(Продолжение. Начало в №№ 889–897)

Из записок Святослава Иванова:

Промежуточные итоги

После водной части нашего путешествия сижу в трёхместном номере гостиницы Усогорска «Единственная». Михаил и отец ушли брать интервью, а я решил поработать с Москвой дистанционно, ведь отпуск на время нашей поездки я не взял, выбил себе лишь несколько выходных на период, пока сплавляемся и не будет связи с внешним миром. Заодно можно подвести и какие-то первые итоги.

Наверно, главным мотивом участия в летней экспедиции для меня было желание пообщаться с отцом и Михаилом, чтоб продолжить изучать воззрения на жизнь старшего поколения, попытаться сократить разрыв между взглядами молодого поколения, к которому я поневоле принадлежу, и жизненным опытом «отцов». Но, конечно же, важно, что дикая природа помогает перезагрузиться после темпа жизни Москвы, где я уже фактически живу седьмой год. Там, в рутине будней, неизбежно накапливается разного рода информационная пыль, которую время от времени нужно стряхивать. Ну и третье: это, безусловно, та тяга к путешествиям и исследованию мира, которая была во мне – то ли присуща с рождения, то ли привита с самого раннего детства частыми семейными путешествиями по России. И вот я снова в экспедиции, в третий раз. И главное отличие этой поездки в том, что я могу чувствовать свою полезность: чай, спутникам не 25 лет, как мне, – вдруг здоровье подведёт, вот я и подстрахую, втроём наверняка легче будет справляться с возможными трудностями на пути.

Здесь, на тихой Удоре, я впервые. Сравнивать могу лишь со своим предыдущим путешествием по тайге: это было пять лет назад, и те впечатления уже, как говорится, «были давно и неправда». Помню, как я писал о брошенной школе в посёлке Верхняя Колва. И главное удивление от той поездки – заброшенность, оставленность тех мест Приуралья: вот жили люди не один век и почему-то ушли.

Нечто похожее я испытал и здесь, в Верхнемезенске, безлюдном городке, где, кажется, вполне себе можно было продолжать жить, заниматься исследованием богатого природой и ресурсами района, развивать туризм. Дом культуры, многоквартирные дома, столовая и другие здания будто терпеливо ждут момента, когда в них снова зажгут свет и зазвучат голоса. Досадно, что наследство, доставшееся от Союза, не сохраняется «ответственными людьми». Время уходит, строения понемногу ветшают, и в наше время уже сложно представить, что найдутся инвесторы, готовые повторить советско-болгарскую попытку построить «город солнца». Следы проделок сталкеров и мародёров свидетельствуют о ценности этого городка в глазах местных жителей: всё-таки тянет сюда людей подспудное желание хоть так, вандальным образом, приобщиться к тому комфортному уровню жизни, который был при большом достатке обитателей. Утащить из города хоть что-то ценное – наверно, причина этого в чувстве несправедливо распределённых богатств. А пломба с надписью: «Опечатано» – сигнал к действию: «Закрыто для всех законопослушных и честных, а остальных – приглашаем».

Мост через Мезень, где окончилось предыдущее приключение «отцов», напомнил мне их рассказы о путешествии тридцатилетней давности. Они казались мне фантастическими: одновременно и эдакая одиссея, и аномальная «зона» сталкера. Истощение, обессиление, общение с насекомыми – каково это, решиться на не совсем нормальное, с точки зрения безопасности, исследовательское мероприятие? Но прикоснуться к этому интересно: вот мост, вот река, вот здесь это было, вот мы, не спавшие больше суток… Может быть, поэтому мы решили тут же отправиться вниз по реке до ближайшей деревни. Но состояние наше, видимо, было всё же далеко от того, при котором начинаешь «общаться с духами».

Вместо этого несколько дней я напитывался и вдохновлялся речной природой. Солнечно, но без пекла. Ветерок не дует, а обдувает. Оттого и настроение приподнятое. Каждая очередная деревня за излучиной реки воспринималась мною как маяк: «Тут всё ещё живут люди! Значит, тут безопасно и на медведя вряд ли наткнёшься. А то, говорят, развелось их в этих местах…»

Непривыкший к размеренной деревенской жизни, я очень удивлялся некоторым вещам. Вот, к примеру, диалог в Макарыбе с местным жителем, полным тёзкой двенадцатого чемпиона мира по шахматам Анатолия Карпова. Мировоззрение светское, рассуждения в основном о материальном, но я заметил, что он постоянно пытался вписать в законы физики понятие «душа». «Наверно, эта деревенская близость к природе порождает склонность к мистическому и религиозному, мыслям о душе», – подумал тогда я. Но, как выяснилось впоследствии, всё же большая часть жителей встречавшихся нам деревень остаётся в рамках того, чему их учили ещё в советских школах. Например, Церковь для них – это лишь культурное наследие.

Первая моя мысль, когда возле села Глотово на берегу реки увидел приличное стадо коров, которое погонял на лошади мужичок, активно бранясь: «Ого! До сих пор тут возятся с животноводством. А казалось бы, зачем со скотом возиться: Север, тут можно жить рыбалкой да охотой, а на зиму уезжать в город». Но нет, жители всё-таки заинтересованы в сохранении привычного образа жизни, с хозяйством, в котором есть живность. «Ещё поживём», значит! В моих глазах это серьёзно добавило авторитета селу – лишь позднее я узнал, что коровы принадлежат не частникам, а фермеру, едва-едва сводящему концы с концами.

В Глотово на берегу – пара десятков лодок, ожидающих своих хозяев. И тут же – детские голоса. Видимо, отправили родители детей на каникулы к родне. Тут нынче и тепло, и речка тебе, и лес. А дети всегда найдут себе развлечение, лишь бы компания была. Пристав к берегу, мы направились в школу. К моему удивлению, в классе информатики имеется выход в Интернет. Вообще в селе мобильного Интернета нет, а тут доступ обеспечили в образовательных целях. И я обнаружил, насколько сам к этому привык: выяснил у директора, как подключиться к сети, и сразу зашёл в свои соцсети – поделился с друзьями накопленными фотографиями, просмотрел последние новости, проверил рабочую почту, ответил на письма. Дорвался, называется. Закончив, задумался: «Раз тут есть Интернет, что ж молодёжь не сидит здесь с утра до ночи? Неужели в селе только дети, которым осваивать просторы информации ещё не интересно?» Сколько раз я слышал от старшего поколения: «Молодёжь интернет-зависима, детей от телефонов и планшетов не оторвать!» А оказывается, в деревне подросткам вполне есть чем заняться, помимо просмотра развлекательных роликов и компьютерных игр по сети.

После школы отправились мы к заброшенному зданию храма. Недалеко от полуразрушенного храма – здание администрации, где шумно кучкуются как раз подростки лет 12-16: слушают музыку, смеются, болтают о разном. «Может, тут ещё одна точка доступа к Интернету? – автоматически делаю предположение. – А как иначе?!» Под сводами храма обнаруживаю, что дети оборудовали себе качели из рухнувших перекрытий. Да уж, недаром говорят: «Свято место пусто не бывает».

Дальнейшее наше путешествие запомнилось песчаными берегами, где безлюдно, можно приятно лечь и раскинуть руки под солнцем, слушая пение птиц и шелест кустов поодаль. Можно искупаться в нагретой солнцем воде, засмотреться на движение реки, гулянье ветра по верхам деревьев на противоположном берегу. На песке следы лисы, лося, зайца и, к счастью, нет следов хозяина леса. Меня, как человека урбанизированного, его следы мотивируют только к одному – поскорее двигаться в сторону обжитых людьми мест. На таких берегах практически отсутствуют жужжащие надоедливые насекомые. За эту поездку я полюбил спокойное плавание по течению посреди реки, где не роятся жужжалки, которым только и нужно напиться твоей кровью, и не приходится непрерывно отмахиваться.

…Закончив рабочие дела в гостинице, я отправился прогуляться по городу, который официально, вообще-то, считается посёлком. Усогорск, который, как и Верхнемезенск, ещё в 1970-х строили болгары по союзному соглашению, в отличие от последнего, городок живой, здесь работают лесозаготовительные предприятия, а потому из деревень народ понемногу стягивается сюда. Пятиэтажки, две школы, небольшой стадион рядом, игровые площадки во дворах домов… Что ни говори, а уют и безопасность я чувствую, когда вокруг люди, хоть это чувство, наверно, и не всегда оправданно. Приходят мысли, не характерные для жителя мегаполиса: и вдали от крупных городов вполне можно жить, развивать какой-никакой бизнес, заниматься любимым делом, растить детей. В эпоху доступности практически любой информации и расцвета интернет-технологий тишина и спокойствие, невозможные в большом городе, приобретают большую ценность. А там, где от одного конца поселения до другого можно дойти пешком менее чем за час, такой покой есть. А чтоб устроить здесь совсем комфортную жизнь – только-то и надо залатать ямы на дороге, обеспечить доступность медицинских услуг… Ну, ещё открыть пункт выдачи интернет-заказов, хотя, впрочем, может быть, он тут уже и имеется. Вот тебе и уютный уголок для рабочего нового времени – IT-специалиста.

Вспоминаю наши с отцом и Михаилом разговоры в экспедиции об истории и символах православия, о философии и политике. Место ли таким разговорам посреди глухой тайги? Вполне себе место. Если вокруг живёт природа, есть место и человеку, и его мыслям – всему, что его волнует.

Из записок Игоря Иванова:

Брошенный храм

Давно хотелось мне побывать в посёлке Вожском, в «заброшенном храме». А это от Усогорска по прямой всего-то 70 км. Так что грех шансом не воспользоваться.

Дорога от Усогорска до Вожского – это часть «трассы» до республиканского центра, та самая, до которой не дошли руки при советской власти, а после – нечего и говорить. Некогда лесовозная колея с диковинными поворотами на 90, а то и более градусов, виляющая между болотинами. В своё время часть пути проезжали всё-таки по бетонке, но в 2014 году начальство местной колонии, на балансе которой дорога числилась, несколько тысяч плит с неё продало «налево» за взятки – генерал регионального УФСИНа и его зам ныне сидят, а начальник колонии, подполковник, самоубился в СИЗО после ареста. Так что едем по грунтовке. Иногда она сужается так, что деревья по краям полностью перекрывают ветвями небо. О том, что ты не заблудился в хитросплетениях лесовозных дорог, единственно напоминают дорожные знаки, новенькие – как где-нибудь под Москвой.

И вот наконец-то знак: «Вожский». Посёлок Вожский возник в середине 1960-х и полвека существовал благодаря двум зонам и лесозаготовительному предприятию при них. То есть посёлок-то и по сей день существует, но раньше в нём жило более двух тысяч человек, а теперь и двухсот не наберётся. До посёлка ещё полтора км, а пока перед нами вырастает завалившийся забор колонии. Колючка на двухэтажном здании «штаба» с разбитыми окнами. Кругом развалины. По углам периметра с неудовольствием взирают на всё это вышки-вертухаи: нет порядка. Но не было его и раньше.

Отзывы об этой «колонии строгого режима для содержания осуждённых с особо опасным рецидивом» в последнее десятилетие её существования были скверные. На тюремном жаргоне такие зоны именуют «чёрными». Один из членов наблюдательной комиссии, посещавший её, отзывался так: «Это колония, которую заключённые считали самой блатной, где в нарушение закона не было локальных участков, где воровские авторитеты требовали от нас, чтобы мы убирались и не мешали работникам колонии работать, притом что нарушений было выше крыши. Это колония, где заключённый умер от передозировки наркотиков…»

Но почему-то именно здесь по инициативе заключённых в 2008 году начали строительство 15-метрового шатрового храма. Фундамент, сруб из лиственницы, внутренняя отделка, иконостас и киоты – всё сделано силами заключённых. Осиновые лемехи вырезали вручную, приколачивали деревянными гвоздями. Большую часть икон написал теперь уже бывший осуждённый Марат, в крещении – Марк Фаттахов, староста православной общины. Он же привлекал «с воли» средства на строительство (руководство ИК-35 не препятствовало, хотя и не помогало). Морозным январём 2012 года храм в честь Николая Чудотворца освятил епископ Питирим. А спустя год зону закрыли. Так церковь осталась «ничья».

Мы заходим на территорию зоны через тамбур из толстых металлических прутьев, над которым возвышается одна из наблюдательных вышек. Под ногами валяется табличка: «Караульное помещение». Рядом с брошенным офисным креслом – деревянный резной «трон» в неповторимом и сразу узнаваемом стиле зек-арт. Дверь в «комнату для хранения оружия» весом, наверно, в тонну. Заброшенный фонтан, обложенный кафельной плиткой, – как хрустальный бокал среди железных кастрюль. Коридор, ведущий в ШИЗО, напоминает клетку-проход для тигров в цирке. Понемногу на весь этот околоток возвращается болото: здесь оно всегда было и трудами зеков его лишь временно потеснили – они строили дорожки, садили грядки. Но трава, как пехота, уже захватила территорию, и теперь, спустя почти десять лет после закрытия зоны, в наступление двинулся кустарник. В общем, достаточно впечатлений, пока дойдёшь до храма.

Храм не заперт. Всё выглядит прилично: внутри чисто, иконы на месте, а престола, разумеется, нет – на его месте покрытый скатертью столик. Рядом с храмом – колокольня. Колоколов нет, сразу после ликвидации зоны их увезли в райцентр. Внутри колокольни что-то вроде кельи: топчан, на котором можно даже переночевать – в наличии матрац и подушки, здесь же уголок для молитвы, швабра стоит. Но всё же видно, что постоянно тут никто не живёт.

После закрытия зоны вопрос о том, как быть с храмом, активно обсуждался. Сначала приняли решение храм разобрать и перевезти в другую колонию. Но «братия Свято-Никольского храма» из бывших заключённых выступила против: «Мы знаем брата, который желает после освобождения остаться при храме, спасаться. И благословение своего духовника с Оптиной пустыни им получено. Да и ещё кое-кто из братии хотел бы приехать на это место. Есть благодетель-бизнесмен, который готов дать денег для приобретения автономной мини-котельной. За храмом – готовый фундамент на сваях, только ложи “кругляк” и строй братский корпус: с кельями, трапезной… Если епископ благословит, если есть на то воля Божия – вот вам и готовый скит… Мы уверены, в желающих спасаться недостатка не будет».

Это прекраснодушие мне знакомо даже стилистически: таким же жарким, но легковесным духом проникнуты многие письма, приходящие в нашу редакцию из колоний: «осознали греховность», «раскаялись», «посвятим остаток жизни Господу»… За колючкой, в условиях несвободы, прийти к Богу, как это ни странно, легче. Режим держит, но многим кажется, что это они сами подвизаются. Несвобода и связанные с нею испытания порой принимаются за страдания ради Христа. А вот когда человек оказывается на свободе, с ним случается по верной пословице: «пёс возвращается на свою блевотину, и вымытая свинья идёт валяться в грязи». Это ещё апостол Пётр написал. Нужны настрой на долгую работу над собой, «перемена ума», а не надрыв. Приобретённое внешнее благочестие вовсе не помеха на свободе вновь совершать ужасные поступки.

Тогда, в 2013 году, администрация согласилась оставить храм на месте – в конце концов, меньше хлопот. На епархиальном сайте вышла заметка с примечательным заголовком: «Храм в Вожской колонии останется на века». Но спустя три года там же появилось объявление: «Сыктывкарская и Коми-Зырянская епархия ищет добровольных помощников для осуществления уникальной операции: перевозки на полозьях храма из посёлка Вожский Удорского района в посёлок Едва» (это 20 км от Вожского). Причина – храм таки оказался заброшен. Местные жители тоже не возражали – в посёлке Вожский есть свой храм Казанской Божией Матери. Но этому проекту не суждено было реализоваться. С тех пор вопрос о переносе храма то и дело всплывает в общении епархии и местного УФСИНа, но дело не двигается. Вроде как храм стоит на балансе УФСИН, передать его епархии нет возможности, а самим перевезти – нет средств. Обычные чиновничьи рогатки.

Фотографируя храм с разных ракурсов, я почему-то не мог отделаться от чувства, что вижу его в последний раз. Хорошо бы, чтоб я ошибался. Но сколько Господь будет терпеть? Перед глазами стояла картина горящего храма в Кондопоге. Он тоже стоял одинокий, хотя и находился «под охраной государства». А тут-то даже этого нет. Большая удача, что посёлок Вожский находится в труднодоступном месте. Кстати, вскоре после постройки этот храм тоже чуть не сгорел: в январе 2012-го рядом вспыхнул больничный корпус зоны – пожарники поливали стены храма, а заключённые-прихожане дежурили на куполе, сбивая искры. А теперь, случись что, кому тушить огонь?

Ну а если даже и не будет пожара? По пути в Вожский мы увидели стоящую возле самой дороги часовенку. Ну как стоящую… Сильно покосившаяся, она не упала только потому, что упёрлась в стволы деревьев. Табличка из нержавейки на стене гласила: «Путник, остановись. 19 октября 2001 года я здесь умирал, но выжил, и уверовал, и поставил православную часовню». Замечательно. Ну вот, мы остановились, а помолиться-то невозможно: столбы часовни сгнили и едва держат крышу – на болотистых почвах это происходит стремительно.

Всё-таки, пригнувшись и рискуя, что вся конструкция завалится на нас, зашли внутрь по хлипкому прогибающемуся полу. Резная икона Божией Матери на стене – видно, что сделали её в колонии. Пластмассовые цветы в вазе. Ещё одна покорёженная табличка из нержавейки: список людей, принимавших участие в строительстве православной часовни, десяток человек. И в конце приписка: «группа жителей посёлков Вожский и Мозындор». Неужели из этого списка никого за двадцать лет не осталось в живых и некому часовню поправить? Это ведь не поморский крест где-нибудь на необитаемом острове в Белом море, тут каждый день проезжают мимо десятки машин.

Вот эта часовня – не прообраз ли будущего Никольского храма? Вспомнилось бессмертное: «Мы в ответе за тех, кого приручили» – из истории Сент-Экзюпери про Маленького принца и Розу. Но ведь мы становимся ответственны и за то, что построили, особенно когда посвятили это строение Богу. И эту ответственность должны научиться передавать тем, кто будет после нас.

И ещё. Судьба этой церкви вскрывает какую-то особенную черту в нашем народе – хотя не знаю, может, это свойственно не только нам: легко бросать начатое, созданное и запущенное в жизнь. Вот и родив ребёнка, понянькавшись с ним в сладком возрасте, как часто родители сплавляют его воспитание на шею школьных учителей…

Между тем наши предки хорошо понимали, что мало построить храм, надо ещё его содержать. И купцы-благотворители одновременно со строительством храма клали на счёт в банке сумму, проценты от которой шли на содержание причта. Ближайший пример в сотне километров отсюда – Кылтовский монастырь, устроенный промышленником Афанасием Булычёвым. Прежде чем уйти монахом в Соловецкий монастырь, он не только обеспечил существование Кылтовской обители солидным капиталом, но и закрепил за ним 2,5 тыс. десятин леса. Его мысли были на перспективу – как промышленник, он думал не только о приращении капитала, но и о развитии Русского Севера, строительстве дорог, каналов, внедрении новых технологий и устройстве богаделен. И о себе думал «вдолгую», понимая, что впереди у души жизнь вечная. Как же этого нам сегодня не хватает!

Из записок Михаила Сизова:

Сёльыбский фарватер

«Уже двадцать лет Оксана Бакланова живёт в удорской деревушке Сёльыб. Тут нет сотовой связи и Интернета, зато есть тишина и спокойствие, которое художница долго искала в разных уголках России. Сотни красных небесных коней, тысячи сказочных птиц вышли из-под кисти удорской художницы и иконописца и в качестве сувениров разошлись не только по всей Коми, но и по России. На протяжении столетий эти неземные существа создавались нашими предками – удорчанами и поморами. Это письмо именуется мезенской росписью – по названию реки Мезень, соединяющей Удору и Архангельскую землю…»

Это я читаю в своём телефоне, найдя в соцсети страничку «Удора мастеровая». Мы направляемся из Усогорска в Сёльыб, и, как понимаю, сейчас последняя возможность заглянуть в Интернет – скоро он отрубится. С асфальта съезжаем на лесную грунтовку, которая тянется по берегу Мезени, что катит свои воды всё дальше и дальше, к Белому морю. День нынче солнечный, сухой, и дорога хорошо держит машину, можно даже «газануть»… Таёжную автобусную остановку мы едва не проскочили. Дощатый навес, скамейки. А вот стоит Оксана – стройная, худенькая, как подросток. Встречает нас.

– Дальше пешком, потом на лодке, – сообщает она.

Игорь спрашивает, где тут можно припарковаться – шутит, конечно, но Оксана всерьёз восприняла озабоченность:

– Да вы не бойтесь за машину. Тут, кроме медведей, никто в это время и не ходит.

Идём по лесной тропе. Откуда-то из кустов Оксана вытягивает спрятанную косу – дальше на лугу дорожка постоянно зарастает, надо будет её прокосить.

– Мы, когда с автобуса к реке идём, успеваем грибов набрать. Дети у меня глазастые, поскольку в лесу и выросли, всё здесь подмечают.

– Когда они учились, вы их каждый день со школьного автобуса встречали? – спрашиваю. – Ружьё с собой брали? Медведи же…

– Так зверь сам не нападёт, людей он боится. Конечно, провожала и встречала, но не каждый день – дети в интернате при школе ночевали. Иногда в выходные дни автобус раньше времени приезжал, я не успевала встретить, и ребятки сами через лес добирались. Зимой-то проще: на реке ледяную переправу намораживают, и автобус свободно в деревню заезжает. Раньше с детьми вообще проблем не было, ведь в Сёльыбе своя школа имелась, учились в ней до 11 класса. И школьников было более трёхсот. А как леспромхоз и ферму закрыли, то большинство сразу разъехалось. Так что, когда мы сюда приехали, дети мои школу уже не застали.

– Одни уезжают, другие приезжают! – удивляюсь. – А вас что привело сюда? Вы же неместная?

– Родилась я на юге Ульяновской области, недалёко от Мордовии, и вся моя родня по отцу – мордва. А мамины корни с Украины. Тут как получилось. Бабушка Зоя была дочерью псаломщика, который служил в храме села Дубов. В 1937 году его арестовали и расстреляли, вскорости и жена его умерла, и Зоя в пять лет стала сиротой. Там, в Дубове, её взял к себе какой-то дедушка, живший при храме. Стали они странствовать, просить подаяние Христа ради. Странствовали долго, поскольку старец умер уже после войны. А девочку-подростка взяла к себе какая-то женщина. Стала она оформлять документы – и тут выяснилось, что Зоя дочь «врага народа». Было ей 14 лет, следователь приписал ей ещё два года, для совершеннолетия, и девочку отправили в ссылку в Коми, достраивать дорогу на Воркуту. Там она и осталась. Работала на железной дороге, на полустанке Тиманский – раньше был большой леспромхозовский посёлок, где жили одни ссыльные. Там Зоя вышла замуж, родила троих детей, в том числе мою маму. В 80-е годы её реабилитировали, и она уехала с мужем на свою родину. Того села, Дубова, уже не существовало, родственников тоже не нашла, и они стали жить в Володарке. Умерла бабушка в 2013-м, когда ей было 88 лет.

Кстати, на том полустанке, Тиманском, я не однажды бывала в гостях у бабушки – первый раз, когда мне было три года.

– Ясно. Значит, с нашими северами вы с детства знакомы, – заключаю.

– Так я и выросла здесь, в Коми. Папа был военным, его я не помню, и мама из Ульяновской области вернулась в Коми, вышла замуж за железнодорожника. Жили мы на станции Тобысь, недалёко от Тиманского, затем переехали в Сосногорск, там я в школу пошла, оттуда поехала учиться в худграф. Отчим заработал хорошую пенсию, и они с мамой и моей младшей сестрой уехали в Волгоград, где у них квартира. А я решила остаться на Севере…

Выходим на берег Мезени, где нас ожидает лодка с огромной надписью по борту: «Р 3059 ЩА».

Оксана объясняет, что могли бы и не регистрировать лодку, поскольку движок у неё маленький, всего в девять лошадей, но они с мужем любят порядок. Предлагаем помочь завести лодочный мотор и вообще «порулить», но Оксана отмахивается:

– Вы фарватер не знаете. Кстати, сюда мы с детьми ездим купаться, потому что здесь глубоко, а у самой деревни река узкая и мелкая.

– Так деревню здесь и надо было строить, раз глубоко, – не понимаю.

– Сёльыб и построили у полноводной реки. А в 80-е годы местные власти решили осуществить, так сказать, «поворот рек». Привезли динамит и взорвали перешеек между Мезенью и притоком Сёлька. Думали, что вода к деревне хлынет, а она повернула сюда. Не смогли природу приручить.

Затрещал мотор. Огибаем остров, за которым Мезень действительно мельче. И вот перед нами Сёльыб. Растянувшийся вдоль берега, он делится на посёлок, хутор и старую деревню. Нам – в посёлок.

Продолжение в следующем выпуске – ПЕРЕЙТИ

← Предыдущая публикация  Следующая публикация →

Оглавление выпуска