(Продолжение. Начало в №№ 861–866, 868–875)

Лестница в храм

Из записок Михаила Сизова:

«Монча» переводится как «красивый». Так саамы называли Мончетундру, окрестности нынешнего Мончегорска, когда сюда пришли первые горнорудцы и, словно гномы, стали закапываться в землю. На месте их изысканий вырос огромный горно-обогатительный комбинат, изменивший ландшафт вокруг. Впрочем, индустриальные пейзажи тоже могут быть красивы – в обрамлении суровых сопок Заполярья. Словно бы серые ящеры выползли из гор и задымили округу своим ядовитым дыханием. Пишут, что в конце ХХ века за южной оконечностью Мончегорска была настоящая пустыня – обожжённые скалы и чёрные остовы деревьев. Но в последние годы вследствие установки новых фильтров на комбинате ситуация поменялась: стал расти лес, бегают лисы и зайцы, даже лось – символ города – стал появляться близ комбината, вырабатывающего никель, медь, кобальт, золото, серебро, палладий и другие металлы.

Миновав промышленную зону, подъезжаем к городу. Издалека видны рассыпанные по берегам озёр бетонные кубики домов, над которыми возвышается златоглавый кафедральный собор Вознесения Господня.

Возле Вознесенского кафедрального собора – детская площадка

Как сейчас помню, сколько было удивления, когда он здесь, в заполярной глуши, появился. Достаю смартфон, листаю архив нашей газеты – что я писал тогда, в 1997 году?

«7 июля состоялось освящение Вознесенского кафедрального собора в Мончегорске Святейшим Патриархом Алексием II. Прежде были пересуды: стоит ли устраивать там вторую епископскую кафедру? Ведь есть города более старинные, например Кола. Но жизнь распорядилась по-своему. Ещё в конце восьмидесятых годов директор комбината “Североникель” В.М. Худяков решил построить здесь храм, и это стало своеобразным актом покаяния за ущерб, нанесённый природе предприятием. Вполне справедливо местные сравнивают свой край с Хиросимой: сернистая кислота, которая всюду попадает здесь в почву, при соединении с водой самовозгорается, а земля под ногами горит как при торфяных пожарах. Даже трава на этой земле не растёт, птицы не садятся – пролетают мимо… “Через покаяние воскреснут души людей, а потом оживёт и земля”, – считают строители».

Эка патетически я писал четверть века назад! И ведь ни разу здесь не бывал, только сейчас сподобились приехать. Смотрю дальше о том визите Патриарха. Оказывается, он был в Заполярье почти неделю, посетил всё, что только возможно, даже отдалённую погранзаставу.

А вот ещё одна заметка в архиве: «База подводных лодок в п. Гремиха – один из многих стратегических военных участков Северного флота, которые доживают свои последние дни. Отчаявшись во властях земных, многие жители Гремихи приходят сегодня в православие. По словам настоятеля Мурманского кафедрального собора игумена Никодима, инициатором создания православной общины в посёлке стал военный журналист. Человек такой большой скромности, что даже имя его установить сейчас трудно. Недавно этот офицер покинул Гремиху, чтобы стать иноком одного из российских монастырей».

Кем был этот человек? Видно, что отец Никодим пытался скрыть имя будущего монаха во избежание разного рода искушений и назвал его в телефонном разговоре «военным журналистом». Может, речь о командире подлодки капитане 1-го ранга Владимире Ковтуне, который принял постриг в Санаксарском монастыре? Но тот в монастырь ушёл со штабной должности в Москве, куда его перевели с Северного флота, и журналистом не был. Тогда имеется в виду Алексей Баданин, который действительно в конце 90-х создал газету «Православный Североморск»? Но это было уже после ухода в отставку, а на флоте ему вряд ли бы удалось заниматься журналистикой, тем более служил он не береговым, а строевым флотским офицером. Причём потомственным – его прадед под началом адмирала Макарова совершил две кругосветки, отец был капитаном 1-го ранга и воевал в Великую Отечественную, служил на подводных лодках, а сам он в том самом 1997 году уволился в запас с Северного флота в звании капитана 2-го ранга. И вот сегодня бывший «кап-два» Баданин – митрополит Мурманский и Мончегорский Митрофан – возглавляет богослужение во втором своём кафедральном соборе.

Архиерейская служба уже шла, когда мы подъехали к собору. Вблизи он огромен. На белоснежных стенах – мозаичные иконы. Храм двухпрестольный, второй придел, что необычно, освящён во имя святого Василия Блаженного. Внутри яблоку негде упасть. По окончании службы владыка Митрофан сказал проповедь. В какой-то момент я вдруг понял, что стою навытяжку, расправив плечи, и командир ставит задачу. Инструкции его ясные и чёткие, фразы рубленые, на каждом слове ударение:

Митрополит Митрофан (Баданин) на проповеди в мончегорском храме

– Мы. Все. Задумываемся о самом главном в своей жизни. А что же самое главное? Нам. Необходимо. Достичь. Царствия Небесного. Мы должны сделать всё для того, чтобы оказаться в тех обителях, которые открыл нам Господь наш. Христос сказал, что ТАМ НАС ЖДЁТ.

Все замерли, отзвук сказанного резонировал в стенах собора и в сознании людей. Митрополит продолжил:

– Теперь дело за нами. Цель задана. Инструкция доведена до нас идеально. Что же сдерживает нас, что мешает?

После службы Игорь договорился с секретарём епархии об аудиенции с митрополитом, коя была назначена в Мурманске. Вместе с народом спускаемся из собора по торжественной лестнице и видим… архимандрита Никодима. Прежде вживую общаться с ним не доводилось – информацию брали по телефону, когда он был настоятелем мурманского кафедрального собора и когда служил в Костомукше, возрождая православие на Севере Карелии. Затем с журналистами он общаться перестал – после вынужденного отъезда из Костомукши, где бразды правления взял епископ Игнатий. В Интернете про батюшку чего только не писали, была развязана целая кампания по очернению. Но рано или поздно правда берёт своё. Церковным судом епископ Игнатий смещён с кафедры. Может, теперь архимандрит не откажет в интервью?

– А, из «Веры», – батюшка улыбается. – Слушайте, чего вы ко мне под благословение, вас архиерей всех благословил, а я тюха-матюха, Ванька с балалайкой.

Настоять на разговоре не успели, к батюшке подошла какая-то пожилая женщина, что-то спросила.

– Вот о ней, о Валентине, напишите, – архимандрит обратился к нам. – Сын у неё умер, Валера. Изумительный резчик по дереву. Помню, он ещё пареньком ходил в храм, когда я в Коле служил. Начал с простой резьбы, а потом иконы стал творить, да какие! Все у него выхватывали, чтобы показать другим, удивить. Про это статью напишите.

Из Серёдки на север

Батюшка ушёл, а мы остались с Валентиной Васильевной Осинниковой на храмовой лестнице.

– Да, у Валеры много икон было, две сейчас в Москве, в Донском монастыре, – начинает она рассказ.

– Матушка, может, в храм зайдём, там поговорим, дождь ведь идёт…

– А это святая вода, день-то сегодня какой! Знаете, все меня успокаивают и я не чувствую, что Валеры нету. Как будто он здесь, просто мы друг друга не видим. А работы его можно посмотреть, я недалеко здесь живу.

Тут появляется мужчина, который привёз Валентину Васильевну на службу на своей машине. Предлагает: «Может, вы её и доставите обратно? Вот ключ от квартиры. Вы же с отцом Никодимом знакомы? Тогда могу довериться, оставляю на ваше попечение».

Начинаю расспрашивать прямо в машине по пути на улицу Металлургов, где она живёт.

– С какого я года рождения? С 1940-го. Где родилась? Так в Серёдке – это село почти посередине между Псковом и Гдовом, потому так и назвали. Когда в Церковь пришла? Так ещё школьницей. В нашем селе был большой храм Николы Чудотворца, но его немцы разрушили при отступлении. Поэтому на Пасху мы, девчонки, бегали за четыре километра в храм Архистратига Михаила в деревне Мельницы. В школе-то запрещали, а нам-то что! Сидим там всю ночь, балуемся, конечно, а утром идём домой и смотрим в небо: играет ли солнышко? Но я так ни разу в жизни и не увидела, как оно играет.

Верующие были родители? Да, конечно, крещёные-венчённые! Папа был чтецом в храме, даже когда в колхоз вступил, всё равно читал на службах. Потом как-то отошёл от этого, выпивать стал. А мне всё говорил: «Доченька, запомни на всю жизнь: не деньги золото, а мы – золото. Потому что если захотим, то эти деньги заработаем и потратим». Мол, счастье не в богатстве, оно-то наживное, главное – душу свою сберечь. И всё равно продолжал пить. Говорила ему: «Пап, не пей!» – «Да, доченька, ладно уж».

Он любил мне заработанные деньги отдавать. В день получки мама посылает: «Доча, иди возьми у него деньги». – «Да не хочется». – «Иди, он сейчас всё истратит». Иду в чайную, а он уже заказывает там обед, и мужики к нему подсаживаются, чтобы на дармовщинку выпить. Я: «Папа, пошли домой!» – «Ладно, дочка, пошли». И всё бросал, мы уходили. Отдавал мне деньги. Приходим домой, говорю: «Мама, не ругайся на папу, а то деньги спрячу». А без них как? В нашем колхозе хлебом не платили, его покупать надо было.

– Так вы в эти Мельницы в храм-то ходили? А ещё в округе церкви были?

– Чего ж не быть. У нас в Елизарово целый монастырь, правда в нём тогда туберкулёзный детский санаторий располагался. Зато он очень древний, в нём знаменитый старец Филофей когда-то жил.

– Тот, который обосновал концепцию «Москва – Третий Рим»? – припоминаю.

– Да, что-то такое говорили. А действующий храм был ещё на острове Залит. У нас из Серёдки выходишь и вот в сторону Пскова идёшь: деревни Грядище, Заклинье, Погорелка, Елизарово, а за ним Великое Поле и Толбица, откуда лодка на остров возила. Там отец Николай служил. Он в отдельной келье жил, а мы ночевали в другом домике. Помогала там: в храме убирала, на клиросе пела.

– Со старцем Николаем разговаривали? – интересуется Игорь, глядя на дорогу. Он за рулём.

– Да уж не помню, о чём и говорили. Мне-то семнадцать лет было, неразумная ещё. Я как раз из Мончегорска тогда вернулась.

– А как в Мончегорск попали?

– Исполнилось мне пятнадцать лет, и надо было думать, как паспорт получать. В колхозе-то не давали. А сестра моя в Пскове окончила медучилище и в Мурманск распределилась. Да не доехала до него, здесь, в Монче, сманили её в лесхоз – заведовать здравпунктом. Это в самой тайге – едешь от города вдоль Мончеозера, минуешь протоку Сухой Порог, а там дальше Кашкозеро, где и были лесорубы. И вот я отправилась к ней. В Ленинграде пересадка, погуляла там и дальше – в тайгу эту самую. Пожила у сестры, паспорт получила и вернулась в Серёдку. Ещё год там проучилась, и потянуло меня в Мончегорск.

– Что-то здесь понравилось?

– Знаете, первый раз приехала сюда как домой. Всё так просто и люди хорошие. И природа красивая, озёра, спокойно как-то. В Петербурге все бегут куда-то, а тут живут, так я почувствовала. К тому же лето было, солнце круглый день. Пожила у сестры – она уезжала в город, а я за неё оказывала помощь больным, перевязки делала. Тут строительное училище открылось двухгодичное, окончила его и в Мончегорске штукатурила да малярила. Года три поработала, вышла замуж, родился ребёнок. Вдруг меня одни люди обозвали туберкулёзной, потому что худенькая была, одни кости. Обиделась я и пошла в ресторан работать официанткой – доказать им, что никакая не туберкулёзная. Год или два проработала. Обедать приходили разные люди, слышу – начальники обсуждают, что приехали медицинские курсы открывать. Говорю: ой, да вы меня возьмите учиться! И вот днём работала в ресторане, а вечером училась. Стала медсестрой и тридцать лет в Мончегорском военном госпитале трудилась. Он находился на 27-м километре. Получила там квартиру, а потом от госпиталя дали и в самом городе – вон в том доме, куда мы подъезжаем.

Первая в Мончегорске

Стоя перед парадной, Валентина Васильевна не сразу вспомнила номер кодового замка: «Вот ведь, прошлое для меня как сегодняшний день, а тутошнее забываю…» Всё же вошли. В квартире чистенько убрано – одна живёт, нет постороннего беспорядка. Показывает деревянные иконы на стене, на тумбочке:

Иконы, оставшиеся от сына

– Это Валера Спаса вырезал. Это – Николу Чудотворца. А вот Богоматерь с Младенцем. Правда, ликов у них нет. Говорила ему: «Валера, да доделай ты, пожалуйста, им лица, ведь всё остальное сделано!» Он откладывал почему-то и не успел, умер.

Помолчав, продолжила:

– И брат мой умер, он в Риге шофёром в порту работал. И сестра. После здравпункта на лесоучастке она ещё в Апатитах поработала и домой в Серёдку вернулась, там до конца своих дней и прожила. А я вот здесь осталась.

– С отцом Никодимом вы как познакомились? – пытаюсь отвлечь от грустного.

– Церкви в Мончегорске не было, и мы ездили с ночёвкой в Мурманск, Кировск и Колу. В Коле у отца Никодима ночевали прямо в храме на полу. Хорошо было, тепло, тихо, и спишь как молишься. Помогали, конечно, батюшке, уборкой занимались. Работу всегда себе ищешь, а то неинтересно же бездельничать.

Ещё любила я во время отпусков по монастырям ездить. Однажды поехала трудничать в Снетогорский монастырь под Псковом. До войны он был мужским, а теперь женский. Захожу – стены знакомые и люстру эту где-то видела. Ладно, приняли меня, послушничаю. Спускаюсь в подвал за каким-то делом: «Господи, я ведь и здесь тоже была!» И тут вспомнила. После войны меня, маленькую, два раза возили в санаторий для отощавших детей. И он располагался в этом монастыре, который был полуразрушен от бомбёжек и совсем по-другому выглядел. Несколько лет я ездила туда трудничать, яблоки из Серёдки привозила, помогала овощи на зиму заготавливать. Игуменья говорит: «Валя, оставайся насовсем». – «Да как же останусь, у меня дети!» – «Ну, тогда мы будем молиться, чтобы вернулась». И целый год сёстры молились, как потом они рассказали. Но вот, не вымолили.

Валентина Васильевна Осинникова рассказывает историю своей жизни

Один раз с дочкой Вероникой в Пюхтицы поехали, от Серёдки недалеко – мы-то люди северные уже, триста километров для нас околица. Там двое батюшек, наш псковский и пюхтицкий. Встали на исповедь к пюхтицкому, да народу к нему очередь, не доберёшься. Тогда встали к псковскому – он тоже хороший, с седой бородой. К нему тоже не попали. Ладно, пошли купаться. Идём и встречаем того пюхтицкого священника. «Батюшка, благослови покупаться в купельне». Он благословил и спрашивает: «Только и всего?» Думаю, что он хочет мне ещё сказать? Я ведь никто и звать никак.

Ладно, пошли мы купаться. А на следующее утро снова не попали к нему на исповедь, а попали к псковскому. Причастились. А он, пюхтицкий, всё стоит, и народа у него полно. «Всё, причастились, давай поедем», – говорю Веронике. Но что-то не пускает, что-то он хотел мне сказать. И встали в конец очереди – думаю, немного постоим на всякий случай, а потом поедем. Вдруг батюшка всех растолкал, подходит к нам. А там у них в храме как бы придел Пюхтицкой Божией Матери – маленький такой коридорчик и только одна эта иконочка. Он: «Вы куда?» – «Да, батюшка, ехать надо». Заводит в этот придел: «Вы откуда?» – «Из Мончегорска». – «А у вас там храм есть?» – «Нету никакого». – «Езжайте и стройте».

Я так испугалася! Говорю: «Батюшка, да вы что, я знать ничего не знаю! Я вообще с дочкой приехала под Псков свою маму навестить, а к вам завернули просто». – «Ладно, оставайтесь пока с мамой. Но как только закончится ваш отпуск, немедленно езжайте и стройте».

Ничего себе! Как я буду строить? Ещё он сказал: «Ну ничего, гонений на вас не будет». Потом подумал-подумал: «Нет, если кто-то выгонять будет или что, подними вот так руки кверху и скажи: “Протоирей Николай, помоги”. И никуда тебя не денут».

Приехали мы. Был это 1986-й, кажется, год. Ну что делать? Поехала в Мурманск, говорю отцу Василию: «Батюшка, мне сказал батюшка собирать списки, подавать на регистрацию и приниматься за дело». И вот я всё в Мурманск ездила, консультировалась. Один год бумаги собирала, а сам храм обустроили за два года. Освятили его в 1989-м.

– Так быстро построили?

– Так ведь не строили. Сам Господь помог. Выше того места, где сейчас храм, был лесхоз. Директор его, Артуром звать, говорит мне: «Слушай-ка, говорят, ты хочешь здесь что-то делать, строить или что?» – «Не знаю, пробую, что получится». – «Покупай у нас барак, который там стоит». В нём прежде с одной стороны две семьи жили и с другой две. Говорю: «Интересно, а на что покупать, у меня ни копейки». Он: «Ну ладно, тогда я тебе дарю». Вот такое было чудо. И стали мы барак в храм переделывать. Мы помогаем им, лесхозникам, а они – нам.

– А как им помогали?

– Так у них грязно в цеху, обрезки валяются. Мы как пчёлки всё соберём и на тележке вывезем, нам-то пригодится. По пути просим: «Ребятки, подкиньте нам вон ту дощечечку». Они нам дают, вот и собралось материала.

– Вы были председателем общины?

– А не знаю, кто я. Надо строить, и всё. Ездила, документы возила то в Мурманск, то в Москву, потом за иконами и утварью в Сергиеву лавру, там подешевле. Меня там уже знали. «Матушка!» – зовут. Говорю: «Какая я матушка…» Туда бумажки возила, а там какое оборудование куплю, утварь для храма. Всё с Божьей помощью. Однажды с прихожанками поехала, потому что много везти надо. Купили что надо, а на вокзале нам: «У вас столько сумок, лучше в багаж сдайте. Наши ребятки вам ящик сколотят». Положили всё в ящик, взвесили – сто килограммов. Перегруз. «Ладно, запишу вам девяносто». И чудеса на этом не закончились.

Приезжаем мы в Оленегорск. Куда нам с этим ящиком, его и от земли не оторвать. Вижу, у вокзала стоит военная машина. А я ещё работала тогда в госпитале. Подхожу к солдатам: «Ребятки, давайте помогайте нам. Где ваш начальник? Надо вытащить наш груз из вагона, погрузить на машину и отвезти в Мончу. У нас-то машины нету и денег нету, чтобы нанять». Отвечают: «У нас другая задача – мы ищем беглого солдата». Говорю: «Найдём мы вашего солдатика! Давай грузи». Пришёл их командир, объясняю: «Слушай, я отслужила здесь уже двадцать лет. Неужели вы мне одну уступку не сделаете?» – «Так мы беглеца ищем, он вооружённый». – «Отвезёшь – и сразу он найдётся. И мне позвони, вот телефон, чтобы знала, что всё в порядке». Отвезли нас. И через полтора часа нашли беглеца – он прятался не в Оленегорске, а здесь же, в Мончегорске. Измотался, устал и спал. Поэтому никакой стрельбы не было, сонного взяли вместе с автоматом. Говорю по телефону: «Вот так! Вы нам помогли, а вам Господь Бог помог». Они ведь трое суток искали, а тут сразу обнаружили. И много таких историй было с нашим храмом Преподобного Трифона Печенгского.

Лики на досках

– Дочка Вероника вам помогала? – спрашиваю.

– А куда поеду, туда и с собой возьму. И верующей выросла. Помню, однажды поехала она к себе в Москву, где училась тогда. Провожаю. А на вокзале столовая. «Мам, ты хочешь есть?» Пошли. Она заняла очередь, потом на раздаче берёт тарелку, перекрещивает и на стол несёт. Берёт другую, тоже крестит. Думаю, спаси Господи… слёзы даже выступили. Я сама-то стесняюсь при чужих креститься. В Пскове она окончила техникум, но захотела ещё духовного образования. И очень я пожалела, что нельзя теперь обратиться за советом к отцу Николаю Гурьянову. Но в Толбицах, откуда лодка ходила на остров Залит, в Свято-Духовом храме служил хороший батюшка, которого я знала, отец Борис. Говорит мне: «Зачем ты дочку в Петербург посылаешь? Езжайте в Сергиев Посад». И она поехала, выучилась там на регента. Так и работает, руководит хором в Москве…

Валентина Васильевна сказала название храма, и я удивился: не раз был там на службах, значит, видел Веронику. Тесен мир!

– А Валера верующим был?

– У него немножко другая стезя. Тяжелее. С его папой пришлось воевать, а потом мы разошлись. Валере был годик, когда его папа-то напился, зажёг спичку: «На, туши!» И показал, как надо спичку задуть. С той поры и началось. Найдёт сынок спички и давай зажигать одну за другой. Летом оставила я его в Серёдке у родителей. А он вышел во двор со спичками и все сараи с хлевом сжёг, хорошо хоть, скотину успели из пожара вывести. И вот он всюду искал спички, где бы поджечь. Дед прятал от него. Так он сам зажёгся – на печку с горячей плитой залез, лоб и ноги себе обжёг, в больнице потом лечили. И вот так всю дорогу: отвернёшься – а в руке уже спичка.

– Пиромания это называется, – сообщает Игорь.

– Да, мания такая. Потом он отошёл от этого. Курить начал, но тоже бросил. Однажды соседи наши квартиру ремонтировали и попросились у нас пожить. Сосед прапорщиком был и хорошо рисовал. Смотрю, Валера рядом с ним сидит и что-то рисует. Как сейчас помню, нарисовал он волка, несущего ягнёнка. Удивилась я: как хорошо получилось-то! Прапорщик научил? Отдала Валеру в художественную школу. Ему понравилось, а потом стал лениться: не пойду, и всё. «Не пойдёшь – я тебя домой не пущу!» И не пустила, одну ночь на чердаке ночевал. «Ну как, мягко там спать-то?» – спрашиваю потом.

Всё же до конца он в этой школе не доучился. Отправила его в Петербург учиться на столяра-краснодеревщика. Мастер тамошний говорил, что он хорошо работает, с душой. Но и там не доучился. Вернулся, окончил здесь строительное ПТУ, стал работать в воинской части и по заказу разные деревянные штуки вырезать. Один раз был какой-то юбилей у Патриарха Алексия и наш мончегорский батюшка поехал в Москву поздравлять. А что подарить-то? Собрали камни наши мончегорские, разноцветные. Но в мешке их не повезёшь, и Валера сделал резную шкатулку. В Москве никто на камни и не посмотрел, только эту шкатулку разглядывали, удивлялись.

А потом Валера познакомился с одним художником-иконописцем и взялся резать иконы. Однажды выкладывал на стол он доски, чтобы резать, и я за его плечо глянула. Господи! Доски словно оживают, становятся такими розовыми, приятными и притягивают к себе. И резьба получалась у него живая, на простой доске вдруг появлялась жизнь.

Две иконы его работы висят у нас в часовне Ксении Петербургской, много икон заказывал отец Иоанн, да всё увёз на Украину. И в Москве они тоже есть. В Донском монастыре был очень старенький архимандрит Даниил, так увидел Валерину работу «Воскресение Христово» и сказал: «Я тридцать лет эту икону ждал».

– Как умер Валера?

– Приняли мы в храм одного человека сторожем, из бывших заключённых. Говорю Веронике: «Чего-то он мне не нравится». Понятно, что у каждого должен быть шанс на другую, исправленную, жизнь, но что-то не то… В общем, этот сторож невзлюбил меня. А тут ещё Валера стал ему ставить палки в колёса. Заметил он, что окно на складе расковыряно: снимай стекло – и выноси всё подряд. Прибил он штапики обратно. Вскоре возвращается домой и как-то странно ногами передвигает. «Поскользнулся и упал», – говорит. Ёкнуло у меня сердце. Я ведь медик, понимаю, что от простого падения таких ушибов не бывает.

Вдруг вспомнилось из детства. Один мальчишка залез в сад к соседу, который только что из тюрьмы вернулся, и тот его с сорванными яблоками поймал. Взял и посадил на попу. Это у них такой зековский приём – копчиком о землю. Позвоночник сотрясается, ноги отказывают и с организмом что-то делается. Доплёлся этот мальчишка до дома, слёг и умер. Спустя время Валера еле живой возвращается домой: «Мама, я опять упал». Тут уж я приступила к нему: «Тебя кто-то уронил?» Не отвечает. «Мама, я лучше полежу». Заболел он, недельку полежал и на Крещение отошёл. А после Вероника заметила, как этот сторож из храма шёл с белым мешком на плече. Тот увидел её, мешок бросил и убежал. В тот же день он рассчитался и уехал.

– Трудно было пережить это?

– Слава Богу, у нас храм есть! Молилась я, и как-то легче стало. Вы в нашем храме-то ещё не были?

– А на какой он улице?

– Да рядом здесь. Увидите храмик – это он и есть, – задала нам координаты поиска матушка Валентина.

Купола и бубен

«Рядом» по северным меркам – это несколько километров. Ехали по навигатору. Храм действительно оказался небольшим, бывший барак в нём явно проглядывал. Калитка на щеколде, в чисто убранном дворике никого. Обходим противосолонь вокруг первой в Мончегорске церкви, стараясь не наступить на моховички. Этих грибов на территории – хоть косой коси, видно, прихожане их не трогают, чтобы оставаться в гармонии с природой. И впрямь здесь как в лесу…

Храм из старого барака и колокольня, похожая на каланчу

Перекрестившись на железные маковки, окрашенные в небесный цвет, прощаемся с этим удивительным городом. Едем в Мурманск. Правда, по пути надо заглянуть ещё в одно место.

«Всё же это несправедливо, – думаю, глядя на проплывающий за окошком нечеловеческий ландшафт вздыбившейся исполинскими горбами стылой лесотундры. – Голодное военное детство, затем вся жизнь в больничной палате с заботой о больных, помощь монастырям, строительство храма, доброе воспитание детей – сколько ещё надо для милости Господней? Зачем Он попустил бесовское это нападение, лишив любимого сына? Ведь иконы творил, к свету Божьему тянулся. А бывает, что человек живёт для себя, Бога не знает – и ходит весёлый, всё у него получается, словно стихии земные служат ему». Вопрос, конечно, риторический. Рано или поздно наступит Суд и кто-то будет ясно смотреть в глаза Судии, а другой – корчиться в ужасе. Ибо ясно одно. Как говорил митрополит в проповеди: «Нам. Необходимо. Достичь. Царствия Небесного».

Сворачиваем с трассы на лесную дорогу. Вот и шлагбаум, о котором нам говорил в Карелии на горе Воттоваара финн Тойво. За шлагбаумом – «саамская деревня», также именуемая «В гости к оленям». Здесь всем заправляет саамка Светлана Матрёхина, которая, как говорил Тойво, угощает вкуснющими брусничными пирогами, а также за тысячу рублей поможет «помедитировать под настоящий саамский бубен». Со слов финна, Светлана – один из самый сильных на Кольском полуострове нойдов, то есть шаманов.

Заезжаем на территорию. Ага, кто-то нас опередил, стоят две машины с неместными номерами регионов. И тут из-за машин выходит… Тойво! Вот так встреча! Он удивлён не меньше нашего: «Так вы что, после Воттоваары всё ещё в пути?! Я уже успел в Питер домой съездить, отдохнуть, потом вот решил к Светлане отправиться». Он уже уезжал, погостив у неё, поэтому второй раз прощаемся.

В сторонке приезжие москвичи ждут, когда их поведут к оленям и в «шаманский чум». Присоединяюсь к ним, плачу мужу шаманки за входной билет. Игорь в целях экономии командировочного фонда остаётся за оградой. Или просто не хочет? Идём к оленям – кормить их хлебом, это первый пункт программы.

Олени любят хлеб

Олени показались мне какими-то маленькими и грустными. А вот ездовая саамская собака, которая бегала вокруг нас, прямо-таки фонтанировала энергией. Подбежит с картофелиной в зубах, положит у ног и ждёт. Пнёшь эту картошку – она стремглав за ней, обратно приносит, и всё сначала, до бесконечности.

Затем пошли к сейдам – священным саамским камням. Там нас ждёт Светлана, симпатичная молодая женщина в национальной рубахе, которая называется юпа. Начинает лекцию:

– Саамы – один народ, четыре страны. Россия, Норвегия, Финляндия и Швеция. Мы отличаемся от народов коренных Сибири и Дальнего Востока тем, что у нас разрез глаз немножечко другой, более европейский. Своих мы сразу узнаём. Я вот немножко похудела, и скулы сразу повылезали. Характеры тоже свои. Моя внучка точно саамка, потому что любит руководить людьми, саамские женщины никогда под мужчинами ходить не будут.

Эти камни перед вами – сейды, их на Кольском полуострове много. Если точечка на камне, значит, в нём душа есть. Так-то у нас различные поклонения – сейдам, потом ещё христианству с XVI века, но вначале всё-таки был Мяндыш, белый олень с золотыми рогами. Это человекоолень. Такую историю у нас рассказывают. Однажды наскучило нойде быть в человеческом обличии и стала она оленихой, гуляла с другими оленями и родила оленёнка Мяндыша. Тот стал жить как человек, охотиться, заготавливать дрова. Потом и ему наскучило среди людей, стал оленем и ушёл в тундру. Иногда помогал людям, подарил им лук и стрелы, научил охотиться, в том числе на оленей. Запретил только важенок убивать и вожаков в оленьих стадах. И вот его считают родоначальником саамов. Есть и другие у нас запреты и обычаи, связанные с оленями. Например, убитому оленю вырезают глаз, чтобы он не увидел, где жилище охотника. Но это относится только к диким оленям.

А теперь можете подойти к сейдам и загадать желание, задать вопрос, если умеете медитировать хоть как-то. Сейд бывает мужской, женский и общий – надо почувствовать его, потянет вас или не потянет, к какому подойти…

Отхожу в сторонку и обращаюсь к мужу Светланы, можно ли нашему сотруднику бесплатно пройти, чтобы пофотографировать, мол, напишем про вас.

– А вы из какого издания? – интеллигентно уточняет он.

– Мы из газеты «Эском», – отвечаю нейтрально, решив не пугать хозяев приюта православным названием. Вряд ли русский муж саамки знает коми язык и переведёт «эском» как «вера». Он кивает. Машу рукой Игорю. Как говаривали мы в трудных походах: «Главное, лицом в грязь не упасть», – да вдвоём-то и сподручнее, почему я один должен отдуваться? А Светлана продолжает:

– …и нельзя, например, загадывать такое желание: «Хочу быть счастливым». У нас говорят, что достаточно сойти с ума, чтобы стать счастливым. Вот вы из какого города?

Наши спутники отвечают, что из Москвы.

– Ой, очень знакомо. Выходишь из метро, вокруг ходят такие улыбающиеся, довольные люди – они уже сошли с ума, у них уже всё хорошо, вроде как сами с собой вслух разговаривают, всё замечательно… Чего ещё нельзя загадать? Много денег. Раньше загадывали простые желания: чтоб поправить здоровье да построить дом. А сейчас жизнь людей изменилась, появился бизнес у людей, кредиты. Но сейды входят в положение, помогают, только всё должно быть в меру… Что ещё? Сейда надо поблагодарить. Чем? Человек идёт в тундру и всегда с собой хлеб берёт, сухарики. Вот этим. Животный мир надо кормить. Прилетят птички, прибегут какие-то животные, и это съедается. Монетки, да, это современно, их тут бросают, но я уже устала их чистить, они же ржавеют, когда на земле лежат. Лучше хлеб. Сейды очень любят домашний хлеб. В прошлый сезон я сказала ему: только не проси у меня домашнего хлеба, мне некогда печь. Заканчивается сезон, подхожу, загадываю желание, а он такой: «Три хлеба». Пришлось три раза подряд печь.

Светлана учит, как просить у рогатого камня

– Подождите, – начал я, и сразу в памяти всплыла картина из фильма с Шуриком и блокнотом: «Мину-точку, будьте добры, помедленнее, я записываю». – Что же, вам камень так и сказал, человеческим голосом?

– Да. Или образом, или словами. Вы сами попробуйте, он очень добрый. Надо подойти к сейду, расслабиться и ни о чём не думать. Что пойдёт первое – фразы, образы, то и нужно выполнить. И, повторяю, просите за себя, а не за других.

– А за родственников просить можно? – изображаю заинтересованность.

– Нет, только для себя, что именно вам нужно. Это же не их желание, за них вы не имеете права. Это когда воскресная школа к нам приезжает, мы начинаем говорить: там, в церкви, можно поставить за здоровье другого, а у нас – нет. Вот собака заболела моя, и я хочу, чтобы она снова бегала, а она, может, хочет умереть?

Смотрю на Светлану. Про её возраст от Тойво я знал уже – мы почти ровесники. А выглядит как девушка, словно выпросила у этих каменных сейдов вечную молодость. Или жизнь в тундре так молодит? Нет, там, наоборот, тяжёлые условия жизни должны старить. Знать, всё-таки сейды?

Ведёт нас в домик-времянку, рассаживает у очага, на котором что-то варится в огромном чане.

– Сейчас пандемия, а здесь немного проветривается и есть живой огонь. Болеть нам нельзя, нет у нас ни больничных, ничего. Оленями-то надо заниматься, они ждать выздоровления не будут. А вообще это зимнее жилище. По-саамски называется вежа…

Лекция продолжалась, а я подумал: «Это чего она про воскресную школу-то вдруг заговорила? Кто ж к ней православных детей повезёт! А сказала, потому что, видать, раскусила-таки, кто есть мы с Игорем».

Тем временем нойда-шаманка берёт в руки бубен и поясняет:

– У каждого человека обязательно есть тотемное животное – дикий зверь или дикая птица. Чтоб узнать, какое именно у вас, дам вам задание: ничего представлять в уме не надо, только вспомните, где вам на природе было хорошо… Может быть, в детстве у бабушки, на даче, в лесу на берегу – конкретно вспомните это место. И когда вы расслабитесь – увидите этого зверя. Я начну на варгане, а потом на бубне, потому что бывают разные помощники, посмотрю кто… Так, огонь разгорается…

Светлана говорит, постукивая слегка по бубну, подносит ко рту варган… Страха нет, только любопытство. Разве могут проделать с нами хоть что-то духи, которых она зазывает?

 (Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска