Храм возносится над Лялями, как огромное дерево над цветами и травой. Лепятся избы со всех сторон: в этой была когда-то школа, в той – жили священники… Прямо напротив входа, метрах в пятнадцати, стоит памятник невернувшимся с войны. Из какого дома ни выйди, Богоявленская церковь прямо перед глазами. Наверное, поэтому при коммунистах её разорять особо не стали, даже крестов не сняли, забрав первый этаж под свои сельские нужды, а второй заперев на ключ. Кажется, убери храм – деревня просто рассыплется в прах. Так ведь и со всей нашей Россией, просто здесь особенно зримо.

Богоявленский храм в деревне Ляли (Княжпогостский район Республики Коми)

С отцом Владимиром Левичевым, настоятелем этого сельского храма, встречаемся после службы в Свято-Вознесенской церкви Сыктывкара. Обычная практика: многие священники живут и служат в городе, навещая ещё и сельские приходы. Немногочисленность деревенских приходов и отсутствие жилья не оставляют выбора.

«И снится нам не рокот космодрома»

За рулём – редактор Игорь Иванов. Поехали! Пока мчимся мимо светлых боров и тёмных смешанных лесов, спрашиваю:

– Отец Владимир, откуда вы родом?

Ну, не так чтобы сразу спрашиваю – прежде успеваю убедиться, что рядом человек умный, с юмором, но не беззаботно весёлый, а, как это бывает у врачей, защитная реакция, возможно, на то, что часто приходится иметь дело с человеческой болью. Да, он в прошлом врач – стоматолог.

– Разве из стоматологов в священники уходят? – шутит Игорь.

Отец Владимир смеётся и ничего не отвечает. Он сам – ответ. Проезжаем мимо какого-то строящегося комплекса с рекламной надписью: «Небывалое бывает».

– Здесь мебель собираются делать, – поясняет батюшка.

Он – сын офицера из закрытого города Мирный, что в Архангельской области. Отец служил на космодроме Плесецк. Церкви в городе в советское время, конечно, не было. А сравнительно недалеко по северным меркам, в Грязовце Вологодской области, жила его бабушка. Место это известно тем, что родом из этого уезда, из села Покровского, святитель Игнатий (Брянчанинов).

– На кладбище в Грязовце была действующая церковь, куда я любил ходить. Особенно запомнились две могилы. Одна – штабс-капитана Гуляева-Зайцева. Если поинтересоваться, сын его потом стал первым секретарём Печорского комитета партии в Коми, был приговорён к расстрелу, который заменили лагерным сроком, и после освобождения вернулся в Грязовец. Другой памятник – земскому врачу Анне Одинцовой. Она много лет заведовала городской больницей, а медиком стала ещё при императоре Александре Втором, одной из первых женщин в России. После её смерти не осталось ничего, кроме книг, так что похоронили за общественный счёт.

Предки мои жили недалеко от Вологды, носили туда масло на продажу, только фамилия у них была не Левичевы, а Львовы. Сохранилась фотография, сделанная в фотоателье знаменитого Ливерия Раевского, с надписью: «Николай Львов». Это прадед. Работал десятником на строительстве храмов. Погиб, когда возводил один из них, в честь преподобномученика Андрея Критского, в Ярославле. Там рядом был завод, куда он зашёл узнать время, и в этот момент взорвался котёл. Точно не знаю всех обстоятельств, но вроде бы умер не сразу, а успел благословить сына иконой «Голгофа с Предстоящими», она сейчас у меня. Прабабушке стали платить большую пенсию, но она откладывала деньги, пока они не «сгорели» после революции. А жили очень скромно – дед вспоминал, как с деревянным ранцем ходил в школу.

В 1920-х дед служил в сельсовете, гонялся за бандами, сохранив с тех времён оружие. За него и пострадал, попав в тюрьму – «незаконное хранение», после чего и сменил фамилию. С войны вернулся весь израненный, спина осколками исчерчена. Интересно читать наградной документ к его медали «За отвагу». Получил её за три боя в совокупности. В первом, будучи сержантом, возглавил прорыв взвода из окружения. Сам был ранен, но вынес на себе командира взвода. Во второй раз, во время выхода на разведку, сошлись с немцами в рукопашную и дед штыком и гранатами уничтожил восьмерых фашистов. Снова был ранен. Третий раз отбились от разведгруппы немцев. Две войны прошёл – Финскую и Отечественную. Единственный из сорока деревенских мужиков вернулся живым.

Отец в церковь не ходил, но веру уважал. Перед смертью, в 2006-м, решали, приглашать ли священника. «Вызывайте», – подтвердил безысходность ситуации врач. Приехали мы с отцом Виталием Размысловым. Сначала батюшка зашёл, причастил, потом говорит нам: «Заходите». А отец уже без сознания, да так в себя и не пришёл. Словно дожидался последнего и самого главного перед кончиной – Святых Даров.

– Троицкий храм проезжаем, – говорит батюшка, глядя в окно. – Это Студенец. Так колодцы раньше называли. Здесь, кстати, бор есть хороший. Может, успеем за грибами сходить?

– Хотелось бы! – загораюсь я.

Нашли друг друга две грибные души, любители тихой охоты.

– Так-то рос я, конечно, обычным советским школьником, только жил в необычном месте. Отец служил офицером-телеметристом, начальником станции, наблюдавшей за траекторией полёта ракет. Стал офицером он случайно. Окончил Великоустюжское дорожное училище, строил мосты. А потом – армия. Как раз в те дни начался Карибский кризис, и срочников начали отправлять в военные училища на ускоренные курсы – готовиться к войне.

На то, как взлетают ракеты и отваливаются их ступени, обычно в Мирном ребятишки даже внимания не обращали. Запомнилось, как отец однажды, 18 марта 1980 года, сказал: «Сегодня запуск. Пойдём посмотрим?» Глядим в ясное звёздное небо, а ракеты всё нет. Оказалось, взорвалась ещё возле земли, было много погибших. Мальчишки приносили в школу оплавленные сосульки из алюминия с места, где всё случилось.

Рокоссовский на том берегу

– Такое впечатление, что половина Ляль в город уехали, – говорит батюшка. – Служу здесь с 2019 года. В том году приехали с дьяконом на службу первого мая. Пришло восемь жителей, холодно было, понурые стояли. Я был здесь уже десятым назначенным священником с девяносто первого года.

Отец Владимир Левичев: «Я был здесь уже десятым назначенным священником с девяносто первого года»

– Что за роковое место! – восклицаю.

– Удивило меня, что тут много некрещёных, даже староста поселения Дарья Ивановна, которая нам очень помогает. Чего-то выжидают. Может, дня, когда в храме службы начнутся? А пока оглашаются потихоньку…

Село Ляли известно с XVII века, но, кроме него, на некотором отдалении есть ещё посёлок с тем же названием, построенный после войны. В летописях упоминается, что сначала здесь был храм во имя Святителя Николая, но он сгорел. И другие горели потом по очереди – пока не построили тот, что перед нами, каменный. Три придела: Николая Чудотворца, Успенский и Богоявления.

– А на другой стороне реки есть часовня, – рассказывает отец Владимир. – Никак не могу до неё добраться: житель, у которого лодка есть, то выпивши, то говорит, что нет вёсел и мотора, кому-то отдал. Ничего, что-нибудь придумаю. Это место за рекой так и называется – Мэдлапэв, то есть «другой берег». Расказывают, там побывал на пути в лагерь Рокоссовский, хотя, согласно официальной историографии, он весь срок просидел в ленинградской тюрьме «Кресты». Но есть мнение, что какое-то время провёл в Княжпогосте. Писатель Григорий Спичак говорил, что отец его друга лично посадил Рокоссовского на самолёт.

Это подтверждает и рассказ ляльской жительницы Галины Седьяковой. Она вспоминала, что её родители, как могли, помогали заключённым: подкармливали, баню для них топили, делились одеждой. В один из дней, в июле 1939 года, колхозники стоговали сено, а Галина с девчонками помогала. Прибежали в деревню пораньше, а возле дома люди на земле спят – грязные, худые – и их конвоиры стерегут. Людей не кормили двое суток, и родители Седьяковой вызвались накормить десятерых человек. А тут её родственник подходит – Иван Викентьевич Попов, по-коми – Вик Вань. Он в Гражданскую был ординарцем у Рокоссовского. И вдруг слышит, как один из заключённых в военной форме его окликает. Командир! Бросились друг к другу, обнялись, а кто-то из конвойных закричал: «Застрелю!» Вик Вань ему и отвечает: «Пятерых детей без отца оставишь и жену без мужа, а потом сам этапом пойдёшь за убийство невиновного человека».

Уселись на крыльце у Седьяковых, мама Галины сразу вынесла Рокоссовскому молока и кусок хлеба. А там уже вся деревня переполошилась: надо же, Вик Вань командира встретил! Принесли картошки пять вёдер, а председатель колхоза велел бычка заколоть – суп варить. Так весь этап и накормили. В часовне будущему маршалу ночлег устроили, одеяло принесли. На следующий день этап дальше погнали, но Попов разузнал, что Рокоссовского истопником в княжпогостской бане назначили, и каждый месяц носил ему передачи, пока командира не освободили. А спустя какое-то время пришли Попову две посылочки от Константина Константиновича: в одной были брюки для него, в другой – юбка для жены, гостинцы детям.

Причин сомневаться в этом рассказе нет: кто бы стал сочинять о недавнем событии, которое случилось у всех деревенских на глазах? Скорее всего, в советских биографиях маршала подробности его заключения затушевали: история и без того неприятная, что уж расписывать…

Всем миром

Отец Владимир продолжает рассказ:

– Церковь прекрасная. И вид с берега реки удивительный. Но работы много; молиться в здании нам благочинный отец Иоанн Карпунь пока не благословил – как бы кирпич кому на голову не упал. Так что служим литургии в бывшем фельдшерско-акушерском пункте. Сейчас для него построили новое здание, а старое, страшненькое, отдали нам. Но знаете, жил в этих местах юродивый в двадцатые годы. Имя его забылось, но пророчество люди запомнили. Он сказал, что Успенского храма в Серёгово (на другом берегу реки Вымь) не будет, а вот Богоявленский простоит до Второго пришествия. Серёговскую церковь, и верно, разобрали, а в ляльской молитва будет до скончания веков – верим в это не только мы с деревенскими, но и многие.

Работы в восстанавливаемом храме ещё очень много

Понемногу восстанавливаем. Луковку для купола сделал жестянщик Алексей, как мы его зовём. Родом он из Челябинской области, но пока обретается при нашем городском храме. Много где потрудился, странствует, как бывало в прежние века у мастеров, где есть в нём нужда – там задерживается. А установили луковку сербы. Я не сразу нашёл кран, пока не посоветовали: «К сербам сходи, они в Сыктывкаре стадион строят, но работы почти закончили, так что поспеши». Прихожу к их руководителю Зорану Исаиловичу, говорю: «Мне сказали, что вы тоже православный, верующий. А я священник. И уважаю вашу родину». «Говори српски, да цео свет разуме!» Поговорка такая: «Говори по-сербски, и весь мир тебя поймёт», в том смысле, что нет такого места, где не найти серба. Зоран помог, хотя действительно было не до нас – они сворачивались, почти все рабочие уехали.

Поставили купол после Пасхи, владыка освятил, а народу помогать нам приехало девяносто человек. Не знаю, когда последний раз в Лялях собиралось столько гостей из Сыктывкара, Емвы, Микуни. Лопат на всех не хватило, пришлось ходить по домам искать. Приехала целая компания байкеров, врачи, египтянин Марко…

– Египтянин?!

– Он учится на медика в Сыктывкаре. Из небогатой семьи, поэтому мы ему с тёплой одеждой и обувкой помогли, а то ходил в летнем. Без денег, поэтому взяли его разнорабочим на строительство школы при храме. А недавно мне удалось его пристроить в грузинский ресторан «Тбилисо» – тоже православные, не отказали.

Он считает меня духовным отцом, вот только причащаться ему нельзя – мы с коптами не состоим в церковном общении. Он в Египте у себя при храме прислуживает. Считает себя диаконом, но у них там семь степеней диаконства, так что по-нашему он пономарь. В Сыктывкарском университете на врачей учатся индийцы, сирийцы, иранцы, но больше всего египтян, в том числе десять коптов-христиан. Стоят в храме, сложив руки на груди, как у них принято. Один из индийцев, Паван, тоже христианин, только баптист, еду нам на этом воздвижении купола готовил – лепёшки с капустой.

Впереди показались Ляли.

Ляли

Валера лаконичен. Одет в военном духе, даже штаны у него галифе – я и не знал, что их выпускали в последние полвека. Рядом с печкой, посреди деревенской избы, лежит лист фанеры, на котором Валера что-то чертит. На нас не смотрит, очень занятой человек. Знаменит тем, что в детстве нашёл в храме клад.

«Валера лаконичен. Одет в военном духе»

– На втором этаже, – говорит он неохотно, – среди птичьего помёта. Платки какие-то, макеты церкви, крест золотой, по-моему. С камушками. Давно это было, мы тогда в школе ещё перьями писали.

Жена Валеры вносит свою лепту в беседу:

– Нам говорят, мы живём в поповском доме. Крестики здесь под полами находили, монетки.

Отец Владимир соглашается:

– Может, поповский и есть, ведь рядом с храмом.

Разглядываю комнату. Возле иконы вербочки. Вокруг часов что-то пушистое и золотистое.

– С Нового года осталось, – поясняет хозяйка.

– А шарики? – уточняю.

Разноцветные, несколько сдувшиеся, они висят на стене у окна.

– Тоже с Нового года.

– Есть ли грибы нынче? – уточняет у неё отец Владимир.

– Грибов нет, никто не носит, – сокрушается хозяйка.

– Это печально, – замечает отец Владимир.

Над дверью, когда выходим, вижу картинку со снеговиком.

– Тоже с Нового года! – кричит вслед хозяйка.

На улице видим почтенного мужа в годах, в комбинезоне с надписью: «ЛУКОЙЛ». Стоит рядом с хорошим современным домом. Понятно, что дача – в деревне на такой дом, пожалуй, и не заработать. Радуется батюшке, выражая ему поддержку хорошо поставленным голосом.

Отцу Владимиру в Лялях рады

Две женщины подходят к отцу Владимиру: сёстры Мария и Зинаида Григорьевны, как выясняется, в девичестве Шильниковы.

– Вы помните этот храм в советское время? – спрашиваю у них.

Зинаида, она 1951 года рождения:

– На первом этаже в мешках хранилось зерно и было очень чисто, побелено. А второй этаж нетронутый стоял, иконостас сохранялся. Никто пальцем не смел коснуться церковного, очень строго было.

Мария, 1956 года рождения:

– Крест упал в середине семидесятых, когда молния ударила. Бабушки плакали, целовали его. Мы, девушки, в это время на речке были, купались. Прибежали. Тут-то колокола и скинули, один разбился. Зачем скинули – не знаю. Среди бабушек вроде и монашки были, а может, просто сильно верующие, в чёрном ходили – Евстолия Васильевна Игошина и другие. Ой какая красота была на втором этаже! Все окна целые. А в восьмидесятые кто-то поджёг – и не стало ничего. Последней лестницу с дубовыми перилами погубили – какая-то старушка потихоньку её на дрова попилила. В 1991-м священник приехал, сказал, что будем храм восстанавливать. Мы обрадовались, побелили его, хотели детей здесь крестить.

Сёстры Мария и Зинаида Григорьевны

Сёстры почтительно смотрят на отца Владимира. Крестить детей, а теперь уже и внуков они, похоже, не передумали – дело за храмом. У меня на мгновение мелькает мысль, что они помогают его восстанавливать, чтобы вернуть прежние времена, счастливые, с крестом, колоколами, чтобы снова дети бежали в школу, переглядывались влюблённые парни и девушки.

Зинаида показывает на бывшую начальную школу, улыбается, вспоминая:

– Помню, нас мальчишки перед уроками на качелях раскачали. Прозвучал звонок – они спрыгнули, а мы, три девочки, остались, спуститься боимся, так на урок и опоздали.

– Что ещё из детства помните?

– Нас шестеро детей в семье было: два брата, четыре сестры, – говорит Зинаида. – Отец в 1955-м ушёл на работу ногами, а привезли в гробу. Чистили там дорогу, и машина без света на них наехала. Кому ногу, кому руку переломало, а отца – насмерть. Мария через восемь месяцев родилась.

– На меня даже денег не стали платить по потере кормильца, – добавляет Мария, – сказали матери: «Может, ты нагуляла»… Я такую красоту никогда больше не видела. А потом всё сгорело… – говорит Мария, грустно глядя на церковь.

– Надо бы художника найти, который наш храм рисовал в 76-м году, – вдруг вспоминает Зинаида. – Я приехала тогда домой, гляжу – чья-то одежда висит. А мама сказала, что это художник приехал из Москвы. И целый месяц рисовал. А церковь тогда красивая была, белая. А голубей сколько было!

Леонид Ильич Игошин

Леонид Ильич предупреждает: «Начинаю копать картошку». К счастью, не сегодня, так что есть время поговорить.

– Бодренький вид, в тельняшке, – удовлетворённо оглядывает отец Владимир своего прихожанина. – Нас мало, но мы в тельняшках. Хорошо.

Леонид Ильич Игошин

Игошин немного напоминает актёра Алексея Петренко. Большой, добродушный. Батюшка почитает его как ляльского сторожила. Усаживаемся на деревянный диван, на который запрыгивает молодая собака, пытаясь найти себе место рядом со старым хозяином. Следом появляется котик и смотрит на нас удивлённо.

– Вы застали службы в храме перед войной? – спрашиваю.

– Нет, я тридцать девятого года рождения. А мой старший брат, Николай, ещё застал, ходил туда.

Отец Владимир:

– А куда лестница деревянная, что была в церкви, делась? Недавно ещё была, говорят.

– Эти, которые в двухэтажке жили, которая сейчас разломанная около церкви стоит, когда у них дрова закончились, распилили, видать. Широкая была лестница, перила – ой-ё-ей! Помню, как всё было в нашем храме слава Богу. Внизу зернохранилище, а наверху все стёкла целы, все боженьки в порядке – иконы. Люстры висели, всё блестело как положено. Кино раз хотели там показать, «Щедрое лето», по реке привезли. А звук – «о-а-о-о» – отражается от стен. И не стали больше показывать.

– Это 1951 года фильм, Николай Крючков там играл, – поясняет отец Владимир.

– Потом Маша прибежала, – продолжает Леонид Ильич. – Кричит: «Храм подпалили!» Неделю горело, и никто не тушил. Кто поджёг, мы не знали. Только два года назад сосед Вася рассказал, как бежали мимо него Гамитин и Ош Коля и признались: «Мы церковь подпалили». Оба года не прожили после этого. Ош Коля в больнице отчего-то помер, а Гамитина машина зацепила.

– Почему Ош Коля?

– Ош – медведь, значит. Такое прозвище их семьи – Миш Ош, Галь Ош. У нас разные прозвища были. В одной семье все Юмо были – сладкие, другие Шома – кислые.

– Зачем подожгли?

– Не знаю. Все боги были целы, люстры висели позолоченные. Ничего не осталось.

– Ваша мать, отец Владимир рассказывал, была верующей. А отец?

– Перед войной иконы на дрова рубил. Везде были лозунги: «Поп хочет прежней воли, мы ему не позволим», – он и поверил, видно. Бабушка кричала, просила не рубить, да он не послушал. А мать моя, Надежда Андреевна, учительницей была. На ёлке она была первейшая, на свадьбах – скрывала, что верующая. Но в последние годы говорила, что не умрёт, пока церковь снова не откроют. Не дождалась.

Отец Владимир показывает на один из соседних домов:

– Там немцы жили военнопленные?

– Да, лес валили и сплавляли. Помню, между собой сильно дрались – обычные немцы с эсэсовцами, баграми их били. Работали без охраны, как вольные. Только в церкви пулемёт стоял и ещё один на колокольне, а так не сильно за ними смотрели. Были в танковых шлёмах, лётных шлёмах. Их ещё после Сталинграда начали привозить, наверное. Принесут, бывало, им покушать: тушёнки, белого хлеба навалом – столько было положено военнопленным. Они едят, а хозяйка дома в это время от голода умирает. Ей гроб деревенские сделали, она туда залезла, два или три дня пролежала в нём и умерла. А мы с другом видим: немцы суп варят. Повар отошёл, и мы говна в котёл накидали. Много накидали. Немцы сразу поняли, что это мы. Прихожу домой – мать плачет. К ней пленные приходили, сказали: «Если ваш сынок около нашего дома ещё раз появится, разорвём и куски вам кинем домой». Я потом, когда в садик ходил, большой круг делал, чтобы с ними не встретиться.

Нам за отцов обидно было. На отца друга похоронка пришла, а про моего написали, что без вести пропал. А он не пропадал. Один мужик из соседнего села рассказал, как отец погиб. Было это, когда пытались прорвать блокаду Ленинграда. Первую линию окопов взяли, вторую разбили, а если бы третью прорвали, тут и закончилась бы блокада. Но к тому времени наших почти всех убили, а дальше – колючая проволока. «Тогда, – говорил однополчанин отца, – Ильюха шинель на проволоку кинул, чтобы перелезть, а по нему из пулемёта дали. На мою руку упал, рот открывает, но так ничего и не смог сказать».

А однажды вижу – бегут люди, кричат: «Победа!», «Победа!». Забегаю в школу, кричу: «Победа!» В садик забегаю, тоже кричу. Там воспитательница была из Ленинграда и ещё одна женщина из Карелии. Как услышали, заплакали. Брата на фронт тогда везли, но только до Москвы успели довезти, как война закончилась. А потом голод начался, а потом и туберкулёз. У нас двадцать восемь человек умерло, и половина Серёгова вымерла. Брат Коля тоже умер. До войны не доехал, а тут слабый стал, как ребёнок. Прихожу раз домой, а ему уже гроб сколачивают.

Я тоже заболел. Рентген сделали: лёгкие чёрные. Маме сказали: «Никто его уже не вылечит». А мать говорит: «Поедем к попу». И поехали в Сыктывкар. В Кочпоне нас приняли, а поп – отец Мелетий – говорит: «Не дадим мы тебе умереть». Там ещё монашка была и тоже сказала: «Мы тебе умереть не дадим, Боженька тебя помнит». Крестили меня в купели, крестик повесили. Отец Мелетий дал мне железную машинку и сказал: «Катай и думай, что ты выздоровеешь». Дверку в машине откроешь, а там шофёра нет. Где шофёр? А когда вернулись в Ляли, нас, больных ребятишек, кто не мог стоять на ногах, на лошадь погрузили, тулупами накрыли и повезли в санаторий. Кормили там, как в жизни я не едал: и мясо, и курица, и хлеб белый. Через месяц только собрались выписывать, как скарлатина где-то началась, нас – в карантин и ещё месяц кормили. Когда мы обратно шли, догнал нас пароход «Красноборск». «Ту-ту-у!» – гудит, машут нам оттуда, мол, давайте подвезём. Если было нужно, подходили к берегу и трап кидали. А мы в ответ: «Нам уже недалеко».

Думал, в армию не пойду, а когда рентген снова прошёл, врачи чуть не упали: лёгкие чистые. Учили на танкиста, но стал водителем и дома потом шофёром работал.

* * *

Это была наша последняя встреча в Лялях. Когда уходили, батюшка напомнил Леониду Ильичу:

– Четвёртого сентября субботник, не забудьте.

Тут забудешь! Все Ляли готовятся, каждый знает: четвёртого сентября в храм. А мы с батюшкой садимся в машину и отправляемся в обратный путь, в Сыктывкар.

Первое Евангелие

Пока едем, возвращаемся к прерванному разговору.

– Отче, вы ощущали в ранние годы присутствие Бога рядом?

– Да, было чувство, что Кто-то за мной присматривает, спасает, хранит. И очень хотелось понять, что же это такое. Очень я любил Достоевского, выписывал евангельские цитаты из «Братьев Карамазовых», «Преступления и наказания», в журнале «Наука и религия» они появлялись и много ещё где. Там найдёшь отрывок, здесь стих, так постепенно из кусочков я собирал Евангелие. А полностью его увидел, когда я учился на пятом курсе института – дал почитать один товарищ. Оно было дореволюционным и пахло воском и ладаном – церковные запахи из детства, когда бабушка водила меня в храм.

После школы хотел я идти в военное училище, но не прошёл медкомиссию.

Тогда решили мы с товарищем поступить в Архангельский медицинский институт, чтобы стать детскими врачами. Но поссорились, и я сгоряча подал документы на стоматолога. Не сказать, что было великое влечение к этой специальности. Каждая профессия требует каких-то особых душевных и физических качеств. Я, например, всё делаю очень медленно, а в стоматологии нужно работать быстро.

После института, в 1987 году, по направлению отправили в Коми, куда к тому времени уже перебрались мои родители. Во время интернатуры женился, а распределён был в Княжпогостский район, в Емву. Поселили в страшненьком бараке, так что, скажу честно, хватило нас ненадолго, при первой возможности вернулись в Сыктывкар. Стал читать книжки религиозные. Первой попалась брошюрка с выписками из книги Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе». И всё, что прочёл, очень в душу запало, почувствовал: правда написана. Тогда и решил креститься, нас в тот день пятьдесят человек крестилось.

То чаще, то реже ходил в храм. Работал сначала в государственной поликлинике, потом в частной, но всё это было не то. Вроде и жили неплохо, а не то. Ближе к Церкви хотелось. Окончил духовное училище. Мысли стать священником ещё не было, попробовал стать звонарём, но, увы, оказалось, что у меня нет чувства ритма.

Из православного хора «Северная лира» тоже попросили – руководитель его, Диана Перегудова, сказала, что у неё нет возможности заниматься с человеком, у которого нет слуха. Дали было в бубен бить, но и из бубнистов выгнали. Диана теперь уже не Перегудова, а Якуб – вышла замуж за йеменца, военного дирижёра. Он принял во крещении имя Иван и поёт сейчас в епархиальном хоре. По телевизору показывали сюжет про их свадьбу – невеста едет в загс на верблюде…

В общем, не заладилось у меня с художественной частью. А ведь петь я любил. Только не умел.

– Та же беда, – признаюсь.

Отец Владимир смеётся:

– Ничего!

Батюшка что-то увидел на дороге:

– Здесь, у Вогваздино, ссыльных хоронили возле моста. Каждый день по несколько человек. По тому берегу реки шли этапы. Скоро диплом защищаю в Ярославской семинарии о гонениях в Коми, но о том, что здесь происходило, знал и раньше…

Помолчав, продолжает рассказ о себе:

– Несмотря на ряд фиаско, желание быть полезным в храме у меня не пропало. А тут старейший наш регент – Тамара Константиновна Кузнецова – говорит мне: «Училище окончил, в храм ходишь, давай будешь читать канон». Дала прочитать пятидесятый псалом. «Да, – говорит, – плохо читаешь». Стала учить, как ударения ставить, сказала, что не одного священника выучила и даже архиерея. «И тебя выучим». Отец Николай (Размыслов) – тогда, до пострига, его ещё звали отцом Виталием – как-то шёл по храму, увидел меня и спрашивает: «Что ты неприкаянный всё ходишь, стоматолог? Иди рукополагайся лучше». На Казанскую стал диаконом. Жену, каюсь, поставил перед фактом уже после рукоположения. Смалодушничал. Она была не в восторге, а когда соседи стали её матушкой звать, так и вовсе возмутилась. «Отстаньте!» – отвечала. Но потом смирилась.

Денег я за своё диаконство не получал, продолжая работать медиком. И после того, как стал иереем, не сразу оставил прежнюю профессию. Сначала на три четверти ставки работал, потом на половину. Так потихоньку и изменил свою жизнь окончательно. Родственники уговаривали не глупить, мол, голодать будешь, такую профессию оставляешь. Но я не переживаю. Стараюсь не считать доходы и расходы – что есть, то есть. Расходов у нас немного, по курортам не ездим, поэтому нельзя сказать, что нуждаемся. Сын уже взрослый.

– Вера как-то влияла на вашу работу?

– Будучи врачом, молился за пациентов. Однажды было так, что пациенту ничего не помогало – ни лечение, ни обезболивающие. А у меня дома икона святителя Пантелеимона – стал я к нему обращаться. Потом встречаюсь с больным: «Как дела?» – «Ой, у меня всё прошло!» – «А когда?» Оказывается, как раз в то время, когда я молился. Меня аж пот прошиб – услышал целитель Пантелеимон молитвы! Впоследствии уже и священником замечал: Господь слышит молитвы о больных. Как-то пришёл в онкодиспансер, а там молодая женщина, уже и вставать не может. Помолился, причастил её, а спустя какое-то время увидел её в храме. Знаю, что ребёнка растит.

– Ни разу не пожалели, что ушли из стоматологии? – спрашиваю о. Владимира некоторое время спустя.

– Ни разу. Наука эта сложная. Люди редко понимают, насколько опасно пренебрегать лечением зубов – ведь там мозг близко. К счастью, ничего плохого у меня не случалось, но как-то, уже будучи священником, я навещал больную и услышал, как врач говорил матери умирающего: «Сначала у вашего сына был кариес, потом начался пульпит, периодонтит, флегмона, а сейчас у него медиастинит и состояние крайне тяжёлое». Это когда гной спускается из зубов по нервам в загрудинное пространство. Спасти больного тогда крайне тяжело, в любой момент может начаться сепсис. Человек – слабое существо и умереть может от множества причин, которые не кажутся серьёзными. Мой совет: искать стоматолога не подешевле, а спрашивать, где найти хорошего.

У меня лично выдающихся способностей не было. Так что я рад, что оставил стоматологию. Тяжелейший груз свалился, когда понял, что всю жизнь занимался не своим делом. Батюшки часто не любят исповедовать, а мне по сердцу говорить с людьми, выслушивать их. Это сильно укрепляет веру, когда видишь, как человек искренне кается. Не только священник несёт веру людям, но и люди – священнику. В общем, я сейчас на своём месте.

– …А это не бор?! – восклицаю я, глядя в окно, всё ещё не оставив надежды сходить за грибами.

– Нет, ещё не доехали, в бор мы в Студенце заедем, – успокаивает отец Владимир, но как-то неуверенно – уже быстро темнеет.

Наконец, уже в густых сумерках, доезжаем до бора. Но хорошему грибнику темнота не помеха. Бродим втроём по лесу с фонариками, перекликиваясь, чтобы не потеряться. Различить, что под ногами, можно, вот только с грибами всё как-то не очень хорошо. Итог: груздь, моховик и волнушка. Меньше чем через час впереди появляются огни Сыктывкара.

P.S. На субботник четвёртого сентября приехало человек тридцать из Сыктывкара, инкассаторы из Емвы, прихожане из Серёгово, ну и местные были, конечно. В ближайшие дни поставят окна и подключат электричество. «Грибов по-прежнему нет, – сообщает отец Владимир. – Нашёл только три сыроежки».

* * *

Для желающих помочь делу восстановления храма в д. Ляли сообщаем банковские реквизиты: номер счёта для юридических лиц: № 40703810228000000540; номер карты Сбербанка: 4276 1609 0202 2236 (с пометкой «Пожертвование на храм»). Получатель – Владимир Валентинович Л. Тел. 8908 715 05 15.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска