(Продолжение. Начало в №№ 889–896)

Из записок Игоря Иванова:

Серебряная лиса

В косланском Вознесенском храме побывать нам не удалось – он оказался закрыт. Обходя его в поисках подходящего ракурса для съёмки, я вспоминал, как оказался здесь в командировке в середине 1980-х, будучи корреспондентом молодёжной газеты. Решил повидать коллег из районки, заодно и погреться – мороз стоял знатный. Редакция газеты вместе с типографией располагалась тогда именно в этом здании. Вошёл, пар изо рта, а внутри грохот линотипов, стрекотанье пишущих машинок, пыль, куда-то спешащие люди – таким это запомнилось мне. Никак не вязалась эта суета с обликом храма, предполагавшим если не благоговение, то по крайней мере тишину и благолепие внутри.

Теперь вот тишина вернулась под своды. Восстановили храм, правда на скорую руку: колокольня не такая, какой была, когда её построили в 1856 году, – некоторая кургузость современной деревянной надстройки заметна. Но и что это есть, слава Богу. Рядом, кстати, стоял ещё один храм – Ильинский, деревянный (в честь него и само поселение называлось погостом Ильинским-Косланским), но от него и следа не осталось.

Ну раз не сложилось побывать в храме Божием, отправились мы в местный «храм памяти», коим по умолчанию в каждом райцентре является краеведческий музей.

Входящего встречает изображение герба района. По мне так, он один из красивейших в России: изящная серебряная лисица на чёрном фоне – с поднятой передней лапой и хвост столбом. Деталь: у лисы красные глаза и высунутый язык. Ещё Василий Третий называл себя «князем Удорским», а позднее на Большой государственной печати появилась среди других двадцати шести эмблема со скачущей лисицей и с надписью: «Oudoria». Об этой лисе почему-то не вспоминали лет триста, и только в 2005 году по инициативе местного краеведа Альберта Логинова из села Большая Пысса (с ним мы знакомили читателя во время предыдущих экспедиций по Мезени) герб был утверждён официально.

Интересно, что на одном из местных сайтов спрашивали удорчан, когда был утверждён этот герб. Большинство ответов были неправильными. Если уж такие недавние времена не помним, что уж говорить о древностях.

С этого мы и начали разговор с директором музея Валентиной Солдатенко:

– Валентина Тимофеевна, вот сюда, в музей, регулярно водят школьников. А им вообще интересна ли вся эта старина или это для них унылое отбывание урока по краеведению?

– Благодарные слушатели – это 4–6-классники. Им интересны не документы в рамках, а вещи – результаты археологических раскопок, ордена, медали и тому подобное. А старшеклассникам и это неинтересно. Сидит человек 15, из них если у двоих глаза горят – хорошо. При этом молодое поколение о советском времени почти ничего не знает, а что у нас тут была Гражданская война – вообще представления нет.

– Мы с Михаилом недавно разговаривали с молодыми – они о советской власти говорят как о «сказочном времени». А мы-то и не подозревали, что из сказочной страны вышли! А ещё, кажется, совсем недавно слова «соцсоревнование», «ударник», «пролетарский интернационализм» теснились на каждой газетной странице, а «толкучка», «авоська», «дефицит» звучали в каждодневной жизни. Теперь молодёжь их воспринимает как допотопные «гой еси», «сусеки» или «хмыстени» из сказок – вроде по-русски, а не разумеешь… А кстати, много ли у вас осталось материальных свидетельств той же Гражданской войны, например от «верховного правительства Удорской республики»?

– Почти никаких. Только копии каких-то донесений. Был у нас энтузиаст, учитель истории и краевед Борис Иванович Петров, в 1965 году он открыл школьный музей в Важгорте, и в нём хранится кожаная куртка командующего Вашко-Мезенским полком Кривенко. Единственный экспонат…

– Это тот самый Кривенко, который вместе с начштаба Ворсиным, бывшим учителем из-под Глотовской слободки, расстрелял село Важгорт зимой 1919 года… Ещё прославился тем, что его отряд 400 снарядами разгромил деревню Коптюгу: выпустил по 5 снарядов на дом, а потом истязал её жителей. Герои, ничего не скажешь…

Пули и осколки

– В селе Ёртом много десятилетий после Гражданской войны стояло здание старой больницы, – говорит Валентина Тимофеевна, – в котором были видны следы от пуль во время перестрелки с белыми – они стреляли из-за реки. И я вот думаю: когда больницу разбирали, почему бы кусок этого бревна с пулями не вырезать было и не поместить в музей?..

– Это мысли музейщика, который смотрит на происходящее как бы извне. А люди живут внутри истории, которую сами же творят и потому об увековечении не думают: ну, было и было, прошло.

– Люди тогда долгое время сами не понимали, что происходит. Вот как случилось с Марковым. Он вроде был сначала за красных, а потом переметнулся к белым, но в конце концов со своим отрядом стал сам по себе – «зелёным»…

Это такая история, по которой запросто можно снять исторический сериал. Отряд Кривенко-Ворсина начал конфискацию хлеба в сёлах на Удоре. В Чернутьево крестьяне возмутились. Их арестовали. Среди арестованных был Прокопий Марков. А сын его, подпрапорщик Леонид Прокопьевич Марков, после войны служивший в уездном военкомате, был мобилизован в Красную Армию. Перед отправкой на фронт, 20 ноября 1918 года, Леонид прибыл домой в краткосрочный отпуск. Здесь узнал об аресте отца и конфискации в селе всего хлеба. Тогда он организовал отряд из числа земляков, который захватил заставу красных. Далее отряд отправился в соседнее село Сёлиб и там разогнал красный волостной совет. Ещё спустя несколько дней – благо дороги в конце ноября уже встали – отряд Маркова из 70 человек освободил в Кослане всех узников тюрьмы, арестовав заодно весь местный совет. Ну и дальше Марков возглавил борьбу крестьян с карательными отрядами большевиков. Затем случилось предательство англичан и их бегство из России. Маркова арестовали и отправили под охраной в Архангельск. Он совершил побег вместе с конвоирами, организовал новый отряд и ещё шесть лет боролся с Советами в архангельской глубинке… Чем не исторический героический боевик о сопротивлении народа беззаконию, с трагическим концом?

– Нам других героев преподавали, – говорит Валентина Солдатенко. – Например, первый красный партизан Дмитрий Осташев из деревни Кривое, которому в советское время поставили памятник в Важгорте и посвящали книги. А в самом селе его не уважали, потому что он очень сильно избивал и жену, и двоих детей.

– Сегодня герой, а завтра под горой, – по ходу разговора изобретаю я поговорку. – Хорошо, что пересмотр заслуг перед народом продолжается, хотя и идёт очень медленно. Вот в Глотово собираются поставить памятный крест новомученику…

В эту минуту мы оказываемся возле стенда с военной атрибутикой. Военный мундир, по всему видно современный.

– Обмундирование нам подарил Алексей Вурдов, уроженец Кучмозерья, в нём он сражался на Донбассе в 2014 году. Он же привёз вот эти осколки от бомбы – мы показываем их детям, чтоб они понимали, что это такое и чем они опасны. Его позывной был «Евсей». Его там ранило при разминировании. Когда он вернулся, такие у него были глаза… без слёз не мог говорить о том, что там пережил. По возвращении написал об этих днях очерк «Донецкие рассветы».

Выясняется, что живёт Алексей Вурдов в Усогорске – это нам по пути, обязательно с ним переговорим.

Мезень не сдаётся

Переходим в следующий зал. Здесь всякая старина: льняные сарафаны, расписные прялки, в том числе самого архаичного вида – в форме пирога, а вон и грабли стоят, тоже украшены росписью. Хотя, казалось бы, зачем это рабочему инструменту? Для красоты.

– Деталь ткацкого станка – и тоже с мезенской росписью!..

– Нет, это удорская роспись, – уточняет Валентина Тимофеевна. – В позапрошлом году её «узаконили», признали самобытность то есть. Она похожа на мезенскую, но есть отличия. А сразу бросается в глаза то, что в ней больше голубого и зелёного цветов.

Рисунок на прялке: два охотника стоят с ружьями возле дерева, под ногами у них две собаки, посредине дерево, на котором две куропатки. В нижнем ярусе – знакомые мезенские лошадки с комариными ножками. Древнейший узор в виде свастики на сарафане… А это что?

– Это швейка, – поясняет Валентина Тимофеевна. – На неё садились как на прялку – например, чтоб зашить подол… А это прялка моей бабушки с пасом моего прадеда…

– Так ваши корни, получается, глубоко в эту землю уходят!

– Папа у меня с Вашки, мама – с Мезени.

– «Вашка берёт, Мезень не сдаётся», – вспоминаю я старую местную поговорку, напоминающую о соперничестве деревень на берегах двух рек, бассейны которых расположены в Удорском районе, – Вашки и Мезени.

– Несколько лет назад проходил конкурс стихотворений о районе, и победила жительница Кослана Анастасия Бушенева.

«Вашка берёт, но Мезень не сдаётся» –

Так уж давно у нас повелось.

И в этом краю, где солнце смеётся,

Родиться и жить нам с тобой довелось.

С Тиманского кряжа, из глубинных болот,

Направляясь на запад, Мезень-речка течёт.

Там, где Белое море, там, где солнца закат,

Красотой неземною край родимый объят.

Мезень-матушка наша, как же ты хороша!

Нет нигде чище, краше! Аж сияет душа!..

– Да, в том, сколь чиста река, мы уже убедились, – говорю. – Вот только мелеет год от года, песками постепенно зарастает. Рассказывают, что в иное лето реку перейти ребёнок может…

– Это да. Многие были обижены, что болгарские леспромхозы леса варварски вырубали, из-за чего реки и речушки наши усыхали, рыбы мало стало.

– Зато у вас три благоустроенных посёлка осталось. Был бы и четвёртый, если б не загубил его бывший руководитель района Елисеев. Я про Верхнемезенск.

– Мне ещё довелось работать при нём в районной администрации. Добрым словом его тут мало кто вспоминает. Если ты в чём-то ошибся, будет давить всеми способами, а если ты что-то дельное сделал, постарается присвоить заслугу себе, чтоб перед начальством выделиться – такой у него был характер. Когда болгары при нём уезжали, была создана районная комиссия по приёму имущества от болгар. Но это была, конечно, фикция. Подписи поставили, но никакой охраны, никакой передачи имущества… Один из замов Елисеева говорил мне: ну зачем нам всё это…

– Нам рассказывали, что большая его «заслуга» в том, что до сих пор в район «с материка» нет нормальной дороги…

– Как он говорил, «есть железная дорога, и этого достаточно». В своё время району уже было выделили деньги на строительство дороги, а он упёрся: не нужна! И эти деньги ушли в Усть-Куломский район. Это было в начале 80-х. И вот там уже несколько десятилетий ездят по асфальту…

– Я эту дорогу укладывал в студенческом стройотряде, – вставляет Михаил.

– А у нас до сих пор лесная колея, да и её-то лишь в 2008 году проторили. А ведь в 1930-х годах ныне заброшенный тракт от Буткана до Айкино пилами и лопатами местные жители проложили за три года, больше сорока мостов построили…

После слов Валентины Тимофеевны подумалось мне: вот сейчас ругают на чём свет стоит наше чиновничество за непрофессионализм, взяточничество и пр. – и правильно ругают. Но в пример-то что приводят? – советские времена. Дескать, тогда действовала партийная система контроля и ответственности, отбор кадров был жёстким. А на деле я уже не в первый раз убеждаюсь, что «отрицательный отбор» действовал и в советское время – захребетники и правоверные партийные шаркуны тогда во власти высоко забирались. Хотя, конечно, дельных руководителей было побольше. Да и в прежние века среди власть имущих, судя по сочинениям едкого Салтыкова-Щедрина, дураков хватало…

– Вот вы упомянули про обиду на болгар… Она до сих пор осталась? – спрашиваю напоследок.

– Нет, что вы! Никакого негатива. Я успела с болгарами два года проучиться в школе в Благоево, сидела с ними за одной партой. У нас не было разделённости – местный ты или болгарин. Между прочим, большинство из них хорошо учились, ну и мы тянулись. Спустя годы нашла некоторых болгар-одноклассников в соцсетях, с удовольствием общаюсь. И они о времени, проведённом у нас, очень хорошо отзываются…

– А как же комары?

– О комарах никто почему-то не вспоминает. Я в те годы в торговле работала, мы дружили бригадами, проводили всякие совместные мероприятия. Существовал даже ансамбль «Дружба». Мы и сейчас стараемся сохранять их культуру – это ведь теперь и наше богатство. До сих пор на фестивалях используем оставшиеся с тех времён костюмы. На каждом концерте что-то есть болгарское. В Усогорске живёт Димитро Марчев, на болгарской волынке из козьей шкуры – родопской гайде – играет чуть ли не на каждом мероприятии. Человек 80 болгар с тех пор остались, так и живут у нас.

Родник дружбы

Чтобы продолжить болгарскую тему, из Кослана в Усогорск мы решили добраться на такси – здесь всего-то 12 км, зато побываем на Ивановом ручье, расположенном возле дороги. Лодку сдули – и в багажник, по Интернациональной улице выезжаем из Кослана.

Вскоре по левую руку, под насыпью в полусотне метрах, приметили сарайчик с надписью: «Иван Ель», что в переводе с коми и означает Иванов ручей. Только перед нами отъехало авто, ещё одна стоит: семья в полном составе вывалила из машины – хозяин под мощную струю подставил флягу, дети пьют ледяную воду и балуются. Вообще сюда народ приезжает не только из близлежащего Усогорска, но и из дальних посёлков. Иной раз даже очередь образуется. Спускаемся к роднику и мы.

Вот некоторые говорят, что вода не имеет вкуса. Это не так. Не имеет вкуса дистиллированная вода и похожая на неё артезианская. Чтобы понять вкус воды, нужно сначала отвыкнуть от воды городской – так сказать, очистить вкусовые рецепторы. Потом – попить разной природной водички, чтобы было с чем сравнивать. За время нашего путешествия мы распробовали из самых разных родников и из реки – так что готовы. И вот ответственно скажу: в самом деле, вкусна вода в Ивановом ручье! Напились вдоволь и с собой набрали.

Родник когда-то оборудовал болгарин Иван Рачев, работавший в Усогорске начальником доручастка (дороги болгары здесь тоже сами строили). Замысел был простой: чтобы шоферня на лесовозах могла набрать чистой воды в дорогу. Очистил лес, поставил беседку. А вывеска – её уже наши повесили в 1994 году, перед приездом какой-то болгарской делегации. А вот сделать ступеньки, чтоб зимой народ не падал на обледенелом склоне с канистрами, – это свыше сил для местных властей оказалось. Жители недовольство много лет высказывали администрации. Вместо того чтобы собраться да и сделать самим. И мне вспомнился тут источник возле Верхнемезенска, где мы побывали несколько дней назад. Болгар там никакие власти не заставляли облагораживать источник – просто собрались и сделали и лестницы, чтоб можно было спускаться, и беседку, где можно воду спокойно попить, и башню, с которой можно насладиться видом и пофотографировать… Так что чего уж нам на власть пенять – она такая же, как мы сами.

Переехав по мосту на другую сторону Мезени, мы почти сразу оказываемся в Усогорске. Городок назван так по причудливо петляющей здесь речушке с названием Ус. Заселяемся в гостиницу с экзотическим названием «Единственная».

На своей земле

Когда я спросил у живущего в Усогорске Алексея Вурдова, как его представить читателям, он ответил: «Писатель». На самом деле мне писательский цех знаком – этот народ хоть и бывает разгульным, но по преимуществу скучный и биографий не имеющий. А потому определение «писатель», как я понял из представления директора музея Солдатенко, давшей мне его телефон, слишком тесное для него. Об этом я упомянул, и Алексей Иванович внёс поправку: «Тогда так: писатель и общественный деятель».

– А так-то я пенсионер, 66 лет мне.

– Время посражаться ещё есть… – говорю.

– Да со здоровьем уже всё, я как мешок с опилками. Никогда не думал, что таким буду…

Но в качестве «общественного деятеля» Вурдов продолжает активничать. Пока были ковидные каникулы, с такой деятельностью было не развернуться, а нынче в марте вот звоню ему – только что вернулся из Благоевской школы, где выступал перед школьниками целых четыре часа.

– О чём говорили? – спрашиваю. – И как вам, кстати, современная молодёжь?

– Тематика – «от и до» про малую родину. Ведь дети не знают, где они родились. А молодёжь современная мне нравится, она в чём-то умнее нас, в компьютерных делах, например. Но вот что не нравится – отсутствие воспитания, как школьного, так и родительского. Я рассказывал, как нас к труду приучали, и они поверить не могли, что я уже в 6 лет косил траву, а в 12 – выпекал хлеб. Я в 13 лет несколько раз не поздоровался с чужим, в общем-то, человеком и получил ремня. А сейчас соседи не здороваются. Все обособились – я это считаю психологическим расстройством общества. Равнодушие – следствие этого расстройства. Недавно иду из поликлиники, вижу: впереди человек упал, человеку плохо, а люди обходят его, никто не подошёл.

– Эти выступления перед школьниками и есть ваша общественная деятельность?

– Пытаюсь ещё как-то привлечь внимание властей к судьбе наших деревень. У нас в районе в 1985 году жило более 37 тысяч, а сейчас более чем вдвое уменьшилось и в основном за счёт деревень. У меня есть проект сохранения и возрождения коми деревни. Много лет пишу письма руководителям: и местным, и Главе республики. И Медведеву писал в бытность его Президентом… Никакой реакции, одни отписки.

О том, что Алексей Вурдов человек неуёмный и самобытный, напоминают развешанные в его квартире обычной пятиэтажки афоризмы собственного сочинения – где гвоздиками приколочены, где клеем закреплены: «Твори добро, не проси в ответ спасибо», «Познай самого себя, ибо в этом есть истина» и т.д. Даже на двери ванной: «Личная гигиена – прежде всего!»

– Это не лозунги, – объясняет хозяин. – Это напоминания о нормальных понятиях жизни, хотя по форме – баловство. Самое главное – это созидать, а чтобы созидать, надо, как говорил ещё мой дед, познавать себя. Только тогда ты сможешь познать не только окружающий мир, но и мир примет твои труды полезные и праведные.

Вурдов из тех людей, которые сами вокруг себя создают реальность. Одна из сквозных тем его как литератора – чудь белоглазая, проживавшая некогда в этих местах. «Дух чуди остался по сей день», – говорит он. И так пишет, что не поймёшь, документальные это его воспоминания или вымысел. Когда я его спросил об описанных им встречах с «духами чуди», он усмехнулся: «Это реальность в сочетании с легендами и архивными данными». Ну, понятно. И всё же в разговоре я то и дело забываюсь и спрашиваю про факты из его художественных повестей:

– А что сталось с подковой, украшенной чудским узором? Вы по-прежнему храните её как талисман удачи?

А он подхватывает:

– А куда она денется?! И да, помогает талисман! Вот расскажу случай…

В 43 километрах от Глотово на восток у меня есть лесная избушка. Там – мой рай, а вокруг избушки скульптуры из дерева вырублены. Добираться туда нужно по реке Ирве из Глотово, где мой род обосновался ещё в 1554 году, мимо деревни Борово, которую мой пращур, Вурдов Леонтий Амвросимович, основал в 1666 году. Ежегодно в мае я езжу в свою избушку. 5 мая 2007 года я на моторке поднимался туда, но оказалось, что лёд ещё не ушёл – торосы на речке. Остановился в Борово переночевать-переждать. Когда ночью лёд прошёл и просветлело, народ на лодках ринулся на свои лесные угодья. С собой зовут, а меня как будто кто-то не пускает: ехать вроде надо, а не могу. Наоборот, спустился вниз по течению до деревни Кучмозерье. Уже 7 мая. Деревенские не понимают, чего я жду. И тут бежит ко мне хозяйка единственного дома в деревне, где есть телефонная связь: у тебя, говорит, отец умер!.. Разворачиваюсь и еду к родителям в Кослан. А если бы уехал в свою избушку, о том, что отец умер, узнал бы только через месяц…

Алексей Вурдов

– Понятно, только как это с подковой связано?.. Впрочем, ладно. А вот вы в своей книжке «Древняя Удора», которую я успел прочитать перед нашим разговором, рассказывали о том, как по молодости с другом-геологом провалились в яму чуди и сознание потеряли… – я задаю вопрос и уже на середине понимаю, что опять попался – текст-то ведь этот не по дневниковым записям, а художественный рассказ! Но продолжаю: – Впоследствии вы на этой яме бывали?

– В последний раз бывал в 1998 году. Нашёл легко. Как забудешь, родная земля есть родная земля… А показала мне яму впервые ещё бабушка, когда мы жили в Кучмозерье и я мальчишкой с ней за белыми грибами ходил на бор. Это от деревни в сторону деревенского погоста, если к Мезени идти…

– Ох, а мы там нынче как раз хотели ночёвку сделать, да берег показался крут.

В разговоре о чуди Алексей Иванович уловил, видимо, в моей интонации нотки недоверия, так что привёл, как он сказал, «реальный факт»:

– В 2009 году с Пинеги внук на машине привёз сюда пожилую женщину, звали её Андриана Тутовна или Туковна – не помню точно. До неё каким-то образом дошёл мой первый рассказ-легенда о чуди. Она захватила с собой старый паспорт, в котором была указана её национальность – чудь. Она вообще малограмотная, но назвала мне своих предков и по памяти, с бабушкиных слов, хотя сама не понимала, что поёт, напела старинную чудскую песню. Язык, как мне показалось, близкий к немецкому (я им владею), а мелодия, похожая на песни тундровых кочевых народов, такая… – тут мой собеседник попытался воспроизвести что-то протяжное и похожее на ненецкий варган: нын-ннэа… – Жалею, что не было магнитофона под рукой записать эту женщину. Но она хотела, чтобы я добавил её рассказ в свою книгу. После этого я и написал повесть о чуди.

Отставляем древности и переходим к современным темам – добровольческой командировке Вурдова на Донбасс в 2014 году. Как выяснилось, он не вдруг поехал туда. Прежде служил в армии, по воинской специальности – сапёр. В 1987 году ездил в «командировку в южный район», как записано в документах, то есть в Афганистан. Пробыл там недолго: ранение – и три месяца в госпитале. Хотели комиссовать, но он настоял на продолжении службы. Так что потом были ещё три года в Архангельском УВД. В 91-м уволился из системы и создал охранную фирму. «Третья была в Союзе, – с гордостью говорит Алексей Иванович, – три года я её возглавлял, весь свой спецназ туда трудоустроил». Потом работа в Москве («У меня же есть ещё экономическое образование») и возвращение на Удору, где жили престарелые родители.

– В 2014 году, в мае, я, как обычно, уехал в свой домик на Ирве. В июне возвращаюсь. Дай, думаю, посмотрю, что в мире творится. И включил телевизор. А там в новостях показывают Донецк: обстрелы, разрушенные дома и на одном из кадров – лежат мёртвая женщина и дитё. Я всю ночь не спал и утром решил, что моё место там. Назавтра занял 20 тысяч, ещё десять из семейных накоплений мама отдала, и поехал.

– А как мама к этому отнеслась?

– Я сказал ей, что у меня есть боевой опыт, ведь я же был командиром спецназа, так что всё будет хорошо. Вздохнула, сказала, что всё равно меня не переубедить. Она у меня мудрой женщиной была… 9 июня ночью я уже был возле Дома правительства в Донецке. Представился. Меня сразу приняли, и через пять дней я поехал на передовую. Военных специалистов там очень мало было, а профессиональный сапёр я оказался один на весь батальон. В соседних батальонах вообще не было ни одного. Ежедневно, как мог, обучал людей. Наш рубеж был от Константиновки до Александровки через Марьинку – примерно 18 километров. А нас всего-то было 180 необученных ополченцев. Из них 12 россиян. В живых осталось только двое, в том числе я. Пробыл я там недолго – до 4 августа. 28 июля хохлы начали наступление, мы отбивались, как могли. Каждые 3-4 часа обстрел. А у нас только фугасные миномёты, даже кумулятивных не было, боеприпасов мало, да и вооружения не хватает, даже с помощью охотничьей двустволки отбивались. Помимо прочего, приходилось добывать еду – там мы очень голодали. Помогать нам с едой через день приходила одна старушка, принося куриные яйца. За «спасибо», конечно, – нам ей нечем было заплатить. Да она ничего и не требовала взамен. Но как-то пришла и спрашивает у меня, как старшего, не найдётся ли у нас хлебушка. Оказывается, она две недели уже хлеба не видела…

В конце июля меня ранило в обе ноги осколками. Я подумал: ранение лёгкое, мол, чихал я на эти раны. Перевязал. Но через пару часов меня вдобавок контузило, после чего я уже вообще ничего не соображал, и ребята отвезли меня в донецкую больницу. А там ранеными все коридоры забиты. Попросил перевязку, а утром позвонил ребятам, чтоб меня обратно в часть забрали. И я бы отлежался в окопах, но тут звонит мама, оставшаяся одна, мол, её в больницу кладут от переживаний за меня. «Умру, – говорит, – если не приедешь». Ну и отправился я обратно… Такая история.

– А кто вам там, под Марьинкой, противостоял?

– Перед нами стоял «Айдар» и рядышком – «Азов» (организации, запрещённые в РФ – Ред.).

Это не ВСУ, это были нацисты. Они нас в плен не брали, мы их – тоже.

…На днях, когда я перезвонил Алексею Ивановичу, спрашиваю, как ему нынешняя военная операция на Донбассе. «Ребята оттуда постоянно звонят, – говорит. – Сетуют: “Эх, Иваныч, не хватает нынче у начальства смекалки и решительности. Надо бы после обстрела нацистов преследовать до полного уничтожения, а тут вдруг команда: «Стоп!» И пока мы стоим, они снова оборудуют позицию. А помнишь, мы ввосьмером им такой переполох устраивали!..”».

(Рассказ о военных буднях Алексея Вурдова читайте в рубрике «Чтение» – на стр. 26–28.)

Из записок Михаила Сизова:

«Служи…»

Храм «Неупиваемая Чаша» в Усогорске показался мне огромным. Наверное, из-за множества шатровых его наверший – такой Божий городок в одном здании. И не подумаешь, что перестроен он из обычного магазина. Освятили храм в 2000 году, и был он тогда единственным во всём Удорском районе, не считая молитвенных домов.

На двери храма замок. Прежний его настоятель, отец Игорь Светличный, как нам сказали, «не служит по болезни», а нынешний, игумен Гермоген (Лисовский), в отпуске. Узнав домашний адрес, идём в гости к отцу Игорю. Встретили нас приветливо, матушка Александра накрыла стол.

– Ну, мы к вам как к старожилу, при вас же тут всё начиналось, – говорим отцу Игорю.

– Какой же я старожил, мне всего 56 лет, – смеётся батюшка. – Первым начинал отец Владимир Бушенев, ныне игумен Тит. Его фамилия, кстати, местная, пысская. Родом из Большой Пыссы и отец Михаил Семуков, настоятель храма в Кослане. До меня здесь служил и иеромонах Стефан (Чернавский) – здесь, в Усогорске, он оборудовал молитвенный дом, который и достался мне в 90-е годы.

– А вы сами корнями не отсюда?

– Моя мама украинка, отец из Сыктывкара, где я и родился. Потом мы жили в Троицко-Печорске, там я школу окончил, оттуда уехал учиться в Ухту – в индустриальный институт. Там же после рукоположения служил в храме вторым священником. Ещё окормлял приход в Каджероме, ездил туда.

– Получается, переехав сюда, север на север поменяли? – шучу.

– Почему же, мы на юг ехали, – смеётся батюшка. – Здесь реально теплее, весна на два месяца раньше начинается. И комаров гораздо меньше. А так без разницы. В Троицко-Печорске хоть и больше народа, но он один как перст посреди тайги, а здесь кругом деревни, и населения на Удоре больше – 17 тысяч человек против тамошних 10 тысяч.

– Печорские от удорских чем-то отличаются?

– Там народ, наверное, пошустрее. Река Печора суровее и безлюднее, чем Мезень, поэтому приходится выживать. Что касается самого Троицко-Печорска, то в нём много приезжих, а это народ более авантюрный, чем оседлые жители.

– До рукоположения вы где работали?

– В 1982 году – в горкоме комсомола. Затем работал в видеосалоне – стал в Троицке одним из первых коммерсантов, так сказать, на закате советской власти. Потом был дворником и строил себе дом – тогда Горбачёв давал ссуды под три процента. Из дворников и пошёл в священники. Владыка сказал: «Служи». Молодой я был…

– А как в горком комсомола угораздило попасть? – удивляется Игорь.

– Мы ещё в школе с другом Лёвой Ивкиным занимались организацией дискотек. И после организовали молодёжное кафе с дискотекой. Комсомол это заметил и решил возглавить начинание. Лёву взяли в горком, и он потянул меня туда.

– А ведь я его знаю, – вдруг вспомнил Игорь из своей прошлой работы в комсомольской газете «Молодежь Севера». – Вместе с ним ездил по Троицко-Печорскому району, собирая материал. Он ведь потом переехал в столицу республики, расширил свой бизнес, но как-то рано умер.

– Да, Лёва болел. Ещё школьником он решил начать зарабатывать – разгружал вагоны с цементом. И что-то внутри у него порвалось. Целый год в школу не ходил. Через годы это сказалось. Он и в Швейцарии лечился, но ничего не помогло. Накануне смерти приезжал сюда ко мне на праздник Святителя Николая. Постоял на службе… Кстати, через него я к вере и обратился. В конце 80-х Лёва был уже вторым секретарём обкома ВЛКСМ. И вот приглашает меня в Сыктывкар для участия в организационно-методологической игре. Проводил её приехавший из Москвы психолог Марк Борисович, фамилии не помню. В ту пору комсомол искал новые формы работы с молодёжью, и он предлагал что-то необычное – такую систему, которая мозги вентилирует. Кстати, его центр социальных технологий до сих пор в Москве действует. Один день поучаствовал я в этой «игре» и что-то заскучал. А накануне Лёва поделился запретной литературой, которую где-то достал, – уступил мне Евангелие за 10 рублей. Я потом поминал ему это, а он отнекивался: «Да не продавал я Евангелие, а подарил!» И вот от скуки взялся его читать. До этого я интересовался Ницше, прочитал «Оправдание добра» Владимира Соловьёва. И вдруг вижу: Ницше, Соловьёв, Бердяев – они вторичны. А вот передо мной чистейший первоисточник всех этих философий! Здесь всё сказано. И с такой глубиной, что дух захватывает…

– Когда стали вторым священником в Троицко-Печорске, наверное, захотелось самостоятельности? – спрашиваю. – Поэтому сюда и переехали?

– Вообще я планировал сюда лишь на год-два. Храм открыть – и обратно в Троицк вернуться. Первый раз мы сюда приезжали с отцом Сергием Филипповым, благочинным из Сосногорска, в чьём ведении была и Удора. В ту пору Сосногорское благочиние было огромным по территории, под стать иному европейскому государству. Присмотрели мы пустующее здание магазина, которое мне понравилось: крепкое и правильно сориентированное, на восток. Потом уже поехал с вещами. Отец Стефан, уезжая из Усогорска, забрал все богослужебные книги и церковные сосуды, так что сумку я набил доверху – на тридцать килограммов тянула. Приезжаю в Кослан, а в автобус с сумкой-то забраться не могу – у входа столпотворение. Автобус уехал, я стою. А был уже час ночи. Тут подходит милиционер: «Я в Усогорск еду. Вас подвезти?» Так сразу стал Господь мне помогать. Приезжаю на место, а молитвенный дом, где я намеревался заночевать, закрыт на крепкий замок – отец Стефан не оставил мне ключа. Снимаю дверь с петель, обустраиваюсь в жилой комнатке, что была в молитвенном доме. В ней мы потом ютились с женой и тремя детьми. Через некоторое время администрация выделила мне квартиру, которую я обменял на дом, где сейчас мы и живём. И с передачей общине здания магазина тоже прошло всё гладко. Магазин был в ведении директора хлебозавода Василия Еруслановича Фёдорова, который позднее стал главой района. Он мне очень помог, да и другие люди тоже. Вообще в первые годы служения явно чувствовал я, что Бог здесь, рядом.

Нетленные обретения

– И как в Усогорске вас встретили? – спрашиваю священника.

– На первой службе в молитвенном доме стояли две прихожанки и мой старший сын. На клиросе супруга пела. Потом люди потянулись. Почти половина из них – последователи учения Ольги Асауляк. Это не сразу открылось. Одна прихожанка позвала меня квартиру освящать, смотрю – на столе какие-то бумажные пироги лежат. «Почему бумажные?» – спрашиваю. Оказалось, есть такой оккультный обряд с моделями разных предметов, мол, они реальные вещи притягивают. Исповедовал я хозяйку, сказал, чтобы отреклась она от этого сатанизма: «Отрицаюся тебе, сатано, гордыни твоея и служения тебе». Та чуть не плачет: «Как я могу отречься от матери Ольги?» Но всё потом выправилось.

Могу немного похвалиться: пришлось тут много поработать в плане просвещения, и крестил я только после оглашения, после долгих бесед. Ведь, кроме пятидесятников, христианской проповедью здесь никто не занимался. Однажды пришли они к нам в храм, когда я соборовал: «Можно мы здесь помолимся?» – «Да, пожалуйста». Постояли, губами пошевелили – вроде какие-то стихи про себя читали – и ушли. Потом появился главный их пятидесятник: «Можно я буду сторожем у вас работать и по ночам в храме молиться?» Почему-то впечатлила их церковь, почувствовали, где молитва «сильная». Многие из них стали потом православными.

– По деревням вы тоже ездили?

– Мне определили нижнюю часть Мезени, а в верховья ездил отец Михаил. Также за ним была Пысса, откуда он родом. Да, пытался и там что-то сделать. Помню, приезжаю в Сёлиб. Вся деревня в снегу, тишина, никого на улице. Захожу в один дом. Там жила Катя, приехавшая из Сосногорска за мамой ухаживать. С ней ещё какая-то женщина, пятидесятница, которая потом уехала. Собрали мы общину. Договорились о сроках, когда приеду служить, исповедовать и причащать. Приезжаю – и никого. И так постоянно было. Вроде есть община, а на службе никого, особенно летом. Более-менее послужить удалось в Чупрово, где Василий Иванович Давыдов, ныне покойный, деревянный храм восстановил.

– Подождите, так он же старообрядец! Мы встречались с ним, – припоминаю.

Было это пятнадцать лет назад. Проплыв по Мезени до Лешуконского, обратно в Коми мы возвращались по Вашке. И, едва перебравшись через границу с Архангельской областью, оказались в таёжном Чупрово. Что поразило – там стоял старинный храм под крестами. В такой-то глуши! В церковь Нерукотворного Спаса Василий Иванович не сразу нас пустил: «А вы креститься-то умеете?» Сам он из известного на Вашке старообрядческого рода и к вере относился строго. Впрочем, ни слова не сказал, когда мы перекрестились троеперстием, а не двуперстием.

«Собрались бабки, решили храм восстановить, – рассказывал он, – вот я и взялся. Раньше-то поп Владимир приезжал – как глянул на развалюху, испугался: и не думайте. А потом поп Егор приехал из усогорского храма, сказал: пробуйте».

«Поп Егор» – это отец Игорь, с которым мы беседуем. Также батюшка, по словам старика Давыдова, убедил его и дальше храмом заниматься, хотя от должности старосты он отказался, уступив её своей супруге Нине Михайловне, как старообрядческой наставнице. До этого наставницей была его сестра, а ещё раньше – мать. Сама Нина Михайловна тоже из знаменитого старообрядческого рода – Коровиных, так что известная иконописица Степанида Коровина, арестованная на Пасху в 1936 году и сгинувшая в тюрьме, была её родственницей. Тогда же за веру была репрессирована и её родная тётя Екатерина. В човской тюрьме она, как истая староверка-скрытница, отказалась есть из тюремных тарелок, за что была страшно избита. И странно мне было: Коровины и Давыдовы по-прежнему крестились двуперстием, считали себя старообрядцами, а обедницы совершали в православном храме и епископа приглашали, чтобы его освятил.

– У них были древние рукописные книги, – вспоминает отец Игорь, – по ним и молились. И когда попросили служить «по-старому», то я с благословения владыки им разрешил. Эти люди, по сути, такие же православные, как и мы. И так же почитают местночтимого святого Иоанникия, в честь которого мы устроили молитвенный дом в Латьюге. Там тоже молитвенная жизнь теплится, люди ходят молиться и в таёжную келью преподобного. Такая народная вера.

В общем, довелось мне и послужить, и поездить по району. Десять лет был без отпуска. Даже с удочкой на реке посидеть времени не было, что для человека, выросшего на Печоре, нонсенс. Когда храм под купола подвёл, такое было облегчение: дело сделано. И тут же усталость навалилась…

Матушка Александра потчует нас своими пирогами, а мы нахваливаем. Спрашиваю о детях, не собираются ли идти по стопам отца, в церкви служить.

– Старший-то мой математического склада ума, закончил МФТИ и работает в Обнинском институте атомной энергетики. Женился там. Туда, в Обнинск, и другие дети потянулись. С нами пока осталась младшая Ксения. Она считает себя удорской, поскольку уже в Усогорске родилась.

Перед тем как проститься, смотрим на стенах картины Ксении, которая регулярно побеждает на конкурсе живописных работ на темы Севера. «Может, в Обнинск и не уедет?» – думаю, глядя на её работу «Безмолвие».

– Ты это по фотографии писала? – спрашиваю.

– Нет, сидела на берегу Мезени с мольбертом. Такая красота!

– А мы только что спускались по Мезени на лодке и тоже под впечатлением, – делюсь с девушкой, переходя к следующей картине. Но это не картина, а образ Спасителя. Первый иконописный опыт юной художницы.

– Пап, а ты помнишь, как иконку нашёл? – вдруг спрашивает она отца.

– Это когда дрова заготавливали? В лесу наткнулись на свалку, а в ней образ Богоматери «Нерушимая Стена» лежит. Совершенно чистый, даже не потемнел, хотя не один день под дождями пролежал.

– Нет, другую…

– Ту, Покрова Богородицы, что в поддувале печи в золе нашёл? С надписью, что она из Ульяновского Троице-Стефановского монастыря? И ведь почти не обгорела, только краешек…

– Да нет же, я про кулончик с иконкой.

– А-а, понял, – припоминает священник и рассказывает ещё одну историю нетленного обретения. Слушаю его, и приходит мысль, что все «случайные» обретения в нашей жизни даруются Богом и только спустя годы раскрывается их смысл.

Фото авторов

Продолжение в следующем выпуске – ПЕРЕЙТИ

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска