(Продолжение. Начало в №889)

На Париж

 Из записок Игоря Иванова:

Что звучит красивее: Павьюга или Тюга? Почему-то в этих местах у некоторых рек по два названия, а у некоторых нет вовсе – безымянные. По Павьюге проходит граница Усть-Цилемского и Удорского районов – мир староверский остаётся позади, начинаются земли традиционного православия. Но на самом деле мы всё глубже погружаемся в мир изначальный. Свою роль, конечно, играют и необыкновенная усталость, и нагрузки (идти надо быстро и помногу, жара), и то, что продукты на исходе, экономим как можем. И вот тут, возможно инстинктивно экономя энергию, начинаешь бессознательно врастать в окружающую тебя среду, проникаться её духами – так легче. Всё меньше разговоров, зато меняешься сам, изменяется восприятие дня и ночи, иначе видишь, слышишь и, как уже заметил Михаил, меняется даже походка, меньше осмысленных действий и всё больше инстинктов – даже куда идти, определяем не компасом, а чутьём. Становимся «биологическими» людьми. В голове ещё жива мысль о том, что надо бы вернуться к воскресенью, вот только беда – не могу вспомнить, какой сегодня день недели: среда? пятница? И что такое вообще день, когда идёшь по ночам, да и нет её, этой ночи…

Поэтому не помнить о том, что ты здесь журналист, нельзя. На привалах я обязательно достаю блокнот и начинаю записывать. К этому меня подтолкнуло одно событие – воистину нечто для меня совершенно поразительное, хотя, может, кто-то скажет, мол, чепуха, совпадение. На одной из стоянок возле старого кострища я обнаружил… нашу газету – «Веру». Один из первых номеров за 1991 год: пожелтевшая волнистая бумага, не раз промокавшая под дождём, запачканная золой, чуть обгорелая, с оторванным углом. Тут надо заметить, что газета выходила к тому времени чуть меньше полгода и подписки на неё не было: как она попала в такую дикую тайгу, какой охотник её принёс с собой? Почему именно её? Почему именно я наткнулся на неё? Но ещё более удивительно, что перед тем, как набрести на газету, я решил: записывать ничего не буду, потому что для газеты это не пригодится, да и людей больше здесь не встретим, а про ёлки и птичек чего записывать? – ну, стоят, ну, поют. На самом деле я, вконец вымотавшись, искал оправдания тому, чтобы вместо ведения записей на привале после очередного перехода мог просто повалиться на землю и лежать без движения, приходя в себя.

После счастливой переправы на лодке через Павьюгу снова идём вдоль реки Светлой. Попервоначалу движемся на запад, на Париж. Вообще-то, генеральное наше направление – юго-запад. Это «генералка». Но идти чаще всего приходится не по азимуту, а по возможности. То есть либо на юг, либо на запад. Юг – это, понятное дело, Сочи, запад – это Париж. Сегодня шли на Париж, разумеется – «Светлым путём за круассанами». Шутим так, поддерживаем дух. А потом двинем на «город Сочи, где тёмные ночи» (фильм о прохиндеях с этим названием сравнительно недавно прокатился по экранам СССР). Выбрали эти два города, наверно, по принципу «о чём здесь, в тайге, воспоминание выглядит наиболее нелепым». Вообще, продираясь сквозь дебри, трудно представить, что где-то в кафешантанах на берегу Сены лениво попивают лафит, что на городском пляже в Сочи расслабленно поджаривают телеса курортники, что сейчас, в эту самую минуту, маются на жаре за столами мои коллеги: стучат по клавишам пишущих машинок, чешут затылки, сочиняют слова. Вообще всё это невозможно, как невозможно представить марсиан на Марсе.

Запись в дневнике: «Сижу, как обычно, в нитяных перчатках, закрыв колени марлей (прокусывают джинсы), капюшон затянут вокруг лица. Пока готовится суп, запишу. Регулярно записывать – это важный ритуал, который позволяет даже здесь оставаться человеком… Утром ели вчерашний суп из двух пакетов. Всё, что осталось, – эти пакеты и чай. Ещё немного геркулеса и сухарики с постным маслом. Спим днём – палатку ставить ни смысла, ни сил нет. А в спальном мешке душно, лежишь насквозь сырой от жары, задыхаешься, а потом делаешь крошечную щёлку для дыхания, и в неё налезают-таки комары. Руки и ноги от них уже покрылись какими-то пятнами. Терпишь, стиснув зубы. Сейчас хотел прикорнуть, но не смог, несмотря на всю усталость, даже закрывшись от них марлей – гудят, кругом движение-шевеление, а все чувства обострены – и этот гул точно вой аэроплана. А на дорогу надо хотя бы часок поспать. Но ладно. Плохо ещё, что вывихнул ногу в колене: опухло. Под рукой только кусок марли, и теперь на каждом привале приходится крепко перематывать колено. Ступать больно. Шли ночью, лощиной. Карстовые, поросшие травой ровные воронки: космическое что-то, неземное в этих правильных провалах вглубь земли. Следы огромного медведя поверх следов небольшого лося – обычный лесной сюжет: на звериной тропе один охотится, другой убегает. Реакция наша на когтистые следы не та, что в первые дни: равнодушно фиксируем и только. Кажется, встреть я медведя – просто попрошу его отойти в сторону и пройду дальше, даже не взглянув на его когти и клыки. Идём одной тропой со зверями, однако не в поисках приключений, а просто мы, как и они, выбираем самый удобный путь – всё дело в том, что в этом отношении мы с лосем теперь мыслим одинаково… Вышли с заходом солнца и мотали до восхода – двадцать с лишком км. Шли, пока не проснулось комариное войско…»

Иду за Михаилом и наблюдаю над ним такое серенькое облако: это рой комаров. Кто-то нам рассказывал в деревне, что в этих местах некий кооператив хотел поставить советско-итальянскую туристско-рыбацкую заимку. Безумные, бессердечные люди! Ведь не переживут итальянцы и одной ночи со здешним комарьём! Не надо сюда иностранцам – помню, как в городе они ныли от обычных худосочных подвальных комариков. А здесь обитает такой переходный вид от обычных комаров к мухам: когда давишь – хрустят как хрящи, а схватишь такого за крылья или за полосатое брюшко, кажется, и в глаза комару можно посмотреть: эх же какой вредный ты, зануда!

Космос рядом

За эти несколько дней путешествия я понял о неброской природе здешнего Севера что-то более важное, чем за все предыдущие четыре года жизни в Коми. Чтобы познать – нужно погрузиться. Воистину всё познаётся на своей шкуре. Но что именно?

А лес здесь – он живой и всё время разный. Когда только начинали путь, казалось, что входим в молчаливое царство. Но, дико вымотавшись за неделю, неожиданно обнаруживаем, что чувства, а особенно слух, обострились до предела и мы стали слышать потаённое: оказывается, лес, точно мегаполис, не затихает ни на секунду, а река за деревьями шумит как пригородное шоссе и ветер в верхушках сосен и елей звучит по-разному – на соснах он гудит, а в елях посвистывает. Птица в кустах – как бездарный ученик, без конца разучивающий одну и ту же нехитрую ноту. Жуки большие, крепенькие, с травинки на травинку перелетают со звуком угрожающе-глухим, точно на моторчике, а потом – раз! – и цепко хватаются за твою одежду, не отдерёшь. Замечательные безобидные создания, хотя нет-нет да и больно защемят кожу своими челюстями. В траве меланхолично щёлкает сверчок – моё обострившееся зрение словно раздвигает траву, движется, и я с точностью определяю дислокацию сверчка. Если бы у меня был лук со стрелами, кажется, смог бы без труда попасть в него.

Вот так ступаешь по мягкому мху, перелезая через поваленные деревья, перепрыгивая ручьи и бочаги, этакий лесовичок, и, представьте, вдруг выходишь на поляну, а на ней первобытное чудовище с огромными глазами, смотрит на тебя не моргая. Впрочем, замечаешь: довольно добродушный монстр. Брошенный здесь, в чаще, бульдозер с мордой динозавра. Должно быть, ещё зимой он как-то заехал сюда и заглох. Мы с Михаилом подошли, сели на траки: по-городскому сладенько потянуло дизелем. Цивилизация, родные запахи! А место странное: словно бульдозер вёл здесь войну с какими-то космическими пришельцами, среди безлюдной тайги и без подмоги – вся поляна забросана вывороченными пнями, торчат корявые железяки, там и тут куски труб, проволока, изувеченные гигантские сани. Видимо, задорого земной дракон, замаскированный под бульдозер, хотел продать свою жизнь, не сдавался. Но инопланетяне победили. И улетели.

Мы шли по старинной колее этого бульдозера, почти заросшей уже, но всё же ещё заметной. Подойдя к склону какой-то горы, решили подняться наверх, чтоб осмотреться. К нашему удивлению, скоро наткнулись на нечто, похожее на дорогу – она вела как раз на плато. Примерно через час мы были наверху: батюшки, да это же взлётная полоса! Ровная, хоть сейчас садись. А ощущение – на горном аэродроме, где выше только небо – особенное. Жутковато, загадочно. Место, обращённое к космосу. Вот она куда садилась, эта тарелка с пришельцами! Остатки каких-то строений, даже дизель стоит, наверно, поломанный. Внизу, под нами, на фоне розовеющего неба через лёгкую пелену тумана, точно спящие, несметные полчища елей, до самого горизонта.

Спускаемся с плато и вновь вслепую бредём через чащобу по направлению «Сочи». Но шутить уже сил нет. Идём молча, долго, тупо. Вдруг лес раздвигается и мы обнаруживаем, что каким-то образом по грядке вышли чуть ли не на середину огромного болота – без конца и края. Стоим, не зная, что сказать. «Некий трагизм», – наконец произносит Михаил свою классическую фразу, и мне делается смешно. Притопали, называется. Хоть ложись и помирай тут на болоте – туча комаров над тобой доделает своё дело… Впереди было несколько отчаянных часов в попытках преодолеть и обойти безбрежное болото. Но как там? – «в Коми нет непроходимых болот, но есть непроходимые дураки». А дуракам, как известно, везёт.

 Из записок Михаила Сизова:

В среднем течении Светлой вышли на старицу, от которой в сторону ответвлялся небольшой сухой ложок. К нашему удивлению, чем дальше, тем ложок становился шире. Идём как бы по огромному коридору с довольно гладким «полом». По пути встречаются карстовые кратеры. Лунный пейзаж. Игорь достаёт наш «картоид», водит пальцем по кальке, пытаясь понять, где мы находимся. Но на карте их нет. Где-то в конце «коридора» на нас пахнуло тундрой. Такое бывает. Туда, где леса нет, кинжалом врываются полярные ветры, и тундра отвоёвывает себе землю. Обнаружили трактор, точно луноход он здесь. В кабине чьи-то вещи. Когда это брошено: неделю, несколько месяцев назад? Хозяевам даже в голову не пришло, что сюда, на Четлас, в геологическое царство, могут вторгнуться чужаки.

Мы уже на Тимане. За деревьями видятся склоны какого-то плато. Поднимаемся наверх и натыкаемся на одной из возвышенностей на штабеля ржавых труб, многотонные цельнометаллические сани – памятник освоителям. В центре поляны – заросший травой столик, на нём какие-то детали. Будто только что положили. Меж елей устроена уборная, под которой даже яма не вырыта. Знали, что долго не задержатся? Под горой полуразрушенная баня и деревянная вышка-скважина № 1. Идём по краю ущелья и набредаем на аэродром.

О нём я слышал и раньше. Будто на горе он и самолёты могут взлетать в разные стороны. Сейчас зарос. Позже звонил я в Ухтинскую геологическую партию, там разъяснили: изыскания велись с 1954 по 1961 год, хотя начаты были ещё во время войны. Аэродром принимал ЛИ-2 и грузовые трофейные мессершмитты. Почему работы свернули, говорить отказались. Информация идёт «под двумя нолями», то есть совершенно секретно. В Сыктывкарском институте геологии были более откровенны: на Бобровой искали редкие радиоактивные элементы, а также ниобий, тантал, торий. Там же рассказали о бокситах. Запасы, найденные в районе, были тогда, к началу 90-х годов, уже подсчитаны, и правительство принимало решение об их промышленном освоении. «Страшно представить, – записал тогда в дневнике, – будут засорены истоки Пижмы и Мезени!»

Выбираемся

…Восьмые сутки пути. Мы на водоразделе. Идём-бредём через лес по компасу, а никакого ручейка, который бы к Мезени вывел. Залезаю на высокую сосну: не блеснёт ли сверху водная поверхность? Только лес и лес. Когда спускался, из кармана выпала антикомариная моя авоська. Искали – не нашли. Лицо облепили комары, но мне не больно: на каком-то этапе нашего пути то ли от усталости, то ли от сознания, что всё это не важно, главное – выбраться отсюда, отключились болевые ощущения. Ориентиры потеряны, и мы уже не идём по тайге, а выбираемся – всё равно куда, лишь бы к людям, к жилью. Хоть бы знак какой, что мы не одни в этом безмолвно-равнодушном мире!

Наконец набредаем на сухое русло ручья. Определяем, в какую сторону вода текла, и выходим по ручью к узенькой речке. Наверное, это Визинга, которая впадает в Нижнюю Пузлу, которая, в свою очередь, впадает в Мезень. На берегу лужок, посреди которого… кострище! Видно, что старое, угли посерели. Бросаем рюкзаки рядом. Вот нам знак, здесь были люди! Игорь склоняется над кострищем, поднимает обгорелый лист бумаги. Лицо его ничего не выражает. Протягивает находку мне. И я не верю своим глазам: газета «Вера»!

На этой стоянке Игорь начинает избавляться от лишнего: первыми в костёр пошли так и не понадобившиеся кеды… Теперь каждый лишний грамм – в тяжесть. Из еды только бульонные кубики и сухарики в масле. После необыкновенной жары начались ливни. Впервые за несколько дней промокаем насквозь. Вот тут фляжка с растительным маслом и пригодилась – пьём по очереди из горла.

Надо строить плот. Но ноги едва держат, нужно отдохнуть. Повалились около кострища. Чувство опасности – встаю. Лицо Игоря, бесчувственно лежащего на траве, – серое. Подхожу ближе: сплошняком облепило комарьё. Переворачиваю его ничком – так меньше кусать будут. Беру топорик и бреду по берегу вверх по течению. Простая мысль: срубленные деревья надо по воде вниз сплавлять, к месту постройки плота. Выбираю берёзы посуше. Они там и сям в лесу, как бы не забыть их местоположение, делаю затёсы на деревьях. Потом рублю. Топорик лёгкий, тупой, фактически дроблю им древесину. Не знаю, сколько прошло времени. И не помню, молился ли я. Но знаю, что за нас молится отец Трифон, и старообрядцы тоже, и жёны (они, как потом узнал, хотели уже объявлять розыск с вертолётом). Деревьев десять-пятнадцать срубил, но не все их нашёл, чтобы к берегу волочить. Сознание от усталости меркнет. Что-то притаскиваю, сучки обрубаю, тащу вниз по воде. Появляется Игорь – тоже проснулся, помогает сплавлять. Достаёт из рюкзака верёвки, связываем брёвнышки. Ещё настильчик привязываем, чтобы рюкзаки не промокли, водружаем их поверх, сами взбираемся на плот – и он… тонет.

Тупик? Нет! Останавливаться нельзя. Находим два дерева посуше, валим их и уширяем плавательное средство. Кажется, держится на воде. Отчаливаем. Сложность в том, что связанные брёвнышки под ногами гуляют, надо знать, куда ступить, да и вообще по плоту ходить нельзя, можно только стоять недвижно, умудряясь при этом толкаться шестом. Сколько дней нам плыть? Доберёмся ли до человеческого жилья?

Из записок Игоря Иванова:

…Я очнулся и, подволакивая ногу, пошёл на звук топора, раздававшийся откуда-то из чащи. Сразу понял: Михаил рубит деревья для плота, а я тут лежу прохлаждаюсь. Потрогал лицо, оно как маска, не чувствую. Наверно, обгорел. Смотрю на ноги: они представляют из себя такие раздутые чушки, которые уже нельзя засунуть в сапоги, да и в любую обувь. От усталости или опять комары постарались? Руки тоже… Местные комары прокусывают одежду, так что я, похоже, истыкан весь, с головы до самых до окраин. Но в любом случае дальше по лесу идти невозможно. Плот – наше единственное спасение. Подхожу к другу. «Ого, – смотрит он на меня, – комары тебя уделали…» – «Плохо выгляжу?» – «Нормально. Но не узнать». И продолжает рубить. У Миши тоже ущерб – поранил веткой веко. Противокомариной авоськи на голове у него теперь нет. Но он ничего не замечает, отчаянно машет топором. Наверно, с такими глазами, как у него, люди идут на вражеский дзот.

Обняв комель, я поволок дерево к воде. Самые нелепые мысли приходят в самое неподходящее время. «Как же я пойду в баню?» – сокрушаюсь я. Долгое время в пути меня поддерживала мысль о том, что по возвращении я пойду в общественную баню попариться: возьму веничек, буду сидеть и млеть. Теперь ясно, что поход в баню отменяется: просто неловко в таком виде идти, подумают, что больной, заразный.

…И вот мы плывём. Как хорошо, что стоит большая вода: узенькая речушка налилась и теперь несёт нас хоть и быстро – едва успеваем отталкиваться шестами от берегов, – но зато не подсаживает на каменистых перекатах, а значит, шансов выдержать у нашей хлипкой плавконструкции больше.

В одном месте Визинга делает крутой поворот и, прижавшись к высокой скале, останавливает бег: здесь образуется что-то вроде озера на реке. Останавливаемся вместе с течением и мы: прозрачная вода, в которой отражается небо и одновременно, словно через увеличительное стекло, видны камушки и травинки на дне. И тишина невероятная! Михаил закрыл глаза, сидя на рюкзаке, и мгновенно отключился. Но обоим спать нельзя даже тут, на «озере».

Раздумываю о том, что если бы не комары летом и морозы зимой, то эти места очень даже хорошо к жизни приспособлены. Леса без буреломов – Тиман защищает с севера. Иногда идёшь – вообще как будто где-то в Подмосковье. Замечательные заливные луга – какое тут скотине приволье! А вода! Кристальная, без опаски зачерпываешь в любом месте и пьёшь. И вкусная вдобавок! Но людей нет. Даже следов не видно. Если тропа, то звериная. Это я к чему? Мало у нас жизненной силы. Заняли, но не заселили. Берём, но не используем, не возделываем. Сколько дней шли – и всюду цветёт черника: нежными белыми крестиками цветочков с чёрными глазками покрыта вся земля. Скоро будет море ягод. Кто станет собирать?.. А может, и хорошо, что человека в этих заповедных местах нет? Может, не для человека Бог столько ягод даёт этому лесному миру? Пролетавшая над рекой крохотулька – жёлтая трясогузка – решила передохнуть, села на краешек плота, смотрит на меня. «Что, пичужка, на этот счёт думаешь?»

На берег реки выходят два оленя попить водицы. Смотрят на нас с недоумением. Ну, или мне так кажется. По крайней мере, без малейшей опаски. «Мы погружаемся в мир, с которым сроднились через испытания перехода и который уже нас не боится», – расслабленно думаю я, ещё не догадываясь, что проверка далеко не закончилась.

Чудесный подарок

Плыть на плоту всё-таки легче, чем топать. Пусть ноги по щиколотку в воде, а она леденит, пусть всё время на шатающихся жердях рискуешь поскользнуться и упасть в реку, но всё же это не то, что ковылять по тайге с вывихнутым коленом, подгоняемый тучей кровососов. То, на чём мы плывём, Михаил называет «идеей плота», а не полноценным плотом: связывающая верёвка перетирается о камни, жерди ходят ходуном и разбалтывают конструкцию, вдобавок намокают и потому плот почти всё время под водой. Мучает мысль о том, что, когда доберёмся (если доберёмся) до широкой Мезени, там, на волнах и ветру, на порогах наш плотик не выдержит.

Тут вдобавок ещё маленькое происшествие: за излучиной в узкой стремнине низко над рекой нависло дерево – Михаил успевает пригнуться, а я нет, и дерево «срезает» меня, вместе с рюкзаком я лечу в воду. Не знаю, за что хвататься: за тонущий рюкзак или за уплывающий плот? Сушиться приходится по ходу движения, останавливаться нельзя, иначе мы отсюда не выберемся.

Но вот тут случилось нечто необыкновенное. Возможно, самое важное событие – чудо жизни, то, что я буду помнить до конца своих дней. Река снова сузилась, течение сделалось стремительнее – только успевай править. И тут вдруг я ЧТО-ТО замечаю. Человек-робот в сумеречном состоянии сознания, я кричу Михаилу: «Давай к берегу!» – он не понимает зачем, но мы причаливаем. На своих ногах-чушках я деревянно поднимаюсь на берег – здесь передо мной открывается заливной луг, не так давно просохший, видно после половодья. Среди нанесённого водой песка и камней лежит… плот. Сухой, весь в речном песке. Длинный – метров пять, из четырёх брёвен. Став скреплён в закрытый паз, выпилен аккуратно, под ласточкин хвост; стрела, чуть сужающаяся к одному из концов, заведена образцово – это я, хоть и так себе столяр, заметил сразу. В общем, кто понимает в этом деле, тот поймёт и моё изумление. Я ведь сперва подумал, что это что-то вроде моста, который смыло где-то выше по течению и вешними водами выбросило на берег. Но подошёл поближе, исследовал – точно плот! Вот скажите на милость, такое бывает? Это с учётом того, что выше по течению не то что поселений нет, а и людей-то не встретишь! Зову Михаила. Он тоже не верит, что это специально изготовленный (для нас) плот, и предлагает сначала его опробовать. Я остаюсь на старом плоту, Михаил встаёт на новый, толкается вешкой и – только я его и видел. Обогнал меня, точно на байдарке. Кричу ему – не слышит. Наконец догнал его, причалившего к берегу. «Замечательный плот, – говорит, – крепкий, не тонет, управлять легко, только узкий». – «Так ведь был бы широким – меж кустов и камней на речке не пролез бы». Перебираемся на новый плот – и начинается другая жизнь, надежда поселяется в наших сердцах.

Скоро делаем остановку. Место красивое: галечник полосой вдоль берега, высокий берег. Наверху разводим костёр и ставим палатку. Чуть позже вокруг уже валяются разбросанные вещи. Накануне мы, высадившись на берег, попробовали с помощью марли ловить рыбу, загоняя её в заливчик у берега, но хариус, наверно, только посмеивался над нами, весело подпрыгивая над водой. Есть нечего, хотя в реке полно рыбы. Но как её выловить? – снастей-то никаких. Намаявшись, мы устремились к палатке, скидывая по дороге мокрую одежду, и рухнули спать. Впервые за много дней проспали больше пяти часов – ожили! Утром (или когда это было: утром, днём или ночью? – ощущение времени полностью потеряно) я высовываю голову из палатки: на поляне сидит заяц и смотрит на меня. Прости, друг, угостить нечем, самим нечего есть.

Продукты закончились. Осталось немного масла во фляжке. Пить его как напиток противно, но выбора нет.

Мезенские картинки

Плыли близко ли, далёко ли, долго ли, скоро ли, но на своём плотике, наконец, мы вырвались на мезенский простор. Отсюда до моста с короткими остановками сплавляться около двух суток – это если не останавливаться на ночёвки. А потому единственная возможность уснуть – сидя на плоту, на рюкзаке. Но ненадолго, иначе завалишься.

Один стоит с шестом и правит, другой в «отключке» – по-другому это состояние не назовёшь: наступает мгновенно, ещё глаза не успел закрыть, протекает совершенно бесчувственно и моментально для спящего. Поэтому на плоту, даже если не спишь, записывать в блокнот нет возможности. Все записи в дневнике сделаны позднее, постфактум. А потому у нас с Михаилом с этого места, что называется, показания разнятся.

По поводу найденного плота он помнит не категорически по-другому, но всё же иначе: «Никакого заливного луга не было. Мы плыли и справа на берегу заметили что-то странное вроде памятника. На берегу было намыто, вот оттуда и торчал плот. Весь в песке налипшем, с камешками. Находку восприняли как должное, не удивились. Ты засомневался, что он поплывёт – тяжёлый, мокрый. Столкнули его в воду – он не утонул. Я рискнул на нём поплыть, испытать. И далеко вперёд уплыл, потом к берегу пристал, и ты догнал на старом плоту, был немного недоволен, что разделились. Пересели на него…»

Ещё Михаил вспоминает: «Стою на носу плота с шестом, направляю движение: река Мезень в верховьях быстрая и едва успеваешь принять решение, в какое русло свернуть. Вот остров впереди, с какой стороны его огибать? Где ждут водопады и пороги – направо или налево? Только один раз наитие подвело, русло оказалось бедовым: стремнина прижала нас к берегу, а с берега дерево свешивается, касаясь воды. Плот стремительно скользнул под дерево, а мы в ветвях оказались, барахтаемся. В последний миг успел я ухватить уплывающий плот. Так бы остались без рюкзака, без топора, без плота – голые – посреди тайги. Но Бог хранил…»

А я ему: «Михаил, Мезень-то широкая и не такая уж и быстрая, лес от кромки воды, как у любой большой реки, отстоит порядочно – какое там дерево могло свеситься и нас сшибить с плота? Это раньше случилось, когда мы по Нижней Пузле сплавлялись!.. Может, какие-то искривления в памяти?»

«А там и пространство было искривлено, и вся реальность, – отвечает. – Давай будем писать то, что помним, но с оговоркой, что и другая версия есть».

Тут, на Мезени, начинается новый вид приключений. Я думал, что с выходом на простор речной густота таёжного духа, через которую приходилось продираться весь путь, отвалится и станет легче. Но не тут-то было! Таинственные влияния, как будто бы утягивавшие меня куда-то вглубь, и превращения продолжились. Смогу ли я объяснить, что это за превращения?

Река Мезень в том месте довольно-таки однообразна: раз за разом повторяет излуки, на которых берега точно близнецы, а между излуками такие как бы «тоннели» из высоченных елей по берегам. Михаил потом рассказывал: «Плывём себе, ты на корме то ли в полусне, то ли в полубреду, а я с шестом опять на носу. Глаза слипаются и у меня. Вижу впереди белые буруны: большой порог или водопад? Продираю глаза – горизонт чист. Куда пороги делись? Оглядываюсь – там река беснуется, клочья пены летят. Оказывается, пока сознание моё отключалось, плот “сам собой” меж камнями прошёл, да так филигранно точно, что даже не качнуло».

Потом наступает моё дежурство с шестом. Громадные остроконечные ели вдоль берега реки, будто колонны, подпирающие небо, чем-то напоминают истуканов с острова Пасхи: такие же профили угрюмых лиц, обращённых к реке, только несравненно богаче оттенками этого их безразличия. Это и понятно: ведь сделаны они не человеком, а куда более умелым мастером – природой.

Толкаюсь потихоньку, медленно плот выносит из-за поворота в «тоннель», и вдруг вижу в конце его, километрах в двух-трёх, надпись: «Aid». Слово это в переводе с английского означает «помощь», но тогда я не мог перевод вспомнить. И потом, что значит «надпись»? На чём? И чем написана? На эти вопросы мне сложно дать ответ. Такое ощущение, что её сделали из кустов – вроде как некий искусный садовник постриг ивняк у воды так, что можно читать написанное. Я, признаюсь, сначала так и подумал, тем более что следующая запись была: «София мудрость Божия» – не иначе как балуются из болгарского Верхнемезенска ребята, София ведь у них столица… Но потом включаю «здравый смысл» и начинаю лихорадочно соображать: во-первых, у болгар тут нет лодок, им запрещено иметь. А ведь если постригать кусты, то корректировать такие буквы надо издалека, без лодки тут никак. К тому же до жилья ещё далеко – кто, а главное, зачем мог делать эту бессмысленную работу? Может, мне кажется? Снова поднимаю глаза: надпись на месте, только приблизилась.

Дальше – больше. Опускаю взгляд под ноги и вижу, что на брёвнах плота, в соединении следов от брызг, остатков коры, годовых колец, тоже изображения. В основном это лица. Вот какой-то клерк на крайнем левом бревне. Посредине – мужичок, справа – миловидное лицо девушки. Перевожу взгляд на гладкую поверхность воды. Ого! Отражения облаков образуют изображение воскресения Иисуса Христа; следующее: Его гроб, вон, рядом Мария. Она исчезает. После этого возле гроба появляется бородатый козёл…

Оглядываюсь на друга: спит. Ничего не скажу ему, а то подумает, что у меня голову снесло. А я нормально себя чувствую. Никакого ажиотажа: ну, подумаешь, картинки – фантазия разыгралась.

Тут Михаил просыпается, зачерпывает воду, протирает глаза. Спрашиваю, как он себя чувствует.

– Хорошо. Хоть на несколько секунд отключился.

– Хороши «несколько секунд». А два часа не хочешь?

– Ничего себе!

– Слушай, у меня к тебе вопрос. Вот глянь вперёд, скажи мне, ты ничего не видишь?

Михаил внимательно смотрит вперёд:

– Вижу. Написано: «София мудрость Божия». Интересно… Надпись как бы в воздухе висит.

Молча смотрим оба, но по мере нашего приближения надпись начинает таять и исчезает.

– А на воду посмотри, ничего не видишь?

Михаил с недоумением смотрит на воду:

– Рождество Христово. Библейская сценка. Ничего себе!

Он переводит взгляд на облака, потом снова на воду, крестится:

– Целый мультфильм: какие-то люди, звери… Вот на облаке «Бог» показался, что-то говорит человечку. Там явно что-то происходит, а мы видим, но не слышим. Самое главное – они настоящие! Хотя и мультяшные. Смотри: на твоём шесте, на древесном рисунке, тоже разные изображения: вон чаша, а там морда зверя…

Уф, у меня отлегло. За следующим поворотом реки новая надпись, потом новые рисунки на воде. Сверяемся – по-честному, безо всяких подсказок. Да, мы видим одно и то же. Начинаем выяснять, как это возможно. Михаил подходит к вопросу научно, он давно интересуется квантовой физикой:

– Мир состоит из образов, и вот они стали проявляться. Есть такая научная теория, что кванты – это не кирпичики материи, а в них образ, формула движения. Физик Гейзенберг называл это пси-функцией, которая описывает неопределённое местоположение кванта в пространстве, поскольку квант не локален, он как образ, показывающий: вот в этих пределах я нахожусь.

Из его слов я мало что понял, и не это меня в тот момент беспокоило. Не знаю даже, как к этому подступиться…

Дело в том, что уже давно я слышу, как разговаривают оводы, описывающие вокруг нас орбиты, и изредка долетающие сюда с берега комары. Конечно, я помню, кто у нас является «повелителем мух», поэтому отношусь к этому с долей скепсиса. Этот господин может и обмануть. Тем более что в основном это бессодержательная болтовня, бессмысленные фразы, очень быстро произнесённые, вроде «моторизированный замок», «раз-два-три-уже» и др. Впрочем, у крупных оводов проскакивают и отдельные «умные» фразы типа «очень устала», «говорят правду» и т.п. Но в целом ощущение, что вся эта летающая гвардия – просто сварливые дурочки или глупые хулиганы (по полу они не различаются): торкнется такой овод мордой в колено, забормочет, отлетит – и уже о другом. Никаких фраз, длиннее трёх слов, или хотя бы завалящей мысли в их речах нет. Ну а комары – это вообще пискли, пищат-то словами, но разобрать сложно. Но самое главное вот что: я мысленно им отвечаю время от времени, они слышат меня и отвечают мне, иногда передразнивают. Впрочем, нет, это не самое главное: важнее сообразить, как об этом сказать Михаилу…

– Послушай, картинки – это дело понятное, у кого не случалось видений. Но как бы тебе сказать… Тебе не кажется, что мы здесь не одни разговариваем? Вот, например, оводы…

– Что оводы? Только что ударился на лету в меня овод и выпалил: «Я сегодня дежурный!» О Господи… Да я уж давно их разговоры слушаю, только не говорю тебе, чтоб ты не подумал, что с ума схожу!

Мы оба рассмеялись.

 * * *

…Прошло тридцать лет, но тот наш сплав по Мезени я до сих пор не могу забыть, и особенно эти картины и разговоры. Закрываю глаза и вижу: плыву на плоту и этот первозданный чистейший мир тайги мне открывается в его истинном обличии – как храм Божий под куполом голубых небес. Ну, то есть другому открылся бы, возможно, иначе, как большой цех например. А нам с Михаилом, тогда ещё в большой степени неофитам, жившим под призывающей благодатью Божией, он открылся вот так. И может быть, благодаря тем дням в душе на всю жизнь сохранилось ощущение бесконечно прекрасного, живого во всех проявлениях Божьего мира.

Каждый человек живёт, укрытый многими оболочками: социальной ролью, профессионализмом, даже характер – это своего рода корка, защищающая какие-то наши природные слабости от внешнего воздействия. Но там, в тайге, среди девственной чистоты, глубинное внутреннее «я» человека вдруг ощущает, что прятаться под этой скорлупой более незачем. Оболочки отшелушиваются, и ты становишься как бы голым – в духовном смысле – и крайне чувствительным. И всё то, что в тебе, – оно открывается миру; если в глубине души жил зверь, оттуда выйдет зверь. У каждого из нас внутри живёт свой зверь. Иногда очень злой и хитрый. Он сторожевой, не выпускает душу из темницы. Но если его не кормить, то, скорее всего, он сдохнет. И мир откроется тебе в своей изначальной свежести – таким, каков он есть на самом деле, а не в шумах и многочисленных внешних одёжках.

Тут – тайна. Как сказал шекспировский Гамлет, «Горацио, не всё, что есть в природе, наука в состоянье объяснить». Вообще любое открытие в мире обоюдно, оно возможно, только когда мир хочет открыться первооткрывателю. Познание – это взаимный процесс. Природа – не нечто, что можно осваивать. Она живая, даже камни живые, и это хорошо знали древние люди. Мы порой думаем, что вот они сочиняли сказки про то, как человек просит помощи у деревьев, общается с морем, с птицами, – экие сочинители жили тогда, напридумывали сказочный мир. А на самом деле они были людьми простодушными и честно описывали то, с чем сталкивались, что видели и ощущали. У них не было того множества оболочек, которые от нас, детей мертвящей цивилизации, укрывают истинный мир.

А тогда, после трудного перехода, этот прорыв средостения между нами и миром Божиим стал огромным утешением для нас. Тем более что случилось это в день, который весь я провёл на четырёх бревнах плота, – и так отметил свой 27-й день рождения.

За краем карты

На одной из стоянок возле какой-то прибрежной рыбацкой избы обнаруживаю упаковку от хлеба. На ней написано по-болгарски: «Тука вече няма рыба» («Здесь больше нет рыбы»). В реке то есть. Видимо, неудачливый рыбак написал. Но понимание того, что появились первые болгары – а мы движемся в их город Верхнемезенск, – вселяет оптимизм, значит, здесь недавно были оттуда люди. Долго на берегу оставаться невозможно – сразу набрасывается туча комаров. Мочи нет терпеть, тем более что мы теперь босиком.

Наш картоид «кончился», мы выплыли за пределы карты и теперь даже примерно не знаем, где находимся. В районе Верхнемезенска должен быть мост через Мезень, но уже трижды было, что мы на плоту отключались одновременно: что если во время таких «отключек» мы проплыли незаметно под мостом? А значит это, что ещё двое-трое суток плыть нам среди безлюдных берегов, до первых деревень.

Скорость движения на реке невозможно оценить. А места на реке за каждой излучиной подряд идут очень схожие, можно сказать, одинаковые. Один поворот реки, ещё один – а мост всё не показывается. Неужели проплыли мимо? В трагично-скорбном молчании раздумываем: может, вернуться пешком по берегу? А если не проплыли?

Тут где-то залаяла собака, и это для нас самый приветливый звук за все дни: значит, человек рядом. А когда впереди увидели мост, радости не было предела. Сходили с плота оборванные, обгоревшие, опухшие, голодные, но весёлые, ещё и озаботились, чтобы спасительный плот затащить в кусты. Вдруг кому пригодится? Я привязал сапоги к распухшим ступням верёвками, Михаил проделал то же самое – и в таком виде мы отправились в Верхнемезенск, городок болгарских лесорубов, строительство которого было завершено ими для себя всего за три года до нашего путешествия.

Тот самый мост через Мезень

Из записок Михаила Сизова:

Сначала я принял это за очередной мираж. Над рекой выросла крыша на подпорках. Бетонных. Вот ведь, помню слово – «бетонный», то есть из бетона сделанный. Вспоминаю смысл слова «бетон»… Это мост через реку! Значит, здесь дорога, люди, живые люди!

Пристаём к берегу, поднимаемся к дороге. Направо идти или налево? Бредём по бетонке и вскорости входим в город. Панельные дома, фонтан на площади. Люди ходят, с любопытством на нас поглядывают. Безотрадное, наверное, зрелище: два худых, заросших щетиной парня, с расплывшимися рожами. Лица у нас опухли от комариных укусов, и пальцы стали толстыми как сосиски. На левой ноге у меня сапог, а к правой верёвкой примотана кеда – ступня так распухла, что ни в какую обувку не влезает. Со встречными мы раскланиваемся, но не заговариваем. Чтобы они не догадались, что мы того, за время пути вроде как чуток «умом тронулись». А иначе как объяснить, что разучились читать по-русски? Буквы на вывесках русские, а ничего не понятно. Хотя вот что-то знакомое: «Трапезария». Входим, поднимаемся на второй этаж – люди снуют с подносами, вкусно пахнет.

Умом-то понимал, что здесь болгары живут, но всё было так странно… Как «белые люди», берём подносы, подходим к раздаче. Котлеты, фрикадельки, какое-то желе на тарелочках – глаза разбегаются. Это после сухарей-то! Братушки ставят себе на подносы ещё обычные пол-литровые банки с белой жидкостью, похоже, молочной сывороткой. Этим еду запивают. Беру тоже. Вкусно. Сейчас для нас всё вкусно!

В Верхнемезенске мы задержались до вечера. Вспомнив, что я на самом-то деле в командировке от «Молодёжки», решил взять интервью у местного начальства. Сперва спросил, почему посёлок так далеко от реки, обычно же по берегам строятся. Инженер леспромхоза Роман Рянгелов пояснил: «Зачем река? У нас дороги сухопутные. Рыбалка? Местные не очень приветствуют, чтобы мы на Мезени ловили. Ну а те, кто долго здесь живёт, многие женаты на местных женщинах, совершенно “окомились”, им сам Бог велел ловить». Рассказал инженер и о космических обломках. Их здесь много. Ближайшие – в 12 километрах и в 60 за рекой Пурзин. Однажды рабочие своими глазами видели, как с неба падало. Приехали на место, а там уже военный вертолёт. Что нужно, собрали, а остальное бросили. Наверное, не радиоактивное. Это успокаивает. Мы же внутри такого обломка больше часа провели, прячась от дождя.

Что меня удивило: контора, где с инженером разговаривал, теснилась в бараке. А рядом – прекрасные жилые дома. У нас было бы всё наоборот. Есть в посёлке и общежития. В коридорах грязь, поломанная мебель выставлена. Зато в комнатах блеск, душ с ванной. Медпункт, куда я обратился за справкой для оформления больничного листа (отмазка за прогулы в газете), тоже располагался в здании барачного типа. Бородатый врач осмотрел мою ногу и что-то написал на бланке по-болгарски.

В Усогорск мы ехали по совершенно пустынной бетонке. Глухая ночь. Вдруг автобус останавливается, и водитель идёт в… чайную. Здесь, в тайге, чайные с обслуживающим персоналом стоят через каждые 50 километров. Вспомнилась керка Поташова – встреченная нами в тайге избушка с подвешенными к потолку мешочками с крупами. Будто в параллельном мире… Неужели всё это было?!

Рыбацкая избушка в предгорьях Тимана

Тридцать лет спустя

– А ты думал, наш плот так и лежит здесь? – подначивает меня Игорь. – Сколько было паводков за прошедшее время, да и плот-то хороший. Думаю, болгары сразу его в дело пустили.

Мы стоим на мосту над Мезенью, и я смотрю вниз на берег, заросший высокой травой. Помнится, тридцать лет назад там была галька, по камням мы плот затаскивали. Подальше на берег, чтобы не уплыл без нас. Думали вернуться, если людей на берегу не найдём.

– Да, плот был хороший. Я бы сейчас его расцеловал, – отшучиваюсь. – Ну что, с этого места и продолжим? Будем сейчас лодку выгружать или потом, после экскурсии в «зону Сталкера»?

– Давайте Верхнемезенск посмотрим, а потом вернёмся, – вступает в разговор Саша, который доставил нас сюда из Усогорска на своём «уазике».

Дорога от реки до посёлка кажется долгой. Это что же, он за прошедшие десятилетия ещё больше удалился от реки? Ведь мы тогда так быстро дошли до него. Молодые были, вот в чём дело. Тридцать лет прошло. На дворе 2021-й. Но путь наш продолжается…

Продолжение в следующем выпуске – ПЕРЕЙТИ

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска