(Продолжение. Начало в №№ 861–866)

Шестерни «Хронографа» 

 Из записок Игоря Иванова:

В крохотном музейчике Костомукши, разместившемся в бывшем здании детского сада, я разглядываю фотографию 1946 года. Первооткрыватели. Девушка и молодой человек с открытыми лицами, в засаленных авиационных тужурках, улыбаясь, жуют кусок хлеба (причём интересно, что парень отломил уголок краюхи у девушки – для равенства, так сказать). Безошибочно можно признать: настоящие, советские, наши. Зовут этих молодых – Зоя Макарова и Алексей Попов. На заднем плане – самолёт ПО-2 «Аэрогеолог». Спиной к камере возле него возится ещё один член экипажа, штурман Сергей Верещагин. Именно они в сентябре 1946-го с помощью аэромагнитометра нашли аномалию в районе Костомукши, фактически открыли крупнейшее на Северо-Западе СССР месторождение железа.

То есть, конечно, деревня Костомукша (ныне затопленная под водоём для горно-обогатительного комбината) и в старину славилась мастерами железоделательного производства, здесь работали кузницы на местной болотной руде. Но таких деревенек в болотном краю было немало, а крупнейшее месторождение нашли эти простые ребята.

Ну и, по логике вещей, им должен бы стоять в городе памятник. И он есть – на улице Первооткрывателей был установлен ещё в 1983-м. Но когда видишь его, не то чтобы обида какая-то берёт, скорее разочарование: стоит эдакая здоровенная глыба породы, на которой маленькая табличка сообщает, что это даже не памятник, а «памятный знак в честь первооткрывателей». Без имён, без лиц.

Зато в квартале от этого «знака» в 2013 году открыли полноценный монумент: бронзовые президент Финляндии Урхо Кекконен и предсовмина Алексей Косыгин в костюмах и при галстуках сидят на пеньках, у нашего руководителя в руке план будущего города Костомукши и комбината. Именно эти два руководителя заложили в 1978 году первый камень в фундамент ГОК. Замечательный памятник, ничего не скажешь.

Что же меня смущает? Ведь так всегда было – простым людям вроде как не по чину ставить памятники в рост. Тем более кому какое дело до работяг нынче, в капиталистической России… Но ведь безликий «памятный знак» был поставлен ещё при СССР, то есть в государстве рабочих и крестьян! Это, видимо, меня и задело: да, рабочий класс старались в ту эпоху приподнимать, но лица необщее выраженье не подразумевалось. Сколько таких абстрактных «рабочих и колхозниц» по стране разбросано. Помню, я удивился, когда впервые увидел памятник Алексею Стаханову на Луганщине: на фотографиях у него такое выразительное, но неправильное лицо, а на памятнике – типичный скуластый представитель рабочего класса, а не конкретный герой-шахтёр…

Завершая тему местных памятников, нельзя не сказать про ещё один, который мы с Михаилом узрели, когда шли к храму. «Монумент в честь советско-финляндского сотрудничества» был поставлен в 1985 году. Местные жители в шутку и без всякой тактичности характеризируют это сооружение так: «русский и финн несут гроб последнего карела». Издалека реально так и видно: две страшненькие, не до конца вырезанные из камня фигуры несут нечто, очень напоминающее гроб. Что хотел этим сказать финский скульптор? Ну уж нет, лучше знак-камень вместо монумента, чем вот такие художественные эксперименты, которыми вся Западная Европа густо уставлена.

Между прочим, у названия Костомукша есть несколько вариантов перевода. Его толкуют либо как «гиблое туманное место», либо «черничная поляна». Но есть и другая версия. В переводе с карельского «костомус» означает «возмездие». Легенду о происхождении названия записал в 1892 году финский этнограф Луис Спарре. Однажды к деревне незамеченными подкрались финские (шведские) завоеватели, люди в это время молились в церкви. Чужаки подпёрли двери храма и подожгли его. Уцелевшие односельчане поклялись отомстить: они напали на врагов ночью и утопили их в Собачьем озере.

У Катерины, нашего молодого экскурсовода, расспрашиваю в шутку: мол, как теперь, со стороны Финляндии «набеги» бывают?

– Многие финны-лесовозники приезжают сюда и «снимают» русских девочек. Есть такое заведение – «Кристалл», где они сидят и бесплатными коктейльчиками угощаются.

– М-да. Классический вариант для портового города… Сейчас, наверно, у них безработица – время эпидемических ограничений, граница-то закрыта. Как к этому здесь жители, кстати, отнеслись?

– Плохо. Здесь ведь многие привыкли не в наших магазинах закупаться, а в «финке»: 30 км до границы и до ближайшего их города ещё 30. Съездить за границу за маслом-сыром, шмотками и туалетной бумагой – обычное дело.

– А что, там бумага туалетная какая-то особая?

– Важна сама возможность запросто поехать за границу благодаря приграничному обмену. После девятого класса едут учиться в Финляндию и уже не возвращаются. Кто-то туда ездит на сезонные работы ягоды собирать, кто-то там возит лес по полгода, потом полгода здесь живёт (выгодно зарабатывать евро, а тратить в рублях). Финны не очень-то хотят работать: приехал русский побатрачить – неплохо.

– А каково сознавать себя батраком?

– Нормально. Это для старшего поколения имеет значение гордость, а молодым всё равно на кого батрачить – на хозяев ГОКа или на финнов, там-то хоть поцивильнее.

– Шансов, что тут тоже будет цивильно, никаких?

– Нет. Потому что это Россия, здесь люди другие… Молодые отсюда стараются по возможности уехать скорее, а самый крутой вариант на месте – выйти замуж за «белазиста», водителя грузовика на ГОКе с зарплатой 50 тысяч. Здесь хорошо жить, когда маленькие дети: спокойный городок, никаких происшествий, проводятся совместно с финнами разные мероприятия. Но молодым тут делать нечего.

Сама музейный методист Катерина, как она себя представила, бывшая «училка истории», два года проработала в московской средней школе, «психанула и вернулась». Шучу: «Потому что молоко за вредность не выдавали?»

Попрощавшись, выходим из музея. У выхода на стене – сложный, наподобие часового, механизм из шестерёнок, называется «Хронограф». Как нам пояснили, он символизирует значимость каждой шестерёнки – человека на производстве: если хотя бы одна заклинит, весь механизм останавливается. Но меня этот механизм навёл на мысли о другом: вот так часто вроде все шестерёнки-колёсики крутятся-вертятся, а на выходе – пшик! – ничего не производится, никаких смыслов. Так многие сегодня и живут: отбатрачить неделю, на выходных сгонять в «финку» за туалеткой, летом в отпуск в Анталью. Жизнь и проходит…

Верстовые кресты

В музее заметил фотографию знакомого нашей редакции ещё с 90-х отца Никодима (Каленчука). Кажется, уж насколько Катерина далека от Церкви, но и она:

– Его очень любил весь город, потому что он всем помогал, зверей в зооуголке держал, которых можно было гладить. Но его сместили…

Отметил про себя: вот ведь, не за то любили, что был он, к примеру, златоуст или чудотворец, а за то, что «помогал». И люди воцерковлённые точно так же говорили нам: «человек был замечательный, жалел-утешал тех, кому трудно». Как рассказывал нам про отца Никодима в Вокнаволоке отец Андрей, главное, почему к нему тянулись люди, – это понимание, сопереживание в трудных жизненных ситуациях, умение разделить не только скорбь, но и радость. А вот то, что творил в Костомукше теперь уже бывший архиерей Игнатий (Тарасов) и что стало достоянием широкой публики сравнительно недавно, к любви отношения никакого не имеет, ну если только в самом непристойном смысле.

Мы уже выехали из Костомукши и едем пока молча, каждый размышляет о своём. Вспоминаю историю 2000 года в Санкт-Петербургской духовной академии, о которой мы в подробностях написали тогда в июльском выпуске. Великим постом там возник скандал с рукоположением в иеромонахи студента 3-го курса иеродиакона Игнатия, который был тогда помощником инспектора по воспитательной работе. Это он самый, будущий Костомукшский архиерей. Семинаристы возмутились, да и не только они, воспитательский совет академии тоже: «стукачество», вымогательство денег, хамство и интриганство – в общем, глубокая непорядочность этого человека, по их мнению, не давала права ему получить священный сан. Но ректор академии посчитал иначе. В результате во время богослужения вместо возгласа «Аксиос!» («Достоин!») в академическом храме раздалось: «Анаксиос!» («Недостоин!»). Ректор впоследствии возмущался: «Мы кормим своих воспитанников четырежды в день, бесплатно обучаем и шьём для них форму и подрясники, а они…» Тогда, во время богослужения, «анаксиос» ректор проигнорировал, тем самым запустив Игнатия по карьерной лестнице наверх, а студентов-бунтовщиков отчислили. Но удивительно Господь всё устроил: ректором был тогда нынешний глава Петрозаводской епархии митрополит Константин – именно ему приходится сейчас разруливать дела опозорившегося «анаксиоса», которого в августе Синод отстранил от управления епархией.

Тогда в публикации «Вера» провозгласила, что «не выступает ни на одной из сторон в конфликте». Теперь вот думаю: может, просто предоставить всем возможность высказаться – этого было недостаточно? Ведь в результате ситуации люди оказались в разном положении: кто-то пострадал, а кто-то, напротив, решил свои вопросы. Утешением разве что может служить то, что исключённый из академии по делу «анаксиоса» студент Андрей Пинчук, которого как только не называли после происшествия в СПбДА, впоследствии окончил два светских вуза, стал любимым сельчанами протоиереем на приходе в Днепропетровской области Украины, воспитателем детского дома семейного типа, где живут десять приёмных и трое родных детей, главой епархиального отдела по делам семьи, создал всеукраинский благотворительный фонд помощи детям, возглавил сельскую администрацию…

Но вот думаю: не стал ли тот случай одним из кирпичей в толстую стену бюрократизации нашей Церкви, когда не только прихожане потеряли голос в Церкви, но и простой священник в епархиальной вертикали стал безгласен и бесправен? Не тогда ли началось оттеснение нашего активного православного народа от участия в решении серьёзных вопросов церковных? Впрочем, на всё воля Божия, может быть, мы должны всё это пройти…

Еду, а в голове тяжёлой каменным жёрновом ворочаются такие вопросы. А тут ещё смотрю – на выезде из города стоит огромный крест с надписью: «Боже, храни Карелию», установленный в 2016 году – наследие прежнего архиерея. Не «спаси и сохрани», не «кресту Твоему поклоняемся», а вот это вот, невольно отсылающее к гимну Британии «Боже, храни королеву». Но потом вспоминаю, что где-то читал: прежде в Карелии не было ни дорог, ни верстовых столбов – вместо них расстояния между поселениями обозначались крестами: половина пути, четверть… И каждый путник-карел, проходя мимо креста, непременно остановится и помолится – потому что любит Господа Спасителя и верует в Его помощь.

Вот и я, не отрываясь от руля, мысленно помолился Господу, чтобы всякие церковные нестроения покинули эту благословенную землю, чтобы любовь друг к другу, жалость к страдальцам, взаимная помощь восстановили разорванную ткань православной жизни. Ведь люди-то – они, как и сто, и триста лет назад, надеются на помощь Божию, просто не всегда знают, как о ней попросить.

Сегежские мужики

Из записок Михаила Сизова:

В этом городе, соседнем с моим родным Беломорском, я не бывал с самого своего рождения. Только на поезде мимо проезжал, затыкая нос, когда дуло со стороны Сегежского ЦБК, и с любопытством глядел в окно – не промелькнут ли там вышки с автоматчиками. Почему-то думалось, что этот город – сплошная «зона». А когда в 2014 году, будучи проездом на машине, впервые остановился здесь на несколько часов, то обнаружил, что живут в этом якобы «зэковском» городке замечательные православные люди. Так совпало, что попал тогда на последнюю литургию настоятеля Троицкого храма отца Сергия Дегтярёва, после которой он прощался с паствой перед отъездом в Петрозаводск на постоянное место жительства. Женщины, получив от него благословение, отходили в сторону зарёванные, и даже мужчины, помнится, прослезились. С того времени минуло шесть лет, настоятели менялись, новые люди пришли – и получается, надо знакомиться с приходом заново.

Когда мы подъехали к храму, он оказался закрытым – время-то позднее. Решили заночевать в Сегеже. Гостиницу нашли в безликом крупнопанельном здании, из которых в основном и состоит этот город, построенный в советское время. «Совдепией» пахнуло сразу, как только вошли – кругом предупреждающие таблички, чего в гостинице делать нельзя. К объявлениям типа «Соблюдайте тишину после 22 часов» добавилось и новое: «Без масок не обслуживаем». Две администраторши (а здесь в ночную смену дежурят по два человека, чтобы справиться с возможными бузотёрами) сами были в масках и смотрели на нас подозрительно, как на ходячий вирус. Когда они заговорили с нами – прохладно-отстранённо, чётко и по делу, без лишних экивоков, – я вдруг почувствовал, что… вот я и дома! В моём Беломорске такие же манеры: мол, я тебе абсолютно ничего не должен, но если ты окажешься хорошим человеком, то постараюсь ни в чём не подвести. Серьёзные люди.

До «отбоя» было ещё несколько часов, и я взялся за телефон: звонить или не звонить Серёжке Большакову? Это мой одноклассник, уехавший после школы в Сегежу на заработки. Их, моих школьных товарищей, совсем мало осталось. Один погиб в Афганистане, другой утонул на рыбалке, третий сгорел, забыв по пьяни выключить электроплитку, четвёртый сам покончил с собой (а ведь из «благополучной» семьи был, сын местного начальника мелиорации), кто-то просто спился. Так ударили 90-е годы по нашему поколению. Но если позвоню ему, то обижу – отказавшись выпить «за встречу». Там же одной рюмашечкой не обойдётся. В общем, легли мы спать, от греха подальше… Не знал я, что больше никогда не увижу его. Накануне Нового года одноклассница сообщит: «Серёжка умер. Выпивал изрядно, в запой уходил, сердечко и не выдержало. Шёл вечером домой и не дошёл, в подъезде упал, жена нашла его».

Сколько же нас теперь осталось? По пальцам пересчитать. Непонятно мне, почему на севере Карелии больше пьют, чем на юге? Вроде условия одинаковые – везде по Карелии, не считая, пожалуй, Костомукши, полная разруха, «депрессивные районы», а самая глубокая «депрессия» почему-то у нас. Может, потому, что слишком уж серьёзно северянин ко всему относится и не может перенести бессмысленности окружающего мира? Загадка для меня…

* * *

Утром в Троицком храме службы не было, будний день, но дверь открыта. За свечным киоском, что удивило, стоит мужчина. Зовут Ефремом. От интервью он отказался в вежливых выражениях: «Если честно, я немножко против этого. Поговорите с отцом Игорем, он сейчас в церковном доме».

Находим отца Игоря. Как оказалось, служит здесь он всего полгода – прикомандированный, а настоятель сейчас отец Вадим Бикмухаметов, который в Беломорске служит, – с ним у нас запланирована встреча.

– Меня из Ленинграда перекинули. Командировка была в Костомукшу, но Божьим Промыслом оказался здесь. Где служил? В храме Святителя Петра Московского на Роменской, с отцом Игорем Мазуром, на станции Сологубовка, затем в Пушкине. Каковы отличия? Народ здесь, конечно, другой. Можно сказать, суровый. В первую очередь они смотрят, что ты за человек, насколько можно тебе доверять. И если на первом этапе знакомства не понравился, то потом хоть расшибись, а за своего не примут. И не зависит, священник ты или нет, на звания и должности не обращают внимания. Надёжные такие ребята – что пообещали, то сделают.

Но есть такая беда – православной культуры, которая бы передавалась из поколения в поколение, здесь вообще нету. Город сравнительно молодой, комсомольцы да заключённые его строили, и население в основном из бывших завербованных да ссыльных. И так получается, что главное для нашего храма – это миссионерство.

– Но ведь до строительства Беломорканала и первых ссыльных здесь было коренное население, православные люди. От них что, следа не осталось?

– Раньше здесь были карелы. Но из всех карелов за полгода я познакомился только с двумя, да и то они сюда из Олонца переселились. Думаю, коренных дальше на север сослали, да и немного их было. Ещё особенность этого города: здесь очень актуально пенитенциарное служение – то есть в колониях и тюрьмах. Не раз приходилось мне в штрафном изоляторе исповедовать и причащать – через решётку. Два раза был и в следственном изоляторе и оба раза видел там людей от 14 до 18 лет. Причём все местные. До этого думал, что в здешних «зонах» только привезённые со всей страны сидят, Сегежа ведь всероссийское, так сказать, место отбывания наказаний.

– То есть здешние «зоны» и на местное население влияют?

– Конечно. С учётом того, что местные и прежде от Церкви были далеки, всё это создаёт поразительный вакуум веры. Для многих храм, церковная служба – некий культурный шок. Заходят в церковь – и видно, что здесь им неуютно, словно к чужим в гости зашли. Покойников предпочитают отпевать не в храме, а в траурном зале – родственникам там комфортнее. Однажды привезли к нам гроб с покойным дедушкой. Удивился я: это кто ж сподобился о храме-то вспомнить? Гляжу, родичи покойного на панихиде не просто стоят, а молятся – вообще поразительно! И потом узнал, что это не сегежане, а псковичи, недавно сюда переехавшие.

– Вы не только в городе служите, но и в посёлки ездите?

– Да, конечно. Здесь, в глубинке, есть более-менее сильные приходы – это Каменный Бор и Попов Порог. Ещё Надвоицы, но там есть свой священник. Из Надвоиц, как понимаю, православие и пришло в Сегежу – через отца Владимира Глазунова, который был там настоятелем. Село там древнее, с церковью, построенной до 1647 года.

– Отца Владимира здесь помнят?

– А как же! Я же говорю, если человек понравится, то это уже навсегда. Протоиерей Владимир, хотя он много лет назад уехал и теперь в Гатчине служит, до сих пор для них как отец родной. Ещё отца Бориса постоянно поминают и отца Сергия.

– Дегтярёва? Я застал его, когда он уезжал, – говорю. – И батюшка мне рассказывал, что его не сразу приняли, хоть он и местный.

– А мне, наоборот, говорили, что люди отца Сергия очень любили. Многие вспоминают: он меня крестил, он меня в Церковь привёл.

– Так это потом. А поначалу-то что о нём знали? Что до священства он в милиции служил, затем на «зоне» воспитателем.

– А, вы об этом! Так до сих пор легенды ходят, как священник чуть ли не разруливал, говоря по-местному, криминальные разборки. К нему ведь эти «братки» сами шли за советом. И многих он привёл к добропорядочной жизни. Это трудно представить – «авторитеты» исповедовались у бывшего работника ФСИН, но такая уж личность была, отца Сергия все уважали и ему доверялись.

– Необычно, что у вас в свечном киоске мужчина стоит.

– Это особенность нашего прихода – костяк работников составляют мужики: староста, бухгалтер и так далее. Только одна женщина. С чем это связано, не знаю. Но такой мужской дух на приходе мне нравится.

– А что ещё здесь пришлось по нраву?

– Городок компактный. И природа здешняя удивительна: с одной стороны Сегежу омывает Выгозеро, а с другой – Линдозеро, через которое по реке Сегежа можно попасть в огромное Сегозеро. Тут такой озёрный лабиринт с островками, на которых ягоды собирают. И лес здоровый, сосняк. Можно по лесу неделю бродить и человека не встретить: народу-то мало, во всём Сегежском районе вместе с горожанами всего-то 35 тысяч человек.

– А вы не слышали про местного предпринимателя, который на одном из островов рыбацкую часовню построил? – интересуюсь. – В прошлый свой приезд сюда, шесть лет назад, хотел разузнать о нём, да не успел.

– Что-то такое говорили мне, но не уверен… Вы лучше Володю Никифорова спросите, он заядлый рыбак и охотник.

На острове веры

– Часовня на острове? – работник отложил рубанок в сторону. – Нет, не слышал. Остров хоть как называется?Владимира Николаевича я нашёл во дворе церковного дома, он там столярничал.

– Не знаю. Говорили, что у него там своя избушка, рядом с ней часовню и поставил, чтобы молиться.

– Своя избушка? Ну так это его дело. На чужие острова нам зачем соваться, их вон сколько, не сосчитать. Я-то по озёрам не катаюсь, времени нет – семья, работа, ещё вот при храме дела. Рыбачу около своей дачи на Первой командировке, а дальше ни-ни.

– Вы коренной сегежанин?

– Пятнадцать лет назад из Норильска сюда приехал, к сестре.

– Получается, на юг переехали, хотя для многих здесь север, – шучу.

– Вообще-то я в Ростовской области родился, в городе Шахты. Но увезли меня оттуда в малом возрасте, когда родители подались в Норильск на заработки.

– В храм пришли через родителей?

– Они хоть и крещёные были, Царствие им Небесное, но с советским воспитанием, в церковь не ходили. А меня просто Господь привёл.

– Каким образом, если не секрет?

– Да тут целая история. В 2007 году было. Поехал я в Питер на заработки. И ситуации разные возникли, косо въехал, можно так сказать. Туда-сюда… вы записываете? Да ладно, чего скрывать. В общем, выпил я, подрался – короче, меня там кинули на деньги, замес такой произошёл. И остался я без денег, без ничего. Бичевать, бомжевать не в моём духе, поэтому ушёл я в лес и там несколько дней жил. Думал, что мне дальше в жизни делать. А когда уже совсем плохо стало, ну, взмолился: если всё-таки Бог есть, может, Он поможет? Вышел я из леса и смотрю – храм. Что делать, пойду туда, думаю. Пришёл. Там отец Геннадий настоятель. Это храм Иверской Божией Матери на улице Коллонтай, самая окраина города. Батюшка посмотрел на меня – а я весь дымом от костра пропах, помятый, оголодавший, ну, давай, говорит…

– А вы без продуктов в лес-то пошли? Три дня без еды?

– Ну а где брать, я ж не пойду там лазить… Можно было и без денег домой вернуться, на попутках доехать, но как-то мне не хотелось в таком состоянии вертаться. Пришёл, значит. Я ж из рабочей семьи, слава Богу, руки разные дела умеют – стал работать при храме. И потихоньку к молитве пришёл. Молитва, конечно, целая наука, это надо, кхе-кхе, всю жизнь молиться, чтобы как-то войти в это. Потому что где-то просто вычитываешь, а где-то сердце своё вкладываешь. На тот момент, когда было первое моё знакомство, сердце туда аж проникало… Сейчас-то, конечно, всё привычно. Ну, сейчас уже надо работать над собой, то есть чаще причащаться, естественно, поступки какие-то исправлять, вспыльчивость свою, ну, просто работать. Чтобы жить по-правильному, так сказать. Это я вкратце так рассказал.

– В общем, вам здесь по нраву.

– А я по-другому и не знаю. Хоть и родился в донской степи, но там уже не могу жить. В отпуск приехал как-то и не знал, куда от жары спрятаться. Да ну, здесь у нас намного комфортней. Вон лето какое замечательное, а грибов в этом году – хоть коси. И ягод нынче очень много, морошки особенно. Но мы для себя только собираем, на продажу – нет. Это ж время надо тратить, пусть пенсионерки подрабатывают, женщинам это подручно. Я уж лучше порыбачу.

– В Норильске, наверное, рыбалка посерьёзнее была?

– Там водится то, чего здесь нет: таймень, пелядь, ротан, белый амур. Но надо далеко ездить, например на озеро Пясино, одно из крупнейших на Таймыре, 70 километров в длину. Но Выгозеро не хуже – почти 90 километров в длину и глубже почти в два раза. А главное – оно прямо у ног. У меня шарабан всегда собран, только червей накопай – и вперёд. Можно прямо у берега ловить, там по настроению клюёт, а если наверняка, то чуть дальше на лодке проплыви. Лодок у меня несколько, хотя все «резинки», надо серьёзную брать, из стеклопластика, но экономлю, у меня ж семья. Младшей пять лет, да и старшего, семнадцатилетнего, надо тоже поднимать.

– А работаете где?

– В ЖКХ – я крыши крою.

– А здесь?

– Ну, сейчас вот лавочку делаю, попросил отец Игорь. Ещё с церковным домом есть проблемы: когда его строили, о вытяжках забыли и там, на чердаке, конденсат получается, от этого потолок и стены сыреют. Буду доделывать. Не в одиночку, конечно.

– Отец Игорь говорит, что храму мужики помогают?

– Вчера, например, Гриша приходил. Вспомнилось ему, что когда храм строили, то на крыше он страховочные верёвки оставил. Много лет прошло, а они там лежат, непорядок. И вот я с ним туда, на верхотуру, вчера лазил, эти верёвки собирал. Так-то он на службы постоянно ходит, когда на вахты не уезжает, и про верёвки прежде не вспоминал, а тут почему-то озарило.

– Может, во сне эта недоделка приснилась? – предполагаю.

– Да кто знает, что у человека на душе. Я ж говорю, у нас каждый сам до всего доходит. Не любят, когда им проповедничают. На эти темы с ними говорить – как об стенку горох. Но если сам проникнется, то уж его не свернёшь.

Прощаемся. Ладонь у Владимира мужицкая – сухая и твёрдая.

На Гористой

Отправляясь дальше, спросили мы у отца Игоря, есть ли где в округе почитаемые места, например святые источники.

– Откуда ж им быть? Традиций-то церковных нету, – ответил батюшка. – Здесь только артезианские скважины, причём их много, поскольку из водопровода местные не пьют, там много химии. А из почитаемых мест только одно назову – на старом городском кладбище могилка схимонахини Геннадии. Она в 30–40-е годы здесь крестила детей мирским чином, за всех молилась. Такой был светоч православия. И к ней до сих пор люди с разными просьбами обращаются, как к молитвеннице и ходатаице перед Господом. Просфорница наша Ольга рассказывала, что часто просят её решить какие-то квартирные вопросы, а потом снова приезжают, панихиды за неё заказывают. Значит, помогает людям, раз так благодарят.

– А почему панихиды, а не молебны? – уточняю.

– Так она ж не канонизирована, и единственное, чем могут почтить, это помолиться за упокой. И тропа в буквальном смысле к ней не зарастает. Мы как-то ездили в феврале, всё кладбище снегом завалено, а туда дорожка протоптана. Вам бы с отцом Олегом Прасоловым поговорить, настоятелем нашего старого Никольского храма, он туда постоянно ездит.

* * *

Старый храм, как нам подсказали, находится в местечке Гористое – это дальняя городская окраина, за рекой Сегежа, на мысочке. Дома там деревенские, с усадьбами. Напротив храма, также деревянного, порадовал дом, украшенный в рыбацком стиле – с якорями у калитки и моделью парусного судна, как бы плывущего по кромке забора. Живое такое место, сравнительно с серобетонным центром города. Отца Олега мы застали в храме, хотя он уже собирался на требы – на отпевание в уже упоминавшийся ритуальный зал.

– Да что тут рассказывать, – стал он отнекиваться, когда спросили, как долго здесь служит, – в Церковь я пришёл довольно поздно, уже в сознательном возрасте. Сам местный, сегежский. В этом храме и крестился, и венчался.

– А где до принятия сана работали?

– На газонаполнительной станции, – ответил батюшка односложно.

– Тогда по истории храма расскажите, – прошу немногословного сегежанина.

– Что лично мне самому рассказывали? Было время, когда Гористая жила как бы наособицу от города – в ту пору даже деревянного раздвижного моста не имелось, детей в школу на лодке возили. Издавна это было такое тихое место. И вот здесь, в доме Марии Ивановны Вяткиной, стали собираться пожилые женщины для молитвы и духовных бесед. В 1984 году они на свои деньги купили этот дом и устроили молельню. Служить к ним стал приезжать из Петрозаводска отец Симон (Ишунин), ныне архиепископ Брюссельский и Бельгийский.

– А кем он был в Петрозаводске? – уточняю.

– Его в 1982 году из Финляндии, с Нового Валаама, в Петрозаводск перевели в сане архимандрита и назначили благочинным храмов епархии. Так-то он родом из Ленинграда, из священнической семьи. Отец его до принятия сана был театральным художником, оформлял спектакли в блокадном Ленинграде, а потом работал с Товстоноговым. Рассказывают, и сын его, отец Симон, человек тоже интересный, разносторонне образованный. Вот он первым и устраивал здесь церковную жизнь. Спустя год после первой службы в Никольском молитвенном доме, совершённой 19 декабря 1984 года, сюда был назначен постоянный священник – отец Андрей Яхимец. Он поставил купол на крыше, обшил бревенчатый дом вагонкой. В 91-м году храм освятил владыка Мануил. Здание было маленькое, не вмещало верующих, поэтому при новом настоятеле, отце Григории (Кильганове), его вдвое увеличили, сделав пристройку. Отец Григорий долго здесь служил и много чего сделал. Сейчас он архимандрит Иларион, наместник Важеозерского Спасо-Преображенского монастыря. После него был протоиерей Борис Пуговкин, который служит сейчас в деревне Еройла в Олонецком районе.

Позже рассказ отца Олега я сверил с другими источниками и поразился, как схожи судьбы людей, ступивших на священническую стезю в те годы. Как и отец Олег, протоиерей Борис Пуговкин принял сан в зрелом возрасте, когда его сын был уже студентом. Рассказ сына нашёл я на официальном сайте Финляндской Православной Церкви:

«Когда моего отца рукоположили во священника, я поначалу не придал этому особого значения. Закончил Петрозаводский государственный университет, отделение прибалтийско-финской филологии и культуры. Меня ожидала интересная и перспективная профессия. Словом, мои жизненные устремления мало соприкасались с тем, что робко желали мне мои родители. Но, хотел я или не хотел, постепенно внутренне я стал изменяться и уже не мог не бывать в храме. Несколько раз исповедался и причастился. Образ жизни оставался прежним, но появился некий внутренний барьер, я не мог уже совершать некоторые поступки. Честно говоря, чувство это меня порой угнетало и даже мне мешало. Временами удавалось его заглушить.

Однажды утром, после очередных дружеских посиделок, решил я пойти в церковь. В храм вошёл в тот момент, когда диакон пел с народом “Верую”. И вдруг произошло то, чего я не мог ожидать. Я зарыдал. Стоял и плакал, и мне стало так легко, как будто я из трудного дальнего странствия наконец вернулся домой…

Через некоторое время я женился. С будущей женой накануне свадьбы исповедались и причастились, затем нас обвенчали. А спустя полмесяца меня забрали в армию. Когда оказался в казарме, меня охватила такая хандра… Подошёл к сержанту и попросил разрешить мне уединиться в ленинской комнате, чтобы помолиться, чем удивил его несказанно. Он с пониманием отнёсся к моей просьбе. Никогда раньше я так не молился, как в тот день. Я буквально изливал перед Богом свою душу. Это было нечто удивительное. Я понял, что Господь близ всех сокрушённых сердцем, что Он меня не оставит. Надо лишь молить Его о помощи. Словно завеса спала с моих глаз, и я увидел жизнь совсем в другой перспективе. Я осознал, что всё, что ни делается, происходит для нашей пользы. Служба в армии стала переломным моментом в моей жизни. Я осознал, что без Бога не смогу жить, что должен служить Ему, насколько хватит сил и умения…»

После армии Павел поехал к отцу Иоанну (Крестьянкину), и тот благословил идти в священники. Сначала отец Павел служил в посёлке Калевала, а в 2013 году его назначили в финский город Лахта окормлять русскоязычных православных. Так из людей, прежде нецерковных, образовалась священническая династия.

– Отец Борис Пуговкин вложил в наш храм всю свою душу и молитву, – продолжает нынешний настоятель. – После него был отец Владимир Глазунов. С ним, по молитвам Николая Чудотворца, был построен и Троицкий храм. Там сначала Поклонный крест поставили, и каждое воскресенье по вечерам у него собирался народ для совместной молитвы.

– Вы тоже в ней участвовали?

– Да, как мирянин. Слава Богу, удалось его построить, без него бы никакого православного возрождения нам не видать.

– Вы так говорите, словно этот храм уже списали, – замечает Игорь.

– У нас немножко деревенский храм, с печным отоплением, и в основном бабушки сюда ходят. А молодым надо, чтобы поближе было, тем более автобусы сюда не так часто ездят. В городе, кстати, есть ещё третий храм, на улице Лейгубской – во имя преподобного Моисея Мурина. Правда, он за колючей проволокой, на территории исправительной колонии № 7.

– Той самой, где сидел олигарх Ходорковский?

– Да, там. Отец Игорь в Надвоицах вам подробнее расскажет, он у нас ответственный за окормление заключённых.

Что ж, поедем и в Надвоицы, благо это по пути, в мурманскую сторону. Напоследок задаю свой вопрос про рыбацкую часовню, уже третьему человеку – так хотелось мне узнать, что за мужик такой богомольный в Сегеже живёт.

– Говорите, её предприниматель построил? – задумался отец Олег. – Возможно, это Андрей Александрович Марков, у которого фирма «Топаз». У него и заправочная, и гостиничный бизнес. Он очень отзывчивый, православный человек, помогает храмам нашим.

Отец Олег рисует нам в блокнот схему, как найти могилку схимонахини Геннадии:

– Как в Надвоицы поедете, будете проезжать автозаправочную колонку, там дальше справа часовенка Ксении Блаженной стоит и вход на кладбище. Идите тридцать метров по дорожке и увидите камень, мхом поросший, за ним сверните чуток направо. Увидите синюю оградку и наших девушек, которые сейчас сень над могилками красят. А если они ушли, то сверьтесь с табличками над крестами. На кресте схимонахини указана дата смерти – 1947 год. А рядом с ней могила Анны Зайцевой, которая была вроде келейницы схимонахини, ухаживала за ней. Они вместе жили здесь, на Гористой.

У матушки Геннадии

…Вот и камень, мхом поросший. Как в былине, направо пойдёшь… А справа-то какое-то пение слышится, будто в два голоса молятся. Так и есть. Две женщины стоят на лесенках и железную крышу над могилками красят.

– Бог в помощь!

Знакомимся. Ольга и Ирина, прихожанки Никольского храма.

– Вы на Гористой живёте? – спрашиваю.

– Нет, ходим туда из города.

– Так это далеко, на окраине.

– Ну и что. Нам всё быстро.

– Молодые?

– Конечно! – смеются.

– Понимаю. Храм-то старый, поэтому намоленный.

– Да не только в этом дело, – возражает Ольга. – Во-первых, муж меня туда привёл изначально, потом мы сына там крестили, бабушку отпевали. У каждого своя история, а моя история – этот храм. И душа туда просится.

– Обычно жёны приводят мужей в церковь, а у вас наоборот, – говорю.

– Ну, видите, не такая уж я была образованная. В одиннадцать лет нашла в документах покойного отца иконку и потом всё время обращалась к ней: «Боженька, помоги!» Когда отец-то погиб, мне совсем тяжко было. А когда с мужем познакомились, смотрю, у него точно такая же икона. Говорю: «У меня тоже икона Бога есть». Он: «Покажи… так это же не Бог, а Николай Угодник». Я и понятия не имела. В семье, где я выросла, про Бога не говорили – Сам Господь в церковь меня привёл. Хотя повод для этого имелся. Когда забеременела, муж говорит: «Пойдём в храм сходим». Он священника знал, потому что в столярке крест и ставни для часовни делал, той, что возле больницы построена. И мы пошли. А сейчас он на Украине, расстались мы.

– А вы местная, коренная?

– Бабуля по маминой линии украинка, а папины родители здешние – его род исстари в Заонежье жил.

– Карелы?

– Русские. Хотя мама говорит, что по папиной линии бабушка вроде бы ненкой была.

– Может, саамкой? Ненцы-то отсюда далеко.

– Теперь трудно узнать, родственников мало осталось. Я только через папину тётку узнаю, кто в роду крещёный, за кого можно подать записку. Знаю точно, что бабушка верующей была. Она здесь, на этом кладбище, похоронена. Погибла очень рано, в 23 года. На нашем ЦБК в цеху протечка газа случилась, и трое человек надышались им. Двоих откачали, а бабушка в машине умерла. И папа у меня там же, на комбинате, погиб в 38 лет. Током его ударило в две тысячи вольт. Он на восьмой бумагоделательной машине работал.

– А вы там не работаете? – с подозрением спросил Игорь. – Какая-то невесёлая традиция складывается…

– И мы работаем с сестрой. И мама там на водоочистке работала. Сегежский ЦБК ведь у нас тут главное предприятие, куда от него денешься. Воду очищаем на котлы, турбины – вредного-то ничего нет вроде хлора, только глинозём, щёлок. А вообще, если что суждено, того не миновать. Всё в Божьей воле.

– Скажите, схимонахиня действительно людям помогает?

– Да вот недавний пример. Была я на работе и не смогла на панихиду к матушке прийти. Смотрю фотографии в группе в «ВКонтакте», там моя хорошая знакомая стоит. Большая беда с ней случилась, и вот она пришла помолиться. Прошло время, и эта беда к хорошему обернулась, Господь по молитвам к матушке уберёг её от худшего. Представляете!

– А что за беда?

– Ну, это личное. Вчера целая семья приходила, долго стояли молились. И конфеток с печеньем принесли, за что-то матушек благодарили. Я-то против этих печенюшек, никому они не нужны, да ладно, белкам будет лакомство. Они ведь тоже с нами как бы участвуют. Мы вот работаем, и не видно их. А как только молебен начинается, отовсюду сбегаются. Один раз белка вот здесь, на оградке, устроилась, лапки сложила и сидела, будто тоже молилась.

У нас ещё батюшка Борис всегда говорил: если вы отправляетесь в дальний путь, то обязательно благословитесь на дорогу – к матушке Геннадии загляните, благо это рядом с трассой. И вот у меня был случай три года назад. Мы с сыном собрались ехать в отпуск, и я пришла к матушке. И отпуск получился удивительно удачный. Так всё ладилось: вроде тупик – и оп, всё разрешается. Например, под конец денег не хватило, а тут вдруг бабуля прислала, я её даже не просила.

Поехали мы как-то от комбината по путёвке на Чёрное море, в Лазаревское в пансионат. Тоже матушке помолились. И чудеса начались в первый же день. В Лазаревском два храма – Никольский и Рождества Пресвятой Богородицы. И вот решаем, в какую сторону пойти. Соседка, с которой я на завтраке познакомилась, говорит: «Оля, прям хочется к Богородице, пойдём туда». И что вы думаете? Мы пришли, а у них последний день мощи были святого священномученика Киприана и Устиньи. Представляете, как мы попали! Теперь это мои почитаемые святые. И вот такие совпадения…

– Ага, батюшка, это неспроста! – восклицает Игорь за спиной. Оборачиваюсь: отец Олег по тропинке идёт, освещая улыбкой печальную кладбищенскую обстановку. Решил проведать мастериц. Заодно мы благословились на дальнейшую дорожку. Вместе и матушку Геннадию молитвенно помянули.

* * *

Итак, отправились мы дальше, в Надвоицы, где нас ждали новые открытия. Начать хотя бы с названия. Всю жизнь я думал, что там кто-то что-то надвое поделил – то ли землю, то ли лесные угодья, – отсюда и Надвоицы. Оказалось же, что те места находятся «над воем», который раздаётся из скалистой пропасти, куда низвергается красивейший водопад. Не хуже знаменитого Кивача. И вот в этом экзотическом уголке живут простые добрые люди, встреча с которыми накрепко запечатлелась в душе. И ещё нас ждало там очередное «совпадение», к которым мы начали уже привыкать в долгом пути на Крайний Север. Именно они в сентябре 1946-го с помощью аэромагнитометра нашли аномалию в районе Костомукши, фактически открыли крупнейшее на Северо-Западе СССР месторождение железа.

(Продолжение следует)

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска