История о том, как и кем был создан пенициллин

«БОГУ УГОДНО     БЫЛО…»

– Чем вы объясняете свой успех? – спросили однажды первооткрывателя лекарства Александра Флеминга во время поездки по Америке.

– Полагаю, что Богу угодно было получить пенициллин, поэтому Он и создал Александра Флеминга, – ответил учёный.

Александр Флеминг

Не все понимают сегодня, какой переворот произвело это лекарство в жизни человечества. Лишь после его открытия удалось справиться с огромной детской смертностью, то же с пневмонией, сифилисом, которым у нас были заражены целые волости, и со множеством других заболеваний. Подсчитано, что пенициллин увеличил среднюю продолжительность человеческой жизни на 35 лет, то есть практически удвоил её.

Быть может, неслучайно, что начало производства этого лекарства пришлось на Вторую мировую войну. Господь помогает нам достижениями одних наук, как противоядием, справиться с другими достижениями цивилизации – возрастающей смертоносностью вооружений. Это хорошо заметно по Первой мировой, когда потери русской армии от болезней составили всего сто пятьдесят тысяч человек, в десять раз меньше, чем от ранений на поле боя. В предыдущие столетия, в том числе в XIX веке, ситуация была обратная – потери от инфекций иногда в разы превосходили боевые. Ещё большего успеха удалось достичь с помощью пенициллина. Три страны – Англия, Соединённые Штаты и СССР – первыми начали его производство. История, как это произошло, весьма поучительна.

БОСИКОМ В НАУКУ

Сначала об изобретателе этого лекарства. Александр Флеминг родился в многодетной семье фермера, которому было в тот момент шестьдесят пять; матери, правда, вдвое меньше. Спустя семь лет отец умер, так что Александр и его старший брат вынуждены были управляться с хозяйством самостоятельно. Это был каторжный труд, который сформировал характер Флеминга, вкупе с национальным шотландским упрямством.

В маленькую школу среди торфяников ходили по мосткам без перил, потом взбирались на холм; вроде и недалеко, но однажды в метель сбились с пути. В дорогу мать давала им по две горячих картофелины, чтобы руки не заледенели от холода. Летом бегали учиться босиком, ботинки им вешали на шею – их следовало надеть лишь на школьном пороге. Денег у семьи не было, как, впрочем, не было и особых расходов. Так жили в Шотландии на протяжении столетий.

Затем было ещё несколько учебных заведений, в том числе кафедра медицины в Королевском политехническом институте. Мать мечтала дать детям образование, а так как средств на это не было, Флемингу везде приходилось быть лучшим. Даже когда умер его дядя и семья получила наследство, будущий учёный продолжал жить на стипендию. Образование в Британии было очень дорогим, так что из бедноты выбивались лишь люди по-настоящему выдающиеся. Одним из них был этот голубоглазый шотландец со сломанным из-за непоседливости носом. Он был способен выжить почти в любых условиях благодаря опыту жизни на природе, а в науку его привёл талант стрелять без промаха. Александр собирался стать хирургом, но счастливая случайность, имя которой Бог, направила его по иному пути. Будущий друг Джон Фримен из Медицинской школы при лондонском госпитале Сен-Мэри, собирая стрелковую команду, обратил внимание на Флеминга.

Выглядела школа при госпитале весьма неприглядно: скудное освещение, нищенское оборудование. Великолепные педагоги чередовались с теми, кто жил далёким прошлым. Один из профессоров, рассказывает биограф Флеминга, при пневмонии применял холод – клал на больную сторону пузырь со льдом. Но он ушёл в отпуск, и его заменил врач, который лечил припарками. У больного к тому времени началось воспаление второго лёгкого; таким образом, с одной стороны у него лежал пузырь со льдом, с другой – припарки. К счастью, вопреки медицине пациент выздоровел. А вот научная лаборатория при школе, несмотря на бедность, была одной из лучших в мире. Именно там оказался молодой Флеминг, не подозревая, что ему придётся проработать в этом месте до самой смерти.

Властвовал в лаборатории великий и противоречивый Алморт Райт – изобретатель вакцины против брюшного тифа. Друг Бернарда Шоу, он знал наизусть большую часть Библии, но это не мешало Райту, сыну священника, быть закоренелым безбожником. Флеминг, как человек верующий, стал излюбленным объектом его атак. «Учитель, – писал Андрэ Моруа, – кощунствовал, подбирая, например, две строфы из разных мест Евангелия так, чтобы получился нелепый или даже непристойный смысл. Или же спрашивал: “Флеминг, как могла Вифлеемская звезда находиться только над одним домом? Ведь звёзды от нас на таком расстоянии, что нам кажется, будто одна звезда стоит над всеми домами какой-нибудь деревни. Разве не так?”».

Флеминг, как правило, отвечал одним и тем же – молчанием.

Дисциплинированный ум Александра был неумолим. «Столь красноречиво молчаливого человека я никогда не встречал, – вспоминал потом доктор Фримен – правая рука Райта. – Он всегда был очень сдержан. Случалось, что в припадке гнева я обзывал его идиотом или бросал ещё какой-нибудь оскорбительный эпитет. В ответ Флеминг только смотрел на меня со своей еле заметной улыбкой Джоконды, и я знал, что в нашем споре победил он».

Всё это не мешало, вернее, помогало Александру любить и Райта, и Фримена. Не ввязываясь в споры, он позволял протекать мимо всему поверхностному, лишнему, неумному, выделяя и высоко оценивая главное.

* * *

Потом была война, Первая мировая, когда лаборатория оказалась предельно востребована. Райт стал полковником, Фримен отправился в Россию, чтобы обеспечить русских медиков вакциной против холеры, Флеминг оказался во Франции, в чине лейтенанта. Наука помогала спасать сотни тысяч раненых и больных, прежде обречённых на смерть. Инфекционисты, бактериологи были востребованы чрезвычайно – без понимания, почему воспаляются раны и как этого избежать, военная медицина мало что могла.

Но в первые же месяцы войны Флеминг обнаружил, что применение антисептиков иногда не спасает, а, наоборот, губит раненых. Они уничтожают не только микробов, но и лейкоциты, которые в естественных условиях эффективно защищают организм, особенно молодой. Благодаря навыкам выдувания стекла Александр создаёт прибор, с помощью которого доказывает это экспериментально. Оказалось, что антисептики – карболовая и борная кислоты, йод, перекись водорода и другие – хорошо действуют на поверхностные ранения, где уничтожают всё подряд – и защиту, и угрозу. Но в глубокой рваной ране есть много мест, куда антисептик не проникает. В результате опасные микробы, занесённые вместе с пулей или осколком, продолжают размножаться, в то время как борьбе лейкоцитов с заразой наносится непоправимый вред. Заинтересовавшись этой темой, подключился Райт, подтвердив правоту ученика.

После войны Флеминг продолжил работу по изучению иммунной системы, что привело к открытию лизоцима – антимикробного фермента, вырабатываемого организмом для своей зашиты. Особенно много его в курином яичном белке, а в теле человека он содержится в слезах, слюне, грудном молоке, а также присутствует в слизистой оболочке носа. Флеминг капал слёзы в чашку с физиологическим раствором, где бактерии образовывали жёлтую суспензию, и раствор становился прозрачным. Соратник учёного доктор Эллисон вспоминал: «В течение следующих пяти или шести недель наши слёзы были источником этого необычного явления…» Вызывали их, закапывая в глаза сок, выжатый из цедры лимонов, но спрос на слёзы был столь велик, что пришлось платить за них лаборантам. К сожалению, всерьёз лизоцимом научный мир заинтересовался лишь полвека спустя, хотя в своей нобелевской речи Флеминг ясно сказал: «Пенициллин не был первым антибиотиком, который мне довелось открыть».

Он упорно двигался к цели. Итак, проблема была в том, что химические вещества, например фенол, разрушали основу иммунитета – лейкоциты. Требовалось нечто природное, но более эффективное, чем лизоцим, чтобы побеждать инфекции.

НЕБЫВАЛОЕ БЫВАЕТ

«Я люблю порядок в беспорядке», – любил повторять один из лучших русских полководцев, генерал Милорадович. С Флемингом та же история. Его рабочее место у одних вызывало ужас, у других смех – там царило что-то вроде первозданного хаоса. Среди верёвочек, резинок, пустых коробок из-под сигарет стояли бесчисленные чашечки с чем-то загадочным. Вытереть пыль на столах лаборантам удавалось, лишь когда учёный куда-то уезжал. По возвращении спрашивал, как всегда, сдержанно, но с оттенком трагизма: «Кто здесь всё переставил?» С этим связан один анекдот. В Америке, с изумлением осмотрев несколько лабораторий, оснащённых по последнему слову науки и техники, Флеминг пробормотал: «С таким великолепным оборудованием я никогда бы не совершил своих открытий».

Но не следует думать, что он был неряшлив. Вот ещё одна история. На войну учёный собирался отправиться в качестве простого стрелка Лондонского шотландского полка, для чего регулярно ездил на сборы. Однажды коллега увидел на пороге госпиталя в Сент-Мэри крепкого загорелого солдата с оружием и в походной форме. Это был Александр, выглядевший при этом безупречно.

– Как вам удалось в дождь и грязь сохранить в безукоризненном виде своё обмундирование, винтовку и обувь? – спросили его.

Бросив на коллегу холодный взгляд, Флеминг ответил со свойственной ему лаконичностью:

– Чудовищный труд!

Это нужно учитывать, читая историю обретения пенициллина, хотя она и считается классической иллюстрацией роли случайности в науке. Это случилось 28 сентября 1928 года. Наступившее в Лондоне незадолго до этого похолодание создало благоприятные условия для роста плесени, а последующее потепление – для бактерий. То, что получилось, Флеминг обнаружил в одной из своих чашечек. Колонии стафилококков вокруг плесени растворились, вместо жёлтой массы виднелись капли, напоминавшие росу.

Эту чашечку учёный потом хранил как святыню, а в тот день показал коллеге: «Посмотрите, это любопытно. Такие вещи мне нравятся; это может оказаться интересным». Тот что-то вежливо, но довольно безразлично ответил. Читая литературу на тему плесеней, Флеминг узнал, что шведский фармаколог Вестлинг нашёл Penicillium на иссопе – растении, не раз упоминавшемся в Библии. Возможно, поэтому, окончательно уверившись в целебных свойствах грибка, учёный воскликнул: «Окропи меня иссопом, и буду чист!» Эти слова 50-го псалма Давида заменили ему архимедовское «Эврика!».

Кстати, далеко не все виды этой плесени целебны – некоторые, наоборот, очень токсичны, из-за чего по сей день гибнут время от времени любители несвежих сыров. Поэтому учёному повезло ещё и с тем, что попалась нужная разновидность. Её использовали потом больше десяти лет, пока американцы не нашли новую, специально наняв женщину, скупавшую на рынке подпорченные овощи и фрукты. Нужная плесень обнаружилась на дыне.

Флеминг не был первым человеком, открывшим целебные свойства плесени. Русский медик Вячеслав Авксентьевич Манассеин пришёл к этому ещё в девятнадцатом столетии. Даже книгу издал в 1873-м о том, как лечить с помощью Penicillium язвы и гнойные раны, – но его открытие прошло незамеченным. Примерно в то же время о свойствах этой плесени заявил основоположник российской дерматологии Алексей Полотебнов, но особого восторга она у него не вызвала. Это не было легкомыслием со стороны русских врачей, дело совсем в другом: действие их лекарства было очень слабым, а сам препарат – нестойким. С той же проблемой, само собой, столкнулся и Александр Флеминг. В 1929-м он попытался спасти женщину, попавшую под автобус. Ей ампутировали ногу, но это не помогло, начался сепсис. Увы, пенициллин, созданный, что называется, на коленке, тоже не подействовал.

Поэтому давайте определимся, почему именно Флеминг считается отцом этого лекарства. Дело в том, что он целенаправленно искал его много лет, работая подчас по шестнадцать часов в сутки. Поэтому не успокоился, когда оказалось, что препарат обладает едва заметным действием, и продолжал бороться, пока не победил. Это то, о чём говорится в учении о доминанте выдающегося физиолога Алексея Ухтомского (в монашестве Алипия). Лишь когда все силы души, вся нервная система человека подчинены решению определённой задачи, происходит чудо, небывалое находит своё воплощение. Шотландец верил, что Господь устроил мир столь премудро, что в живой природе есть всё необходимое для борьбы с болезнями. И лишь когда находится нужное, в дело должна вступать химия, усиливая найденное средство.

Однажды я прочёл, что во время одного выступления Александр Флеминг произнёс: «Вы говорите, что я что-то изобрёл – это неверно. На самом деле я только увидел. Увидел то, что создано Богом для человека и что было мне открыто». Мне не удалось найти источника, подтверждающего, что он это произносил, но это совершенно в его духе. А вот что он написал собственноручно: «Благодарю Бога за то, что Он даровал мне эту радость – спасать жизни людей, за то, что Он открыл мне величайшую тайну природы – пенициллин». Примечательно, что первая его жена, Сара, была ревностной католичкой – ирландкой, воспитанной монахинями. «Девочки должны воспитываться в монастыре», – пришёл к выводу учёный. Овдовев, он спустя несколько лет женился на коллеге по госпиталю Святой Марии гречанке Амалии Куцури-Вурекас. Бракосочетание состоялось в православной церкви.

Интересно, что к схожим выводам о роли Творца в науке пришёл и его последователь – химик Говард Флори, разделивший с Флемингом славу создателя пенициллина.

Что забавно, Флори был атеистом, но в какой-то момент написал жене: «Я нахожусь в переходной стадии. Я не верю в личного Бога – это невозможно доказать. Но думаю, что есть Нечто… неизмеримо превосходящее наши лучшие мысли».

* * *

Итак, природное средство для борьбы с инфекциями, не подавляющее природный иммунитет, найдено, но нужно довести его до ума. В лаборатории Райта не было ни одного химика или биохимика, но представления об этих науках имелись. За решение задачи получения очищенного пенициллина берутся, по просьбе Флеминга, двое молодых учёных – Ридли и Краддок. Вначале они были полны оптимизма, но успех так и не пришёл. Флеминг, однако, не унимался, продолжал выступать на конференциях, пропагандируя лекарство, привлёк профессионального биохимика доктора Холта, вспоминавшего: «Он великолепно сознавал, какое огромное терапевтическое значение имеет пенициллин, и страстно мечтал, чтобы его получили в чистом виде, потому что, как он утверждал, это единственное вещество, способное убивать такие действительно устойчивые микробы, как стафилококки, не действуя губительно на лейкоциты». Увы, вскоре и Холт оказался в тупике.

Прорыв произошёл лишь после того, как в пенициллин, благодаря настойчивости шотландца, поверили Говард Флори, перебравшийся в Лондон из Австралии, и Эрнст Чейн, бежавший от нацистов из Германии.

Он был сыном обрусевшего еврея из России Михаила Чейна, поэтому вторым его именем было Борис. Флори – давний поклонник Флеминга. Чейн, узнав о лизоциме и пенициллине, тоже был заинтригован, приняв суть учения: одной лишь химией болезнетворные бактерии не победить. Это было известно ещё со времени появления прививки от оспы, но почему-то начало забываться. Так родилась Оксфордская группа, получившая название по месту работы двух новых участников борьбы за лекарство, изменившее мир.

Говард Флори и Эрнст Чейн

 С помощью методики, которая применялась для консервирования плазмы крови, Чейн и Флори смогли получить в 1940 году небольшую порцию порошка, который был в тысячу раз чище и эффективнее препарата Флеминга. Этого всё равно было недостаточно, но уже исцеляло даже в сложных случаях. Увы, так и не удалось спасти первого пациента – полицейского, который пострадал от шипов роз; ерундовая травма переросла в заражение крови. Он уже начал поправляться после применения пенициллина, спала температура, но в этот момент лекарство закончилось. Учёные убедились, что их препарат – это чудо, но были в отчаянии, не в силах развить успех. Препарат был создан благодаря гранту Рокфеллеровского фонда в пять тысяч долларов, да и с ними повезло чрезвычайно – большинство английских учёных могли о таком лишь мечтать. Но сумма всё равно была смехотворной – требовались сотни тысяч долларов, если не миллионы.

Уже шла война, на Англию сыпались бомбы, вторжение немцев на остров ожидалось со дня на день. Учёные из Оксфордской группы принимают решение любой ценой спасти плесень, замечательные свойства которой больше не вызывали сомнений. Для этого они пропитали ею подкладку своих пиджаков и карманов. Достаточно, писал Андрэ Моруа, чтобы хоть один из них уцелел, сохранив на себе споры, чтобы вырастить из них новые культуры. В этот момент происходит наконец знакомство двух химиков с Флемингом. «В нём, хотя он всячески старался казаться холодным и равнодушным, угадывалось горячее сердце», – вспоминал Чейн.

* * *

Что замечательно, все трое создателей пенициллина, как ни убеждали их американцы, категорически отвергли идею запатентовать его, заработав на этом: рядом почти каждый день умирали люди, в том числе из-за отсутствия пенициллина. Да и не были учёные коммерсантами. Они вообще не понимали, как можно из-за денег лишить кого-то доступа к лекарству. Единственным вознаграждением стала Нобелевская премия, полученная Флемингом, Чейном и Флори.

У Чейна погибли в немецком концлагере мать и сестра, все трое учёных и сами могли расстаться с жизнью в любой момент. В сентябре 1940-го рядом с домом Флеминга раздался взрыв, выбив стёкла. В ноябре на дом упали зажигательные бомбы. Пришлось переселиться из залитой водой квартиры. Когда вернулись, рядом упал самолёт-снаряд Фау-1, разрушивший жильё окончательно – в придачу к вылетевшим дверям и окнам частично обвалились потолки.

* * *

И всё-таки именно американцы смогли довести дело до ума, благодаря щедрому финансированию науки.

Отчаявшись найти необходимые средства, Оксфордская группа познакомила с результатами своей работы Северную научно-исследовательскую лабораторию в Пеории (штат Иллинойс). Очень скоро там произошёл новый прорыв благодаря тому, что вместо агара и глюкозы, на которых прежде выращивали пенициллин, стали использовать кукурузный экстракт и лактозу – лекарство стало чище в 20 раз. А когда американское правительство выделило на создание лекарства десятки миллионов долларов, чистота выросла в тысячу раз сравнительно с лекарством Оксфордской группы и в миллион – в сравнении с препаратом Флеминга. Это был первый научный проект с государственным участием – во всяком случае, настолько масштабный. Следующим станет создание атомной бомбы. Были построены заводы для производства пенициллина, после чего он потоком пошёл в армию. Если в июне 1943 года было произведено четверть миллиарда единиц препарата, то в марте 44-го – уже сорок миллиардов.

СОВЕТСКИЙ ПЕНИЦИЛЛИН

Интересно наблюдать, как советские и либеральные мифы вступают в бой, когда речь заходит о появлении пенициллина в СССР.

Либеральные мифы:

1) Советский Союз получил по ленд-лизу от США «тонны пенициллина», которые спасли миллионы жизней.

2) Впоследствии Соединённые Штаты облагодетельствовали СССР технологией его производства.

На самом деле СССР не получил по ленд-лизу ни единой ампулы пенициллина. Триста шестьдесят пять тысяч ампул были закуплены за очень большие деньги, ещё девяносто шесть тысяч подарил Канадский фонд взаимопомощи. Но так как даже минимальная потребность составляла миллионы ампул, это было ничтожно мало. Валюты на закупку практически не было, а стоимость ампулы составляла поначалу 4,4 доллара; к 45-му она заметно снизилась, но всё равно было слишком дорого. После войны пытались купить в Штатах лицензию и оборудование. По воспоминаниям заместителя наркома здравоохранения Натрадзе, сначала с него запросили 10 миллионов долларов – и нарком торговли Микоян согласился. Тогда потребовали 20 миллионов – Микоян снова согласился. И всё же лекарство нам продать отказались. Это не было решением производителей лекарства – запрет шёл сверху, из правительства. Таким образом, к появлению советского пенициллина американцы прямого отношения не имеют.

Советские мифы:

1) Пенициллин, который изобрела советский учёный Зинаида Ермольева, оказался заметно качественнее американского. Уж очень хорошая плесень ей попалась. Это полуправда. Плесень и правда была, скорее всего, лучше, а вот степень очистки уступала очень сильно.

2) Американские шпионы выкрали наш – замечательный – пенициллин, чтобы наладить у себя его производство. Но советская разведка тоже не дремала и подсунула янки их собственный – некачественный. Данный бред комментировать сложно.

* * *

Вышесказанное про мифы нужно помнить при разговоре о нашем замечательном учёном-микробиологе Зинаиде Виссарионовне Ермольевой, считающейся создателем советского пенициллина.

Американских возможностей у неё не было в середине войны даже близко. Нужно понимать, что это была за женщина, вдохновившая писателя Вениамина Каверина на создание трилогии «Открытая книга», а режиссёра Виктора Титова в 1977 году – на одноимённый многосерийный фильм. Героиня картины Татьяна Власенкова, блестяще сыгранная Ией Савиной, вошла тогда в мой пантеон героев, но её прототип Ермольева ничем не уступала своему литературному и кинообразу.

Она родилась в семье войскового казачьего старшины Виссариона Васильевича Ермольева и была крещена полковым священником. В 1915 году с золотой медалью окончила Мариинскую женскую гимназию в Новочеркасске. Согласно легенде, одной из причин её поступления на медицинский факультет Донского университета стала любовь к музыке Чайковского. Узнав, что композитор умер от холеры, девушка решила посвятить жизнь победе над этой болезнью. О годах учёбы вспоминала: «Ещё будучи студенткой, я вставала ни свет ни заря и пробиралась через форточку в лабораторию, чтобы лишние пару часов отдать опытам».

Зинаида Виссарионовна Ермольева

В начале 1920-х молодой врач выпила в ходе эксперимента пробирку с полутора миллионами микробных тел холероподобных вибрионов. Суть идеи была в том, чтобы сначала принять соду, надеясь, что это предупредит заражение. Эксперимент оказался, на первый взгляд, неудачным: сода не помогла и Ермольева едва выжила. Но затем исследование было продолжено и привело к созданию методов обеззараживания воды хлором, которые используются по сей день.

Во время длительной командировки во Францию и Германию Зинаида узнала о лизоциме, изобретённом Флемингом, – так их пути пересеклись впервые. Препарат не вызывал особого интереса мировой науки, но Ермольева, подобно Чейну и Флори, почувствовала, что шотландский бактериолог стоит на пороге революционного открытия в медицине. Когда в Москве ей поручили заведовать отделением в Институте биохимии, именно лизоцим стал главным предметом её исследований. Флеминг, как вы помните, пришёл к тому, что лучший его источник – куриный яичный белок. Ермольева, однако, установила, что редька, хрен, репа тоже неплохи. Не этому ли обязан их успех в народной медицине? Уже много позже, в 70-м году, Зинаида Виссарионовна смогла создать кристаллический лизоцим, который стал широко применяться в хирургии и педиатрии, при лечении глазных болезней.

Звание профессора она получила в 1939-м за научный подвиг. В Афганистане тогда вспыхнула эпидемия столь ненавидимой Ермольевой холеры. Так как болезнь грозила перекинуться на территорию СССР, Зинаида Виссарионовна отправляется с группой врачей в Среднюю Азию, где изобретает способ экспресс-анализа холеры и мощный препарат, который помог остановить распространение болезни. Препарат назывался «холерный бактериофаг» и создан был на основе вируса, обработанного особым образом. Первые успехи окрылили учёного. Продолжая работать в Ташкентском институте вакцин, Ермольева создала бактериофаговый «коктейль», который иногда сравнивают с живой водой, ведь он успешно работает против холеры, сальмонеллёза, брюшного тифа, дифтерии.

Во время войны её открытия сыграли свою роль в Сталинградской битве. Эпидемия холеры началась тогда у фашистов, но так как они постоянно соприкасались с нашими войсками, скажем, пили подчас из одних луж, была опасность, что болезнь перекинется на красноармейцев. Запасы холерного бактериофага у наших армий, сражавшихся за город, закончились, эшелон с препаратом, отправленный из Москвы, попал под бомбёжку и был уничтожен. И тогда Ермольева летит в разрушенный город, где в одном из подвалов создаёт лабораторию. По просьбе Зинаиды Виссарионовны наши разведчики крадут из немецких лазаретов трупы нескольких фашистов, умерших от холеры. Благодаря добытым таким образом холерным вибрионам удаётся вновь создать нужный бактериофаг и развернуть его производство. Ежедневно препарат получали 50 тысяч бойцов и жителей города, но это не всё. Шли обследования, дежурства на эвакопунктах, началась тотальная дезинфекция – хлорировались колодцы, распространялись добытые всеми правдами и неправдами тонны мыла. В этом сражении внутри сражения участвовали две тысячи медиков и студентов медицинских вузов и училищ, но мозгом операции была, конечно, Зинаида Виссарионовна. Эпидемия была предотвращена, а полученную за это Сталинскую премию I степени Ермольева передала на создание истребителя, получившего её имя.

Всё сказанное важно для понимания, почему именно Ермольева не просто создала первый образец советского пенициллина, но и добилась его производства. Первый её муж сидел в лагере как контрреволюционер. Второй муж был расстрелян как враг народа. А она писала письма Сталину и врывалась, как танк, в кабинеты наркомата здравоохранения, требуя не мешать, а помогать с внедрением крустозина – так у нас назвали пенициллин. Ничего не боялась, сумев привлечь на свою сторону даже маршала Климента Ворошилова. Того драгоценного образца плесени, найденного Флемингом, который имелся у англичан и американцев, у неё не было. Нужно было искать у себя методом проб и ошибок. Нашли Penicillium в каком-то московском подвале. Это был очень интересный штамм, в чём-то даже лучше английского и того, что нашли на дыне американцы. Полученное лекарство также оказалось лучше, чем у Чейна и Флори. Их пенициллин имел концентрацию 20 единиц на миллилитр, а у Ермольевой – 28.

Ермольева показывает Флори советский пенициллин – крустозин

Советский пенициллин получил название «крустозин»

Но американцы к этому времени ушли далеко вперёд, вот только делиться своими секретами не собирались.

* * *

В общем, правда в том, что пенициллин, созданный Зинаидой Ермольевой, действительно спас многие тысячи жизни советских солдат. Но методом брожения, почти кустарным, производилось его примерно в тысячу раз меньше, чем в США. Цвет он имел такой же, как у Чейна и Флори, – жёлтый, что свидетельствовало о низком качестве очистки и малой активности – американский был белым, кристаллическим и не имел побочных эффектов. Много лучшего у нас оставляли желать сроки хранения. Но крустозин тоже был драгоценностью, просто рядом с американским это были слёзы.

После провала переговоров в США о покупке лицензии наши решили пойти в обход. Отправили комиссию в Англию, где химик-фронтовик Вил Зейфман сумел выйти на профессора Эрнста Чейна. Тот ненавидел фашизм и с большим уважением относился к Советскому Союзу, так что согласился помочь. У него было для этого всё необходимое, так как Чейн продолжал собственные работы по очистке пенициллина, к тому же имел представление о тайнах американцев. Единственное, попросил 35 тысяч фунтов стерлингов, что равнялось примерно 150 тысячам долларов, – но не для себя, а для лаборатории. Американцам английские разработки были уже не нужны, они своё получили, а в Англии по-прежнему плохо понимали, зачем нужно финансировать науку. При этом деньги профессор просил не вперёд, а когда-нибудь потом, при оказии. Он был всё тем же бессребреником, что и раньше, но ему были нужны средства для продолжения работы.

Зейфман проработал с Чейном девять месяцев, изучая тему. Они крепко сдружились, так в подарок был получен ещё и новейший штамм культуры, продуцирующей стрептомицин – также очень ценный антибиотик. Завёрнутый в пакетик, он был пронесён Зейфманом через таможню в кармане пиджака. А вот председатель советской комиссии Бородин на обратный пароход не явился, предав не только родину, но и оставшихся в Москве жену и 12-летнего сына. О том, что этот награждённый орденом Ленина маститый профессор мерзавец, Вил Зейфман знал давно, жаловался торгпреду и послу, но Бородин был непотопляем.

На родине, впрочем, Зейфмана встретили в 1948 году довольно хорошо. Ему удалось не просто воплотить в жизнь сведения, полученные в Англии, но и найти новые решения, которые в разы повысили выход продукта. За дело согласился взяться один из московских заводов – в общем, СССР получил наконец первоклассный пенициллин.

Лишь после этого «выяснилось», что учёный Зейфман – подельник Бородина, а из Англии привёз всякую ерунду, давно известную советской науке, да ещё и не бесплатно. В июне 1950-го с ним случился в тюрьме первый инфаркт. Самое трагикомичное в том, что клевета не была инициативой чекистов – наоборот, следователь сделал всё возможное, чтобы спасти арестованному жизнь и добиться минимального наказания – пяти лет ссылки. В 53-м Вила Иосифовича амнистировали, спустя два года реабилитировали. В общем, в органах прекрасно понимали, что к чему, а заказ пришёл откуда-то извне и сверху. А с доносами постарались коллеги, получив в том же году Сталинскую премию за разработку и внедрение пенициллина. Ни Ермольева, ни Зейфман упомянуты не были, так что состоялось очередное награждение непричастных и наказание невиновных.

Чейну также досталось: сообразив, через кого ушла информация, ему запретили въезд в США и предали остракизму, «отблагодарив» так за всё, что он сделал для спасения людей, в том числе американцев. Со старым другом Вилом он смог встретиться лишь в 1965 году, приехав в Москву. Пришёл в гости с подарками жене и детям. Долго разговаривали на русском – судя по всему, выученном Эрнстом ещё в детстве, так как это был любимый язык его отца.

ДРУГИЕ ВРЕМЕНА

В заключение хочется ещё раз вспомнить шутку Флеминга, произнесённую в Америке: «С таким великолепным оборудованием я никогда бы не совершил своих открытий». В этом есть важнейший смысл. Чтобы развить идею, нужны большие средства, чудеса техники. Но само её появление – тайна, требующая особого состояния души. Мы сегодня всё больше отвыкаем от великих открытий. Они совершались даже в те времена, когда у учёных было туго с деньгами, а оснащение было, можно сказать, допотопным. Это касается не только биологии. Институт, где Королёв и его друзья создавали свои первые ракеты, – это уровень, над которым посмеются сейчас даже в Северной Корее.

Да, имелся, конечно, и эффект низкого старта, но практически всё, что появляется в наши дни, – это лишь улучшение созданного ранее, причём ресурс явно заканчивается. Это наблюдение академика Глушко, сделанное более тридцати лет назад, актуально и сегодня.

Исчезает как вид учёный с большой буквы, который нередко был верующим человеком. Но и атеисты прежде были совсем другие, подобные Флори, загоревшемуся при соприкосновении с Флемингом, – воспитанные в религиозных семьях, имевшие окружение, которое умело смотреть вверх, в поисках Бога. Не стало горения, вот в чём беда. Интеллект, лишённый жара души, продолжает трудиться, но уже без озарений, самоотверженности, готовности решать сверхзадачи. Данный текст посвящён на самом деле не пенициллину, а людям, его создавшим, удивительно неуёмным, отчаянно решимым. Думается, такие нравятся Богу, даже когда вместо стези проповедника ради служения добру выбирают любую другую.

Говорит Господь: «О, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: “я богат, разбогател и ни в чём не имею нужды”; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг» (Откровение Иоанна Богослова, ст. 3, гл. 15-17).

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска