(Окончание. Начало в №№ 861–866, 868–882)

За крепкими стенами

Из записок Михаила Сизова:

Игумен Давид (Дубинин) ведёт нас показывать монастырь, и экскурсия длится недолго. А что показывать? Вот братский корпус, оттуда две дорожки ведут в Сретенскую церковь и в Троицкий собор, минимум надворных построек – и всё это окружено бревенчатой крепостной стеной. Живи и молись. Святой минимум. Кроме крепостных стен, обитель отделяет от мира ещё и естественная преграда – с трёх сторон его огибают реки Печенга и Намайоки. Двойная оборона, так сказать, от мирской суеты… в почти безлюдной тундре.

– На дореволюционных снимках монастырь тоже с крепостной стеной. Вы его в прежнем виде восстанавливали? – спрашиваю игумена.

– По возможности старались сохранить историческую архитектуру. И Троицкий храм видите, как построен? Почти как на фотографии – все эти изгибы кровли. Он, конечно, гораздо больший по размерам получился, чем на снимках, но по архитектуре, пропорциям такой же.

– А старый при советской власти разобрали?

– Нет, во время войны это было, весь монастырь с землёй сровняли. Здесь же находился немецкий аэродром и шли ожесточённые бои. А на горе Спасения, – батюшка показал рукой за крепостную стену, на исполинский каменный горб, нависающий над монастырём, – был наблюдательный пункт. Если туда подняться, то вся округа как на ладони. И вот её тоже сильно бомбили. А почему она горой Спасения называется? По преданию, в ней находилась пещера, где Трифон Печенгский прятался. Когда он сюда только пришёл, то лопари сразу-то не могли воспринять веру Христову и на него были гонения со стороны шаманов, те постоянно всяческие напасти устраивали.

– В пещеру эту сейчас можно забраться? – прикидываю на глаз высоту горы.

– Мы искали. Но уже у подножия видно, что всё там перепахано – после обстрелов вниз сползло два больших увала рассыпанного камня. Сейчас на вершине только крест стоит, его в 1997 году поставили, с табличкой: «Благословляющий и охранный для всех живущих на печенгской земле».

– Получается, из-за той войны и мощи преподобного Трифона утратились? Если храм, где он лежал под спудом, был разрушен…

– Фундамент храма мы нашли. По старым снимках знали, в каком месте рака стояла над мощами. Стали копать примерно в том месте. Сначала из-под земли показались медные ризы с икон, кем-то упрятанные. Поняли, что на верном пути. Расширили раскоп, и стали попадаться металлические кровати. А потом всё же нашли останки… множества людей. Безруких, безногих. Долго не могли понять, откуда это. На монашеское кладбище-то не похоже. И в архивах выяснили, что в храме был военный госпиталь и прямо у его стен хоронили.

– Мощи так и не обнаружились?

– Пока что Господь не открывает их.

Идём к Троицкому собору. Внутри необычно: стены бревенчатые, грубые, а иконостас – словно светлая райская птица, залетевшая внутрь пещеры, и лики на нём такие живые… Подходим к иконе преподобного Трифона с частицей его мощей, затем к кресту-мощевику. Читаю на табличке, чьи мощи в него вложены: пророка Иоанна Предтечи, праведных Иосифа Обручника, Захарии и Елисаветы, жён-мироносиц… и благоразумного разбойника Димаса. По апокрифическим источникам его называют ещё Дисмасом или Рахом – это тот самый разбойник, который висел на распятии справа от Христа и стал первым спасённым из людей, уверовавших во Христа.

А ведь таким же разбойником был и Трифон Печенгский – во главе шайки ушкуйников он наводил страх на всё побережье Ботнического залива, пока не раскаялся и не ушёл в тундру замаливать грехи. И монах Геронтий, главный строитель нынешнего монастыря, тоже пришёл к Богу в одной из исправительных колоний в Мурманской области, замаливая своё прошлое. Спасение души – этим выстроена обитель, а не только теми толстыми брёвнами, что в её стенах.

– Владыка Митрофан говорил нам, что у вас здесь не трудовая коммуна, а обитель молитвы… – обращаюсь к игумену.

– Мы стараемся выполнять правило, которое должен каждый монах выполнять – суточный круг богослужений. Может, не всегда и не в полной мере, но стараемся. Утром встаём и где-то к шести часам уже в храме, начинается полунощница, потом и утреня идёт. Иногда в будни служим литургию, на память великих святых. А если в календаре простой святой, то у нас вседневное служение – не литургия, а обедница. На ней всё вычитывается – и Евангелие, и Апостол, только нет Проскомидии и Евхаристии. Конечно, и келейно молимся тоже. То есть ничего необычного. А хозяйственных работ, да, у нас почти нет.

– Но без подсобного хозяйства ведь не обойтись. Как вы выживаете?

– Нам помогают. А животных, скотину держать здесь сложно – коровы ведь не олени, на одном мху не проживут. Пытались мы картошку растить, но одно ведро закопаем – полведра выкопаем. У нас даже летом бывает холодно и земля не успевает прогреться. Так что остаётся грибы собирать да ягоды. Скоро вон брусника поспеет.

– Наверное, нет худа без добра – сама природа способствует монашескому деланию. Или наоборот? – предполагаю. – Лучше бы как на Афоне, где всегда тепло?

– Природа суровая, конечно, – согласился игумен, – и это с возрастом начинаешь чувствовать. Я-то Север знаю, а другим тяжело. Полгода темно, полгода светло.

– А вы откуда родом?

– Можно сказать, местный, родился в Заполярном. Здесь я с 2014 года, а до этого после принятия пострига в 2002-м служил пятнадцать лет на Терском берегу, в Умбе.

– Там теплее?

– По температуре вроде бы не отличается, но климат совершенно другой. Баренцево и Белое моря – они же совершенно разные, поэтому и климат разный. К тому же Терский берег с севера прикрыт Хибинами, а с юга открыт морю. Здесь же наоборот – море на севере, и оттуда тянет стужей.

– В братии вы один северянин?

– Мурманчане у нас отцы Дамиан и Герасим. А вот отцы Анисим и Досифей – они из Москвы. Отец же Гурий вообще из Саратова. Ему тяжелее всего. Но климат-то не главное.

– Получается, к вам со всей страны едут?

– Обычно через Интернет связываются с нами и приезжают. У нас есть свой сайт, которым, кстати, мы сами не занимаемся – его ведут знакомые в Москве, мы им только информацию даём.

– Братия у вас по нынешним меркам немаленькая – четыре иеромонаха и четыре монаха, да ещё послушники, трудники. Кто вам помогает? Военные? Нас тут угощали армейскими галетами. И видели, как какой-то военный в трапезную грибов принёс.

– А, Константин. Ну, он постоянно у нас, он верующий. И в армии служит, и старается здесь подвизаться. А вообще нам многие помогают, жертвуют. В том числе компания «Норильский никель», спаси Господи. Что имеется, тем и живём.

– С саамами есть какое-то общение?

– Почти никакого. Теперь-то они южнее от монастыря живут и за границей, в Норвегии.

– Получается, у вас миссия пока только среди военнослужащих, – шучу.

– Скорей всего, да, – монах улыбнулся в ответ. – Сейчас я ещё и в Никеле служу. Приход там не такой уж маленький, в последний раз человек тридцать причастилось. Но это временно, просто замещаю священника, который в отпуск с семьёй уехал. Раньше служил и на других приходах: в Заполярном, в Печенге. Слава Богу, там появились постоянные батюшки и можно оставаться у себя, в монастыре. Здесь тихо, спокойно.

– Этим и отличается ваш монастырь от других, кроме того, что самый северный?

– У нас уединённо и жизнь размеренная. Когда выезжаю в какой-нибудь мегаполис, то ощущаю себя словно бы в другом, параллельном, мире. Но мы не одни такие. В Карелии, например, есть обители, где монахи живут вообще в лесу, вдали от цивилизации.

– Паломники у вас бывают?

– Не так часто, но приезжают. В этом году меньше – пандемия.

– Им есть где остановиться?

– Обычно не получается расположить кого-то на ночь в монастыре. К сожалению, конечно, – дипломатично добавил монах.

– Понятно. А если в Луостари? – уточняю, и батюшка от чистого сердца предлагает:

– Там у нас в посёлке есть квартира, в которой прописаны священнослужители. В принципе, можно там остановиться. А ближайшая гостиница только в Заполярном, но не знаю, как там со свободными номерами.

Что ж, логично. Праздношатающимся в таком монастыре не место. Как в погранзоне или в воинской части. Монахи ведь в чём-то сродни военным. И что показательно, центр Североморской епархии находится в закрытом военном городке, куда въезд только по пропускам. Наверное, этот особый дух и на всю епархию распространяется? Делюсь этой мыслью с наместником монастыря, но он не соглашается:

– Нет, почему же, у нас много обычных приходов. Наш владыка Тарасий, кстати, сейчас находится на Терском берегу, служит в поморских сёлах. А епархия – да, необычная, как бы морская. Растянута по двум побережьям – Баренцева и Белого морей. И ещё государственная граница. Много военных, моряков и геологов. Ну, так ведь край земли…

Время в монастыре

Из записок Игоря Иванова:

Отец Гурий снарядился провести нас по монастырю. Заходим в храм.

– Это главный храм? – уточняет Михаил.

– У нас один он, храм Святой Троицы. Он должен был быть собором, но приделы пока не сделаны. Когда начинали, думали ещё пекарню построить, гостиницу – тогда был единственный монастырь на полуострове.

– Наверно, ещё домовая церковь есть?

– Не, ничего такого нет. Нам хватает. Вот маленький зимний храм Преподобного Трифона строится, чтоб меньше топить зимой. Натопишь – в храме становится жарко. Отпустишь – тут же мороз лезет. Перемена погоды здесь резкая, зимой от плюсовой температуры до минус 50 бывает, из-за этого брёвна расширяются, постоянно трещат. Пробивает щели, оттуда тянет холодом.

– А голова не трещит? – спрашиваю. – После Саратова-то, где всё цветёт и пахнет…

– Постоянно на таблетках был в первые годы. Особенно зимой трудно. А летом здесь рай: не жарко, природа, рыба. Правда, нынче в начале июня снег шёл. Лето выдалось холодненькое.

Нынче зима была мягкой, хотя и доходило до минус 38 градусов, но в основном теплее обычного, снегу много, а лёд слабый, так что даже прорубь на Крещение не делали. А в прошлые годы купель была на реке. Ставили большую воинскую палатку, печку, дорогу вычищали, вдоль неё – свечки. Крестный ход был… Я тоже купался, минус 30, но нормально с палаткой.

По тому, с какой интонацией рассказывал это монах, я подумал, что тогда был, наверно, самый яркий день в году. А нынче природа лишила праздника.

– Зимнее однообразие не давит? – спрашиваю.

– Если Господь утешает внутри, тогда не будет ничего давить. Мирскому человеку может быть тяжело, он какую-то ограниченность чувствует – полярная ночь, снег, дрова… А если кому Бог определил быть монахом, тогда всё нормально: делаешь что нужно, только главное, на второстепенное не отвлекаешься. Для меня самое сложное время не Великий пост, когда каждый день без выходных богослужения, а декабрь-январь. Моя обязанность – клирос, а у нас полиелейные утрени по пять-шесть часов; ты отслужил, тебе бы рухнуть полежать, но уже через час на правило, с правила пришёл – пора на Псалтирь, пришёл полежал – пошёл на вечерню, вечером взял книжку почитать, утром опять вставай на богослужение.

– Время быстро течёт?

– Летит просто! Но, наверно, везде быстро. Если у тебя нормально внутри, можно быть довольным и при повторяемости, а можно быть недовольным, страдать, даже если полно всяких развлечений… Но и здесь, конечно, бывают всякие искушения.

– Это ваш первый монастырь?

– Я был трудником в одном монастыре в Саратовской области семь месяцев. Хотел ехать в Печоры или в Оптину, но батюшка меня сюда послал… Я тут с 2016 года монахом.

– Рясофорным?

– У нас владыка Митрофан сразу в мантию постригает. Если Богу будет угодно, стану священником. Но пока не представляю, как бы я мог исповедовать и по необходимости командовать. Мне духовник сказал, чтоб я занимался самообразованием, читал, всему своё время.

Помолившись, выходим из храма. Подбегает и крутится в ногах щенок. Ему явно хочется внимания и недостаёт компании.

– Были у нас хаски, но пораздавали… Пойдёмте к реке, – предлагает отец Гурий, – там красиво.

По тропинке идём мимо креста, установленного близ храма.

– Тут захоронены погибшие в Великую Отечественную. Фамилии у нас записаны в помяннике, есть пара нерусских имён. Здесь размещался в войну немецкий госпиталь…

– Да, нам отец Давид рассказывал…

Дальше осматриваем кладбище: там монах похоронен, там – трудник. Где жизнь, там и смерть.

– Могила преподобного Трифона под спудом…

– Вы могли бы себя представить на месте Трифона Печенгского, как смогли бы выжить тут? – спрашиваю отца Гурия.

– Никак. Тогда люди были другие. Преподобный был богатырского сложения. Вон там жёрнов лежит – такой он нёс на себе из Колы сюда 150 км. Наверно, отдыхал, но всё же сегодня даже представить такое невозможно. Это святой человек был – он от трёх до пяти тысяч окрестил человек, занимавшихся магией, – тут ведь жили лопарские племена, у которых бесы на услужении стояли…

А вот здесь архимандрит Ионафан (Баранов) похоронен. Могила, может, символическая. 25 лет, с 1890 года, он был здесь настоятелем, при нём тут были построены дороги, болота осушили, русло реки поменяли. Водопровод, лесопилка, динамо-машина, телефон, оленей разводили, пух гагачий заготавливали… Монастырь выполнял функцию порта, как ныне Мурманск, особенно нижний монастырь – там в залив корабли заходили. В нижней части монастыря были, главным образом, труды, а здесь, в Трифоновой пустыни, – больше молитва.

Эти слова отца Гурия я запомнил, а потом нашёл более подробные сведения об отце Ионафане – выходце из бедной крестьянской семьи Новгородской губернии, сумевшем среди этой голой и суровой тундры создать образцовое монастырское хозяйство.

«Толчок к возобновлению Печенгского монастыря дало празднование в 1886 году в Архангельской губернии 300-летия со дня кончины преп. Трифона, – писал путешественник в эти земли Аркадий Григорьев в начале ХХ века. – К тому времени в Лопарской тундре, на реке Печенге, верстах в 20 от моря сохранилась от бывшего когда-то монастыря полуразвалившаяся церковка, в которой почивали мощи преподобного, избравшего целью жизни просвещение лопарей. Древний монастырь, собственно, был расположен на берегу залива при впадении р. Печенги в море, но был сровнен с землёю ещё в конце XVI века при нападении разбойничьей шайки, поголовно перебившей монахов. Около уцелевшего остатка, церковки, и предположено было начать возобновление монастыря. Св. Синод с своим обер-прокурором К.П. Победоносцевым и решили поставить это дело на прочную почву…»

Но решить во властных столичных кабинетах, даже выделить деньги – это одно, а дело справить – на это люди нужны. Точнее, человек, который возьмётся и потянет воз. Такой человек нашёлся не сразу, и это был о. Ионафан. Не богатырь отнюдь – «невысокого роста, худощавый, закалённого здоровья, с чисто русским обликом», как описывают его. Но дела его оказались воистину по силам только богатырю. Вот хозяйство: богомольцев нет и неоткуда ждать, пожертвований – тоже. Выживать надо самим.

И вот результат его деятельности. В обители собралось полсотни монахов и полторы сотни трудников и послушников. Действуют лесопилка на водяном двигателе и три завода: кирпичный, гончарный и смолокуренный; мастерские с самым современным оборудованием: столярная, слесарная, кузнечная, сапожная, портняжная, переплётная, шорная, каретная, малярная, судовая и серебрильная. Сеть грунтовых дорог во владениях монастыря – более 20 вёрст. «Труд и молитва – вот главное правило полярной обители, – пишет удивлённый путешественник. – Между братиею оказалось несколько русских самородков-изобретателей. Один из них устроил универсальный винторезно-токарный станок, другой сконструировал водяной двигатель и, кроме того, оказался превосходным электротехником. Изобретены глиномятные машины. Даже свои часовщики имеются в монастыре, производящие сложные починки тонких часовых механизмов…» А ещё рыболовный флот, стадо коров, полторы тысячи оленей…

Но монастырь – не комбинат же. «Девизом о. Ионафана с братиею было: “монастырь для народа, а не народ для монастыря”». Архимандрит в этом отношении не разошёлся с заветами преп. Трифона… Монастырь открыл приходскую школу для детей инородцев с пансионом, в которой учатся дети окрестных лопарей, а также зырян, карелов и финнов-колонистов. В монастыре устраиваются чтения для народа, иллюстрируемые проекционным фонарём. Монастырь обучает юношей-трудников ремёслам, устраивает беседы, сопровождаемые хоровым пением под пианино и демонстрациею в граммофоне церковных напевов. Монастырь располагает небольшою духовно-нравственною, историческою и популярною библиотекою. Благотворительная поддержка окрестному населению монастырём организована весьма широко. При монастыре имеется небольшая больница под управлением фельдшера». Ничего подобного в ту пору не было нигде на Крайнем Севере, ни у нас, ни у норвегов-соседей.

Вот таких великих просветителей Севера имеем мы. Но кто помнит о них за пределами церковно-исторического сообщества? И я только благодаря поездке в монастырь впервые узнал.

Дар Божий

С тропинки к реке хорошо заметна сопка с крестом наверху.

 – На этой горе была небольшая пещера Трифона, где он укрывался от шаманов, – поясняет отец Гурий. – Она была взорвана немцами. Я ходил два раза на гору, но так её и не нашёл. Немцы, отступая, взорвали её, теперь лаз опалён и завален камнями. Это мне рассказали ребята, которые любят лазить по окрестностям, искать свидетельства войны. Там ещё памятник воинам есть, ржавый пулемёт лежит, осколки снарядов… По одной версии, во время последней войны там наши стояли, по другой – немецкий генеральский штаб был, поэтому сопку называют Генеральской.

Вот же, думаю, прилипчивое какое название! Я слышал от местных его. Даже такую версию мне мурманчане рассказывали: будто какой-то немецкий генерал не захотел сдаваться русским и сбросился с вершины… Понимаю, прошлое всегда обрастает легендами. Такая же сказка есть про казанскую царицу Сююмбике, умершую в Касимове, но будто бы перед тем сбросившуюся с башни и погибшую при завоевании Казани Иваном Грозным. А тут легенда ещё более невероятная, чем с царицей. Но вот же почему-то название «гора Спасения» не закрепилось в памяти, хотя события фиксирует куда более древние, а «Генеральская сопка» теперь везде, в том числе на картах. Может, потому что спасаться не хотим?

Наконец через кусты мы выходим к реке Печенге, у впадения в неё речки Намайоки. Здесь стоит скамеечка, обращённая к северу, на ней можно сидеть и смотреть на струящиеся воды.

– Пост закончится, и можно будет ходить рыбачить, – с оптимизмом сообщает нам проводник. – Я кумжу в прошлом году ловил спиннингом. Поймал океаническую – на полтора килограмма. Есть здесь ещё форель, сёмга… Сёмгу трудно поймать: она же идёт на нерест и не хочет отвлекаться, брать наживку – её надо как-то раздражить. А ещё ей не нравится, что муха-наживка по дну плывёт; если б над водой летела, могла бы ещё за ней прыгнуть… Две сорвались, три я поймал.

Отец Гурий показывает фотографию в своём смартфоне: здоровенная, свирепая на вид рыбина.

– Ого, какая морда… недовольная.

– Да, выражением лица похожа на… – отец Гурий задумывается, – аквариумную рыбку циклиду. А вот эта – на два с половиной кэгэ. Сопротивляется, когда тянешь её, но не особо. А пяти-шестикилограммовые, говорят, по часу можно выуживать, а уже когда к берегу подтянешь, она подпрыгивает и срывается, разогнув крючки-тройники. Но такие мне пока не попадались… Вот я и думаю: как тут Трифону приходилось! Это ещё летом выжить можно, хотя как поймать такую рыбу без удочки, которая сеть рвёт? А зимой, когда вокруг дикие звери?

– А кстати, как тут с дикими зверями?

– Здесь-то нет, потому что рядом воинские части, а подальше отойдёшь – там пожалуйста. В Борисоглебском пограничники говорят, что встречают медведей почти каждый день. А здесь медведь  бродит в десяти километрах. В этом году появлялась росомаха, прошла по мягкому снегу – не провалилась из-за своих широких лап. У нас тут каждый день приходила лисичка: я выходил собак покормить – ну и ей косточку бросишь. А, видать, росомаха почуяла, пришла и отняла у лисички… Пойдёмте пить чай. У меня есть ещё сорок минут до службы.

Заходим в братский корпус. На глаза попадается икона царя-страстотерпца Николая. Задаю отцу Гурию вопрос, который уже не раз задавал во время этой экспедиции – о почитании Царской Семьи.

– Да, я почитаю, – отвечает о. Гурий.

– Народ-то по-разному относится.

– Это да. Я недавно ездил на операцию в Мурманск, камни у меня убирали. Само собой, в облачении. А я же не богослов и даже не священник, но мне там пришлось такие вести разговоры. «Вот вы Николку Кровавого канонизировали!» С анестезиологом разговор начали за здравие. Он меня увидел: «Вы кто такой, монах? А у вас всё нормально?» Очень учёный врач, похожий на кролика из мультфильма о Винни-Пухе. Я хотел рассказать ему о любви к ближнему, не от себя, конечно, а что прочитал у святых отцов… А вот кончили за упокой: вспомнил он все грехи Церкви, настоящие и мнимые. А потом взял меня на операцию.

– Не зарезал? – смеюсь.

– Потом, когда я выписывался, мы с ним нормально разговаривали… Коммунисты в своё время наговорили, и до сих пор это в людях сидит. Вспоминают, как раньше всё дёшево стоило. Колбаса была хорошая – значит, и коммунисты хорошие. Я тут в больнице в очереди сидел, потом вышел, а вернулся – про меня говорят и уже не могут остановиться. Пришлось выслушать о том, что вот какой-то завод загибался, денег людям не платили, а приходил священник и ему лучшие куски мяса давали, объедал рабочих, и вообще в Церковь лезут, чтобы там обжираться на дармовщину. А потом критик Церкви перешёл на власти, которые тоже все у него плохие. Дальше разговор перекинулся на колбасу, и он минут сорок рассказывал о разных её сортах, хороший специалист. Силуан Афонский подразделял людей на две категории: просвещённых Богом и непросвещённых, и никого не осуждал. Я тоже стараюсь не осуждать. Сам ведь никогда не жил по Богу, делал всё противоположное Его заповедям, а тут – бах! – открыл мне себя Бог, просто одарил меня. Иной раз подумаешь осуждающе, а потом говоришь себе: заткнись, ты сам-то ничего не сделал, тебе просто дали… Я заметил, что у людей, которые приходят в Церковь, автоматически меняется отношение к царю. Дух Святой внутри действует, и ты уже многие вещи благодаря Ему по-иному воспринимаешь. Я когда стал святых отцов читать, вдруг обнаружил, что я же всё это уже знаю и понимаю – настолько это всё мне близко. Благодать так действует. Только беда: прочитаю что – и вскоре забываю.

– Вот-вот, и у меня та же проблема, – соглашаюсь.

– Хорошее ворует дьявол, а всякий мусор в голове остаётся. Ну, мне пора на службу…

И нам тоже пора собираться.

На Пазреке

Из записок Михаила Сизова:

Перед отъездом решили мы всё же справиться у наместника монастыря, каковы наши шансы доехать до скита в Борисоглебском. Неужели нет способа попасть туда с российским паспортом? Ведь это же территория России! Отец Давид к нашему рвению отнёсся скептически:

– Туда пропускают только в особые дни, например на праздник Бориса и Глеба. А это в мае и в августе.

– Кстати, а почему преподобный Трифон тамошнюю церковь посвятил этим древнерусским святым? В срединной России редко где встретишь Борисоглебский храм, а тут в Заполярье…

– Так ведь Трифон был родом из Торжка.

– А, понимаю, – озаряет догадка. – В Торжке в знаменитом Борисоглебском монастыре мы не раз бывали и слышали удивительную историю о его основании. Когда князя Бориса убили, то вместе с ним погиб его дружинник Георгий – ему отрезали голову, чтобы снять с шеи гривну власти, хранителем которой он был. С отрезанной головой брат его Ефрем пришёл на реку Тверцу, построил молитвенную келью, из которой и вырос один из первых на Руси монастырей. Тогда ведь даже Киево-Печерской лавры не было. Преподобный Трифон, конечно, эту историю хорошо знал. И как удивительно его трудами была протянута живая нить из русской древности на самый край нашей земли!

– А ещё в какие дни паломников туда пускают? – Игорь продолжает искать возможность попасть в Борисоглебское. Игумен отвечает:

– Ну, помню, в 2015 году мы там служили в день памяти протоиерея Константина Щеколдина. Но это октябрь месяц. Отца Константина, кстати, норвежцы очень уважали.

– А кто это?

И тут наместник рассказал об удивительном человеке, о котором у нас мало пишут. А жаль, ведь он в чём-то повторил подвиг преподобного – хотя выглядело это буднично для его современников.

Уроженец Холмогорского уезда Константин Прокопьевич Щеколдин по окончании семинарии в Архангельске в 1868 году был назначен в печенгский Сретенский лопарский приход. Поехал он туда со своей женой Марией Козьмовной. Из Печенги попросился на Паз-реку, в храм Святых Бориса и Глеба. Там вместе с женой выучил лопарский язык, перевёл на него, на колтта-саамский диалект, Евангелие от Матфея и издал довольно большим тиражом, так что хватило и взрослым саамам, и их детям. Но поскольку читать они не умели, то батюшка написал и первый колтта-саамский букварь, который был издан в Архангельске. Считается, что эти две книги заложили фундамент современной саамской литературы, проявившей себя уже в XX веке.

В 1888 году Щеколдин открыл и школу, первую в России для саамов. Затем устроил передвижную школу, поскольку саамы на месте не сидели, а кочевали вместе с оленями. Бывало, что священник выезжал за десятки километров от дома, чтобы обучать детей в стойбищах, и «откочёвывал» вместе с саамами на рыбные промыслы, где занимался и со взрослыми. Когда подросли его дочери, то две из них также стали учительствовать, а третья, выучившись на акушерку, принимала роды у саамок. До приезда Щеколдина среди местных саамов не было ни одного грамотного, а после его смерти треть из них уже умела читать и писать.

По ходу дела священник собирал саамские сказки и предания, которые публиковал в большой печати, в том числе в петербургском журнале «Живая старина». Слава о подвижнике пошла по всей России, о нём стали писать столичные газеты, стали приезжать гости из Норвегии, в том числе его посетили знаменитые путешественники Амундсен и Нансен. При всём при этом семья священника жила очень бедно. В 1886 году Победоносцев писал императору Александру III: «В так назыв. Пазрецком погосте лопарском, в углу, отрезанном и от Мурмана, и от всей остальной России… в совершенной глуши и пустынности, один достойный священник, о. Щеколдин, посреди нищеты и скудости всякого рода один сеет и поддерживает первоначальную культуру и религиозное чувство в лопарском населении… Чтобы оценить энергию такого скромного деяния, надо сравнить его с норвежскими соседями. В 10 верстах от него, через границу, живёт в прекрасном казённом доме пастор, получающий 3200 крон (около 1700 р.) и даровые разъезды, доктор, с жалованием в 2600 крон, и шесть школ, в коих учителя получают 24 кроны в неделю. Щеколдин получает 700 р. бумажками». Как отмечает современный исследователь, сотрудник госархива Мурманской области Дмитрий Ермолаев, «семьсот рублей в год на семью из восьми человек – почти ничто. Сам Щеколдин в одном из своих рапортов писал, что едва сводит концы с концами».

Наверное, это чисто поморская черта – умение учиться по ходу дела и решать непредвиденные проблемы. Начала река подмывать храм – и Щеколдин стал гидротехником, построил дамбу, которая стоит и поныне. Недоброжелатели распустили слух о его подопечных лопарях, будто они поголовно болеют сифилисом, – и батюшка осваивает медицинские азы, чтобы доказать обратное. Приходит «ориентировка», что некий коллежский регистратор, преследуемый полицией, направляется на Пазреку – и батюшка становится пограничником, задерживает преступника при попытке перехода российско-норвежской границы. Сердце болит, глядючи, как саамы уничтожают себя винопитием, – и батюшка становится наркологом и надзирателем за продажей отравы. Спустя время один из очевидцев отмечает, что на Пазреке «нет ни кабака, ни тайной продажи водки и знаменитого мурманского рома».

Когда отцу Константину исполнилось 60 лет, решил он вернуться на родину, под Холмогоры. Но повторилась история с преподобным Феодоритом Кольским, который, покинув своих лопарей на склоне лет, всё же вернулся к ним. Так и Щеколдин едва выдержал месяц и поехал обратно. Прожил при храме Бориса и Глеба ещё десять лет и умер в 1915 году. К концу жизни его почитали как духовного старца.

– Могила его со временем была забыта, но в 90-е годы нашли, поставили крест, – рассказывает игумен. – Сейчас за ней присматривает наш монах, отец Досифей, который постоянно живёт там, в скиту. И паломников принимает. Они всегда посещают её, а также пещеру преподобного Трифона, которую тот устроил близ Борисоглебской церкви для молитвенного уединения. Эту пещеру обнаружили сравнительно недавно и устроили в ней пещерный храм. Первую литургию в ней служили в прошлом году. Было много гостей, в том числе делегация энергетиков с каскада Пазских ГЭС из России, Финляндии и Норвегии.

– А знаменитая пещера Трифона, что на берегу залива, далеко оттуда? – спрашивает Игорь.

– В той пещере мы в позапрошлом году устанавливали новую икону Пресвятой Богородицы, мозаичную, чтобы сырость не портила, и я оттуда видел купол Борисоглебской церкви. Всё рядышком.

– А с нашей стороны в скит на лодке можно переплыть? – снова спрашивает Игорь.

– Зачем на лодке, там же дамба есть, о которой я говорил. И ГЭС стоит. Раньше мы по дамбе свободно ездили. И сейчас с нашими пограничниками можно бы договориться, но норвежские стали нервно реагировать. В прошлом году ехали мы на машине, и наши спутники попросили остановиться, чтобы около пограничного столба сфотографироваться. Спустя время узнаю, что норвежская сторона была очень недовольна этим и даже протест выразила нашему послу в Норвегии. А года два-три назад таких проблем не было.

Пришла пора прощаться. Игумен приглашает приезжать ещё.

– Интересно было бы у вас зимой побывать, – говорит Игорь. – Снега здесь много бывает?

– Стену, что вокруг монастыря, до конька крыши заваливает. Лопатами тоннели прорубаем… Ещё раз напомните, как ваши имена?

Уезжали с лёгкой душой. Знали, что игумен помолится и наша экспедиция закончится так, как надо. Собственно, здесь она и должна бы закончиться. Но мы уже были заряжены… «Отче, даждь рабам Твоим, чего сами просить не умеем. Ты зришь нужды, которых мы не знаем».

«Под кровом   крыла Твоего»

Из записок Игоря Иванова:

Перед сном в «келье» за матерчатой загородкой я достал Евангелие и произвольно открыл его – делаю так иногда в неопределённом состоянии духа: читаешь и ищешь смысл прочитанного применительно к себе. Вот и тут: вроде и пройден большой путь, столько замечательных встреч было, а как-то грустно – завтра последний день путешествия.

Открылась 14-я глава Евангелия от Иоанна. Зачитался, перелистнул на 15-ю: «Фома сказал Ему: Господи! не знаем, куда идешь; и как можем знать путь? Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь… Утешитель же, Дух Святой, Которого пошлёт Отец во имя Моё, научит вас всему и напомнит вам всё, что Я говорил вам. Радость Моя в вас пребудет, и радость ваша будет совершенна». В сущности, самые главные слова Писания, обращённые ко всем нам.

* * *

И вот дорога снова ведёт нас на запад. В стороне остаётся Корзуново, где стоят военные лётчики, среди которых в конце 50-х служил Юрий Гагарин. Там, кстати, есть небольшой музейчик по этому поводу. Заезжаем в городок Заполярный, чтоб заменить пробитую шину. На улице Ленина, разумеется, статуя Ленина, здесь он держит в руке книгу. Книгу в этих краях, видимо, можно читать долгой полярной ночью, после смены на горно-металлургическом комбинате, громоздящемся на окраине. Бревенчатый Троицкий храм освящён в Заполярном совсем недавно – в январе 2019-го. На панельных домах и всяких постройках много граффити – и их, кажется, никто не замазывает. Минуем отворотку на Кольскую сверхглубокую скважину – за 20 с лишком лет тут добурились до рекордной глубины 12 262 м, ещё раз подтвердив величие Страны Советов. Ныне там заброшенные строения. Далее – городок Никель, на гербе которого красуется химический знак 28-го элемента периодической системы Менделеева – «Ni». Вокруг всё выглядит, если не считать некоторой обшарпанности и выбитых окон заброшенных пятиэтажек-хрущёвок (утекает постепенно народ на Большую землю), ещё вполне достойно. Но видно, что лучшие времена позади.

Что ждёт этот край впереди? Конечно, полное запустение ему не грозит – залогом тому граница, которую надо охранять, а значит, военные здесь будут всегда. Но вот в остальном… Сто лет назад многие были уверены, что укладка железной дороги на Мурманск решит все проблемы – дальше лишь непрерывный расцвет и возрастание. Но оказалось всё не так просто. Главное-то в другом: идеи нужны, большие цели и – первым делом – люди. Богатыри, сродни тем, что когда-то отвоевали у биармийцев этот край, заселили его и просветили.

Конечно, современная цивилизация в центр поставила комфорт, всё настроено на то, чтобы растить людей изнеженных, а быть сильным вроде как и ни к чему – государственная машина выдёргивает наверх людей послушных, а не сметливых. Но вот же случилась война – разве не породила страна богатырей? Целая Долина Славы их костями уложена, да и в живых-то ведь немало осталось. Таков народ наш, что в чрезвычайных условиях выявляет лучших. А в «нормальных условиях» начинается разброд и застой. Нет большего зла для нашего человека, чем бесцельность и праздность. Что же получается: без войны и связанного с ней перенапряжения сил нам не вылезти из очередной ямы, в которую сами себя загнали? Недавно один из моих знакомых ответил на это положительно…

И я соглашусь с ним, пожалуй. Но вот только думаю, что война предстоит не против вражеской плоти и крови, а с духами злобы поднебесной – и напрасных потерь «человеческого материала» можно будет избежать. А полководцами в этом сражении могут и должны стать наши подвижники – духовные отцы-командиры Трифон Печенгский, Ионафан (Баранов), Феодорит Кольский…

Есть ещё один святой в Трифоно-Печенгском патерике – игумен Гурий, возглавлявший обитель в XVI веке. Преподобный отец-основатель обители перед кончиной со слезами предрёк, что «от острия меча умучатся мнози» в обители. Пророчество исполнилось 9 декабря 1589 года, когда ворвавшийся в монастырь отряд финнов окружил Зосимо-Савватиевский храм, в которой шла литургия. Многие из братии обратились к игумену за благословением дать бой в храме. Однако отец Гурий повелел продолжить литургию, исполнить волю Божию, возвещённую преподобным. Какая страшная ответственность не только за свою богоданную жизнь, но и за ближних! Во время той бойни в монастыре вместе с отцом Гурием погибло 95 человек… Захватчики «ради тяжчайшего мучения иных пополам пресекоша, другим ноги и руки отсекоша, иных вдоль разсекоша».

…Мысль моя, как дорога, прихотливо изгибается между сопок умственных затруднений, обходит глубокие и холодные, как озёра, «проклятые вопросы» и углубляется в историю. Глядя в прошлое, легче понимать настоящее.

По своей сути поступок игумена Гурия сродственен подвигу страстотерпцев Бориса и Глеба, к храму которых мы теперь направляемся. Этот вид святости, наряду, может быть, с юродством, наиболее трудно понимаем русским человеком. Но он же, наверно, более всего соответствует таким межеумочным временам, когда нет возможности сопротивляться врагу, будь то иноземный захватчик, или следователь НКВД, или тупой чиновник – и остаётся только, уповая на Бога, – нет, не подчиниться! – но принять Его волю о себе.

Но «как можем знать путь»? Как познать эту волю о себе, чтоб понимать, когда стоять как скала, а когда жертвовать собой? Единственная возможность – находиться в живых отношениях с Отцом Небесным, уметь Его слышать…

* * *

Пустынное шоссе. Едем вдоль самой границы с Норвегией – пограничные столбы и колючка почти у самой дороги. Здесь кончаются голые сопки и начинается лес, и уже легче представить, что некогда в этих местах бродили львы, а в долинах зеленели возделываемые нивы.

Впереди показался шлагбаум и КПП погранцов, хотя до самой границы и до Борисоглебского ещё несколько километров.

Молодой человек в зелёной фуражке любезно интересуется, куда мы направляемся. На таком же погранпосту в Титовке нас уже останавливали на этой трассе, так что я, ничтоже сумняшеся, отвечаю, опустив стекло, что мы журналисты и нам в Борисоглебск, в храм, позвольте проехать. Ждут ли нас там? Полагаю, что да (Господь всегда ждёт Своих). Нет, заграничного паспорта у нас нет, но ведь там, кажется, российская территория? Приглашения тоже нет. Покачав головой, пограничник надолго уходит в домик созваниваться с начальством, а мы ждём. Через некоторое время он возвращается, просит у нас паспорта, подтверждения, что мы журналисты, тем самым зажигая в нас надежду, что прорваться за край нам всё-таки удастся. Ни одной машины за те полчаса, которые мы стоим у шлагбаума: граница в связи с карантином перекрыта с той стороны.

Наконец пограничник возвращается и с извинительной интонацией выносит приговор: «Увы, я переговорил с руководством – проехать нельзя…»

В сумке у меня – посылочка нашей читательницы, которую мы все эти дни везли в Борисоглебский храм. Монахиня Иоасафа (Лилия Гаврилова), наша давняя читательница, отправила собственноручно вышитые покровцы «для любого северного храма Бориса и Глеба» – за помин души своего покойного мужа Бориса. С середины 1970-х он участвовал в поисках и захоронении непогребённых воинов Второй ударной армии (Б.И. Гаврилову была посвящена публикация «Неужели ты меня действительно любишь?», ноябрь 2017 г.). Единственный такой храм на карте Севера я нашёл у границы с Норвегией – у края и одновременно за краем Русской земли. Собственно, во многом этот подарок определил конечный пункт нашего маршрута. Подарок, конечно, попал в Борисоглебский скит – мы передали его через игумена Давида.

А тогда, перед экспедицией, когда я увидел этот зелёный вышитый крест, вспомнилось мне из чинопоследования литургии:

«Иерей же, покадив покров, сиречь воздух, покрывает и обоя, глаголя:

Покрый нас кровом крилу Твоею, отжени от нас всякаго врага и супостата. Умири нашу жизнь, Господи, помилуй нас и мiр Твой, и спаси души наша, яко благ и человеколюбец».

Так, под крылом Божиим и вашими молитвами, совершили мы этот путь.

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска