(Продолжение. Начало в №№ 913–925)

Брест: крепость и город

 Из заметок Игоря Иванова:

В детстве я почему-то был уверен, что Брест и Брестская крепость – это одно и то же. Лишь через полвека, когда я добрался наконец до легендарной крепости, обнаружил, что это не так.

«Крепость имеет свои специальные нужды, увеселения, клубы, учебные заведения, медицинскую помощь, лавку, и почти всё нужное можно достать в самой крепости, поэтому нет случаев надобности бывать в городе крепостной многотысячной военной людности и иметь там связи, только по праздникам являются. Тоже мало бывают городские жители в крепости, куда впускают теперь только по билетам. Словом, город и крепость – два близкие, но совершенно разделённые города», – писал в 1907 году местный краевед Зоненберг, весьма злобно настроенный по отношению к России. Он забыл сказать, что поезда, сновавшие между крепостью и городом по узкоколейке, всегда были переполнены – именно благодаря крепости большинство жителей маленького городка Брест могли зарабатывать на жизнь.

Но по порядку. Древний герб Бреста – лук, направленный в небо. По легенде, некогда с небес защитникам города спустился этот чудодейственный лук, стрелы которого могли пробивать латы противника. Размышляя о духовых причинах трагедий самого разрушаемого и разоряемого города Белоруссии, я спросил себя: «Может, всё-таки не туда направлен лук, оттого и такие горести век за веком обрушиваются на город? В России есть город, на гербе которого тоже изображён натянутый лук, Вятка, так там он направлен не вверх, а на запад, на теперешнем же варианте герба и вовсе вниз, и стрела там – Божья, а не человеческая. Может, оттого и Господь к Вятке благосклоннее, хотя и жили вятчане в непосредственном соседстве с татарами».

Татары, к слову, были первыми, кто захватил и сжёг Брест в 1240 году. Правда, тогда этот русский город назывался Берестьем (от названия дерева вяза). Спустя 140 лет его разгромили рыцари Тевтонского ордена – крепость, правда, не смогли захватить. Впоследствии город до основания громили отряды крымского хана Менгли Гирея, казаки Богдана Хмельницкого, шведы выбивали отсюда польско-литовские полки и т.д.

Посему, когда в 1835 году Брест посетил император Николай Первый, неудивительно, что он решил построить здесь крепость первого класса, то есть самую неприступную. Территории более подходящей, чем сам город, находившийся на острове, не нашлось. Все дома у владельцев были выкуплены – им предоставили участки в четырёх верстах. Спустя семь лет над крепостью уже развевался русский флаг, а неподалёку с участием военных строился новый город Брест – в оборонительных целях все здания были низкими.

В годы Первой мировой из 3 670 домов в городе было уничтожено 2 500, а всё, что осталось ценного после пожаров, вплоть до кирпичей вывезли немцы. 3 марта 1918 года на территории крепости между Германией и Россией был подписан Брестский мир, вошедший в историю как «похабный». Земли Белоруссии оказались под немцами. Потом здесь на 18 лет власть захватили поляки, переименовавшие город в Брест-над-Бугом. Перед Великой Отечественной в городе проживало около 50 тысяч человек, в войну 40 тысяч из них были убиты. Была разрушена не только крепость-герой, но и сам город Брест – полностью… Вот такая жестокая судьба.

Конечно, любой интересующийся церковной историей слыхал про Брестскую унию 1595 года – это когда православные архиереи во главе с киевским митрополитом-шляхтичем Михаилом (Рогозой) предали и продали православие. Подписание состоялось в Никольской церкви на территории нынешней крепости, в храме-предшественнике того, где накануне мы беседовали с настоятелем. И девятым валом обрушилась на нашу землю папская вера. В Бресте застолбили себе прописку католические монастырьки вездесущих иезуитов, орденов отшельников-августинцев и нищенствующих тринитариев, шведских бригитток, польских бернардинцев (даже два монастыря), «псов Господних»-доминиканцев, некогда православных униатов-базилиан и др. Сейчас в городе действует лишь один сравнительно невеликий католический костёл, а в 1930-х правительство Польши намеревалось возвести здесь ни мало ни много «брестский Нотр-Дам».

Кроме польской общины, в Бресте была и большая еврейская община с четырьмя десятками синагог и еврейских школ. Артиллерийский офицер Иосиф Ильин в 1914 году писал: «Брест – маленький, почти исключительно еврейский городок. Сегодня суббота, всё закрыто, извозчиков почти нет, так как из ста пятидесяти – сто тридцать евреи». Евреи здесь проживали с XIV века, но при поляках еврейский квартал был разгромлен, а при немецкой оккупации практически все евреи были расстреляны. Теперь в 300-тысячном городе евреев и полтысячи не наберётся.

Ещё одна национальная деталька: при гитлеровской оккупации Брест был включён в состав рейскомиссариата «Украина», на основании чего нынешние украинские неонацисты имеют виды на присоединение города к «незалежной» в случае «победы над орками». Здесь в тюрьме по решению польского суда отбывал пожизненное заключение Степан Бандера, но когда немцы захватили Польшу, он был освобождён.

Посему хотелось мне посмотреть и понять Брест с этой стороны: русский ли это город или это многообразное наследство по сей день определяет его облик?

Прогулка по городу

На ночёвку мы остановились в гостинице «Интурист» – название громкое, навевает воспоминания о валютном шике советского времени, но всё это в прошлом, теперь мы были на этаже едва ли не единственными гостями, определившимися в скромный двухместный номерок. Выйдя из гостиницы, мы с Михаилом, не сговариваясь, засмеялись, увидев скульптурную группу танцоров – тоже явно советского происхождения. Так и оказалось: это был фонтан, построенный в 1980-х. С одной стороны на краю высохшего фонтана сидит лель и играет на дудочке (сама дудочка, по-видимому, украдена), а пять бронзовых фигур на противоположной стороне, судя по всему, хотят с разбегу прыгнуть в засыпанный осенними листьями бассейн. И ведь в лучшем случае разобьются, а в худшем – напорются на «штыки» водопроводных кранов.

Молодёжь и «крысолов»

Десять лет назад две скульптуры девушек от старости уже сверзились в бассейн. Мы определили эти фигуры взрослых детей как союзные республики, услышавшие зазывную мелодию свистуна-крысолова из европейского «рая» – недаром же он сидел с западной стороны, а юноши и девицы шли с востока. Куда флейтист их вёл? Прямо напротив расположился ночной клуб «Рефлекс» – уж не туда ли?

Вообще подобных арт-объектов в городе множество, если попадётся малейший скверик – жди, что он уже занят какой-то скульптурой, хотя не всегда высокого художественного достоинства, но зачастую весьма забавной: бес крадёт месяц, дворник с собакой, швейная машинка, Маленький принц, официант… Это мода сейчас такая, с Запада пришла – относительно недорогой способ увеличить «туристскую привлекательность».

Но встречаются и скульптуры со смыслом. Например, возле областной библиотеки в 2017 году был установлен памятный знак Брестской (Радзивилловской) Библии. Издана она была в типографии Бреста в 1563 году, и в мире сохранилось ныне всего около десятка полных её экземпляров со всеми 738 страницами. В самом Бресте такой нет, здесь в библиотеке хранятся только страницы с 121-й по 348-ю.

Рядом с гостиницей – кафедральный собор в честь Симеона Столпника, построенный в середине XIX века. Удивительно, как он выжил во всех разрушительных войнах, более того – он никогда не закрывался. Действовал и в Великую Отечественную, единственный ущерб храму – немцы украли соборные колокола. Возле храма стоит памятник преподобномученику Афанасию Брестскому, как бы указывающий путь к его мощам, хранящимся в соборе. Рака небольшая – нетленные мощи святого в своё время, как и мощи Александра Невского, пострадали при пожаре, теперь в ковчеге хранятся лишь его косточки.

Памятник Афанасию Брестскому возле кафедрального собора

Святой Афанасий – необыкновенного мужества человек, из жизнеописания которого очевидно, что силы для такой изматывающей борьбы за православную веру в Белоруссии дать ему могли только Сам Господь и Божия Матерь. Он подвизался под Пинском, когда после Брестской унии в 1636 году монастырь отобрали у православных и передали иезуитам. Это и стало началом его голгофы. Святой написал «жалобный лист» к Пресвятой Богородице с рассказом о гонениях на православие со стороны католиков и униатов и молил Её о заступничестве. Письмо подписали многие православные, и Афанасий приложил его к чудотворной Купятицкой иконе Божией Матери. С тех пор Богородица стала его Путеводительницей в борьбе за веру.

В 1640 году св. Афанасий стал игуменом Брестского Симеоновского монастыря и начал борьбу за возвращение захваченных униатами храмов: обратился к королю, выступил на сейме с жалобой на бесправное положение православных в Польше – говорил, что Купятицкий образ (написанный в центре креста) является «трубой и знаком», предвещающими Божий суд. Ничуть не удивляет, что именно православные иерархи и настоятели больших монастырей, присутствовавшие на сейме, посадили его под стражу. Святой вырвался из тюрьмы на улицу почти нагой, в клобуке и парамане, и, бия себя посохом в грудь, принародно проклял унию. Православные епископы судили его и лишили сана. В сане он впоследствии был восстановлен, но с тех пор постоянно скитался по тюрьмам, пока наконец в 1648 году после отказа отречься от православия его не убили. На следующий год монахи Симеоновского монастыря отыскали останки св. Афанасия со следами мучений, которые дали повод предположить, что святой был похоронен заживо.

20 июля 1666 года в Бресте были открыты мощи святого. По некоторым сведениям, глава от нетленных мощей по приказу Петра I была перенесена в Санкт-Петербург и тем самым спасена от пожара. По благословению наместника Брестского Свято-Афанасьевского монастыря (он находится на окраине Бреста, в п. Аркадия, где св. Афанасий принял мученическую смерть) уже много лет ведутся поиски св. главы мученика, но пока безрезультатно.

Возле собора я разговорился с женщиной-садовником – большущими садовыми ножницами она превращала кусты туи и барбариса в разные фигуры: шары, пирамидки, спирали. Спросил, давно ли при храме трудится. Выяснилось, что она не «при храме», а сама по себе – ежегодно приходит украшать деревья во славу Божию.

Садовница по зову души

Поспрашивал у служек, чем живёт приход. Здесь, как и везде в Белоруссии, действуют братства – чтобы охватить эту тему, нужен отдельный рассказ. В сестричестве в честь св. Афанасия прихожанки всё более возрастные, но и молодёжное братство при соборе буквально накануне нашего приезда отметило четверть века со времени своего основания. Ещё одно сестричество – в честь Веры, Надежды, Любови и матери их Софии – состоит из матерей онкобольных детей, и специализация этого сестричества – паллиативная помощь деткам. При соборе проходят встречи анонимных алкоголиков. Паломническая служба храма возит желающих не только по близлежащим святыням, но и к Преподобному Сергию в Лавру, и в Санкт-Петербург. При воскресной школе действует театральная студия… В приходской библиотеке мы оставили ящик с подборками «Веры», и, как кажется, здесь были этому искренне рады.

Далее мы идём в Николаевский братский храм, он находится фактически в центре Старого города. Даже на фоне всеобщей белорусской ухоженности этот храм выделяется. Как раз когда мы зашли, в храме мыли пол – я вгляделся и постарался найти грязь или хотя бы пыль, но её не было. Служка же продолжала невозмутимо мыть. Возле киота с иконой Божией Матери – несколько ящиков для сбора пожертвований. В глаза бросилось: «Жертва на кормление бездомных в Бресте». Я почему-то полагал, что таковых в Белоруссии нет, а оно вон как…

Николаевский братский храм

Выходя из ограды, увидели необычный мемориал, очевидно установленный уже в этом веке: камень и якорь в память участников русско-японской войны и столетия Цусимского сражения – это инициатива Движения поддержки флота. У входа на стене храма есть ещё и мраморная доска с высеченными золотыми буквами именами кораблей – «Император Александр III», «Наварин», «Бородино», «Ослябя», «Князь Суворов» – и фамилиями погибших моряков. Казалось бы, где Белоруссия и где море? Но здесь стихия другого рода – река памяти.

Николаевский храм был возведён в 1904 году на средства Синода и жертвователей, в первую очередь участников русско-японской войны. Помогали православные Сербии и Болгарии, большую сумму внёс лично император Николай II, он же передал Церкви список погибших моряков для вечного поминовения. Сколько я знаю своих российских единоверцев, для них не только проигранная русско-японская война, но и Первая мировая покрыты туманом забвения, кажутся отжившими, малоактуальными. Радостно, что здесь это не так.

Недалеко от храма киоск с надписью: «ПРЭСА» (то есть «Пресса»): «Газеты, цацки, шакалад, кава». Подхожу, интересуюсь местной печатью. Спрашиваю, какую больше всего покупает народ. «Кроссворды», – отвечает киоскёр. Я делаю кислое лицо, и она поясняет: «От Альцгеймера, говорят, помогает». Поясняю, что нет, от Альцгеймера кроссворды бессильны. «Что ж, – разводит руками она, – тогда, по крайней мере, от склероза».

Идём дальше. Афишная тумба тоже может немало рассказать о городе. Вот рекламка вездесущего «хора Валаамского монастыря» (скажете, что вы не натыкались на такую – не поверю!). Где-то в окрестностях проходит чемпионат мира по пожарно-спасательному спорту (оказывается, есть и такой!). Футбольное «Динамо» (Брест) играет с «Гомелем» – билеты по два рубля. Российский юморист Игорь Маменко производит чёс по городам Белоруссии, цена на билеты беспощадна – от 40 до 58 рублей (сравните с билетами на футбол).

Кинотеатр, соскучившийся по зрителям, проводит акцию «Посмотри два фильма по цене одного» и предлагает сразу два кэмероновских «Аватара» – второй, разумеется, пиратский, потому что русской премьеры ещё не было. Официально в репертуаре: «Сердце пармы», «Лавстори» с Козловским, мультфильм «Большое путешествие», ну и, конечно же, куда без Голливуда – «Апокалипсис. Дорога мертвецов». В общем, всё как у нас.

Пешеходная Советская улица в Бресте – главная парадная, по ней совершается променад. На стене табличка со старыми названиями: «Миллионная», потом «Дабровского» (написано на польском), затем «Советская». Почему-то упущено, что одно время улица называлась также Полицейской.

Пешеходная улица Советская

Прошлое – имперско-польско-еврейско-советское – здесь пытаются использовать в целях привлечения туристов. Вот сохранённая надпись на недавно отреставрированном здании: Sklep skor i szewokich dodatkov («Магазин кож и сапожных принадлежностей»). «Склеп» по-польски – это магазин, если кто не знает. Вот что-то из советского прошлого: табличка «Городской духовой оркестр при Отделе идеологической работы, культуры и по делам молодёжи Брестского горисполкома». Впрочем, нет, это действующая организация – вон кто-то выходит с футляром для трубы. Вывеска: «Дом Фани Браверман. 1895. Кухня, буфет» – это уже отсылка к еврейскому миру. Возле магазина сувениров внутрь зазывает матрёшка в человеческий рост – это «а ля рюс» для иностранцев, поток которых после закрытия границ почти иссяк. А вот кафе с поэтическим названием «Ночь. Улица. Фонарь». Аптек, кстати, в городе достаточно много, но не так, как в России – на каждом углу. Видимо, в Белоруссии наценки регулируются более строго и фармацевты не могут получать такой конский прибыток, как у нас.

На улице задумчиво играет что-то из советской эстрады пожилой гармонист. Девушка вида хиппи, прикрыв глаза, ритмично постукивает в железный барабан. Люди кидают белорусскую мелочь. Общаются люди охотно, спокойно, русский язык везде, притом речь чистая, без фрикативного «гхэ», столь характерного на Украине. На памятнике Пушкину строка: «Что в имени тебе моём?» Отчего-то вспоминается, что до погранперехода с некогда братской страной, где теперь такие памятники уничтожают, всего полсотни километров.

Я пытался определить, где находится самый-самый центр Бреста, и решил, что это перекрёсток улиц Гоголя и Советской – там установлен памятник Тысячелетия Бреста. Чего только не было в истории этого славного города, и, кажется, всё попытались на монументе уместить авторы. Наверху каменной колонны – бронзовый Ангел с гербом города на груди, крестом-посохом и лилией в руках. Воистину Господь испытывал на веру город, а Ангел хранил его, когда люди не отворачивались. У основания памятника и летописец, и князь, и солдат Великой Отечественной. На горельефе рядом с космонавтом летят ангелы и держат в руках раскрытую Брестскую Библию, сражаются конники в латах и строители ворочают камни. Всё было в истории этого русского православного города на Белой Руси. «Эх, что-то дальше будет!» – так выразился один случайный собеседник, с которым я оказался на скамейке рядом, когда мы разглядывали памятник и между прочим заговорили, как это сейчас называется, «о непростой геополитической ситуации».

Памятник Тысячелетия Бреста

Ангел на памятнике Тысячелетия Бреста

Польский вопрос

Из заметок Михаила Сизова:

«Гродно – самый западный город Беларуси» – такое расхожее мнение. Географически он западнее даже литовского Вильнюса, но всё же Брест, откуда мы едем, ещё западнее. Наверное, люди судят по фотографиям, на которых Гродно выглядит как старинный европейский город: мрачный высокий замок, католические соборы, островерхие крыши домов. Он действительно древний – в русских летописях упоминается, что в 1128 году там правил князь Всеволод, потомок Ярослава Мудрого и зять Владимира Мономаха. Судя по исконному названию города, Городен или Городня, то есть «огороженное место», это была крепость, защищавшая западные пределы Руси. Бывало, что немецкие рыцари подолгу осаждали Городню и сжигали её дотла. А в последнюю войну немцам удалось её быстро захватить, и, в отличие от Бреста, этот город почти не пострадал – всё, что было построено в относительно спокойные века при поляках, прекрасно сохранилось. Поэтому он и кажется «самым западным».

Но что интересно, самое древнее здание там всё же русское – храм Святых Бориса и Глеба на Коложе.

– Обязательно в Коложу зайдите, – напутствовала нас Жанна, у брата которой мы гостили в полесской деревушке. – Храм удивительный! Там, кстати, мой отчим крестился. Точнее, перекрестился в православие, он ведь прежде католиком был.

– Ваш отчим поляк? – уточнил я.

– Нет, белорус, из небольшого села под Гродно. В 20-е годы прошлого века всё их село поляки разом крестили в свою веру, так что и он, когда родился, оказался католиком. Я ему позвоню, он вас проведёт по Старому городу и всё покажет. Не пожалеете! Город красивый, считается культурной столицей Беларуси.

Последнее замечание – о культурной столице – несколько удивило. Почему именно Гродно? Вот сколько, например, в нём художественных школ? В Витебске, где мы были, их 13. А в Гродно при почти равном населении лишь 7. Соответственно, музеев – 82 и 31. И драматический театр в Витебске более старый, заслуженный. А ведь то же самое и у нас: почему-то культурной столицей считается Санкт-Петербург, хотя в Москве «культуры» никак не меньше. Может, потому, что Питер более «европейский»?

Буквально перед самой отправкой в экспедицию был я в Петербурге и немного поспорил с давним другом нашей редакции Валерием Александровичем Фатеевым – как раз касательно «культуры», якобы пришедшей к нам с Запада. Из печати вышла его книга о Николае Страхове. А у меня к этому русскому мыслителю XIX века давнее предубеждение – ещё со студенчества, когда писал курсовик по Достоевскому. Это ведь из-за Страхова закрыли его журнал «Время» – из-за статьи о Польше, которую Достоевский, ничтоже сумняшеся, напечатал.

– Ту статью Страхова просто не поняли, – объяснял мне Валерий Александрович. – Называется она «Роковой вопрос», а польский вопрос действительно всегда был для России роковым.

– Да, большего врага, чем Польша, у России никогда не было, – соглашаюсь. – Только Британия с ней может поспорить. Но зачем Страхов написал о культурном превосходстве поляков?

– Он пытался встать на польскую точку зрения, увидеть Россию их глазами. А власти поняли иначе и закрыли журнал.

Уже в экспедиции я вновь глянул статью «Роковой вопрос» и за голову схватился: да как же его понять?! «Польский народ имеет полное право считать себя в цивилизации наравне со всеми другими европейскими народами, и что, напротив, на нас они едва ли могут смотреть иначе как на варваров. Польша от начала шла наравне с остальною Европою. Вместе с другими западными народами она приняла католичество; одинаково с другими развивалась в своей духовной жизни».

Что значит «наравне»? Тогда и мы, русские, наравне, поскольку приняли крещение почти одновременно. Они – в 966 году, да и то эта цифра условная. В тот год крещение принял не весь польский народ, а только князь Мешко I, чтобы решить свои политические проблемы. И до сих пор спорят, где крестился Мешко: у себя в Познани или в германском Регенсбурге. То есть в летописях про это туманно, а значит, для страны не имело эпохального значения. У нас же всё однозначно: в 988-м народ крестился в Днепре и в летописях обозначено начало нашей христианской истории. И крещение приняли от Византии, которая была тогда культурным цивилизационным центром, в отличие от завоёванной варварами Европы. И христианство у нас быстро утвердилось, поскольку и богослужение, и все книги были на славянском языке. А в Польше – на латинском, который не знали не только простые люди, но и часто шляхтичи, мнившие себя аристократией.

Подытожил Страхов так: «Если мы станем себя мерить общею европейскою меркою, если будем полагать, что народы и государства различаются только большей или меньшей степенью образованности, поляки будут стоять много выше нас. Если же за каждым народом мы признаем большую или меньшую самобытность, то мы станем не ниже поляков, а может быть, выше…» Ниже, выше. Можно ли русскому православному человеку так ставить вопрос? Все люди Божьи. А что касается образованности, то польская шляхта, конечно, была образованней русских крестьян. При этом своих крестьян обзывала «быдлом» – это польское слово. И всячески от них отгораживалась, даже придумала «сарматскую теорию»: мол, шляхтичи, в отличие от крестьян, суть потомки воинственных кочевников-сарматов, которых Древний Рим нанимал себе в войско. Хотя бы так, но очень хотелось им стать частью Западной цивилизации. Из комплекса неполноценности вырастает комплекс превосходства – и кто мы, русские, для них?

Такие мысли бередили меня, когда подъезжали мы к «культурной столице» Белоруссии. Поделился ими с Игорем, но он отмахнулся: для него «польского вопроса» не существует. В смысле нет самого вопроса, и так всё ясно.

Два берега

Отчим Жанны – Станислав Миклуш – живёт в доме на высоком берегу Немана. Встретив нас, повёл полюбоваться Старым городом за рекой:

– Перед вами Старый замок, а ниже по течению – Новый замок, в котором в 1793 году заседал последний сейм Речи Посполитой. Он решал, согласиться ли с итогами так называемого второго раздела Польши. Депутаты молчали, и была произнесена знаменитая фраза: «Молчание – знак согласия». При советской власти в этом замке располагался обком КПСС. Неподалёку, вон тот красивый храм – это Бернардинский костёл, а с зелёными куполами – Фарный костёл, который прежде был частью монастыря иезуитов. Монастырь считался самым богатым в Речи Посполитой и занимал целый квартал в центре города. Что интересно, Фарный костёл стоит на одном меридиане с Пулковской обсерваторией, и, насколько знаю, космонавты в том числе по нему ориентируются, привязывают сетку координат.

Кафедральный Фарный собор

– Он действующий?

– Конечно, все костёлы в Гродно католикам вернули. Монастыри их тоже действуют. А вон там православный женский Рождество-Богородичный монастырь, где в советское время был Музей атеизма. Мы ходили туда с супругой на Новый год на вечернюю службу, которую в тот день посещает всё городское начальство, такая традиция. Ну и по центру, на самом берегу батьки нашего Немана, видите воздушное белоснежное сооружение, напоминающее королевскую корону? Это наш областной драматический театр, возведённый по проекту ленинградских архитекторов. Ну и я, когда в стройуправлении работал, к нему тоже руку приложил.

– Расскажите о себе, – прошу Станислава Станиславовича. – Вы ведь прежде были католиком?

– Родился я в 1945 году в деревне Немейши, что стоит на дороге в Белосток – это в 14 километрах от Гродно и в 8 километрах от границы с Польшей. Как понимаю, фамилия наша была Миклушевич, но во времена Речи Посполитой её переделали в Миклуш, на польский лад. Когда поляки после советско-польской войны снова забрали наши земли, то всех селян вообще перевели в католичество. И меня крестили с именем Роман в костёле посёлка Кузница, что близ нашей деревни. Кузница, кстати, вместе с Белостокской областью после войны была отдана Польше, и сейчас в этом посёлке пограничный переход.

– А почему вы Станислав, если крестили Романом?

– Казус вышел. Отец мой пошёл в Кузницу записывать меня в свидетельство о рождении, встретил по пути друга, и они так наклюкались, что, когда отца чиновник спросил, как имя новорождённого, он ничего не мог ответить. Друг его толкнул в бок: «Эй, Стась…» И записали Станиславом. Но это исключительный случай, отец-то мой алкоголем не злоупотреблял, был справным крестьянином. Когда в начале 50-х всех загоняли в колхоз, он не согласился и остался единоличником. Было у нас семь гектаров земли, держали коров, овец, пчёл разводили и так далее – безбедно жили. После школы отучился я в Гродненском ПТУ, потом армия, Московский институт пищевой промышленности, работа в Минскхлебпроме. После из Минска вернулся в Гродно, работал в управлении культуры, затем в стройуправлении.

Когда я учился здесь в ПТУ, жителей было всего 60 тысяч. А потом население выросло до 400 тысяч, когда построили химкомбинат «Азот», радиозавод и другие предприятия союзного значения, в том числе номерные, для оборонки. Рабочего люда в нашей области хватало, поскольку война не так опустошила Городенщину, как везде по Белоруссии. Строили всем Союзом, поэтому и приезжих стало много – это отличительная особенность Гродно. Прибавьте ещё поляков, которые белорусского языка не знают, и получается, что у нас русскоязычный город. Когда в 90-е стали всё переводить на белорусский, то это не очень-то здесь восприняли. Вообще Гродно отличается независимым характером.

– А в 2020-м как у вас к протестам против Лукашенко отнеслись?

– Известно как. Если в Киев на «революцию» деньги выгружали с самолёта на поддонах, тайно, то у нас финансирование протестов шло легально, через гродненское отделение Газпромбанка. Управляющего банком потом посадили на 12 лет. И польская наша диаспора активно включилась. Кстати сказать, архиепископ Тадеуш Кондрусевич, который восстанавливал католическую церковь во время перестройки в СССР и после его развала, уроженец нашей Гродненской области. В тех беспорядках он также сыграл свою роль – прятал протестующих в минском костёле, затем обвинил власть в «пролитой крови и жестоком избитии мирных жителей». Помните, в Киеве было «звіряче побиття», из которого раздули кровавый бунт? Вот этого у нас тоже добивались. Но, в отличие от Януковича, наш батька Лукашенко не струсил и твёрдой рукой быстренько навёл конституционный порядок. А Кондрусевичу потом запретили въезд в Союзное государство России и Белоруссии. Правда, позже батька пошёл навстречу католикам и Кондрусевич в Белоруссию вернулся.

– А вы когда перешли из католичества?

– Когда уже в Минске работал. Там я в костёл ходил и познакомился с одним учёным, он мне сказал: «Ты не поляк, ты окатоличенный. Вас угрозами и обманами сделали неправославными». Возмутился я, пошёл в библиотеку, там девчата литературы по истории надавали. Прочитал и думаю: «И вправду, какой я католик?» И с 1990 года стал ходить в православный Свято-Духов собор. Но крестился в православие только через десять лет – уже на родине, в Гродно. Но что о себе рассказывать? Пойдёмте, Старый город покажу.

Роман Миклуш и Михаил Сизов во время прогулки по городу

Набережная напротив центра Гродно

Свои и чужие

Описывать наше путешествие по старинным улочкам было бы слишком долго. Вот зашли мы в кафедральный Фарный собор – тот самый, который на Пулковском меридиане. Шла месса, Роман (Станислав Станиславович попросил называть его так) перекрестился по православному и присел на скамеечку, мы – тоже. Костёл богатый, с искусной лепниной на стенах. Служили по-польски, но можно было разобрать «помяни нас, Боже». Заиграл орган, затем запел то ли священник, то ли диакон. Песнопение было красивым и печальным, но слишком уж эстрадным – местами мотив точь-в-точь совпадал с известной песенкой из советского мультфильма: «Теперь я Чебурашка, мне каждая дворняжка…» Не в обиду будет сказано, но ведь из песни мотив не выкинешь! Сами же так «обнародились».

– Бывал я в Европе, там мессы построже, а здесь как-то сентиментально, – поделился Игорь, когда шли мы к выходу.

– Наверно, здесь хотят быть ближе к пастве, – ответил Роман. – Иногда и на белорусском служат… А вот, обратите внимание, след от памятной плиты в честь Тадеуша Костюшко, она в храме была установлена. Местная власть сказала убрать её – и убрали.

– А что он хорошего для Белоруссии сделал, чтобы чтить его память?

– Польское восстание возглавлял против Российской империи. В советское время его революционером считали. Когда в 1944 году формировалось просоветское Войско польское, то начиналось оно с дивизии имени Костюшко. И партизанская бригада в составе этого войска тоже носила имя Костюшко. Советскую власть это вполне устраивало. Да и потом, в 90-е годы, он у нас назывался «великим белорусом». В 2016-м вся наша «прогрессивная общественность» отмечала его юбилей. Собирали подписи, чтобы назвать улицы в его честь и установить памятники во всех крупных городах Белоруссии.

Слушаю Романа и поражаюсь. Щирый поляк Костюшко, шляхтич, закончивший в Варшаве элитную Рыцарскую школу, – и белорус?! Да уж, очень он белорусов любил, восстанавливая панскую власть, которая их гнобила. Все земли Белой Руси он считал польскими. И писал: «Приучать русинов надо к польскому языку, пусть по-польски все их службы будут. Со временем дух польский в них войдёт. За врага будут потом считать того, кто бы не знал языка польского. Начнут ненавидеть москаля, пруссака и австрияка так, как француз ненавидит англичанина». Для тех белорусов, кто не хотел отречься от своей русскости, во время «освободительного» восстания 1794 года под началом генерала Костюшко готовились «виселицы для врагов народа» – так они официально и назывались. Такие виселицы стояли и на рыночной площади в Гродно… Сразу вспоминаются концентрационные лагеря Терезин и Талергоф и то, как австрийцы из западных русинов, нынешних украинцев, делали ненавистников всего русского. А ведь за сто лет до них всё это пытался проделать «великий белорус» Костюшко.

Идём дальше по улочкам. Вот на стене дома памятная доска, сообщающая, что здесь жила писательница Элиза Ожешко. Есть в городе и памятник с надписью: Elize Orzeszkowej, установленный в 20-е годы после захвата его поляками. Тоже – «великая белоруска». Хотя писала исключительно по-польски и в романе «Над Неманом», который считается вершиной её творчества, изобразила крестьян, верных «национально-патриотическим традициям эпохи польского восстания 1863 года». В 1905 году её выдвигали на Нобелевскую премию, но получил премию другой «белорус» – Генрик Сенкевич, чьи произведения «проникнуты чувством протеста поляка против угнетения родины». Понятно, российского угнетения. И при этом Сенкевич был почётным академиком Императорской Санкт-Петербургской академии наук – такое вот «угнетение» поляков было в Российской империи.

И что за мода такая польских литераторов той поры – Ожешко, Мицкевича и других – записывать в белорусы? Не потому ли, что белорусских и не было – при существовавшей тогда пропольской культурной политике? А если появлялись, то были католиками, как Франциск-Бенедикт Богушевич, Винцент Марцинкевич, Адам Гуринович и другие. Даже классик белорусской советской литературы Янка Купала выходец из католической семьи обедневших «белорусских шляхтичей». А православным шляхтич не мог быть и по определению.

– А как здесь относились к белорусам немцы? – спрашиваю Романа.

– Во время оккупации? Старики рассказывали, что немцы давали им элитные семена для посадки и даже поросят для выращивания. При условии, чтобы половину выращенного продавали им же, немцам. При этом платили они не рейхсмарками, а оккупационной валютой, которая непонятно сколько стоила. Когда здесь появились партизаны, немцы стали расставлять на железнодорожных мостах женщин и детей – через каждые сто метров. Чтобы мосты не взрывали. Молодёжь увозили в Германию. Потом стали забирать и детей, но проявляли при этом «гуманизм» – последнего ребёнка оставляли, чтобы совсем уж народ не вымер. Слуги-то всё равно им требовались. Вообще немцам было легко управлять этой территорией, потому что в их армии и полиции было много поляков: они знали эти места и их язык был понятен населению. Вот они за всем и следили. Не знаю, на что надеялись эти коллаборанты – при немцах этот город никогда бы полякам не вернули. Как только немцы вошли сюда, так сразу указом фон Плетца городу дали своё название – Гартен. И всё вокруг переименовали. Например, улица Ожешко, названная в честь польской писательницы, стала Гитлерштрассе. Немцы вообще не церемонились.

Католическая семинария и советский памятник-танк на улице Стефана Батория

Миновав улицу Ожешко, выходим на местный Арбат, наш гид рассказывает:

– Раньше здесь проводили Фестиваль искусства народов СССР. А в этом году его возродили – получился такой фестиваль постсоветских стран. И таджики, и молдаване, и все танцуют и поют пару дней.

Выходим к обширному скверу.

– Здесь художники постоянно собираются на пленэр. Смотрите, даже виноград растёт. А раньше стоял огромный Софийский собор. Поначалу на этом месте по распоряжению Великого князя Литовского Витовта в 1389 году поставили деревянный католический костёл. При Стефане Батории он стал каменным. Не раз горел, его перестраивали. А когда Гродно вошёл в состав Российской империи, его перестроили в православный, поставили купола и освятили в честь Святой Софии. Колокольня выросла до 60 метров. Храм стал кафедральным собором Гродненской и Брестской епархии. Но в 1919 году вернулись поляки, собор забрали и сделали гарнизонным храмом. Затем перед войной он дважды горел, и дважды его снова перестраивали. После войны передавался разным организациям, в итоге в 1961 году его взорвали, даже камня не осталось.

– А сейчас где кафедральный?

– А пойдёмте туда.

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска