Хождение за край

(Продолжение. Начало в №861)

Часовня Св. Георгия Победоносца. Урочище Сандармох

Сандармох 

Из записок Игоря Иванова:

От Повенца до Сандармоха  недалече, но вот стоит ли туда заезжать? Этот вопрос меня мучил ещё до нашего путешествия. А теперь еду и пытаюсь сформулировать… Святые Феодорит Кольский и Трифон Печенгский в XVI веке для нас, потомков, завоёвывали эти земли словом. В веке XX нашим дедам пришлось защищать завоёванное невиданными в истории жертвами. Нет, неточно выразил. Святые не столько словом «исхитили» этот край у бесов, сколько личным подвигом, делом. И в Великую Отечественную наши предки не жертвами завоевали победу, то есть не числом жертв, хотя и числом тоже, но мужеством и стойкостью. Здесь они встали насмерть и не пропустили врага. Вот главное: в конечном итоге побеждает не грубая сила или искусность, но выдержка, терпение, самообладание.

Между прочим, военные статистики каким-то образом выяснили процент устойчивости воинов разных стран на поле боя. При потерях 15 процентов, например, итальянцы бросают оружие и бегут или сдаются, а для русских процент потерь должен быть не менее 75. Это и есть – «умираю, но не сдаюсь» – в цифрах.

Ну а как к этой теме прилежит Сандармох? Это место, где в сталинские годы расстреляли и закопали несколько тысяч ни в чём не повинных наших соотечественников…

Пока раздумывал – гляжу: вот и указатель поворота на Сандармох. Эх, заедем! Бог подскажет, зачем Он нас сюда завёл.

* * *

Мне уже доводилось писать, что в нашей стране один из главных государственных секретов – места массовых расстрелов 1930-х годов и документы о захоронениях беззаконно репрессированных. Даже в тридцать седьмом, когда следователи штамповали приговоры под копирку, а на протоколы «троек» ставили букву «Р» (расстрел), потому что рука уставала писать это слово полностью, – даже в то время на актах о приведении приговора в исполнение место захоронения жертв не указывались. Едва ли работники НКВД боялись – большевистская власть казалась себе тогда неколебимой. Тут тайна для меня. Может быть, дело в подсознательном страхе, что такие места станут тайными местами поклонения и памяти, как это всегда было у христиан?..

Поэтому-то, когда в 1997 году экспедиция Карельского «Мемориала» и Петербургского обнаружила место погребений, известное ныне как «Сандармох», событие имело большой общественный резонанс. Тогда вскрыли пять ям с останками расстрелянных, обозначили границы захоронения.

Что же происходило здесь?

Приказ 1937 года комиссара госбезопасности Ежова гласил: «С 25 августа начать репрессии контрреволюционных элементов… также бандитов и уголовных элементов, которые ведут в тюрьме преступную работу. Все перечисленные контингенты подлежат расстрелу. Для Соловецкой тюрьмы утверждено для репрессирования 1200 лиц». Их нужно было ликвидировать за два месяца.

Впоследствии даже начальники Соловецкого лагеря не могли ответить, куда на баржах отвезли смертников. А привезли их в Медвежьегорск. Здесь их поместили в лагерь. Спешно собрали опербригаду для проведения расстрелов из трёх десятков человек, со всех взяв подписки о строжайшей секретности: одни отвечали за рытьё ям, другие – за конвоирование. Были и шофёры, и «собачатники». Потом приехали из Ленинграда палачи. «Палачи» – это вовсе не какая-то моя эмоциональная оценка этих людей, это официальная должность расстрельщиков в системе НКВД. Главным назначили 45-летнего Михаила Матвеева.

Что это за тип людей, согласившихся вершить такую работу? Происхождения правильного, пролетарского, из «низов». Матвеев окончил два класса сельской школы и всю жизнь так и оставался малограмотным. Бурлак, мальчик на побегушках в столице, истопник, швейцар, подручный слесаря – такова его карьера до того момента, как в 1917 году вступил в РККА и поучаствовал в штурме Зимнего. В 1918-м вступил в партию, в 1937 году он уже капитан госбезопасности – именно ему поручен расстрел 1 111 заключённых первого соловецкого этапа. В помощниках у него был 37-летний Георгий Алафер: с января 1919 года – красноармеец в Псковском коммунистическом батальоне на Северо-Западном фронте, затем – боец Латышской дивизии на Южном фронте, ко времени расстрелов – младший лейтенант госбезопасности, в должности помощника коменданта УНКВД.

Расстрелять больше тысячи человек, да ещё тайно, – дело непростое. Матвееву надлежало лично приводить приговоры в исполнение. С проблемой он справился. 20 декабря 1937 года за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией» Матвеев был награждён радиолой с пластинками. И хотя в 1939 году он был арестован за «превышение служебных полномочий» и «негуманное обращение с заключёнными», осуждён на 10 лет лагерей и лишён ордена Красной Звезды, уже в 1941-м был досрочно освобождён – судимость с него сняли. Власти нужны были такие люди. Выйдя из лагеря, Матвеев продолжил служить системе, под его начало отдали внутреннюю тюрьму НКВД в Ленинграде. Был награждён орденами Красного Знамени и Ленина. Умер в 1974 году на пенсии – не сошёл с ума, как многие коллеги, не спился… Видно, суд его – за пределами этой жизни. Но зато благодаря материалам заведённого в 1939 году уголовного дела мы знаем, как вершились расстрелы в Сандармохе, где было убито и захоронено тогда 6 241 человек.

Конвейер смерти Матвеев построил так: из камеры вызывали заключённого с вещами, якобы на врачебный осмотр, в следующей комнате ему задавали обычные вопросы по «установочным данным», раздевали до нижнего белья, отбирали ценные вещи, после чего допрашивающий произносил условную фразу «на этап годен» и тут же двое заплечных дел мастеров хватали заключённого за руки и резко выворачивали их назад, а третий связывал ему руки. Тех, кто возмущался или кричал от боли, били берёзовыми «колотушками» по затылку так, что человек чаще всего терял сознание, иногда с пробитым черепом падал замертво. К слову сказать, пытки были официально разрешённым ЦК ВКП(б) методом дознания с июля 1937 года. По указанию Матвеева изготовили также метровые заточенные железные трости с молотком и топориком на другом конце. При ударе лезвие топорика легко рассекало плоть, а молоток перебивал кости. Но чаще конвоиры пользовались тростями иначе…

Из показаний Долинского (сподручного Матвеева) на суде:

«Однажды в пути следования грузовая машина с людьми испортилась и встала в деревне Пиндуши. В это время один из осуждённых стал кричать, что могла услышать проходившая публика. Чтобы не расконспирировать нашу работу, нужно было принять соответствующие меры, но стрелять в машине не было никакой возможности, завязать полотенцем рот также нельзя было, так как арестованные лежали сплошным покровом на дне кузова, и я, чтобы усмирить кричавшего, железной тростью, как холодным оружием, проколол осуждённого насквозь, тем самым прекратил крик».

Когда набиралось 50-60 человек, конвоиры начинали грузить по 30-40 человек штабелем в кузов каждой грузовой машины и накрывали брезентом. Члены конвойной бригады садились сверху – по четыре человека и проводник с собакой. Караван из грузовых и замыкавшей их легковой машины выезжал из ворот. Возвращать обратно в изолятор заключённых было запрещено.

На месте расстрела ещё способных как-то сопротивляться избивали и сталкивали в яму. Но большинство заключённых сопротивляться уже не могло. На дне ямы стоял обычно сам Матвеев – он приказывал людям ложиться вниз лицом и стрелял им из револьвера в затылок. К четырём утра работу заканчивали. За «смену» удавалось «утилизировать» около двухсот человек.

Зачем здесь эти ужасающие подробности? Затем, чтобы не было сомнений: та власть, которая захватила нашу землю сто лет назад, была злом. Даже те, кто был осуждён законно, всякие грабители и бандиты, не заслуживали такого звериного конца. Что уж говорить о безвинных, которых было подавляющее большинство. Среди них крестьяне и архиереи, писатели и инженеры…

Когда некоторые говорят о завышенных цифрах жертв Большого террора, они уходят от вопроса об умерших от голода, нерождённых в результате той страшной «прополки» нашей страны. Ведь убивали главным образом тех, на ком держались их семьи: жёны и престарелые родители, дети и внуки. Вот «забрали» кормильца семьи – и что ждало сирот? «Нас осталось пятеро у мамы, все девчонки, – рассказывала дочь убитого в Сандармохе, которой было тогда четыре года. – Нас эвакуировали в Заонежье. И там мы стали голодать. Младшая, Валя, тогда умерла: лежала в доме на лавке, всё время протягивала руку и говорила: “Дай-дай-дай”. А мы с сестрой тоже лежали, опухшие, как две чурки, уже умирали. Тут наша хозяйка заболела, мама стала за ней ухаживать, и она разрешила дать нам из-под сметаны простоквашу. Так мы и выжили». Вот похожий рассказ: «В 37-м дедушку забрали. Мы о нём больше ничего не слышали. Я только слышала, что к бабушке как-то раз приходил её бывший сосед и рассказывал, что видел его в 1941-м на южном направлении в штрафбате. Так он там и сгинул. У бабушки было пятеро детей, она понимала, что ей одной с ними не выжить. Поэтому она решила поехать в Ленинград и оставить детей на вокзале, чтобы их устроили в детский дом. Старшего она оставила с собой, грудного ребёнка отдала бездетной семье, а остальные попали в детский дом… Бабушка замуж ещё раз так и не вышла, всё повторяла, что лучше её Ванечки никого нет. Но говорить что-то об этом боялись, и когда я говорила: “Бабушка, давай попробуем найти”, она отвечала: “Не вороши. Я боюсь того времени”».

Только в 1963 году власти разрешили в ответ на запросы родственников сообщать о расстрелах приговорённых, но лишь если прежде родным не выдавались фальшивые справки о смерти. И только с 1988 года это ограничение было снято. Многие узнали, наконец, где покоятся их близкие. Стали ездить на места захоронений, поминать. В 1990-е в поисках жертв репрессий нередко помогали сотрудники спецслужб. Так было и в Сандармохе. Руководители Медвежьегорского района помогали поисковикам организационно: договаривались с воинской частью о выделении солдат для копки земли. Территорию захоронения в Сандармохе очистили и огородили, осенью того же 1997 года от трассы Медгора – Повенец к месту захоронения через сосновый лес была проведена асфальтовая дорога.

По ней-то мы и подъезжаем на стоянку возле урочища. Здесь уже стоит одна легковушка с номерами Ленобласти – женщина перед нами вышла и отправилась осматривать мемориал. Плакат у входа гласит: «На территории комплекса обнаружено и документально подтверждено 236 захоронений, братских могил, расположенных на площади 7,5 га в старом песчаном карьере. Сандармох – это интернациональный мемориал, здесь оборвалась жизнь людей 60 национальностей, 11 вероисповедальных конфессий. Все они покоятся в братских ямах… При посещении просьба соблюдать чистоту и порядок». Присматриваюсь внимательнее: на плакате дырки – кто-то пальнул по нему из ружья дробью…

Из записок Михаила Сизова:

Урочище Сандармох вроде бы не ельник – корабельные сосенки аккуратно растут на чистой мшистой земле, без упавших веток и прочего лесного мусора, словно кто-то ходил и подметал между деревьями. Но почему здесь так мрачно? Сосняк слишком густой? Свет еле пробивается сквозь древесный частокол, а тут ещё могильные столбики, флаги на ветках, кресты… Машину оставляем на оборудованной площадке и идём дальше, вглубь мемориала.

Кресты у дорожки

А вокруг парад национальных суверенитетов. Флаги литовские, польские, финские, грузинские, даже американский есть. Кто-то из США здесь был расстрелян? Российских что-то не встречается, тем более советских, с серпом и молотом. Хотя большинство расстрелянных – граждане СССР, некоторые даже коммунистами были. Под репрессии ведь разные люди попадали. Да и только ли репрессированные здесь лежат? В окрестностях Сандармоха во время войны были финские концлагеря, где в невыносимых условиях погибло более трети заключённых красноармейцев – может, их здесь тоже хоронили? Как было с Катынью – до сих пор идут споры, сколько лежит там жертв политических репрессий, а сколько военнопленных, расстрелянных немцами. Так всё перемешано в этой истории, такой частокол загадок и преступлений «под ложным флагом», что свет едва пробивается.

Пока я глазел по сторонам, Игорь как в воду канул. Иду назад, к часовне Георгия Победоносца – может, он там?

Часовня Св. Георгия Победоносца, освящённая митр. Карельским Мануилом

Нет, никого. Хотя такое чувство, что только что здесь молились. Запах свечей, раскрытая книга с именами расстрелянных. На столике Библия. Раскрываю и читаю первое же попавшееся: «И восстал Финеес и произвёл суд, – и остановилась язва». Выхожу наружу… «И произвёл суд». Господь судит народ Свой через самих же людей. И какая разница, кто погубил лежащих в этой земле, – и репрессии, и страшная война были посланы в наказание…

Блокнот и телефон я оставил в машине, поэтому, бредя меж памятников в поисках Игоря, про себя повторял слова, чтобы не забыть и посмотреть потом, что они означают: «И произвёл суд… остановилась язва».

Из записок Игоря Иванова:

По дорожке углубляюсь на территорию мемориала. Первое, что встречаешь, – большой вертикально установленный камень с надписью: «Люди, не убивайте друг друга». Рядом – венки, стоит корзинка с лентой из эстонского флага. Приспосабливаюсь как-нибудь сфотографировать памятник, но всё никак понять не могу – вроде чего-то не хватает на нём. И не ошибся, но узнал об этом уже месяц спустя. Оказывается, с установленного в 1997 году монумента спустя десять лет обвалился барельеф с изображением ангела, да так всё  поныне и и оставалось, пока из бюджета республики не выделили деньги на восстановление.

Вот так мемориал и остался на 15 лет без своего ангела. Не буду тут нагонять мистики, дескать, без последствий всё это не проходит, но всяко это свидетельствует о том духе, который тут царил. Потому что этот памятник – единственный, так сказать, интернациональный, общий. Остальные либо частные, либо установленные национальными или религиозными общинами.

Иду дальше, вижу многочисленные кресты, могильные камни, читаю и разглядываю таблички с именами и фотографиями – поскольку на сегодня известны имена всех расстрелянных здесь, потомки жертв приезжают и крепят портреты на стволы сосен и на столбики-голубцы. Такие столбики я во множестве видел на Севере, на кладбищах староверческих селений. Но не следует думать, что вот захотели и поставили столбики на урочище все желающие: на месте расстрельных ям их установили по официальному проекту художника, когда оформляли мемориал; и если ты хочешь разместить здесь какой-то знак памяти, обращаешься в районную администрацию, а затем в местный краеведческий музей за согласованием.

Потомки жертв приезжают и крепят таблички и портреты на стволы сосен

 

Таблички с финскими именами

С 1991 года Медвежьегорский районный музей возглавлял Сергей Колтырин, он же был долгие годы неформальным главным смотрителем «музея под открытым небом» Сандармох: организовывал субботники, следил за сохранностью памятников, проводил экскурсии, устраивал каждый год 5 августа День памяти. Как он рассказывал, приезжая в Сандармох, «каждый раз мысленно общаюсь с лежащими в этой земле людьми». Но в октябре 2018 года Сергей Колтырин был арестован. Обвинение: развратные действия в отношении 12-летнего подростка. Во время следствия он признался в преступлении и был приговорён к девяти годам лишения свободы, а через полгода года умер в тюремной больнице от болезни. Грустная история.

Ещё более поразило меня похожее дело, возбуждённое против Юрия Дмитриева – того самого человека, который и начинал изыскания здесь, в Сандармохе, ещё в 1997 году, много поработал в архивах в поисках имён жертв. Его обвинили в изготовлении детской порнографии, а потом и в «развратных действиях» в отношении приёмной 11-летней дочери Натальи. Последние два года, пока шли суды, СМИ были переполнены публикациями о незаконном преследовании краеведа, подозревали следаков в том, что они прессуют Дмитриева как руководителя Карельского «Мемориала» за его оппозиционные взгляды. Но когда нынче, в сентябре, в Интернет «слили» фотографии, которые делал Дмитриев со своей приёмной дочери, крик в печати приутих: слишком очевидным стало то, за что его посадили. По обвинению в насильственных действиях сексуального характера суд назначил 64-летнему Дмитриеву 13 лет колонии. Ещё одна грустная история.

Не сомневаюсь, что власть умеет применить к любому человеку «нулевую терпимость», когда любое его действие будет отслеживаться и за самый незначительный проступок он будет наказываться по полной строгости. Этим можно сделать жизнь человека невыносимой, и такую практику используют во многих странах. Но тут, думаю, другое. И уж поскольку Юрий Дмитриев себя характеризует как христианина, то и осмыслить произошедшее попробую с христианских позиций.

Мне как-то на глаза попали воспоминания местной жительницы. «На Сандармохе место всегда было нехорошее, – рассказывала она корреспонденту. – Даже когда ещё не было открыто ничего и мы ничего об этом не знали. Как-то раз мы с мужем поехали на велосипедах за грибами. Заехали далеко и попали туда. Стали собирать грибы, а мне стало не по себе. Говорю мужу: “Эдик, поедем отсюда поскорее. Мне тут жутко”…».

Подумалось: в самом деле, сколько чёрных дел тут творилось, превышающих любую силу человеческую. Без помощи духов злобы столько зла совершить человеку, какой бы он ни был плохой, невозможно. И бессмертные бесы, конечно же, будут мстить всем, кто попробует покуситься на их наследие – зайти на их территорию. А рвать они будут, как всегда, там, где рвётся: в самых слабых местах человеческой природы. И вот первое – это похоть. Тут даже ничего пояснять не надо. Тем более это легко в наш век всеобщей слежки, когда никакие фотографии в компьютере или незаконные отношения утаить невозможно.

А вот второе слабое место – гордость человеческая. И это не ново, уж сколько отцами Церкви об этом писано-переписано. Я неслучайно написал о степени участия в появлении мемориала в Сандармохе государства. Мало чего добились бы общественники, те же Колтырин и Дмитриев, если б не помощь того самого государства, которое они вдруг с какого-то времени начали поливать. «Я добился», «Я открыл», – в многочисленных интервью говорит Юрий Дмитриев вместо христианского: «Бог мне помог», «Я поучаствовал в открытии»…

Без малого тридцать лет прошло с моей первой публикации о священномученике Фёдоре Веселкове, и сколько за эти годы узнано, собрано, написано о репрессиях и жертвах – но что во всём этом я? Просто свидетель. Дьячок-архивариус. Тут даже если тебя похвалят, очень важно внутренне удержать правильный настрой – ни в коем случае не резюмировать самодовольно: вот да, я такой, нарыл-расписал! Здесь – та самая дыра, куда врываются бесы гордости, тот самый прилог, с которого начинается падение. И ещё, упаси Боже использовать то, что Он тебе дал, не по назначению, так сказать, «в личных целях» – например, святую память для каких-то политических лозунгов.

Ну а о тех людях, той злой силе, которая использовала подвижников-краеведов в своих целях, скажу отдельно.

Войны памяти

Двигаюсь по мемориалу дальше, фотографирую. Вот американские флажки, о которых в СМИ я читал, что их здесь срывают и оскверняют, висят себе спокойно. Надписи на камнях памяти по-арабски, по-татарски, по-еврейски… Женщина, шедшая впереди меня, переходит от креста к кресту, вздыхает: «Господи, что натворили-то!..» В самом деле, впечатление сильное. Самый большой памятник в виде креста установлен украинской диаспорой – правда, сами украинцы после 2014 года в Сандармохе на официальных мероприятиях не показываются.

Памятник татарам

 

Самый массивный монумент в виде креста поставлен украинцами

 

«Мир вам, о лежащие здесь верующие и мусульмане»

 

Православный крест

 

Место коллективной могилы

Ямы с захоронениями обложены камнями по окружности, засыпаны жёлтыми иголками: здесь давно ничего не копают – прокуратура запретила. Но вот вижу вроде как свежий раскоп. Наверно, тот самый…

В прошлом году в урочище были организованы раскопки, которые осуществляли, как и четверть века назад, военнослужащие и поисковики-добровольцы. Делали они это под наблюдением полиции и учёных-археологов. Обнаружены были небольшие захоронения с останками в общей сложности 16 человек – возраста от 20 до 35 лет. Сделано это было после того, как историки поработали с рассекреченными в 2016 году ФСБ архивными документами СМЕРШа. В них говорилось о том, что прямо в бараках гулаговских лагерей финские оккупанты в 1941–43 годах создали свои концлагеря для советских военнопленных, а также об их массовых расстрелах. Сам собою возник вопрос: а где захоронены эти русские пленные, работавшие при строительстве укрепрайонов вблизи Медвежьегорска? Ведь при послевоенном обмене пленными с Финляндией ни одного, работавшего там, не было. А 22 тысячи погибших признают даже финские исследователи.

Карельский профессор-историк Сергей Веригин, задавшийся этим вопросом, ни в коем случае не отрицает наличие жертв репрессий в Сандармохе. Но смысл продолжения расследования для него – «отдать дань тем, кто погиб в финских концлагерях в период Великой Отечественной войны, поставить какой-то знак. Потому что пока мы ни одного места не знаем, нет памятника ни одному нашему военнопленному».

Он предположил, что часть пленных расстреляли в Сандармохе – место это было хорошо известно финнам, так как их окопы располагались буквально в нескольких метрах от массовых захоронений 1937–38 годов. Именно это подвигло Российское историческое общество инициировать раскопки в Сандармохе, которые, напомню, после 1990-х не велись. Но едва вопрос об этом был поднят, раздались необъяснимые, срывающиеся на брань стенания нашей «прогрессивной общественности».

Вот есть такой в Санкт-Петербурге журналист – Даниил Коцюбинский. Он постоянно подчёркивает, что является внуком «философа Хаима Гарбера», после доклада-доноса которого в Коммунистической академии «Против воинствующего мистицизма А.Ф. Лосева» («Лосев является философом православия, апологетом крепостничества и защитником полицейщины») Лосев был арестован; ну а потом сам Гарбер попал в мясорубку репрессий и был как раз в Сандармохе расстрелян. «Устраивая “гробокопательский штурм” Сандармоха силами “поисковиков” РВИО, – пишет Коцюбинский, – власть стремится к тому, чтобы память о преступлениях чекистов эпохи Большого террора оказалась “замыленной”, смазанной мифом о якобы происходивших на этом же месте расстрелах пленных красноармейцев “финскими оккупантами”. Возможно, под эту сурдинку попытаются даже сровнять с землёй уже возникший в Сандармохе народный мемориал и заменить его каким-то “единым” патриотическим бронзовым фейком. Получится ли… повесить гибель сандармохских мучеников, зверски изничтоженных чекистскими палачами, на “финских оккупантов”?.. Можно ли будет всё это “перешибить” очередным патриотическим баяном “о 28 панфиловцах”?»

Эмоции внука-журналиста, хоть и пишет он много лет вот такие, довольно грязные, тексты, можно понять, хотя его отношение к погибшим в Великую Отечественную поражает. Но вот и весьма холодный разумом человек – руководитель «Мемориала» в Санкт-Петербурге Ирина Флиге – «исключает» раскопки на территории мемориального комплекса, заявляя: «Это пурга для информационного шума и понижения статуса Сандармоха».

Что же показали проведённые-таки раскопки в урочище? Оказалось, что пули и гильзы, найденные в могилах, – от оружия, которое финская армия использовала в годы Второй мировой. Расстрелянные были закопаны гораздо менее глубоко, чем в 1937-м, и в то время как жертв политических репрессий перед расстрелом раздевали, на этих останках была одежда военнослужащих. Очевидно, что исследования  необходимо продолжать.

А что по этому поводу говорят противники раскопок? Всё то же: это форма борьбы чекистов с правозащитниками, «иностранными агентами», «Мемориалом» и т.д. А как же факты? Но, как это бывает при недостатке аргументов, если факты и мнения расходятся – тем хуже для фактов.

…Продолжая осмотр мемориала, подхожу к весьма скромному, чёрного гранита камню с выгравированной свечкой и надписью: «Русским людям, невинно убиенным в урочище Сандармох».

Памятник русским людям

Рядом – гора цветов и, что удивительно, такая же корзинка с цветами и лентой-флажком Эстонии и Евросоюза, какую я заметил у интернационального мемориала. Про этот памятник я читал в Википедии, в статье про Сандармох: «В 2016 году был установлен так называемый “Памятник русским”… Этот мемориал также напоминал прочие этнические знаки. Однако идея угнетения русского народа очень сильно вписывалась в концепцию национализма и патриотического политического тренда…» На самом деле памятниками православным русским в урочище служат многочисленные кресты, да и часовня тоже. Но вот, по-видимому, кто-то из атеистов пожелал установить камень без изображения креста в память русских людей – чего тут плохого? Ведь стоят памятники евреям, литовцам и т.д. Но о «национализме» речь заводят именно в случае с «русским» памятником.

Крест архиепископу Петру Самарскому

 

Крест сщмч. Дамиану Курскому

Почему «прогрессивной общественности» так важна «чистота» Сандармоха, отсутствие здесь всяких иных захоронений? Очевидно, что протесты против раскопок вызваны не заботой о памяти репрессированных и вряд ли только желанием монопольно использовать «марку» Сандармоха для получения зарубежных грантов. Без «чистого» мемориала репрессированным эти люди как бы повисают в воздухе со своим чёрно-белым мировоззрением, делящим страну на жертв и палачей. Здесь – только жертвы кровавого советского режима, палачей расстреливали и закапывали уже в иных местах, позднее. Имея такой «плацдарм» для постоянного раскручивания ненависти к нашей стране и  русским, конечно, как «государствообразующей нации», можно многие годы рекрутировать в ряды борцов с властью молодых людей. Так было и в XIX веке, когда недоучившихся студентов циничные профессиональные революционеры подталкивали к террору, указывая на угнетение крестьян и жирующих царских сановников. В конечном итоге мы получили революцию и распад государства.

Недавно на страницах «Московского комсомольца» корреспондент спросил про историю с осуждением Дмитриева и о Сандармохе председателя правления Международного общества «Мемориал» Яна Збигневича Рачинского. «Владимир Путин заявил, что историей Отечества надо гордиться, – сказал тот. – Но в истории Отечества есть разные страницы. А если говорить конкретно об истории государства, то встречаются и страницы весьма позорные. Но позиция наших властей состоит сегодня в том, что в истории государства нет позорных страниц. Трагические – есть, а позорных – нет. Государство – это главная ценность. Могут ошибаться отдельные люди, но государство всегда непогрешимо. Именно в этом заключаются наши основные расхождения с властью».

Замечательное признание!

Я так понимаю, что вот сдача страны французами гитлеровцам без сопротивления – это действительно позор, а французская революция, где французы резали друг друга, – трагедия. Трагедия – это когда ошибки или подлость оплачены кровью. А позор – это предательство и трусость. Но назовите мне такие страницы в нашей истории. Цусима? Но там бездарность царских чиновников была покрыта неувядающей славой «Варяга». Позор возможен во всякую эпоху. Так будет, если мы, например, сдадим украинским нацикам Донбасс – но, по крайней мере пока, возможность этого не просматривается. Вот и трагические репрессии 1930-х – это идеологическая убеждённость одних в праве убивать и огромные жертвы обманутых возможностью построения рая на земле.

Россия, русское государство – это плод многовекового творчества русских в союзе с другими народами. Именно поэтому оно нам дорого, хотя и далеко не всегда нас устраивает власть в нём. Но едва правители государства начинают чуть-чуть работать в интересах национального большинства – только сделают первые движения в эту сторону! – так под предлогом борьбы за свободу, права и т.п. агрессивное и влиятельное меньшинство объявляет войну власти. На самом деле за этим – стремление лишить нас этого нашего тысячелетнего труда – национального государства, в котором мы только и можем спокойно жить и развиваться. В прошлом им удавалось сломать хребет государству, и мы ценою гигантских жертв, с потерями, но и с очевидной помощью Господа, Которому мы, по-видимому, нужны для каких-то важных вселенских целей, его восстанавливали. Сможем ли мы теперь, в нашем расслабленном состоянии, снова собрать страну, если им удастся завести в ней смуту?..

Вот на такие мысли навела меня эта прогулка по мемориалу «Сандармох». Может быть, ради этого и завернул сюда меня Господь по дороге из Повенца, после услышанного там рассказа о мужестве наших воинов в годы Великой Отечественной.

Иду и думаю: как же мне поклониться памяти всех убиенных здесь? Цветов с собой не взял. Помолился, почтив тем самым память мучеников. Но ощущение такое, будто чего-то не сделал, не до конца приобщился. Иду между столбиков-голубцов, крестов, обхожу захоронения и всё думаю и думаю о тех, кто здесь закончил свою жизнь… Вокруг россыпи черники, просто целые поля – невиданный нынче её урожай на Севере. И вдруг мне приходит в голову безумная мысль: соберу-ка я эту чернику с могил, пусть тёмный сок этих ягод будет для меня символической кровью жертв – приобщусь через это им и никогда не забуду, пока жив. Так и сделал.

Пора, однако, идти к машине: Михаила что-то не видно – может, уже ждёт там? На тропинке встречаю уже знакомую женщину, она тоже возвращается к машине. Вид у неё необычный – не сразу понимаю, в чём дело. Из своей кофты она сделала такое большое корыто, в котором несёт гору белых грибов и подосиновиков. Увидела меня, засмущалась: «Вот несу своим, сварю им грибовницу. Будут кушать, а я им стану рассказывать, откуда грибы…» Улыбаюсь ей своими, ставшими, наверно, иссиня-чёрными, губами и думаю: «В сущности, все мы, люди разных национальностей и исповеданий, так похожи…» Делаю последний кадр «интернационального» монумента «Люди, не убивайте друг друга»: кто-то ещё приехал на мемориал и ставит к нему цветы. Вечная память!

Дорога на Воттоваару

Далее нам предстоит большой перегон – 200 километров до горы Воттоваара, в самую глубь озёрного края. Наверно, в этом была некая доля тщеславия – мы ехали в сердцевину языческого Севера не за экзотикой, а чтобы объявить войну бесам, живущим там, на вершине этой самой таинственной горы Карелии. Гора – место поклонения древнего народа саамов, где гигантские камни на ножках – сейды, распиленные, точно гиперболоидом инженера Гарина, гранитные глыбы, мёртвое озеро… Об этой горе уже много лет идёт слава как о «месте силы» всякого рода неоязычников и эзотериков не только России, но и зарубежья. Мы с Михаилом решили в начале экспедиции совершить на вершине Воттоваары молитву Господу нашему Христу и испросить помощи на дальнейший путь у великих просветителей этой земли – Трифона, Феодорита, Варлаама…

Маршрут пересекает трассу «Кола», и асфальт постепенно плошеет: объезжая чудовищные колдобины, думаешь, что уж лучше бы тут был обычный просёлок – и как по заказу асфальт заканчивается, начинается грунтовка. Люблю такие глухие трассы. Как там в песне поётся про дорогу, которая «серою лентою вьётся»: «Не страшны тебе ни дождь, ни слякоть, резкий поворот и косогор. Чтобы не пришлось любимой плакать, крепче за баранку держись, шофёр». Из резких поворотов и косогоров, этаких округлых взлобков, состоит вся трасса – несёшься по ним как на ралли. Вот скатился с пригорка и поднимаешься на следующий – а в ветровое стекло видно только небо, настолько крутой подъём. И испытываешь совершенно особое ощущение: кажется, летишь и даже хочется расправить руки, наподобие крыльев. Здорово! Думаю, водители меня поймут. Вьётся дорога по лесу и то и дело выскакивает на берег очередного озера, с каким-нибудь карельским труднопроизносимым названием вроде Пейбонламби, а то и русско-карельским типа Мельнича-лампи и вдруг пересечёт речку Безглазую – ну жуть, прямо сказочная страна. В этих местах деревень встречается ещё меньше, чем в Коми, – а я-то думал, что самый глухой край Европейской России расположен в северо-восточном её углу.

Озёра здесь – одно другого краше: не какие-нибудь там лесные лужи, а такие, что и противоположный берег не видать, да с островами там и тут, да с дивными скальными берегами. Вокруг одного такого озера где-нибудь в средней полосе танцы с бубном бы устраивали да все берега заселили-застроили, а тут их сотни и… ни души на берегу – наслаждайся красотами и уединённостью.

Карзикозеро по пути на гору Воттоваара

В одном месте, возле Карзикозера, мы остановились: как раз пошёл дождь пеленой и сделалось невыносимо красиво, захотелось сфоткать это холодное марево над водой, над мокрыми островками. Ведь нет ни одного озера похожего, как нет одинаковых глаз у разных людей: смотрятся они в небо – одни тёмно-синие, другие бирюзового цвета или болотно-карие, все разные, хотя небо-то в них отражается одно и то же. Стало быть, в своей глубине они несхожие. Пока едешь, подсматриваешь краем глаза: на водоёме сильнейшее волнение, аж барашки на поверхности, а ветра нет. Пару километров проехал – снова озеро, но поверхность как стекло, а на воде шилохвосты да свиязи неспешно рассекают. И берега разные – где-то суровый гранит, где-то песчаную отмель заметишь, а то и болото. Чудо чудное!

Но сильно-то не отвлечёшься: надо внимательно смотреть на дорогу – лицезреть озёрный простор удовольствие большое, да вот за бугорком может оказаться яма или встречная машина.

Наконец доехали до посёлка Гимолы – последнего населённого пункта перед горой. Отсюда до Воттоваары два с лишним десятка километров по лесной дороге. Тут путешественники обычно арендуют внедорожники, чтобы доехать до горы, здесь же при надобности к ним присоединяются местные проводники. Но со всем этим, как и с жильём на турбазе в окрестностях посёлка, надо договариваться заранее. Поэтому такого рода удобства – не для нас. В местном магазинчике покупаем кое-какую снедь на вечер. За кассой расспрашиваем местную жительницу про гостей посёлка, и она с юмором рассказывает о разных странных посетителях здешних мест. Запомнилось – про голых «шаманов» (не в духовном смысле, а просто нагих), пытающихся в своих духовных практиках слиться с природой, «вписаться» в ветви скрюченных деревьев на горе. Смеёмся – к неожиданностям продавщица нас приготовила. Выхожу из магазина, и тут вдруг мимо нас проносятся два чёрных мотоциклиста. Михаил провожает их безразличным взглядом, а для меня они – словно громкая вспышка из подземелья. Наверно, я даже побледнел…

Многим, думаю, приходилось такое испытывать, когда что-то чудное происходит, но понимаешь или видишь это только ты, а стоящий рядом недоумевает, когда ему говоришь. Незадолго перед поездкой я неожиданно для самого себя посмотрел французский фильм 1950 года «Орфей» с Жаном Маре в главной роли. В последние годы я вообще крайне редко смотрю фильмы – времени нет совершенно. Но тут – режиссёр и сценарист сам Жан Кокто! В картине этой фигурируют два чёрных мотоциклиста на посылках у Смерти, символизирующие ангелов ада. И вот эти два мотоциклиста, промчавшиеся мимо нас в сторону Воттоваары, – ну просто живое воплощение тех, киношных: тоже чёрные, на чёрных мотоциклах, в таких же шлемах и с масками на лицах.

Михаилу я не стал говорить про это странное совпадение, хотя сделалось мне не по себе: в фильме-то главный герой погибает и как раз в сопровождении этих мотоциклистов его увозят в преисподнюю.

Дождь приутих. Решаемся мы проехать максимум возможного в сторону горы, пока светло. Дорога, по отзывам, только шесть километров более или менее нормальная, дальше – болота и глубокие лужи до самой горы. Вскоре мы имеем возможность убедиться в этом: первая же лужа на вид – страшная, непроезжая. Хотя дно её твёрдое (песчано-гравийная смесь, как бы сказали дорожники) – не засосёт, но беда в том, что под водой могут быть большие камни, которые запросто покалечат подвеску, – тут-то наше путешествие и закончится.

Одна из луж на дороге от Гимолы к горе. Разведка

 

Разведка завершена, можно ехать

 

Мостик по дороге на гору

Одну лужу преодолели, затем, с грехом пополам, вторую. У третьей, больше похожей на ламбушку посреди болота, решаем остановиться, потому что совсем стемнело. Выруливаю на обочину, выхожу из машины и слышу как будто какое-то тарахтенье. Вскоре из-за поворота с грохотом и дымом показываются те самые два мотоциклиста, которые, как я думал, уже проскочили в сторону горы, и стремительно несутся по дороге мимо нас в сторону Воттоваары. В полной темноте на скорости проскакивают они лужи и исчезают по направлению к горе! Некоторое время слышится, как чихают их удаляющиеся моторы, но скоро устанавливается гробовая тишина. Что это было? Что за знак мне такой? Ни птичка не пискнет в ответ, ни ветка не хрустнет.

Ставим палатку у дороги в свете фар. Усталые, залазим в спальные мешки, и Михаил почти сразу отключается. А я лежу – сон не идёт. Начинается дождь. Капли колотят по палатке: ощущение, будто ты внутри костра – постукивание капель напоминает потрескивание дров, а когда с ветки упадёт на тент тяжёлая налитая капля, будто стрельнуло полено в огне. Лило всю ночь с перерывами: сначала слабо, потом сильнее, затем замолкало и… снова. Казалось, дождь пытается что-то рассказать мне – но язык этот людьми давно и безнадёжно забыт. Думал я о предстоящем пешем походе на гору, а бесы в виде разных плохих мыслей продолжали страховать меня: не просто же так эти мотоциклисты явились! Одолевали мысли о том, как поедем обратно: ведь лужи после такого сильного дождя разольются и как преодолеет их машина – утонет! Умом-то понимаю, что это нелепые искушения, что если назвал их, то, значит, и поймал – теперь гони их прочь! Но не получается. Заснуть всё равно не могу. Вдобавок ночью какой-то грузовик в двух шагах от палатки проехал – неподалёку, перед той самой лужей, которую мы не решились штурмовать, он остановился, мужики высыпали из машины и долго, глухо ругаясь, рядили-примеривались, как проехать. Проехали…

Уснул я только под утро.

(Продолжение следует)

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий