(Продолжение. Начало в №№ 889–898)

Из записок Михаила Сизова:

Место для дома

Оставляем лодку у причала и поднимаемся на взгорок мимо развалившегося дома с надписью на фронтоне: «1975».

– Надо бы разобрать, а то некрасиво, – словно бы извиняется художница, – но строение частное, белорус строил. Где теперь его искать?.. А вон там, где разваленный барак, жили родители моего мужа. Сами они из Сибири, из славного города Омска, а сюда попали по распределению – свекровь моя медиком работала. Вышли на пенсию, но возвращаться в Омск не захотели, так и остались в Сёльыбе.

Когда муж привёз меня знакомить с родителями, сказала ему: «Давай здесь жить!» Я сразу почувствовала, что это моё, что теперь я отсюда никуда! И показала ему место, где строить дом. Но решился он не сразу, ещё несколько лет мы просто в гости наведывались…

Подходим к дому – он состоит из двух половин и множества хозпостроек, накрытых общим навесом.

– В левую часть мы переселили родителей и сколько-то вместе пожили. Свекровь в 2014-м ушла, а свёкор – в 2018-м. Теперь та половина пустует.

– Ваших детей поджидает? Сколько им сейчас?

– Дочери 16, а сыну 14. Ещё есть четверо детишек от мужниной дочери, он ведь прежде женат был. Они к нам на лето приезжают, и я не отличаю их от своих. У нас с мужем долго своих детей не было, и только здесь, в Сёльыбе, они народились.

– Знать, правильное место для жизни выбрали, – говорю, осматриваясь. Заметив уазик-«буханку», приткнутую у забора, спрашиваю: – Ваш вездеход?

– Он старый, оставили его на запчасти. А сейчас у нас УАЗ «Фермер». Сегодня муж с детьми на нём в лес уехал, с ночёвкой. У нас ведь ещё избушка есть, построили в 50 километрах отсюда по дороге на Койнас, что в Архангельской области. Ну, дорога, конечно, громко сказано – просто лесной тракт. Там, в самой глуши, мужнины охотничьи угодья, километров тридцать в одну сторону, и мои ягодные места.

– Сами не охотитесь?

– Что вы! Когда он путики обходит, я клюкву собираю – с ружьём за спиной. Муж настоял брать оружие с собой, чтобы медведей отгонять. Но там я их не видела. А вот после рыбалки однажды наткнулись. Идём, рыбу несём – и он навстречу.

– И что, отдали рыбу хозяину?

– Нет, пусть сам ловит! – Оксана смеётся. – Он с тропы свернул. А большой был медведь, такой красивый!

– И вы успели им полюбоваться? – шучу. – Только художник может так на зверя среагировать.

– Дров-то у вас сколько! – Игорь кивает на поленницу под навесом. – В сельсовете заказываете? Дорого стоит?

– А не знаю. Муж этим занимается.

«Счастлива жена с таким мужем, коль не знает, что почём», – думаю, следуя за хозяйкой ко крыльцу дома. Там нас встречает огромный котяра с задранным вверх пушистым, как у белки, хвостом. Здороваемся с ним, проходим в сени, увешанные рыболовными снастями, и далее в горницу… Вот это да! Стены, словно живые, движутся красными сполохами мезенской росписи. Там и сям на разделочных досках, кулинарных лопатках и просто дощечках, украшающих стены, те самые «небесные кони» и «сказочные птицы», которыми так восхищалась «Удора мастеровая».

– Дощечки и кухонные ложки сын в третьем классе на уроках труда сделал, а я решила раскрасить, – поясняет хозяйка.

– Именно мезенской росписью?

– Знаете, до переезда в Сёльыб я не писала в этом стиле. Это уже здесь подошла ко мне Ольга Леонидовна Бушенева, очень активная женщина из местного самоуправления: «Оксана, мы тут думаем туризм развивать, и надо бы сувенирную продукцию придумать. Такую, чтобы была наша, коренная». Говорю ей: «А чего тут думать? Мы на Мезени живём, и в музее нашем полно деревенской утвари с мезенской росписью. Это же предки украшали. Давайте возобновим…» Попробовала я первые поделки расписать, а потом увлеклась, стала придумывать украшения, медальоны. Сам мезенский рисунок вроде простой, но столько в нём изящества и скрытой силы! Можно бесконечно варьировать, находя всё новые изобразительные интонации.

Вид сверху

Напившись чаю с малиновым вареньем, собираемся идти в местный музей. Хотя дом Баклановых чем не музей?

Расспрашиваю хозяйку о деревянном диване в прихожей – точно такой же много лет назад видели мы на въезде в город Мезень. Кто-то поставил его там на обочине: остановись, путник, присядь, подумай о своей жизни и о тех поколениях, что были до тебя и своими руками делали такие долговечные вещи. «Да, крепкая мебель, – гладит Оксана старинное, отполированное временем сиденье. – Я его даже не реставрировала, только ножки покрасила».

Со двора нас провожает собака. Всего их три на коште у Баклановых: одна дом охраняет, вторая уехала с компанией в лес, а третья сидит в вольере соседнего двора.

– Сосед уехал в город, а собаку свою оставил. Два года уже не появляется, так что мы её кормим. К себе взять не можем, потому что очень злая.

– Да уж, каков хозяин, такова и его скотинка? – предполагаю.

– Нет, сосед-то нормальный был, – защищает Оксана. – Просто собака охотничья, куда её в город брать?

Идём по Сёльыбу, что почти на три километра протянулся по берегу Мезени. Оксана рассказывает:

– В 2019 году селу исполнилось триста лет. Сначала было два дома, Селивановых и Ванеевых, в том месте, где речка Сёль впадает в Мезень. Когда рядом поставили водяную мельницу, то речку стали называть Мельнича-ю. То есть, получается, у неё прежде не было названия. А Сёлью стали звать по фамилии хозяина мельницы – Селиванова. От этого и название села появилось. Мельница с большим водяным колесом просуществовала аж до 1961 года – это я к тому говорю, что в старину и вправду всё прочно делали. Да и дольше бы простояла, но надобность отпала – рожь и ячмень решили больше не выращивать, поскольку плохо растёт, а муку можно и из Архангельской области завозить.

– Считаете, это правильно?

– Ячмень-то можно было оставить, он же ещё на корм скоту идёт. А корма привозные очень дорогие. Народ же местный со скотинкой всё равно расставаться не хочет, несколько семей держат коров и овец. Мы на лето тоже берём откармливать, чтобы было своё мясо. Оно лучше и здоровей магазинного.

От главной улицы на высокий холм Яг-чульк ведёт длиннющая лестница шириной в три доски и с перилами, а наверху оборудована смотровая площадка. Оттуда всё село как на ладони.

– Вон те дома, что наособицу стоят, местные назвали Хутором, – показывает Оксана, – а те новенькие, богатые – Рублёвкой. Как же без неё! У нас до сих пор народ строится. А вон тот дом много лет пустовал, но в прошлом году, когда коронавирус свирепствовал, его купила молодая семья. Они только на лето из города приезжают.

– Вас, оседлых, не раздражает, что какие-то временщики рядом селятся?

– Так они же тут свои! Росли, в школу ходили, а потом в город уехали. И вот потихоньку возвращаются.

– Думаете, ваши дети тоже возвращаться будут?

– У моей дочки план такой: Сыктывкар, потом Питер, а после него Лондон, – Оксана смеётся. – Конечно, будут приезжать. Здесь их детство. Им можно позавидовать: есть почва под ногами. А меня в детстве постоянно перевозили с места на место, родители лучшей доли искали. Маме всегда говорю: «Мам, из детства я хорошо помню поезд. А куда ехали, не помню».

– Да, и я могу им позавидовать, – делюсь с женщиной наболевшим. – Я ведь тоже хотел жильё купить в родном посёлке, чтобы на лето приезжать, но там круглый год надо за коммуналку платить, очень дорого, потому что посёлок городского типа, частных домов там нет. А здесь стоит себе дом и стоит, счастливые…

– Свой дом лучше квартиры, это верно. И простоит долго, если за ним следить. Пойдёмте, покажу здешние хоромы-шестистенки, которым больше ста лет.

Спускаемся вниз и выходим к местной главной площади, что напротив храма. Останавливаемся у «арт-объекта» в форме подковы, расписанной красными мезенскими коняжками.

– Здравствуйте! – Оксана обращается к проходившей мимо женщине. – Вот смотрим, какая новая красота у нас появилась.

– Кхе-кхе, да уж, делать нам нечего, – вроде как ворчит женщина.

– Это она шутит, – комментирует Оксана, – подкову-то выпиливал её сын. И много чего их семья в деревне украсила… Валя, ты ключ от церкви нам дашь?

Это уже к другой женщине, также оказавшейся рядом. Видно, наше появление в центре села вызвало интерес у людей. Староста Валентина ответила со знакомой коми интонацией, вытягивая последние слоги: «Та ключ-та-а вот о-он».

Подходим к храму. У стены могила, на плите написано: «Здесь погребено тело священника сей Богоявленской церкви отца Алексия Иоаннова Бронникова, прослу…» – дальше не прочитать, могильная плита обломана. А сам храм прекрасно сохранился. Он почти не перестраивался, хотя в советское время в нём был клуб. Внутри просторно. Справа на стене замечаю знакомую бумажную икону святителя Стефана Пермского, украшенную белоснежным рушником. Она вырезана из календаря, который в начале 90-х годов наша газета выпустила огромным тиражом, и после мы постоянно встречали эту печатную иконку в самых отдалённых деревнях.

Под иконой просветителя Коми земли – молитвенный столик с табличкой: «Бронников А.И. 1847–1910. Отцу Алексею Иоанновичу от благодарных ему потомков». Тут же настольная лампада, молитвословы и фото молодого человека в цивильном камзоле. Узнаю этот снимок – это не отец Алексей, а его сын, Григорий Алексеевич, с внучкой которого наш корреспондент встречался двадцать лет назад . Григорий долгое время служил псаломщиком, потом диаконом, а священнический сан принял уже в 45-летнем возрасте – в 1921 году, когда вовсю шли гонения на Церковь. И стал священномучеником.

Интересно, что сёльыбцы молитвенный столик посвятили не ему – хотя он-то как раз официально прославлен в лике святых, служил и арестован был в том же Сёльыбе, – а его родному отцу, который особо-то как бы и не прославился. Но в этом человеке, после которого даже фотографии не осталось, видно, был корень и святости, и обыденного подвига его детей. У отца Алексея и его супруги Александры родилось трое сыновей и две дочери. Старший, Иван, также стал священником, умер в 1933 году в Котласской пересыльной тюрьме в день вынесения приговора. Средний, Николай, получив духовное образование, в Юрьевском университете выучился на медика и служил земским врачом, одновременно ведя уроки в Пыёлдинской церковно-приходской школе. Добился постройки земской больницы в Усть-Выми. Отдавая всего себя людям, сам умер от сыпного тифа. Рабочие Нювчимского чугунолитейного завода поставили на его могиле чугунный памятник. О дочери Пелагее, умершей в 1956 году, сведений мало, а вот о самой младшей, Людмиле, известно, что она была супругой священника Стефана Попова и учительницей, вела уроки в Сёльыбской школе. Умерла в 1965 году.

Несколько лет назад сельчане решили поставить крест над символической могилой о.Алексея Бронникова

Достойная семья. Как вспоминала внучка священномученика, Бронниковых в Сёльыбе очень уважали и всячески уговаривали в 1921 году Григория Алексеевича, чтобы он со своей семьёй из Вильгорта вернулся в родное село и служил в опустевшем храме. В 36-м храм закрыли и стали преследовать семью священника. Однажды конфисковали всё имущество, в том числе обширную библиотеку. Без книг ещё можно было прожить, а без самовара никак – и дочь Валентина на последние деньги выкупила его, принесла обратно. После чего конфискаторы пришли и снова унесли самовар. А потом пришли и за самим батюшкой. Расстреляли его 31 августа 1937 года в окрестностях Сыктывкара. Прощаясь с родными, отец Григорий сказал: «Бога не забывайте».

Священномученик Григорий Бронников

Помолившись в храме, идём в фельдшерско-акушерский пункт, в стенах которого находится и краеведческий музей. Странное месторасположение для музея. Но, может, это как-то связано: лечить людей и возвращать им историческую память?

Из записок Игоря Иванова:

На голом холме

Храм в Сёльыбе стоит на голом холме. Рядом только два мемориала: погибшим в Великую Отечественную, а неподалёку одинокий крест – могила священника Алексея Бронникова. На ней, как уже заметил Михаил, лежит чугунная плита, отлитая на Нювчимском чугунолитейном заводе. В том месте, где были указаны даты жизни о. Алексея, плита отломлена, а потому на кресте рядом дата его кончины указана неправильно – 1910 год. На самом деле он умер 28 октября 1908 года.

В советское время были уничтожены не только все захоронения возле храма, но и церковные книги, и потому даже даты кончины сельских подвижников невозможно было точно установить. Но всё же краеведы успели переговорить с последними представителями рода Бронниковых (это сделала Анна Малыхина, о которой мы недавно рассказывали читателям, и даже восстановила их родословную), а одна из очень пожилых жительниц села указала место, где о. Алексей был похоронен. Так, слава Богу, не оборвалась память о человеке, прослужившем в Сёльыбе почти три десятилетия. Память, истончившаяся до крайности, до последнего оставшегося в живых человека, готового показать месторасположение могилы. Да, мы такие: когда остаётся последняя ниточка, последняя надежда, последний шанс – вдруг словно приходим в чувство, начинаем шевелиться, искать и с удивлением обнаруживаем, какие драгоценные пласты собственной истории забросили. Вот тот же отец Алексей – замечательный был подвижник. В 37 лет – для того времени это возраст священнической юности – стал духовником всего местного духовенства, а это о многом говорит. А о его скромности свидетельствует то, что, хотя сам он входил в Общество помощи учащимся Устюжского епархиального училища, при этом был вынужден обратиться за пособием для обучения своих сыновей в семинарии и духовном училище. В тот год случился неурожай, и он бедствовал, как все в селе, но по-свойски себе из фондов помощи отрезать не стал.

То, что сейчас повсеместно в сёлах стали создаваться местные музейчики быта, подтверждает: на грани полного умирания деревень, утраты всякой связи с прошлым мы спохватились. Первое, что в этой ситуации приходит людям в голову, – собрать материальные свидетельства прошлого, потому что возродить дух, даже душу былой полнокровной жизни на селе куда как труднее.

– С музеем мы поздно спохватились, только в начале 2000-х, – говорит Анатолий Валентинович Бушенев, взявшийся показать нам местный музей «Живая старина». – До нас тут успели не по разу прочесать село москвичи, выкупали за бесценок и увозили в основном старинные иконы, так что их почти и не осталось у людей.

Анатолию Бушеневу 64 года, он в селе работает фельдшером и является здесь фигурой, можно сказать, ключевой. И дело не в том, что он староста Сёльыба. Кстати, когда я спрашивал, какими полномочиями он обладает в этом статусе в сравнении с руководителем администрации, например, Анатолий Валентинович только засмеялся: можно подать, а можно принести. А в общем, никакими.

В здании, где сейчас расположен ФАП, как раз и находится музей. Здесь же ютится и почтовое отделение (доставка корреспонденции раз в неделю, по средам). После армии Анатолий Валентинович окончил медучилище и в 1981-м приехал с женой работать в местную амбулаторию по распределению. Все годы проработали они вместе, а когда ставку акушерки сократили, сидеть смотреть телевизор супруга Ольга Леонидовна не согласилась, занявшись активной общественной деятельностью. Подключила и мужа, поэтому, когда я спрашиваю, кто был инициатором создания музея, он отвечает: «Это всё она». Дескать, я только на подхвате.

В музее осуществили интересную, на мой взгляд, идею: разместили обычные семейные фотографии людей – живых и умерших. Каждый житель села может привести сюда гостя или, например, внука и показать свой снимок на стене либо фотографию своих предков. Хороший способ «сроднить» вещи и судьбы. Есть среди этих фотографий и фото Анатолия с супругой.

– Это я в молодости, первый год работы моей, 1981 год, – поясняет он. – Так вот и получилось, что 40 лет уже здесь. Когда приехал, тут проживала тысяча человек, а сейчас 88, из них работающих и десятка не наберётся, остальные пенсионеры. Так что нагрузку не сравнить. Что бабушек обычно беспокоит? Радикулиты, остеохондрозы, давление… Ковид в лёгкой форме был только у двоих, и то у одного неподтверждённый случай. Оксана в их числе, – кивает он на нашу спутницу. – А так бабушки у меня бегут впереди всех вакцинироваться. Я путинский план в 60 процентов перевыполнил – у меня 80 процентов.

Ну, объяснение «бесковидности» простое – изолированность села, разбитая дорога. Так просто городской житель сюда не пожалует.

Кое-что Анатолий рассказал из здешней земской медицинской практики. Я слушал его фельдшерские рассказы и думал: если б не советское атеистическое воспитание, Анатолий вполне мог бы стать замечательным священником, если понимать роль священника в северных сёлах не как простого требоисполнителя, а человека, вокруг которого строится школа, творится помощь людям – как материальная, так и духовная. Со своим металлическим чемоданчиком, набитым лекарствами, он вхож здесь в любой дом и после прослушивания стетоскопом выслушивает все здешние житейские истории, точно на исповеди, а за выпиской рецептов может поговорить и дать совет не только по поводу лечения телесных, но и душевных недугов. Но главное, пожалуй, вот это внутреннее состояние, которое можно выразить одной фразой: «Раз надо, так надо…»

Уточняю у Анатолия: как он чувствует – «застрял» здесь, как это в советские годы бывало со многими поехавшими по распределению, или нашёл свою вторую родину? Выясняется, что Сёльыб для него не совсем вторая родина – предки его из Патракова, почти исчезнувшей ныне деревни неподалёку.

– Почему «застрял»? У меня есть квартира в Усогорске, но там суета, выйти некуда. А тут – природа, охота, рыбалка…

Вот эти три вещи всегда первыми назовут жители Удоры. Не всякий городской житель поймёт удовольствие проснуться чуть свет, посидеть под дождём с удочкой, таскаться через буреломы за глухарями. А для местных это сердцевина жизни.

Живут они с женой в поселковой части Сёльыба, а в центре села, на берегу Мезени, в своё время купили дом и сделали его гостевым.

– …Дом у нас с отоплением и горячей водой, – продолжает Анатолий, – баня, беседка. Есть моторная лодка, каракат… Всё есть. Интернет только слабый, но скоро должны сделать для ФАПа скоростную оптико-волоконную линию. А впоследствии к ней, возможно, и всё село присоединят.

Поясню: каракат – это такая самодвижущаяся тележка с мотором на огромных колёсах для езды по болотистой местности, например за клюквой, и по сугробам. Российское изобретение, получившее распространение на Севере уже в этом веке, – вещь простая, но очень удобная. А с Интернетом здесь как везде: одно время он в деревне был, установленный по распоряжению руководства республики, но уже через год у района деньги кончились – на этом окно в мир захлопнулось. Как знать, может, и к лучшему – сколько-то лет ещё спокойно пожили.

«Живая старина»

В музее около четырёхсот экспонатов, и все собраны здесь же, в Сёльыбе. Со слов Анатолия кажется всё просто: походили женщины по заброшенным домам, по сараям пособирали, потом помещение покрасили, всё разложили – и готово. На самом деле, конечно, дело это непростое – ведь о каждой вещи в переговоры с хозяином надо вступать, просить, а потом ещё и восстановить, и определять, как вещь использовалась, название ей дать.

Анатолий Валентинович ведёт нас по музею. Почему интересно его послушать? – потому что всё то, что в музее есть, неотрывно от жизни нашего экскурсовода.

– Вот ткацкий станок. На таком я бабушке помогал ткать половики – зимой в деревне делать-то нечего. Так что работать на нём умею. Правда, этот конкретно стан не для половиков – на нём ткали полотенца и материал для платьев. Вот, например, для такой парадной ночнушки.

– Что, в ночнушке – да на парад, на люди?! – удивляюсь, глядя на добротно сшитую, но всё-таки действительно исподнюю одежду.

– Нет же, её надевали под нарядное платье. А платье шили уже из богатых тканей. Моя бабушка, доставая из сундука такое, говорила с гордостью: «Его я носила, моя бабушка носила и прабабушка тоже носила!» А это приспособление – крутилка для изготовления картофельного крахмала. Раньше ведь его и в пищу использовали, и кисель из него делали, и скотине давали, и бельё им крахмалили… Помню, меня, бывало, к такому станку поставят: давай работай, не маленький уже! И я накручиваю, вместо того чтобы со сверстниками бегать. А что, с четвёртого класса по десятый я каждое лето работал на сенокосе. Помню, 7 июля выходили на сенокос с песнями, с собой бабки по чуть-чуть возьмут, а как сметают первый стог, так и примут по чуть-чуть – чтобы веселей работалось да всё успеть. И заканчивали сенокос молитвой: встанут женщины где-нибудь в сторонке и читают молитвы благодарственные минут пять.

Среди женских одежек на стене висит та самая парадная ночнушка

 Идём дальше.

– Вот в таких сапогах, сшитых из шинели, я ходил. А вот лекало для сапог. Сами сапоги шили из телячьей кожи и деревянными гвоздями подошвы подбивали…

– Деревянными?

– Именно. У нас в музее даже один такой гвоздь был, но пропал куда-то. Мы уж искали-искали, но не нашли, видно прибрал к рукам кто-то, – вздыхает Анатолий Валентинович.

Думаю: и что, были на селе специалисты по гвоздям, по лодкам, по люлькам, по сапогам? Анатолий рассказывает, что его дед, Иван Сергеевич Бушенев, живший в Патраково, сам мебель делал, посуду сам и деревянную лодку тоже сам. Один и тот же человек в старину мог делать всё своими руками, пусть и с разной степенью изящества. Удивителен мне универсализм северного крестьянина, всё он умел: искал заготовку в лесу, обрабатывал, сам же и пользовался. Вон в углу стоит замечательное творение рук местного мастера – скамейка, сделанная из цельного дерева; сумел ведь найти такое дерево в лесу, чтобы ножками стали толстые ветки. А такому мастеру на все руки его труд давал полноту бытия. Наш век – время узкой специализации, которая обездушивает труд; человек не видит и самостоятельно не может обменивать результат своего труда, требуется посредник. А отсюда и первая трещина в христианском миросозерцании человека-труженика…

Следующий экспонат – висящая на стене пороховница. Надпись на ней по-коми: «Пороковнича».

– В ней ещё порох сохранился с того времени, когда ею пользовались лет сто назад…

На одном из туесов Анатолий показал свой родовой пас: несколько надрезов ножом.

– Особенность такая – каждое поколение добавляет к пасу что-то своё. Например, у отца две вертикальных полоски, у сына уже три, а у второго сына ещё и вбок маленькая загибулина. Но это ушло, сейчас этого нет, не модно.

– Мода такая штука, – отвечаю, – то, что сегодня забыли, завтра стало остро модным, и молодые гоняться будут за своими родовыми знаками, изучать их. Хорошо, что вы тут их сохраняете.

– А вот старинные горшки. Крепко сделаны, дожили до наших дней, не разбились.

– Помню, у меня был похожий в раннем детстве, – говорит Михаил, – сиживал я на таком.

Переходим в другой зал, и здесь Михаил узнаёт радиолу «Ригонда»:

– У моего отца такая была. Хорошая. Я на ней «Голос Америки» ловил.

А я узнаю настенные часы с «мишками в сосновом лесу» и тяжёлой гирькой в виде шишки. У нас дома долго висели такие. Родители, люди рассеянные и занятые, постоянно забывали подтягивать цепочку, и часы то и дело замолкали. Потом они куда-то пропали.

Вот новогодняя карнавальная маска космонавта с надписью: «СССР». Пытаюсь её примерить. Маловата. Приятно, что ни говори, видеть вещи из детства.

– Снимай. Таких, как ты, «не берут в космонавты»! – шутит Михаил.

Уголок местного поэта Эраста Ванеева, его рукописи, печатная машинка и гармошка. Работал лесником, бакенщиком. «Кем только не работал, даже стихи писал», – рассказывает наш гид. Тут мне вспомнился фильм Глеба Панфилова «Тема» с неподражаемым Михаилом Ульяновым в главной роли – там тоже экскурсовод в музее рассказывала про местного поэта Чижикова, у которого стих «в голове зачесался». Вроде сюжет один к одному, но вот дух тут другой: там столичный автор изобразил какую-то провинциальную пошлость, а здесь, если любишь глубинку, непременно почувствуешь домашний уют без каких-то претензий.

Наконец доходим до сувенирного уголка, заполненного изделиями и картинками Оксаны. Долго выбираю, что купить, и решаюсь взять подвесную весёлую птичку, расписанную мезенским узором. Автор, стоявший рядом, выбор одобряет: «У меня дома таких уже не осталось».

Под конец экскурсии неожиданно натыкаемся на спортивные тренажёры.

– Беговая дорожка и велотренажёр, – презентует Анатолий. – По гранту выиграли. Приходят девочки заниматься, педали крутят.

Под лежачий камень…

Тут мы заговорили о грантах – тема, которую Бушеневы активно в Сёльыбе продвигают. На добровольных началах, разумеется, деньги за это не получают. Зато слышат порой обидные слова, дескать, фельдшер на эти деньги строит себе особняк где-то. Не знают люди, как изматывает отчётность по этим грантам, где всё до копейки нужно подтвердить чеками да справками. Ситуация в чём-то опять же сближает положение Анатолия Валентиновича с положением сельского священника. Духовенство в деревне всегда под бдительным присмотром сельчан, начиная от того, что едят и пьют, и кончая присмотром за тем, что делают и говорят их дети. Так было в старые времена, и так есть сегодня, и наверно, не бывает иначе, если человек деятельный и искренний.

Итак, в 2014 году Бушеневы организовали в селе ТОС и начали двигать свои проекты. Уже на следующий год получили грант под проект «Песенные традиции Удоры» – записали диск с народными песнями, которые вспомнили старожилы села. В 2016-м получили средства на проекты с красивыми названиями: по ремонту дороги в Сёльыбе «Дорога – это жизнь» и по облагораживанию местного почитаемого источника «Исцеляющий родник» – обустроили два родника, к которым сделали спуск и установили обетные кресты, беседку. Ту смотровую площадку, на которую мы поднимались, тоже обустроили на средства гранта. Ну и каждый год один-два гранта, так село понемногу благоукрашается. Анатолий Валентинович убеждён, что под лежачий камень вода не течёт, особенно в наше время, без денег нынче ничего не сделаешь. Никому деревня не нужна, по большому счёту, кроме самих жителей деревни, а потому сидеть сложа руки нельзя. В целом за эти годы удалось воплотить в жизнь с десяток проектов на сумму более полутора миллионов рублей. Для села это немало.

Из того, что запланировано на будущее, – создание «холодного» музея. Одно время в одном из зданий хотели сделать гараж для пожарной машины, но не вышло, и теперь там хранятся крупногабаритные музейные экспонаты: телега, сани и пр. Чтобы дело довершить, надо свет провести, немного обустроить – и гостям можно показывать. Ещё одна идея – записать видео мастер-классов по выпечке шанег, ткачеству, заправке самовара, валянию валенок, вязанию сетей и прочим хозяйственным навыкам. Авось внукам пригодится.

В 2018 году ТОСу удалось заполучить грант на восстановление местной Богоявленской церкви. Храм покрасили – теперь он белой птицей стоит над рекой, издалека виден. И вот нынче снова удалось получить грант – на сей раз от Министерства сельского хозяйства республики на проект «Сохранение и восстановление памятника архитектуры “Храм Богоявления Господня”» – 593 тысячи рублей. Так что летом восстановление церкви продолжится: нужно будет укрепить фундамент, заменить двери.

Перед тем как расстаться с Анатолием Валентиновичем, что-то заговорили мы снова о корнях, о деревне Патраково. Вспомнил он, как в 80-х годах в деревне сгорело 11 домов: пожарных машин не было, ветер дул и, можно сказать, в одночасье деревни не стало. Потом, конечно, что-то построили, но с тех пор, говорит он, не лежит душа там бывать. Да и не только его душа – народ поразъехался, лишь 3-4 человека сейчас летом приезжают пожить.

– Вот я думаю ещё, почему у меня дед так рано умер. Причём не один умер, а один за другим сразу трое друзей… А недавно понял: им всем поручили в деревне разобрать деревенскую часовню Кирика и Иулитты, стоявшую на горе, и сделать из неё склад. Видно, Богу это не понравилось…

У меня теперь есть почему-то твёрдая уверенность, что за безмездные труды Анатолия Бушенева ради ближних Господь родовой грех покроет.

Продолжение в следующем выпуске – ПЕРЕЙТИ

← Предыдущая публикация  Следующая публикация →

Оглавление  выпуска