и рыбаков нет своего фольклора, ведь они люди разных профессий. И всё же их многое объединяет – крыша «керки Поташова»!

А вот последняя запись – необычного гостя: «Был 10 июня 1991 года. Шёл пешком с буровой Четласского зимника. Но сегодня собираюсь назад – комаров страшно. Пешком тяжело идти. Сыро, болота. Шёл по старой дороге на Бобровую. Бурильщик Владимиров». Нам тоже туда.

Через реку нас снова перевезли на лодке. Вот пишу сейчас это и самому не верится. Так совпало, что в этот день в избушке ночевали муж и жена, кажется, из Замежного. Мы не сразу заметили лодку на берегу, а сами они в это время были в лесу, ягоды собирали. Сюда они приезжают раз в году – и как раз этот день и выпал!

А мы продолжаем свой путь.

 

Продолжение в следующем выпуске – ПЕРЕЙТИ

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий