Белорусский рубеж

(Продолжение, начало в №№ 913–920)

Под сводами

Из заметок Игоря Иванова:

На следующий день в Покровском храме после литургии вручали церковные награды. Предполагалось, что делать это будет митрополит, но он срочно убыл в Москву, так что вручать пришлось настоятелю отцу Виктору:

– Во внимание к усердным трудам во славу Белорусской Православной Церкви в связи с празднованием 410-летия Крупецкой иконы Божией Матери и 30-летия Братства Архангела Михаила награждается Каменков Виктор Сергеевич, председатель братства, орденом Кирилла Туровского первой степени…

Ого, это же нашего вчерашнего гостя награждают! Впрочем, это ещё вопрос, кто здесь гость. Звучит «Многая лета». Внезапно настоятель объявляет, что белорусской медали ордена Святого Кирилла Туровского удостаивается и Сергей Егоров. Кажется, наш изограф не очень удивлён. Должно быть, его предупредили загодя.

Настоятель объявляет: после ранней литургии состоится водосвятный молебен, после поздней – крестный ход. Здесь он проходит на престольный праздник по специально обустроенной прихожанами «Покровской стёжке» – тропке, которая охватывает приходскую территорию. Её сделали по примеру Серафимовой канавки в Дивеевском монастыре.

– Совершать крестный ход мы будем с нашей гостьей – Крупецкой иконой Божией Матери, – добавляет настоятель. – Её прислал нам отец Димитрий из сельского храма (такого-то, я не расслышал). Она в киоте, и приложиться к ней довольно сложно, но в храме, на солее, у нас есть точная копия этой иконы.

Посреди храма, возле аналоя, действительно стояла в переносном киоте в виде каплицы на ножках Крупецкая икона. Видно, что из деревни, что старая, потому что Богомладенец на руках у Матери с короной на голове, как у католиков, – на современных изводах Крупецкой иконы корону рисуют только на голове Божией Матери. По соседству на подставке сверкает окладом большой новый образ.

Сразу видно, что переносной киот с Крупецкой иконой – из сельской церкви

После богослужения возвращаемся в келью иконописца. Завтракаем чем Бог послал. За чаем разговор, само собой, заходит о художественном творчестве. Сергей вспоминает времена молодости, когда он был живописцем-авнгардистом. Говорит об особой энергии, исходящей от картин:

– На последней выставке, в которой я участвовал много лет назад, у меня была работа «Ангел Белого моря». Я когда пришёл на выставку и увидел её, она меня прямо пробила – почувствовал исходящую от неё вибрацию. А ведь сам писал… Ещё в советское время я прочитал, что энергия, эмоция записывается на полотне. Это как матрица получается. Я это реально чувствовал, когда писал масляной краской, что моя энергия материализуется на полотне.

– Тогда ты был далёк от Церкви…

– Но я и сейчас в этом уверен.

– Спрошу как у профессионала, – включается Михаил. – А что такое тогда «Чёрный квадрат» Малевича?

Я мысленно поддерживаю вопрос и уж предвижу ответ: мол, это дыра в ад, источник тёмной энергии и так далее.

– В «Чёрном квадрате» ты ничего не увидишь, если не знаешь стоящей за ним философии. Я лично считаю, что это декларация.

– То есть это не живопись, а именно идея?

– Да, это концепция. Иллюстрация к философским взглядам Малевича. Простой человек не воспримет «квадрат» без подготовки.

– То есть это не живопись, а род искусства, где изображением художник пытается выразить невыразимое – чистую мысль? И ты согласен с таким видением? – я снова жду от иконописца ответа: «Конечно же нет!»

Но Сергей отвечает:

– Я согласен с тем, что каждый художник имеет право на своё видение. Малевич же не просто так решил – «давай-ка я нарисую квадрат» – и нашлёпал по трафарету квадрат. Нет, тут какие-то глубокие еврейские традиции.

Решаюсь на последний приступ:

– Ну хорошо, пусть так. Но скажи, а вот особую художественную энергетику, «вибрацию», как ты говоришь, от этого «квадрата» чувствуешь?

– Нет, конечно!

– Ну вот и я нет. Зато от Шагала чувствую.

– У него меньше рационального и больше сердца… У меня в 80-х была работа из цикла «Вестник», которую я написал под впечатлением от Стругацких. Начал писать холст – женская фигура, мужская, но всё что-то мне не нравилось. Взял тряпку и стал замазывать изображение. И вдруг остановился: в этот момент на полотне мне открылась фигура ангела. Он проявился помимо моей воли. Я потом его прописал…

– Не жалеешь, что времечко твоих свободных художеств давно позади?

– Это же моя база, я на её основе сейчас работаю! Моё понимание живописного пространства оттуда идёт.

* * *

После службы, когда храм опустел, Сергей пригласил нас подняться под своды церкви, где сейчас он в неразлучном тандеме с иконописцем Игорем Лапиным расписывает храм. По сложной конструкции из досок и бруса мы лезем по приставным лестницам наверх, на высоту пятиэтажного дома. Местами лезть страшновато, лестницы скрипят и качаются.

«По сложной конструкции из досок и бруса мы лезем наверх»

– Всё это, я так понимаю, надо сконструировать, чтоб не рухнуло? Или делали без чертежей? – пыхтя и стараясь удержать фотоаппарат, спрашиваю нашего проводника.

– Конечно, на глазок, – сообщает Сергей и тут же старается успокоить: – Но ребята строили опытные, они всю жизнь этим занимаются. Для себя же делали, сами с этих лесов потом стены штукатурили.

Наверху сделана большая площадка, по которой можно расхаживать вблизи ликов святых. Здесь стоят козлы, этакая тачка на колёсиках, с которых, по-видимому, и работают иконописцы.

Сергей Егоров на «полатях» Покровского храма

 

– Лёжа работаешь или сидя? – спрашиваю.

– Пишу стоя, конечно. У меня меньше фиксированной работы, больше шевелюсь. А вот Игорь прописывает лики, ему труднее – рука затекает из-за неудобного положения, а ещё остеохондроз, головокружение бывает, тошнота. Но хуже всего сквозняки. Я как в последний раз ковид получил? Сначала простыл тут, а потом пошло-поехало.

У иконописцев Сергея Егорова и Игоря Лапина своеобразное разделение труда: один пишет фон, другой – фигуры. Сергей, разумеется, считает, что фон главнее. Мне это трудно понять, поэтому он втолковывает:

– А вот поди-ка сделай фон! Фон – это же общее пространство храма. Заходишь в храм – это космос. И здесь первым воспринимаешь не изображение, а общую атмосферу. Цвет работает в первую очередь. Уже во вторую очередь смотришь детали. Как-то поднялся сюда отец Игорь Латушко. Кстати, я вас с ним обязательно познакомлю! Он не только священник, но и иконописец тоже. Он обнял нас и спросил: «Как вы такие фоны делаете?» – даже на колени встал перед фресками.

– Однажды я видел, как в храме фон делали валиком с краской, поэтому решил, что так и требуется…

– На это мне сказать нечего… – Сергей делает такое выражение лица, что комментариев не нужно.

Прошу его раскрыть технологию «как надо».

– Я делаю лессировку сознательно не ровную, а как бы волной. Снизу это не видно, но она создаёт живое ощущение в храме. Первый слой я прокрашиваю на белилах с цветом. А сверху идёт 4-5 слоёв лессировок чистым цветом без белил, и это уже создаёт цвет. Тут нужна жёсткая щетина.

– Вот этот цвет – как будто небо такое осеннее… – подмечает Михаил.

– Кажется, что пишешь серовато, а в массе своей набирает такую цветность, что не знаешь, чем гасить.

– Должен быть цвет блёклый?

– Спокойный. Не блёклый, но и не как масляной краской.

Прямо на стене, вижу, начертано карандашом: «Лаз+кобс+умбр+ультр+гемт».

– Это что?

– Краски, которые я использовал на этом фрагменте стены: лазурь, кобальт синий, умбра коричневая, ультрамарин, гематит. Специальные краски и грунтовки – капароловские, немецкие

– Насколько они долговечные?

– Вечные, – с ходу отвечает Сергей, но затем поправляется: – Долговечные. Это же жидкое стекло с пигментом – пастой из натурального пигмента. Не выгорает… Однажды я возвращаюсь из отпуска, меня встречают и говорят: «Посмотри, ваши росписи погибли!» Смотрю – а весь барабан церкви чёрный, как будто забрызгано мазутом всё. Это была чёрная плесень. В храме тогда не было вытяжки, поэтому тепло во время богослужений поднималось и влага оседала на своды. И плесень буквально за три дня вылезла. Попробовали спиртом убрать – никакого эффекта! Тут мне завхоз советует: попробуй хлоркой. Попробовали. Получилось, только дышать было нечем. Взяли швабру – и прямо по изображениям. А потом смывали ещё водой. Через десять минут вся плесень исчезла. Хлорка же обычно выжигает любую краску – я думал, что росписи побледнеют. А тут краску вообще не тронуло, потому что она со стеклом. С этой краской ничего не сделается. В Архангельске мы расписывали колокольню, там всё промерзало насквозь и вот такая шуба инея была (показывает палец) – и ничего! Так что про росписи можно сказать и так – вечные…

– Ох уж эти «вечные» росписи, стены, купола… Очередная революция или война, какой-нибудь украинский хлопец по приказу американского инструктора или по своей злобе зарядит «хаймарсом» – и привет.

– Да уж, это легко. Если, конечно, ракету не перехватят… До украинской границы отсюда всего 250 километров.

Перевожу разговор хоть и с актуальной, но уж слишком невесёлой темы:

– Замечательно, что есть такие современные краски! Всегда вспоминаю, что многие века художникам приходилось расписывать храмы по влажной штукатурке – а значит, торопиться и гнать, пока она не высохнет.

– И сейчас так расписывают, я видел. Это очень технологически сложно, и нужно этому учиться.

Святой Иоаким ладонью как бы останавливает нас – ступайте тут осторожно…

– А вот узоры, розетки вижу – сами придумываете?

– Элементы узоров берём в основном из росписей четырнадцатого века. Это было золотое время иконописи. Нам хоть как-то приблизиться бы к этому, такие мастера были.

Ходим по храму на 10-метровой высоте, смотрим вниз, точно птички с карнизов. Внизу – алтарь, престол под голубым покрывалом, семисвечник на нём. Непривычно это видеть с такого ракурса.

– Своды уже полностью расписаны, «загнутые» композиции завершены, – показывает Сергей, – остались вертикальные стены. Это уже проще.

Рядом юный Иисус беседует с книжниками. Святой Иоаким ладонью как бы останавливает нас – ступайте тут осторожно. Но Архангел Михаил, держащий в руках жезл и зерцало, смотрит с непередаваемым спокойствием: да они и сами знают! Через узкие окна барабана в подкупольную тень проникают лучи и расчерчивают стены по своему разумению, как на детских рисунках, кубиками, пирамидками, полосками – безо всяких черновиков и образов.

Спускаемся вниз. Как всегда, делать это сложнее, чем подниматься.

Приладившись как-то, прикладываюсь к образу Крупецкой Богоматери – это так я прощаюсь с храмом, приютившим нас. Когда ещё здесь доведётся побывать, да и доведётся ли вообще…

Не числом, а духом

Из заметок Михаила Сизова:

В келье Сергея в Покровском соборе мы так прижились, что это место уже родным стало казаться, а сам собор с его деятельной приходской жизнью – центром православия в Минске. Но это, конечно, не так. Мы ведь ещё в кафедральном соборе не побывали.

Церковь Сошествия Святого Духа – главный храм Белорусского Экзархата Русской Православной Церкви – стоит в самом центре Минска, рядом с Духовной академией. Двухбашенный, в стиле барокко, он напоминает о католической экспансии в здешних землях. Прежде принадлежал монастырю бернардинок и только в 1860-х годах был передан православным. Кафедральным же стал в 1961 году, хотя ещё раньше, в конце Великой Отечественной войны, в него были перенесены нетленные мощи праведной Софии, княгини Слуцкой, и чудотворная Минская икона Божией Матери.

Чудотворная Минская икона Божией Матери в церкви Сошествия Святого Духа

После крещения Руси из Корсуни чудотворную икону перевезли в Киев, в Десятинную церковь – первый на Руси каменный храм. После его разорения монголо-татарами святыню хранили в других храмах Киева, пока в 1482 году город не захватил крымский хан Менгли I Гирей. Один из его воинов сорвал с иконы украшения и бросил её в Днепр. Вскоре она появилась в Минске, и, как свидетельствует летопись, киевляне, спасавшиеся от татар в Белой Руси, её опознали. Минули века, а православная святыня – вот она, пережила и монголо-татар, и крымских татар, и католиков-иезуитов.

В Свято-Духовом соборе служит старший духовник Минской епархии – отец Игорь Латушко. Также он духовник Минской духовной академии и руководитель иконописного и монументально-декоративного направления Синодального отдела БПЦ по церковному искусству, архитектуре и реставрации. Несмотря на солидный послужной список, протоиерей оказался прост в общении, и по ходу разговора с ним подумалось: «А ведь духовник – это не тот, кто надзирает за духовностью, а тот, кто этой духовностью делится с другими». Такой исходил жар веры от батюшки! Разговор же пошёл вновь о православных братствах и сестричествах в Белоруссии – ко всему прочему, отец Игорь ещё и духовник сестричества во имя святой праведной Софии Слуцкой, которое уже четверть века действует при кафедральном соборе.

Протоиерей Игорь Латушко

– Сколько у нас сестёр? – переспросил батюшка. – А это важно, братья? Ну, сорок сестёр милосердия у нас в соборе. А будь их две – разве что-то поменяется? Или даже одна. Вот вы в Елисаветинском монастыре в Новинках уже бывали?

– Да, и там рассказали, что их обитель как раз с сестричества и началась.

– Это при мне рождалось, и вот какая история. Сначала подвизались всего две сестры, и первой постриг приняла матушка Елисавета (Сысун). До этого она работала на киностудии «Беларусьфильм», а потом стала довольно успешной художницей-авангардисткой, выставлялась в Польше, Германии, Голландии. Картины её хорошо продавались, и она, так скажем, не бедствовала. Кстати, на этой почве поначалу мы и сошлись, поскольку я тоже имею художественное образование.

– И до сих пор картины пишете? – прерываю рассказ.

– Немножко иконы пишу, а за живопись сажусь раз в год, во время отпуска, для души. Но считаю, что иконопись для спасения важнее.

– Вы сказали, что матушка прежде была авангардисткой. Вы поддерживаете это направление или за реализм в искусстве?

– Конечно, я реалист. Мир сотворил Главный Художник и сделал его красивым. Вот попробуй цветок напиши как он есть, живой, – ведь не получится. А изуродовать каждый может, заявив: «Я так вижу». Ну, видишь, так повесь это дома и сам любуйся, а чего другим навязывать? Тут вопрос смирения. И матушка Елисавета прошла свой сложный путь, прежде чем обрела Бога. Значит, стала она старшей сестрой строящегося Елисаветинского монастыря, но душа требовала молитвенного покоя, говорила мне: «Хочу жить в тихой обители, где-нибудь у леса». Получила благословение на это у митрополита Филарета, ещё съездила за духовным советом к старцу Кириллу (Павлову). Поселиться она решила на хуторе в Богушах – в ста километрах от Минска, в Гродненской области. Там был старенький домик, купленный когда-то за копейки моим троюродным братом, и он ей этот домик подарил. Место уединённое и, как я знал, историческое.

Именно здесь в 1915–1917 годах проходила линия фронта между русским и немецким войсками, и два с лишним года на этой линии было противостояние. До сих пор там в лесу можно найти окопы, полуразрушенные доты. А на месте хутора, где матушка Елисавета поселилась, были позиции женского батальона знаменитой Марии Бочкарёвой, и, по разным данным, там погибло около 80 девушек. И вот матушка стала молиться за их упокой, а позже сделала и небольшой музей в их память.

Матушка Елисавета на месте будущего монастыря. 2000 год.

Так вот, к чему я веду. Матушка была там совершенно одна. Но Господь увидел её молитву, и потихоньку присоединились к ней семь сестёр. Поначалу я один туда ездил – литургию служить, а теперь на воскресные службы от нашего собора отправляется по несколько машин. И ветхий хутор преобразился в благолепный монастырь с каменными храмами в духе новгородского зодчества, с жилым корпусом на 10-12 сестёр, трапезной, швейной мастерской, двумя домиками за оградой, для паломников и трудников. Ещё матушка достраивает дом-гостиницу для паломников с ограниченными физическими возможностями – чтобы инвалиды могли туда приехать и найти утешение. А не так давно этот монастырь во имя Введения во храм Пресвятой Богородицы получил статус ставропигиального. Получается, и один в поле воин?

И что интересно. Вроде как место для монашеского подвига было выбрано случайно – просто подвернулся домик, принадлежавший двоюродному брату. Прошло десять лет, монастырь уже разросся, и вдруг узнаём, что здесь и раньше был монашеский скит, а само название деревеньки Богуши произошло от «к Богу ушедшие».

Монастырь в Богушах: трудно представить, что недавно на этом месте был один домик

Надо сказать, что эта деревенька находится в шести километрах от Кревского замка, разделяет их только Кревский лес. Этот замок – первый полностью каменный в Великом княжестве Литовском и Русском – был построен Великим князем Гедимином ещё на рубеже XIII–XIV веков. Спустя два столетия именно в нём была заключена Кревская уния, после которой княжество поглотила Польша. Замок этот, кстати, частично сохранился, две башни там торчат. Так вот, в конце XIII века в замке жил и княжеством правил благоверный князь Довмонт, а та земля, где сейчас Богуши, была его вотчиной. Много времени проводил он в походах. Однажды, вернувшись с войны, узнал, что его жену забрал себе в гарем его дядя. Как поступали в те времена? Усёк голову обидчику, после чего бежал во Псков, где, покаявшись, принял крещение с именем Тимофей. Затем стал Псковским князем, прославился воинскими подвигами и благоверной христианской жизнью, за что его канонизировали, а фигуру его включили в памятник «Тысячелетие России». О прежней своей вотчине князь не забывал – послал из Пскова монахов, чтобы они просвещали язычников, бывших своих подданных. Вот так и появился в тех местах скит, в котором подвизалось около десяти монахов, и селение стало называться Богушами.

Понимаете? Сами того не ведая, мы возобновили молитву в уже намоленном месте! А лично для меня вдвойне важно, что духовник мой монах Псково-Печерского монастыря и там тоже были псковские монахи.

Склеенные кости

– У вас при соборе ведь не только сестричество есть, но и братство? – уточняю у отца Игоря.

– Да, во имя Иоанна Богослова, такая бойкая молодёжь. Но ими другой священник занимается. А у меня сёстры милосердия, двадцать лет уже вместе с ними, и в основном это пожилые женщины. Считаю, все они святой жизни. Трудятся в больницах и в военном госпитале. Вот попробуйте возле больного посидеть минут десять. Уже хочется уйти, да? А они сутками рядом. Да ещё офицеры и солдаты бывают с характером – мужики-то служивые, ой как умеют нагрубить! Сестра начинает о Христе говорить, а в ответ такое… прям до слёз. Зато когда видишь перемену в таком человеке – это же чудо!

Как-то приходит в собор полковник Сухарев, начальник медслужбы, близкий мне человек и микрохирург Божией милостью. Вот торцевой срез капилляра – ноль целых три десятых миллиметра, а он три узла делает на нём. Причём сам очень любит военное дело – пострелять, побегать со спецназерами. Пришёл и говорит: «На учениях майора спецназа бронетранспортёр переехал, кости всмятку. Наши специалисты говорят, что даже если выживет, то всё равно станет овощем. Сейчас он в отключке. Может, как-то причастишь его?» Думаю: как причащать, если он в отключке? Его же прежде исповедовать надо. «Ладно, – отвечаю, – я всегда готов. Пусть хоть головой кивает на вопросы». Прихожу. Лежит офицер – вот как дом бывает в лесах, так и он весь в арматуре. «Э-эх, – говорю, – Валера… Каяться будешь?» Он глаза зажмурил, мол, да. И вот так я спрашивал, а он глазами отвечал. Причастил его. И через месяц… он выписался из больницы. Вот как такое может быть?! А через полгода он уже приступил к выполнению своих обязанностей.

Потом Валерий приходил, чтобы я исповедовал и причастил его перед сложным заданием – было там задержание кого-то, очень опасного. К тому времени он стал в Минске главным координатором по задержанию опасных преступников, и поныне на этой должности. Человек крепкий сам по себе, но грехи были. Вот покаялся – и Бог его склеил, кости срастил. Наши врачи до сих пор поражаются. Я ведь после первого причастия вновь его через три недели посетил, чтобы причастить, – а он уже нормально разговаривает! И рассказывает, как всё было: «Когда БТР зацепил меня и стали хрустеть кости, то за полсекунды времени я вспомнил всю свою жизнь, всё вспомнил: как мамка по головке гладила, как одуванчики сдуваю, жену, детей – всё-всё. А потом хруст костей – и отключка».

– А как он под БТР попал?

– Осень, грязь, поскользнулся – и под колёса.

– Бывает, что чудо проходит мимо человека. А он стал верующим…

– Вот и удивительно, что прежде в Бога не верил, а теперь так готовится к исповеди и причастию, как дай Бог другим. Если не подпитывать лампадку своей веры, то, да, человек может со временем отойти от Бога. А у него всё очень серьёзно.

Смотришь на это и духом возвышаешься, такая радость! Или вот приходит к нам в собор маленький мальчик, назвался Игорьком, сказал: «Хочу покреститься». Окрестил его. Прошло три недели, снова пришёл: «Хочу креститься». Говорю: «Постой, я же тебя покрестил, чего ты ещё пришёл?» Отвечает: «А мне с тобой хорошо побыть». Оказалось, он детдомовский. И вот постоянно приходит: голову мне положит на плечо, а я по головке глажу. Понимаешь? Всё это наши сёстры видят. И когда детский хирургический центр посещают, и в военном госпитале. Детки, солдаты, офицеры – и везде Божье.

Есть у нас сестра Альбина, ей 80 лет, так она по духу даст фору многим молодым. У неё отец был полковником, погиб под Сталинградом. Говорит: «Для меня офицеры, всё воинство – это моё. Меня взяли в сестричество, и я здесь на двадцать лет помолодела». Своего отца она не видела – тот ушёл на войну, когда она родилась. И для неё все военные как родные.

Радиограмма капитану

– Мужская вера и женская – они разные? – спрашиваю духовника. – В чём особенность мужской?

– У мужиков, конечно, всё через разум. А женщины – рожают, у них сердце работает, они любят больше. Нельзя сказать, что лучше или что хуже. Мужикам надо убедиться во всём, всё осмыслить. В конечном итоге, если это всё правильно осмыслено, они идут до конца. А если после ума у мужика включается ещё и сердце, то это такая духовная сила!

Дружил я с одним челове-ком, бывшим разбойником, имевшим шесть отсидок. Такой оригинал: в Польшу с саблей ездил, разборки между уголовниками учинял. И там, в Польше, как он рассказывал, в больнице «ласты склеил»: «Слышу, врач говорит: “Пан умер”. А сам я под лампочкой вишу, смотрю сверху на своё тело и понимаю: плохую ведь жизнь прожил, будет мне наказание. Гляжу: операционная полна бесами, прыгают, ждут меня…» Клиническая смерть длилась целых двадцать минут. После этого разбойник полностью переродился, стал пономарём в нашем соборе, а после второй клинической смерти принял постриг и потом двенадцать лет тихонько-тихонько общался с Богом. Мы с ним такое прошли, что Господи помилуй! Позже он уехал на Афон, там и похоронен. С ним на Афон уехал ещё один наш братчик, там сейчас подвизается, и ведь тоже с непростой судьбой.

Или вот бывал я в деревне Лысая Гора, где мужское братство от Елисаветинского монастыря. Тоже в основном бывшие зеки. Живут в старом бараке – и такой там порядок! Псалтирь читают, и полный запрет на использование в речи зэковской фени. Причём сами такой порядок поддерживают: мол, раз вырвались из всего этого, то надо держаться. Свято живут: молятся и на земле трудятся.

– И не разбегаются?

– Больше сотни их там всё время. Летом, конечно, кто-то уходит, кто очень вольницу любит. Побродят, в лесу поживут, а на зиму опять возвращаются. А ещё у нас есть озеро Свирь, и там на берегу в красивейшем месте стоит дом, где живут святой жизнью двести бывших бомжей. Такие у них лица, такие глаза… Когда уезжал от них, взяли меня за край одежды: «Ну, ты ещё приедешь? Да, приедешь?» Вот, братья, от этого и больно и радостно. Есть такие места, где мы нужны. Рассказать о Христе, почитать им, фильм показать, посидеть часдва – это же не сложно. А какая благодарность в ответ!

– Вы сказали, что мужикам, чтобы поверить, надо убедиться во всём. А как убедиться, если вопросы-то не материальные, а духовные?

– Расскажу вам одну историю, которую поведал мне капитан третьего ранга: «В госпитале умирал мой друг, и я пришёл проститься. Держу его за руку, а он мне говорит: “Вася, если что-то там есть, я тебе сообщу. Я, конечно, его подбадриваю: “Да брось ты, мы ещё поживём, куда ты собрался!” Он: “Нет, я ухожу. И скажу тебе, если что-то там есть”. И умер. И вот сижу я на даче, вдруг слышу, в чердачном помещении форточка как-то странно стучит. Начал прислушиваться. Что такое? Взял лист бумаги, карандаш, стал писать…»

– Морзянка? – догадываюсь.

– Да. И он рассказывает: «Форточка стучала морзяничьим напевом: “Есть си-не-е таак тоо-мяг-кий-знаак”. И после паузы далее: “Я-бук-ва-жее и-ди заа-моо-чи-ки…” И морзянка складывалась в слова: “Есть жизнь вечная. Есть жизнь вечная…” До утра стучало и повторяло одно и то же». Вот как это?! По теории вероятности два раза – это случайность. А много-много раз, до самого утра? Он говорит: «Я встал на колени и стал молиться».

– Даже один раз – уже не случайность, – говорю батюшке, вспомнив свои армейские навыки радиста. – В морзянке определённые паузы между точками и тире, всегда повторяющиеся, и обычным шумом такое не воспроизводится. Да чтобы ещё в осмысленный текст сложилось! Даже одно слово не сможет прозвучать случайно, у него всегда будет автор.

– Вот такую радиограмму получил военный моряк, как он говорит, с того света. К этому можно по-разному отнестись, но для него это стало откровением о существовании Бога. Серьёзное, которое перевернуло понимание жизни и смерти. А мужикам иначе никак – нам ведь нужно всё потрогать своими руками.

Заговорили об армейском братстве. Батюшка рассказал об общении с офицерами – теми, кто в Сирии воевал, как они вспоминают своих однополчан, оставшихся там. Такое братство сродни христианскому: «Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя» (Ин. 15, 13).

– Когда есть внешняя опасность, то как бы хорошо устоять в правоте, чтобы правда Божия была, – подводит черту духовник, когда мы вспомнили о специальной военной операции на Украине. – А когда просто лозунги – то всё, приплыли. Только с Богом победить можно.

Вспомнили и про фильм о вагнеровцах, который неудачно назвали: «Лучшие в аду».

– Ну как так можно?! Мол, мы в ад попадём, но будем там лучшими.

– Может, авторы имели в виду, что война – это ад, а они там лучшие? – предполагаю.

– Всё равно с этим нельзя шутить. Мне близкий знакомый, разведчик, рассказывал. Перемещалась группировка, на дорогу вышел офицер, руку поднял, чтобы его в машину посадили. Колонна остановилась, он и говорит: «Вас приветствует идущий на смерть!» Понимаешь?

– Римским легионерам подражал?

– Ну да. Садится в машину – и сразу ракета в неё. Там тридцать машин было, а попало именно в ту, с «идущим на смерть». Такими вещами человек открывает вход для нечистого. И через матерные слова тоже. Вот сложно мужикам-то…

Батюшка вздыхает. Встретились мы с ним после литургии, уставшим, и дальше мытарить вопросами не стали. Он встал:

– Братья мои дорогие, спасибо вам, за встречу, за всё. Меня простите.

Простились мы, и спохватился я: не спросил же про святую Софию, княгини Слуцкую, чьё имя носит его сестричество и чьи нетленные мощи почивают в соборе. Но разве всё охватишь? Пора нам из Минска ехать дальше…

В партизанском крае

О святой праведной княгине Софии узнали мы уже из справочников. Происходила она из древнего рода Олельковичей, княживших в городе Слуцке, впервые упомянутом в летописях в 1116 году. Этот древнерусский город на реке Случь находится в ста километрах от Минска. Дед святой Софии, князь Юрий Юрьевич, известен тем, что собственноручно переписал Евангелие и подарил его Слуцкому Свято-Троицкому монастырю. В своём духовном завещании он увещевал сыновей твёрдо держаться православия, но только один из них – отец святой Софии – выстоял во время гонений, остальные же приняли католичество.

«После объявления в 1596 году церковной унии власти стали насильно отбирать у православных монастыри, храмы, церковные имения и передавать униатам, – сообщается на сайте Слуцкой епархии. – Священников, не желавших переходить в унию, изгоняли с приходов, особо упорных арестовывали, бесчестили, сажали в тюрьмы. Православных мирян предавали проклятию, силой загоняли в униатские церкви. Православному духовенству запрещалось открыто появляться на улице со Святыми Дарами, церковные требы – крещение, браки, похороны – разрешалось совершать не иначе как за определённую плату, даже мёртвых не дозволялось хоронить публично, а только под покровом ночи. И вот в такой атмосфере религиозной нетерпимости княгиня София стала защитницей и покровительницей гонимого православия на Слуцкой земле…»

Но то дела минувших дней. Ныне же мы едем к местночтимой святой, почти нашей современнице, которая вовсе не княгиня, а простая сельская женщина, утешавшая православных в годы советского богоборчества. Жила блаженная Валентина Минская (урождённая Валентина Фёдоровна Сулковская) на окраине посёлка Станьково, что в Дзержинском районе, в 45 километрах от Минска. В посёлок приехали мы к обеду и священника в Свято-Николаевском храме не застали. Свечница предложила подождать часика три. Вышли из церкви, на соседнем доме вижу табличку: «В этом доме родился и жил Герой Советского Союза юный партизан Марат Казей». Подходит Игорь:

– А ведь я про него с детства наслышан! Валя Котик и Марат Казей – главные пионеры-герои, в школе про них рассказывали. Значит, он прямо у храма жил?

Необычно соединилось: святая Валентина и пионер-герой. Оба помогали местной партизанской бригаде, каждый по-своему. Известно, что к блаженной обращались жёны советских солдат и партизан, просили молитв, приносили платочки, чтобы она их благословила. И эти намоленные платочки бойцы держали под гимнастёрками, они их хранили от вражеских пуль. Решаем: пока есть время, надо съездить на то место, где базировались партизаны.

(Продолжение следует)

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий