Поле памяти в Вятлаге: праздники и будни
30 октября – День памяти жертв политических репрессий
Алевтина ТЕЛЁПИНА
Боль и радость
Для меня сохранение памяти об узниках Вятских лагерей, Вятлага, – это и боль от того, что так много ещё неизвестных, неухоженных могил в нашем Верхнекамском районе, и радость от «расчистки завалов прошлого», как точно выразилась в одной из первых публикаций на эту тему наш верхнекамский журналист-краевед Наталья Хитрова. И мы работаем. Идёт поисково-исследовательский процесс, в общем-то рутинный, хотя, конечно, уникальна судьба каждого найденного человека, неповторимы пути поиска каждого и каждый выезд на установку креста памяти тоже неповторим.
И вдруг прошлой осенью – шок: исчез баннер с информацией о судьбе погребённого на кладбище ОЛП-3 близ посёлка Созимский иеромонаха Петра (Эрзина). Он был установлен недалеко от дороги, на месте бывшего лагпункта, ныне представляющего собой широкое поле. Мои друзья недоумевали: «Кому и зачем понадобился баннер?» Сошлись на том, что вор позарился на добротный материал.
Второй удар был сильнее. Мне сообщили, что украдены все четыре баннера, установленные нами на лесном кладбище ОЛП-2, у дороги возле посёлка Сорда.
Мои попытки добиться расследования успеха не имели. Стало понятно, что воры (или вор) расположены и дальше действовать безнаказанно. Но в корысти ли дело? Может, ими двигало что-то другое? Может, кому-то не по душе, что местные люди станут знать, помнить, почитать память тех, кто лежит в этих безвестных могилах. Когда ребята-джиперы из Глазово по своей инициативе добрались до отдалённого, без их техники недоступного места бывшего ОЛП-16 возле бывшего посёлка Высоково по Гидаевской ветке (от которой осталась лишь железнодорожная насыпь), в Интернете возникла интересная дискуссия. Схлестнулись те, кто считает, что ребята – молодцы, раз сердце болит о памяти погибших, и те, кто прозрачно намекает, что таких погибших надо забыть, причём могилы их тоже. Есть, оказывается, и такие.
«Пятна неопределённости»
О чём ещё задумываешься, когда ищешь могилы? В царской России структура кладбища отражала структуру православного мироздания: в центре – храм, за алтарём – святые, праведники, священники, благотворители, далее – более или менее известные своей доброй жизнью, а за оградой – атеисты и самоубийцы. Иноверцев хоронили на отдельных кладбищах. А вот вятлаговским могильщикам не было дела до всего этого. Людей бросали вперемешку. В итоге мы имеем множество неидентифицируемых останков.
В справках из архива, конечно, указано с точностью до лагпункта, где погребён человек. Но представьте себе: вам сообщат, что ваши родители лежат где-то на кладбище размером с футбольное поле, как это имеет место на Левашовском могильнике под Петербургом или на Бутовском полигоне под Москвой. И у нас точно такие же проблемы, как, например, в Бутово: кости канонизированных святых лежат вперемешку с костями обывателей, попавших «под паровоз истории», бандитов и палачей, которые после прохождения очередного цикла репрессий сами становились жертвами, попадая в жернова собственной системы. Поэтому почитание памяти в таких местах радикально отличается от обычного кладбища – требуется более высокая культура мысли, что ли, не позволяющая ставить кощунственные вопросы типа: а где тут именно этот человек?
В лагерном деле, например, священника Димитрия Орехова имеется акт о смерти и акт о погребении, где указан даже кодовый номер могилы. И в целом ряде архивных справок такой номер тоже есть. Но где найти планы захоронений с номерами могил? Порадовать потомков и почитателей памяти погибших за веру Христову в Вятлаге сегодня можно только тем, что «пятно неопределённости» радикально уменьшилось – до площади в несколько квадратных километров, а иногда и несколько сот метров. Условия поиска бывают разными: где-то можно найти проводника, указывающего район кладбища, где-то есть свидетельства местных жителей, где-то есть косвенные упоминания в мемуарах бывших узников, а где-то только привязка по архивной справке к какой-то бывшей станции или посёлку. Это примерно то же самое, что указано во многих житиях новомучеников – «расстрелян и погребён на Бутовском полигоне».
В Бутово не стали эксгумировать могильные рвы, чтобы отсортировать останки и потом провести генетическую экспертизу: просто поставили деревянный храм прямо над одним из могильных рвов, чтобы поминать там всех поимённо, известных и неизвестных. Аналогично поступаем до сих пор и мы: по благословению владыки Леонида (Толмачёва), начавшего эту работу в Вятлаге, ставим крест конкретному священнику или монаху с именной табличкой и фото, а на второй табличке пишем: «Помяни, Господи, всех здесь погрёбенных православных христиан, в вере скончавшихся». Эти кресты памяти коренным образом меняют восприятие и снимают с души невыносимую тяжесть от созерцания разновеликих провалов в земле, рядами тянущихся в тайге. Даже один крест превращает это место в мемориальное братское кладбище.
А если, кроме скупых сведений на табличке, рядом с крестом установлен ещё и стенд с жизнеописанием человека, даже люди неверующие, но в ком душа способна откликнуться на чужую боль, в таких местах проникаются сочувствием. Иногда это переживание бывает толчком к серьёзным духовным подвижкам. Например, после установки креста памяти в посёлок Сорда наш проводник из местных жителей в конце концов крестился.
Как оживить память?
Вятлаг возник на волне репрессий, вошедших в историю под названием «Большой террор». Тогда возникла его первоначальная структура: 12 лагпунктов и связующий их «хребет» – полсотни километров ведомственной железной дороги. С 1938 года со всех концов страны сюда шёл нескончаемый поток, эшелон за эшелоном, осуждённых за «контрреволюционную агитацию», «вредительство», «шпионаж», «саботаж» и так далее. Были дела и без конкретизации вины – но 10 лет получи. Этот стандартный приговор – 10 лет ИТЛ – народ прозвал «зелёным расстрелом»: шансов выжить было минимум. Конвейер оперативной разработки (то есть собирания наветов стукачей), трагикомедии следствия и суда – всё это было направлено на то, чтобы оформить преобразование формально свободного человека в раба. В этот поток невинных жертв вкраплены и судьбы верных Богу людей.
«Прошло 75 лет с 1937 года, который вошёл в историю с названием “Большой террор”, когда практически закончилась “ликвидация” Русской Церкви, если говорить о ней в количественном смысле. В 1937–1938 годах было уничтожено примерно 98 процентов русских иерархов. Были закрыты все монастыри, духовные школы, почти все храмы. На территории бывшего СССР в 1939 году осталось 300-400 храмов, которые коммунисты оставили, чтобы можно было сказать, что в России нет гонений на Церковь, – сказал прото-иерей Владимир Воробьёв, ректор Свято-Тихоновского университета, представляя в 2012 году книгу о новомучениках и исповедниках Российских. – Мы помним и чтим героев войны. Забыть о наших новомучениках, которые отдали свою жизнь за веру во Христа, за то, чтобы мы могли жить в Церкви, чтобы путь ко Христу не был отнят у нас, – это ещё страшнее, чем забыть своих отцов, убитых на войне».
Когда турист из России приезжает в Германию, первые искренние вопросы, которые возникают у него: почему здесь на каждом углу натыкаешься на воспоминания о Холокосте? почему перед тем или другим домом в землю вмонтированы квадратные бронзовые таблички 10 на 10 сантиметров, на которых выбиты имена и даты жизни евреев, живших в этом доме, обстоятельства их депортации и убийства? почему немцы стараются к каждому зданию прикрепить информационный ярлык: вот здесь, именно в этом доме, на втором этаже жила семья сапожника, у них было трое детей, самому младшему полгода, старшей десять, их выселили, отправили в Треблинку, погибли все?..
Немцы понимают, что история не может быть рассказана только через колонки цифр. Человеческий мозг не в силах представить себе ни 6, ни 20 миллионов убитых. Это слишком много, чудовищно много. Но человек отлично понимает ужас трагедии, когда, взяв стакан кофе на вынос, идёт по солнечной улице и видит дом, а рядом с ним в брусчатке – вмонтированные блестящие таблички с именами: папа, 35 лет, мама, 28 лет, дети, 3, 5 и 8 лет – депортированы и убиты. Человек прекрасно понимает, что это такое – быть выгнанным из своей квартиры. «Да мне же самому 35!» – восклицает прохожий. Чёрно-белые фотокарточки хроники оживают, они становятся живыми – соседями и друзьями.
Нечто подобное пытались сделать и мы своими баннерами на могильниках Вятлага. Через трагедию жизни, страдания и смерти одного из лежащих в этой земле пробудить сочувствие к нему и тем многим, о ком мы ничего пока не можем сказать. А те, кто эти баннеры ворует, делают противоположное. Баннер мы используем потому, что трудно доставить и установить обычный жёсткий стенд. И стоит это недёшево, поэтому, кроме оскорбления памяти погибших, это воровство ещё и плевок в душу нашим добровольным помощникам. Люди жертвуют на святое дело отнюдь не лишние деньги – пятьсот, тысячу, две. Редко бывают большие пожертвования. Оттого и делается всё медленно и мучительно. Зато каждый крест и каждый баннер выстраданы, и это наше малое страдание делает нас чуть-чуть ближе к тем, кто претерпел великие муки, прежде чем лечь в нашу Вятскую землю.
Преодолевая тьму
Почему именно птицы напоминают мне о душах людей, когда ставятся кресты памяти? Потому что они живые и к нам летят, хотят с нами быть. Они прилетают робко и держатся боязливо. Но всё-таки они хотят быть рядом. И если мы их не спугнём, не оттолкнём – будут.
Но чтобы ощутить это живительное движение навстречу, надо прежде самому его начать. С чего начать? Мы заходим в Интернет и просматриваем базы данных с цифрами и фактами из старых бумаг. Нужно очень много заниматься в архиве и размышлять, чтобы за этими стёртыми словами увидеть жизнь. Наваливается усталость, и человек выключает компьютер. Невозможно слишком долго находиться в этом поле облучения тёмными лучами зла, поэтому, набрав свою «дозу радиации» Вятлага, надо уходить из опасной зоны, как ликвидатору из Чернобыля, – только если Господь не наденет на душу своего рода скафандр благодати, чтобы экранировать эту тьму, сочащуюся со страниц документов.
Историк, если он служит правде, как бы принимает на себя то, что должно в нормальном обществе быть хранимо в семьях и церковных приходах, в краеведческих музеях, в библиотеках, да и много где ещё. Этот тяжкий груз, который никто не пожелал, не смог или не успел принять на свои плечи, остаётся на плечах очень немногих людей. Его бы раздать, распределить хотя бы между желающими. Но тут встаёт извечный вопрос о целях, для которых знание будет использовано: не попытается ли кто-нибудь воспользоваться именами погибших для решения каких-то конъюнктурных политических задач.
Память лежит под спудом в архиве, откуда только один выход – на уничтожение. Это периодически происходит по самым разным причинам: архив затопило, пожар, крысы, разбитые стёкла, не говоря о приказах на уничтожение, периодически издающихся при перемене власти, которая старается исправить историю «под себя». Да и потомки репрессированных любят больше отредактированную версию «лайт» семейной летописи, чем острую и трудно поддающуюся осмыслению правду факта.
Понемногу ты начинаешь привыкать и уже не хватаешься за сердце при переходе от одной судьбы к другой, а стараешься оптимизировать обработку материалов и на каком-то этапе с ужасом начинаешь понимать всех тех, кто до тебя их обрабатывал: в НКВД, в Вятлаге, в архиве УФСИН… и в комиссиях по канонизации, наверное. Сталкиваясь с бывалыми «канонизаторами», часто ощутимо чувствуешь это «выгорание» – даже если речь идёт о новомучениках. Чует душа: что-то тут не так, но что именно – не понять.
Кто-то из погибших был, судя по материалам, верен Богу, сохранял мужество, порядочность, кто-то слабел временами, кто-то, казалось, ломался навсегда. Но имеем ли мы право распространять наши земные приговоры на тот мир, в котором ныне пребывают их души? Верующим можно напомнить про двух разбойников на кресте рядом со Спасителем: на границе жизни прозрение одного из них совершило чудо – первым в рай вместе со Христом вошёл бывший разбойник. На неверующих не подействует евангельское «не суди», но, может быть, хотя бы рациональный довод о недостатке информации подействует? Как написал в книге «Остановитесь на путях ваших» протоиерей Глеб Каледа, много лет служивший в Бутырской тюрьме и исповедовавший смертников, ему часто приходилось видеть, как может радикально измениться человек: к смерти приговорили одного, а к Богу ушёл совершенно другой человек, расстрелянный за прежние преступления. По страницам воспоминаний узников Вятлага разбросаны подобные свидетельства о том, как по-разному проходили метаморфозы души под ударами человеческой жестокости, голода, болезней и непосильного труда – одних этот молот сокрушал, как стекло, а других выковывал, как булат.
Тайна последнего часа
Могу сказать о важной проблеме, прямо относящейся к теме скрытого от нас финала пути человека в лагерном аду. Многие люди, и священники в том числе, на допросах с применением пыток были сломлены и дали признательные показания против себя и других, и их чистая жизнь и искреннее служение Богу оказывались словно бы перечёркнуты этими выбитыми показаниями. Но Бог дал им испытать в Вятлаге такое, что даже представить страшно. И их покаянные молитвы на нарах лагерных стационаров, откуда их выносили на кладбища, тоже слышал Господь. Эти диалоги с Богом, Который в лагере очень близко, – тайна. А документы чекистов – налицо. Как рассказывать об этой сложной, духовно не осмысленной теме? Мы пытаемся создать церковный музей Вятлага при нашем Покровском храме и надеемся, что появятся не только посетители музея, но и паломники к этим могилам, – как им поведать правду, если сами её не знаем? А может, правда – это что-то другое, а не те обрывки информации, на основании которой вольно или невольно делаются выводы?
Современный человек, даже церковный, даже священник, как правило, абсолютно «не в теме» всех этих нюансов и тонкостей. И наше церковное осмысление сильно запаздывает. Иногда мне кажется, что мы подпадаем под суровые слова Господа: «Горе вам, что строите гробницы пророкам, которых избили отцы ваши: сим вы свидетельствуете о делах отцов ваших и соглашаетесь с ними, ибо они избили пророков, а вы строите им гробницы» (Лк. 11, 47-48). Кресты, баннеры, статьи с жизнеописанием – необходимое, но недостаточное условие нашего покаяния. Надо нечто большее сделать уже в нашей жизни. А чтобы понять, что именно, требуется вникать в их жизнь всё глубже и глубже, искать ответы на те трудные вопросы, которые ставит перед нами их пример. Ведь и нам часто приходится идти на компромиссы, и не знаешь наверняка, где допустимая мера и граница. Как и чем исправить её нарушение? Может быть, именно для того и было дано погибшим время, проведённое в Вятлаге, чтобы приготовиться к вечности, очиститься страданием?
И ни в каких лагерных справках об этом главном содержании подготовки к переходу в вечность не прочтёшь. А ведь крест не символ заслуг, а знак молитвы о душе, ушедшей в мир иной. Добавлю ощущение не только моё собственное, но и других участников: эти души из вечности наблюдают за нами небезучастно. И каждое символическое земное действие имеет свою проекцию на отношения с невидимым миром, в который каждому из нас неизбежно и достаточно скоро предстоит вступить. Это не красивые слова. Так и есть.
Беспамятство
К сожалению, уровень культуры нашего общества, если судить по нашим даже городским кладбищам, очень низкий. Но это не избавляет от ответственности за память, как и в земных делах незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушение. И в моей жизни эта ответственность за память стала играть весьма заметную роль. Как мне объяснить нашим добровольным помощникам, что их труды ничем не защищены, но их надо делать? Где искать силы снова и снова ехать на эти лесные кладбища со сжимающимся сердцем: что я там увижу на сей раз?
Например, отчасти приведённые нами в порядок фрагменты территории бывших лагерных кладбищ на Марьиной Горке около посёлков Полевой-2 и Сорда оказались привлекательны для могильщиков уже из системы нынешнего УФСИН: свежие ямы вырыты неподалёку от крестов памяти страдальцев за веру. По-человечески понятно, что если какой-то участок окультурен, то хочется не трудиться над другим участком, а воспользоваться имеющимся. И никакими законами тут ничего не отрегулируешь, помогут только человеческие отношения – но с кем их надо установить? Кто копал эти могилы и кто приказал именно здесь их выкопать?
Земля эта по нашим законам не кладбище вовсе, а лесной фонд. А де-факто на Марьиной Горке, например, часть захоронений занимает обычная свалка. Кто и почему так жестоко и кощунственно решил распорядиться землёй? Нет ответа. И конечно же, нет ясности, за чей счёт надо её расчищать.
Потомки погибших, с которыми мы общаемся, – ещё одна тема. Это очень разные люди, что в одинаковой мере относится к погибшим на войне и в лагере. Общение с военными поисковиками убеждает, что дефект нравственности у нас капитальный. Часто к воинам, которых официально чтит страна, их прямые потомки так же безразличны, как и потомки зеков, которых страна забыла…
Право на упокоение
Но иногда бывает наоборот: чудом отыскиваются ниточки памяти, ведущие в разные концы страны, и с огромной радостью обнаруживаешь живые сердца – в каждом регионе свои хранители памяти живут. И бывает даже, что на волне радости потомки погибших предлагают поставить на лагерном кладбище часовню. Это по-христиански, это настоящая забота.
На этой основе можно постепенно сделать так, чтобы на месте массовых захоронений появились хотя бы скромные мемориальные – огороженные и убранные – площадки, как это сделано в тех местах, где были погребены иностранные военнопленные. Их мемориалы поддерживаются в порядке – есть специальная организация в Москве, это дело большой политики. Но их ничтожно мало по сравнению с нашими людьми, и стыдно, что так велик контраст в отношении к могилам. Но чтобы что-то серьёзное делать на земле, вначале надо придать ей соответствующий статус. При нашем бюрократическом крючкотворстве это совершенно нереальная задача, если пытаться её решить силами рядового гражданина. Нужна поддержка Церкви и власти на достаточно высоком уровне. Как получить эту поддержку?
Теоретически она есть. Радостно, что эта тема на высоком государственном уровне в декабре прошлого года была озвучена в диалоге настоятеля храма Новомучеников в Бутово протоиерея Кирилла Каледы, директора Музея ГУЛАГа Романа Романова и Президента России Владимира Путина на заседании Совета по развитию гражданского общества.
* * *
Протоиерей Кирилл Каледа:
– Владимир Владимирович, я хотел бы поднять вопрос об одном из древнейших и естественных прав человека – праве на память и вытекающее из этого право на достойное погребение. Понятно, что после того, как в XX столетии наш народ был подвергнут достаточно жёстким политическим репрессиям, этот вопрос очень актуален… Я остановлюсь на проблеме мест массовых захоронений. Дело в том, что в нашем законодательстве, к сожалению, нет чёткого определения, вообще такого понятия – «место массовых захоронений».
Соответственно, нет регламентации, каким образом эти места должны быть найдены, как они должны быть обустроены и каким образом они должны защищаться. Не прописано, какие государственные структуры должны этим заниматься и за счёт каких средств это должно происходить. В результате происходят конфликты типа того, что произошёл этой осенью в Перми, когда добровольцы попытались обустроить место массовых захоронений, находящееся на территории лесного фонда, а лесное хозяйство подало на них в суд за то, что были вырублены какие-то насаждения. В связи с этим, обсуждая вопрос о массовом захоронении, надо понимать, что для их поиска необходимо провести специальные архивные исследования… Необходимо создание общероссийского реестра мест массовых захоронений жертв политических репрессий. Необходимо дать указание о проведении архивных исследований по поиску документов, связанных с местами массовых захоронений, для того чтобы облегчить поиск этих мест.
Актуальность этого вопроса связана ещё и с тем, что, с одной стороны, часть мест находится рядом с большими городами, которые интенсивно сейчас развиваются, и эти места могут просто быть уничтожены. С другой стороны, другие места находятся, наоборот, в удалённости, и естественным образом их следы уничтожаются. Поэтому этот вопрос необходимо решать в ближайшее время…
Роман Романов:
– Я хотел бы просто добавить относительно того, что сказал отец Кирилл. У меня в руках дно от консервной банки, здесь выбит номер «Б-36». Таким образом обозначались места погребения заключённых. Конкретно эта вещь привезена с заброшенного, заросшего колымского кладбища. Таких кладбищ у нас сотни. То, о чём сказал отец Кирилл, касается и кладбищ в том числе…
Мне кажется, есть положительный пример Министерства обороны. В 2007 году по вашему Указу Министерством обороны разработана база данных по погибшим бойцам, и там представлено более 17 миллионов отсканированных документов, 20 миллионов учётных записей. Мне кажется, этот опыт нужно применить и здесь. Создание базы данных по жертвам политических репрессий – это то дело, которого ждут миллионы наших сограждан. Памятник, который вы открыли в 2017 году, – на этом памятнике нет лиц. У Ахматовой есть такие строки: «Хотелось бы всех поимённо назвать, да отняли списки и негде узнать». Сейчас у нас есть возможность эти списки собрать.
Владимир Путин:
– Вы знаете, что касается самого порядка работы вокруг и с местами массовых захоронений, давайте попросим депутатов Государственной Думы, чтобы они поработали и сделали предложения. И соответствующим образом чтобы мы укрепили нормативную базу и сделали практически то, о чём вы сейчас сказали…
То, что нужно поработать над совершенствованием всех процедур нормативной базы, я не сомневаюсь. Но сделать нужно это очень аккуратно, потому что из-за такого беспрепятственного доступа к архивным материалам есть и риски большие. Мы знаем, как работал НКВД в 30-е годы, и не всегда родственникам, может быть, будет приятно открыть дела своих предков. Это может быть и компрометирующая информация. Нужно к этому относиться очень бережно. Кстати говоря, люди, которые подвергались определённым процедурам со стороны тогдашней репрессивной системы, в силу определённых обстоятельств совершали действия, поступки, давали согласие на что-то под давлением.
Этого мы ничего не знаем, а в бумагах могут быть просто материалы о том, что там происходило. Сегодня вынести однозначное решение по поводу того, как себя вёл человек, порядочно он поступал или как бы в вынужденном состоянии, практически невозможно.
Поэтому, знаете, нужно быть очень аккуратными с этой информацией. Можно таких штампов наложить на людей – из поколения в поколение пойдёт! Надо быть очень внимательными, но порядок, конечно, нужно совершенствовать, здесь я с вами согласен. Давайте подумаем вместе…
* * *
Это вселяет надежду: что придёт время и исполнятся слова Анны Ахматовой – мы сможем «всех поимённо назвать» и на лагерных кладбищах Вятлага. Здесь наполнили землю не просто кости множества людей, а скорбь и память всей России, ибо всюду живут потомки узников Вятлага. Смерть – таинство. Тело в могиле ожидает воскресения. Поэтому на них ставят кресты, символ молитвы. Когда мы молимся о них, они молятся о нас.
Возвращённые имена, незабытые могилы… Земля Вятлага должна стать Полем памяти.
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Добавить комментарий