(Окончание. Начало в №№ 813–818, 820–823)

 Из записок И. Иванова:

 На Водлу-реку

Пудожский тракт уводит нас всё дальше от Каргополя, к границе Архангельской области и Карелии, ну а участки региональных трасс между областями – вещь по-своему замечательная. Грунтовая дорога с колдобинами и лужами вдруг перемежается гладкими асфальтовыми вставками, причём безо всякой логики – вдруг посреди леса внезапно начинается шоссе, и только разгонишься, сматывая с колёс грязь на чистенький асфальт, как через несколько километров так же внезапно ровная дорога заканчивается. Оно и понятно, почему так: вот был совсем уж убитый участок – выделили аварийное финансирование, его залатали. Тришкин кафтан латают. Но в тёплой машине думаешь не о кафтане, а о том, как же похожа здешняя дорога на русскую жизнь: короткие участки гладкой и ровной жизни – и участки длинные, ухабистые да с крутыми поворотами.

Но когда сворачиваешь с тракта, о ровных участках уже не вспоминаешь, так всё подразбито лесовозами, за счастье колесо в яме не оставить. Мысленно ищу в этом позитив: если лесовозы ездят, значит, по крайней мере, лес рубят – значит, есть что рубить… значит, у людей есть работа, значит, поселение живёт. Значит, значит… Ничего не значит. Впереди показались первые строения – и сразу бросилось в глаза, что посёлок знавал лучшие времена.

Мы едем через Кубово. Здесь, на берегах Водлы, на самом деле четыре населённых пункта, и представляются они мне семьёй: два престарелых родителя 1582 года рождения – отец Усть-Колода и мать Над Водлой-рекой (да-да, представляете, такое вот напевное имя!), младший сынок – Сплавучасток, а постарше – Кубово, посёлок лесозаготовителей. Народился он в 1937 году как лагпункт в системе ГУЛАГа, разросся: заимел и больницу, и кинотеатр вдобавок к стандартному дому культуры. Теперь ничего этого нет. Увядание. Зато появилось нечто, чего тут никогда не было. На въезде в посёлок, на взгорке, вырос замечательный церковный комплекс Казанской иконы Божией Матери из крохотных храма и колокольни. Выкрашенные в канареечный цвет, с синими гранями и крышами, они веселят взгляд и очень напоминают детскую игровую площадку: сложенная как бы из трёх деревянных кубиков с пирамидкой наверху колоколенка, а рядом такая же церковка – все кубики из одного набора, только разного размера. Кубово – кубики.

На крыше храма – в ряд три луковички, похожие на китайские фонарики зимних букетов-сухоцветов, ну или их ещё называют физалисами. На фоне этого «детского» храма старинные церкви Водлозерья – строгие бабушки-постницы. Оно так, наверно, и должно быть – какая вера, такие ныне и храмы. До прежних высот нам покуда далеко. Остановились, подошли, заглянули в окна с занавесочками. Жаль, закрыто. Едем дальше, к переправе.

Нам, вообще-то, в старинную Усть-Колоду, на ту сторону реки. Уже перед самым выездом в экспедицию наткнулся я в Интернете на объявление о «Фестивале плотницкого мастерства», проводимом в Кубовской; глянул на карту – проезжаем рядом, надо завернуть. Объявление было адресовано волонтёрам проекта «Общее Дело. Возрождение деревянных храмов Севера». Предлагалось им поучаствовать в разных плотницких работах на храме Смоленской иконы Божией Матери и старинном жилом доме Шлямина, а в качестве культурной программы – мастер-классы, всякие песенные, рыболовные, фольклорные конкурсы. Но меня заинтересовало другое – возможность пообщаться с этими самыми людьми, которым стало небезразлично наше северное деревянное храмовое и усадебное архитектурное богатство: кто они, эти новые люди на Севере, откуда, что их привело в нашу глушь?

Возле переправы на стоянке поблёскивали лаком несколько внедорожников с номерами разных регионов, из которых «вычислил» Москву и Краснодарский край. Ясно, что это на них приехали на фестиваль волонтёры-плотники. Паром стоял на противоположном берегу Водлы. Мы сидели в машине и смотрели на него, раздумывая, что же делать. Ускоренно перематывались с северо-запада тучи, сыро и хладно вздыхала река, зябко подрагивали за окошком жёлтые прядки берёз – всё напоминало о скорой осени. Вылезать из нагретой машины не хотелось. Но не сидеть же так! Я вышел к причалу…

Из записок М. Сизова:

Не знаю, что «оригинального» нашёл Игорь в архитектуре этого храма. Кубовский стиль, понимаешь ли, новое слово в зодчестве. Защищает его, хоть и с некоторой иронией. Но какой тут стиль – в конструкторе «Лего»? Хотя детям, наверное, радостно его видеть.

В посёлке ни души, не у кого спросить, как добраться до деревни Кубовская. Съезжаем к переправе. Причал пуст. Игорь переобувается в кроссовки, идёт к реке отмывать сапоги от липкой дорожной глины, чтобы убрать их в багажник машины. Мол, здесь последняя точка нашей экспедиции, прогуляемся по деревне – и всё, ныне отпущаеши раб Твоих. Но я резиновых сапог не снимаю, вхожу в воду, «отмокаю» и вбираю в себя родную картину. Господи! Наконец-то я на родине, в Карелии! Так-то мы давно уж въехали в Олонецкую губернию – и Ошевенск, и Каргополь, и Лёкшмозеро, и огромные пространства вплоть до Кожеозерского монастыря, что уж совсем в страшной глухомани, прежде относились к Олонцу. Но только здесь, на речке Водла, предстали взору не песчаные бережки, а камни-окатыши – родные карельские камушки!

Игорь встал на пирсе одиночным памятником, чего-то ждёт. Ступаю тоже на железную пристань – и будто фотоэлемент сработал: на противоположном берегу загудело, стальной трос, натянутый через реку, потащил к нам паромчик.

Таким же макаром, автоматически, перевёз на другую сторону, где стоит будка с «фотоэлементом». Игорь стучится туда. Выглядывает парень мрачноватого вида:

– Волонтёры? Не знаю… Было тут много народа, фестиваль проводили, но разъехались все.

Ну что, конец экспедиции? Нет уж, заглянем в деревню. Тропинка ведёт через лес и через ручей с длиннющим навесным мостом, за которым начинаются первые бревенчатые дома.

На верёвке висят-проветриваются спальные мешки. Идём туда… Во дворе движение: парни и девушки сгрудились вокруг мастера, который насаживает на «болгарку» наждачный круг, чтобы научить правильной заточке топоров.

Плотницкие уроки

Мастер – это Александр Юрьевич Любимцев, специалист по реставрации деревянных храмов и заместитель директора музея-заповедника «Кижи». Он объясняет, что, да, был здесь фестиваль, но деревенский: выступали фольклорные коллективы, приезжали гости, а их плотницкие курсы как бы в стороне.

Пользуясь случаем, сразу же спросил я Любимцева о кондопожском храме. В дороге краем уха слышали мы, что какой-то сатанист в Карелии сжёг Успенскую церковь, жемчужину русского деревянного зодчества («После пожара», «Вера», № 810, август 2018 г.), и не терпелось узнать, подлежит ли она восстановлению.

– Осталось малое количество брёвен, сильно обгоревших, – ответил он. – Глава республики пообещал восстановить, но на это уйдут годы. Главное – есть чертежи. Мы ведь накануне выезжали туда: заделывали отверстия, консервировали окна, обсуждали проект готовящейся реставрации. И были сделаны точные обмеры.

– Получается, Кижский музей занимается и другими храмами Карелии?

– Мы имеем право заниматься только своими памятниками, на другое денег из федерального бюджета не дают. Но помочь Карелии-то хочется. И мы нашли такой способ. У себя в Кижах открыли учебно-методический центр, где готовим волонтёров, которые потом ездят в экспедиции и консервируют позаброшенные церкви. При должном профессионализме можно так провести работы, что храм простоит в сохранности два десятка лет, пока не дойдёт очередь его реставрировать. Дело непростое: это и обследование с диагностикой, принятие решения, фиксация, практические мероприятия. Курсы у нас двухнедельные, обучаем по двум направлениям – консервация и традиционное плотницкое мастерство. Предметов много, и самых разных, в том числе такие как плотницкое древесиноведение и законодательство по работе с памятниками.

– И как, ребята схватывают?

– Сложно им, жизненные навыки совсем другие. Но что хорошо: не я их учу, а они учатся. Из ста человек, прошедших через курсы, не было ни одного, кто бы отбывал номер. Все заинтересованы. Даже девушки. Женщина хоть и не сможет стать плотником, потому что у нас разная физиология – нужна физическая сила, но по крайней мере почувствует, что такое бревно, древесина, проникнется этим духом и сможет что-то подсказать при консервации, принять решение, как и что делать.

– А сюда, в Кубовскую, кто вас пригласил? И почему именно сюда?

– Это у нас первые выездные курсы. Нас с моим коллегой из Кижей пригласила Зульфия.

– Зульфия?

– Местная жительница, вы с ней потом познакомитесь. Она приняла финансовое участие в сборах. Но главные застрельщики – московская организация «Общее Дело», с которой давно сотрудничаем.

Как я понял, ребята и девушки были как раз из «Общего Дела». Перед тем как провести им мастер-класс по заточке, Любимцев поднял топор в руке:

– Первое дело – хватка. Если неправильно держишь топор, то быстро устанешь.

– А почему у вас из проушины клин торчит? Не до конца забили? – спросила девушка.

– Топор на топорище я только сегодня насадил, а клин забил наполовину, чтобы он пообжался. Завтра он обожмётся в древесине и можно будет до конца забить.

– Ну и ну, – говорю мужчине, который наблюдал за происходящим, стоя чуть в стороне, – а я клинья всегда сразу вколачивал! И вроде не новичок, с детства с топором.

– Так вы, наверное, железные клинья вбивали, – отвечает тот.

– Из листовой стали. Деревянный клин со временем усыхает, а металлический всегда подбить можно, когда разболтается, или заменить на более толстый.

– Все мелочи не учтёшь, – поддерживает разговор Николай Гончаров, который оказался руководителем группы волонтёров. – Я тоже не новичок, учился прежде на трёхмесячных плотницких курсах, но вот оплошал, когда топоры для группы закупал. Заказали мы финские, знаменитой марки Fiskars, с эргономической, как написано, ручкой. Топорище – да, удобное, но только для размашистой работы: колоть дрова или брёвна тесать. Часть закупленных топоров надо бы пересадить на другие топорища, под другие задачи, но они фирменные – с влитой ручкой. Вот так начинаешь ценить наши «совдеповские» топоры. Они хоть и неказистые, но их на любое топорище насадить можно.

– На курсах вы где учились? – спрашиваю.

– При нашем храме Преподобного Серафима Саровского в Медведково, на севере Москвы. Учил нас профессиональный плотник-реставратор из «Общего Дела». Его постоянно зовут в экспедиции, весь Север объездил.

Общее дело

– Вы уже во многих экспедициях побывали? – спрашиваю Николая.

– Этим летом был первый мой выезд. До Кубовской в июле мы ездили в Архангельскую область, Онежский район. Там, в нежилой деревне Подпорожье, стоит прекрасный храм Владимирской иконы Божией Матери – просто сказка Русского Севера! Пятикупольный, как корабль с парусами. Внутри на потолке сохранилась роспись «небес» с архангелами, которая также впечатлила. Считаю, нам повезло, что знакомство с Севером началось оттуда. Группа у нас была сборная – шестнадцать человек от «Общего Дела» и десятеро от Сретенского монастыря.

– Одни москвичи?

– Не только. Была даже девушка из Франции. В Россию Шарлотта приехала впервые, прочитав на сайте об «Общем Деле», и по-русски вообще не говорила. Её сопровождала переводчица, которая не то чтобы тоже работала, но помогала. А Шарлотта пахала наравне с мужиками: вместе и доски таскали, и крышу перекрывали.

– В палатках жили?

– Часть группы, в том числе женщины, разместились в двух отапливаемых домах, остальные – в палатках. Село за рекой стоит, моста нет, поэтому была проблема с подвозом стройматериала. Храм там старинный, 1757 года, и уже начал рушиться из-за протечек в крыше. Что интересно: под кровлей наши ребята нашли табличку, в которой значатся имена тех, кто делал последний ремонт крыши, и там стоит дата – 1911 год. После революции, в 38-м, священника арестовали, храм в зернохранилище превратили и не очень-то о нём заботились. А ведь уникальное сооружение, высотой больше 30 метров, то есть с 10-этажный дом. И был там целый комплекс – с колокольней, Троицким летним храмом и часовней. Мы нашли их фундаменты.

Кровлю закрыли рубероидом и досками, поставили новый крест на главный купол, его священник освятил. Успели как раз к престольному празднику, на который прибыл епископ Каргопольский и Плесецкий. После крестного хода впервые за 80 лет в этом храме совершилась литургия. Вместе с владыкой служили священники из нашего храма и Сретенского монастыря, всего же на праздник приехало полторы сотни людей, если не больше. Мы все радовались, что такой резонанс, – значит, не забудут о храме, отреставрируют.

Ещё мы делаем купол для церкви в Ворзогорах, это тоже на Онеге.

– Недавно мы писали о ней («Колокольня у самого моря», № 805, июнь 2018 г.), – припоминаю. – Там старичок, местный житель, стал лауреатом XIII Национальной премии «Культурное наследие».

– Внук его приезжал к нам посмотреть, как работы идут. У нас при храме в Раево есть мастерская и навес, под которым этот купол и делаем. Обрешётка уже готова, а когда все вернутся из экспедиций, лемехом покрывать будем. Потом в разобранном виде доставим в Ворзогоры и собирать там будем по старинной технологии, с берестой.

Пока мы беседовали, Любимцев закончил грубую заточку топора, взял брусок и стал показывать, как надо «доводить».

– Вы коренной москвич? – спрашиваю. – Что сподвигло на Север поехать?

– Да, коренной. Знаете, всегда чего-то не хватает. Со временем понимаешь, что когда материально что-то выстраивается, то в духовном плане возникают определённые вопросы. Такое ощущение, что ты что-то не сделал.

– А вы кто по профессии?

– Риелтор, уже двадцать лет работаю в Москве с элитной недвижимостью.

– Жена не против, что отпуск не на югах проводите? В Испанию бы съездили…

– Так мы прихожане одного храма. И отец Алексей Яковлев, который лет десять назад загорелся идеей спасать старинные храмы и создал «Общее Дело», наш батюшка. У нас на приходе много разных общедельских мероприятий – фестивали, выставки и так далее. Мы и в этом участвуем, не только на Север ездим. Появилось много друзей со всей страны. Например, здесь в группе Пётр – он, извините, из Сочи приехал. В Подпорожье была семья из Белгорода, они до этого жили в Литве. Многие отправляются с детьми, сейчас у нас в группе одиннадцать взрослых и пять мальчиков от 8 до 14 лет. Им тут хорошая школа, рабочие и жизненные навыки. Опять же здесь православная атмосфера – читаем правило утром и перед сном, молимся перед трапезой и началом работ.

– Вы тоже своих детей взяли?

– Они уже взрослые, да и девчонки у меня. Хотя деревянное зодчество любит вся наша семья. В Подмосковье мы купили бревенчатый дом и украсили его деревянными узорами, перилами с балясинами, ветряки фигурные поставили.

– Понравилось вам здесь, на Русском Севере?

– Конечно. Это же общая родина. Наш Север – национальное достояние не только Газпрома, верно?

Николай пошёл показывать нам «объекты» в Кубовской. Во-первых, это перестроенный деревянный храм Смоленской иконы Божией Матери.

– Смотрите, на чердаке нет дверцы. Значит, зимой туда снег будет заметать. Не хватает конька у крыши, в одном месте черепица проломлена. Мы всё это заделаем и ещё поставим крест на фронтоне. А второй объект – старинный дом Шляминых, который Зульфия выкупила у наследников и пытается спасти от разрушения. Сейчас готовим леса, чтобы перекрывать крышу. Вон смотрите, у взвоза венцы в сторону ушли, тоже исправлять надо.

– Второй раз слышу про Зульфию, – говорит Игорь. – Она мусульманка, что ли?

– Да вон Зульфия Гарифжановна идёт, вы с ней поговорите, а я к группе вернусь. Дождь начался, надо сказать, чтобы переоделись. На улице сегодня работаем…

Мы стояли у забора перед домом Шляминых, а в нашу сторону направлялась женщина, которую можно было принять за подростка. Миниатюрная, в резиновых сапожках и в смешной полиэтиленовой накидке. Шагала упруго, легко – словно по асфальту, а не по деревенской улочке, расплывшейся от дождя.

Глаголь

Из записок И. Иванова:

Имя Зульфия по жизни мне один раз только довелось встретить, да и то в фильме «Белое солнце пустыни». А тут такое сочетание – Зульфия Шевченко! Вот он, советский интернационализм! Наша собеседница так и представляется: «Родилась я в СССР. А вообще по национальности я татарка».

Самый западный уголок той страны, которой больше нет, Львовская область, стал её малой родиной. А потом вместе с семьёй отца-военного жили на другом краю великой страны – в Алма-Ате. Оттуда в 16 лет улетела в Ленинград. Окончив лесотехническую академию в 1987 году, приехала с мужем в Кубово по распределению, думала, на три года.

Знакомая история! Сколько моих друзей тоже вот так же – «на три года» – уезжали в прекрасное далёко и оставались там на всю жизнь. Всё-таки умной была эта система с канцелярским названием «распределение». Людям предоставлялась возможность не превращаться в песчинки мегаполисов, но испытать себя в глубинке. Кто-то, конечно, уезжал обратно, но оставшиеся служить в городках и посёлках становились для них великим благом, новой кровью жизни. Провинция в России ещё с XIX века жила сослужением интеллигенции местной и приезжей, столичной. Но как исчезло «распределение» тридцать лет назад, так многое в провинции из-за этого повалилось. А сколько судеб не состоялось – ведь люди ехали в тундру, на Камчатку куда-нибудь, и сколько там характеров выковалось!

– …А здесь 11 лет назад я купила этот дом, – Зульфия показывает на большую усадьбу, возле которой мы стоим. – Моя знакомая долго не могла его продать, а я влюбилась в него, может быть, немного неосмотрительно… Это памятник культурного наследия Карелии, он стоит на учёте, этот дом-комплекс в своё время хотели в Музей-заповедник Кижи забрать. В Пудожском секторе Кижей из Кубовской уже стоят два объекта – дом Беляева и амбар Гришиной, их перевезли в 1980-м. Дом этот построил Шлямин Алексей Иванович в 1910 году, но на самом деле ему лет двести. Пойдёмте-ка, я вам что-то покажу…

Мы входим в дом. «Наклоняйте головы!» Деревянный, выкрашенный масляной краской деревенский диван с завитушкой на подлокотнике. Поднимаемся по крутым ступеням куда-то под крышу, впереди – фонарик. Зульфия освещает им чёрное бревно: «Этот дом был построен из брёвен курной избы, ну то есть когда топился по-чёрному, как баня. Уникальный факт».

По крыше застучал сильный дождь, и мы решили продолжить разговор прямо тут, на чердаке.

– Так вот, про хозяина. В 1933 году, когда здесь создавался колхоз «Заветы Ильича», его раскулачили и отправили в Комсомольск-на-Амуре, там расстреляли.

– Как кулака? – уточняю.

– Да, но какой он кулак, просто трудолюбивый человек…

Удивляюсь я потому, что кулаков обычно ссылали, но не расстреливали. Может, на Дальнем Востоке ещё какое-то дело впаяли? Хотя чему я удивляюсь… Это кажется, что в карательной кампании государства против своего народа 1930-х хотя бы видимость законности соблюдалась. Но я вспоминаю рассказ своей мамы про два года работы в Кировском городском суде. Там, в старинном здании, существовала комнатка с железной дверью, стальными сейфами и с печкой, в которой её подруга Роза (в крещении Ксения) Мусихина по указанию специального секретного отдела при суде жгла архивные расстрельные документы прежних лет… Было, стало быть, что прятать. А ведь это был уже конец 1960-х, после разоблачения «культа личности»!

– …У него осталась семья, жена и дети, – продолжает рассказ Зульфия, – из дома их выгнали, всё отобрали, причём у младшего сына перед морозами отняли единственные валенки. Зиму 1933 года они еле пережили, поселившись в заднюхе дома, неотапливаемом помещении, где пойло варят для скота. Потом они по домам скитались, а в 1941 году единственного сына Ивана призвали, он оборонял Пулковские высоты, одной шинелью укрывался в окопах с Юрием Никулиным. У дочери Ивана Алексеевича в Пудоже хранятся письма знаменитого артиста и фронтовая тетрадь с песнями, написанными его рукой… Дом вернули в 50-х, когда пришла реабилитация на отца. Пятерых детей Шлямин нажил, и я их спрашивала: «Почему вы дом-то свой родовой не храните?» Но они не ответили, и это для меня загадка.

Дождь поутих, и мы отправились смотреть хоздвор. Пристроен он к избе «сапогом», сбоку – такой тип домов на Севере зовут «глаголем». Поднялись на взвоз. На бревенчатых стенах следы жёлтой краски – неужели он был весь окрашен когда-то?

– На взвоз заезжали телеги с сеном, и вниз скотине кидали сено, – поясняет хозяйка. – Хотели сегодня щели на крыше закрывать, но с самой рани ливень колотил, я полные вёдра выносила – протекало. Последние три недели сплошь дожди с грозами, залило всю картошку.

– И всё же, что вас сподвигло взяться за восстановление этого глаголя и храма, за организацию фестиваля? – спрашиваю.

– Значит, купив дом, я стала сюда приезжать, а летом так и жить постоянно (зимой дом не натопить, одна печка разобрана). Стала тесно общаться с жителями деревни, тем более тут мои ученики; деревенские дети учатся в поселковой школе в Кубово, а я там преподавала биологию, курсы «Моя Карелия» с 5 по 9 классы и «История Карелии» с 9 по 11. И друзья у меня были в каждом доме. А сейчас они пусты. Я смотрела, как жизнь замирает на глазах, и каждая смерть старого человека, который мне очень близок духом и которого я очень люблю, была как зарубка на сердце.

 

 

Кубовская ведь имеет статус исторической деревни, одна из трёх последних в Пудожском районе. А в 1927 году было 280 таких деревень. Представляете, что произошло, какая катастрофа! Здесь было 500 жителей, по северным меркам большая деревня, сейчас – меньше тридцати.

– Три десятка жителей – это ещё очень даже неплохо, – утешает Зульфию Михаил. – Мы, поездив, такого запустения насмотрелись… А чем народ здесь занимается?

– Народ выживает. Пенсионерствует… Сколько раз я обращалась за помощью к властям, чтоб хотя бы на охраняемых государством объектах провести консервационные работы – без толку. Вообще центр работает очень плохо, создают круговорот бумажек, пишут отписки. Но поскольку сказано: стучитесь, и вам откроют, то вот я десять лет стучалась, и первыми, кто услышал, стало «Общее Дело». Это люди, которые что-то умеют, но хотят научиться большему. Два месяца назад музей-заповедник «Кижи» решил помочь нам – мне позвонил Александр Юрьевич и сказал, что они с добровольцами «Общего Дела» приедут и проведут у нас выездную школу плотницкого мастерства. Я сразу предложила: давайте проведём деревенский фестиваль! Но поскольку это всё спонтанно и финансирования никакого нет, а доски и прочее надо было закупать на что-то, то я вложила свои финские деньги…

– Так свои или финские? – не могу сообразить я.

– Я уже десять лет каждый год езжу работать к финскому фермеру: малину-клубнику-смородину собираю. За полтора месяца там я зарабатываю столько, сколько в «элитной» петрозаводской гимназии за год.

– Знакомая ситуация…

Я вспомнил нашего сотрудника Костю Майбурова, который каждый год с июня по октябрь ездит в археологические экспедиции зарабатывать на оплату съёмной квартиры во всё остальное время года. Вспомнил своих родителей, в 70-е годы прошлого века выживавших с нами, двумя детьми, «от получки до получки»… Это положение гуманитариев, интеллигенции с высшими образованиями, наверно, ярче всего показывает, что нынешнее наше государство является наследником Советов, а не имперской России – тогда-то труд уездной земской интеллигенции ценился выше чиновничьего. Но и во всех развитых странах ныне оно так, только у нас «интеллигентский» труд ведёт к безнадёжной бедности. Слава Богу, научилась интеллигенция хоть как-то выживать.

Зульфия пока живёт в Петрозаводске – уехала туда, чтоб не отдавать дочь, которая учится в школе искусств, в интернат.

Дождь совсем прекратился. Кто-то из бригады подходит к Зульфие и просит электрорубанок. Она раздумывает, где взять: «Есть в Кубово, надо туда ехать, но без электричества паром на ту сторону не поедет. Правда, есть тут один человек, надо к нему сходить…»

Идём по деревне, наша спутница в роли экскурсовода:

– Вот дом Омелина, разрушается на глазах. Из него пятеро сыновей ушли на войну, и все погибли. История уникальная для России. Предлагали не только сохранить его дом, но и школе дать имя Омелиных. Но в школе надо менять документы, печати – никто не захотел… Дом-музей Фофанова. В нём музей крестьянского быта, 500 экспонатов. Эх, если б знала, что приедете, я б хоть ключи взяла, зашли бы…

– Нет-нет! – Михаил, как всегда, решительно настроен на движение вперёд и только вперёд. – Нам надо уже ехать…

– Паром-то не ходит, – замечаю.

– Ну включат же ещё электричество!

– Тут звонили из Петрозаводска, сообщили, что даже там света нет, ураган провода оборвал, – замечает Зульфия. – …Вот храм Трёх святителей и Смоленской иконы Божией Матери, – показывает далее она. – В нём раньше был клуб, теперь люди собираются в культурно-досуговом центре, а тут молятся. Но тоже на нём будем работать, крышу делать…

– А вы православная? – задаю вопрос мимоходом, в общем-то уверенный, что само собой да.

– Нет, я мусульманка. Но такая, что вот сегодня Курбан-байрам, меня поздравили, но сама я о празднике забыла с фестивальными хлопотами. У меня муж христианин, дети тоже, и мне уже сколько раз предлагали креститься… Но в душе я всё-таки мусульманка.

– А в чём это выражается?

– Наверно, в том, что считаю – Бог един для всех. И православные, и мусульмане веруют в одного и того же Бога, но по-разному Его видят. Но главное – заповеди Его выполнять.

Разговор у печки

Поговорить о старом времени Зульфия ведёт нас к Валентине Петровне Чечеминой, ей 86 лет. В доме она живёт одна, на зиму уезжает в Петрозаводск.

– Я коренной здесь человек, сама всё делаю, – говорит она, завешивая шторку на окне. – Вам не холодно?

Меряем температуру: 18 градусов. Валентина Петровна начинает ходить по кухне туда-сюда, и мы понимаем, что она хочет затопить печку. Отговариваем её. «Я ещё летом ни разу не топила», – оправдывается она за то, что в доме нет дров.

Вспоминает между прочим, как в войну эвакуированные из Смоленской области прямо у печи мылись в доме: «Видно, они не знали, что у нас на Севере для мытья используют бани, у себя там, в Центральной России, в печи привыкли мыться».

Трудно представить – в школу она пошла ещё перед войной. Вспоминает, как, услышав объявление о войне, односельчане словно в какой-то тревожно-испуганный ступор впали, а вот завыли-заплакали через день, когда провожали мужиков на фронт. «Впритык мимо окон школы шли. Я, помню, вот так лежала на парте и плакала». Провожая сына, мать упала без сознания. Второй раз это случилось, когда в 1943-м на него пришла похоронка. Осталась у Валентины от брата мандолина, на которой он любил играть самоучкой. В прошлом остались деревенские посиделки на мосту через Колоду, с кадрилями, балалайками и старинными песнями. А потом ледоходом и сам деревянный мост снесло. Устроили на его месте другой, и снова снесло.

Вспомнила, как во время войны взрослые собирались в доме дяди Яши Омелина, в горнице за закрытыми дверями, и молились, а она с другими деревенскими детьми стояла «на шухере» у перевоза, делая вид, что играет: «Если кто идёт из начальства, мы в дом бежали от реки, швырк – сразу иконы и старинные книги с закладками убирались и люди расходились. А бабушек-молитвенниц, умевших читать по-церковнославянски, было три: Бычкова Вера Петровна, Соколова Мария Фёдоровна… Третья кто же?.. Забыла».

В марте 1957 года Валентину выбрали секретарём сельского совета, «и до того он мне надоел», что ради того, чтоб удрать из деревенских бюрократов, поступила в педагогический класс в Медвежьегорске. Такое вот было время, такие люди – ныне-то охотней из учителей в чиновники молодой человек подастся. Валентина Петровна рассказывает как о напасти о том, как, вернувшись с курсов в 1962 году, узнала: её хотят назначить заведующей в школу. «Я готова была в ногах валяться, чтоб этого не случилось, потому что ради меня хотели опытного руководителя снять ни за что ни про что, а мне совестно было».

В краю былинном

Из записок М. Сизова:

«Карелия погрузилась во тьму». Что-то апокалиптическое крутилось у меня в голове, когда с Зульфиёй мы шли по деревне в поисках ночёвки для нас. Заночевать всё-таки придётся. Вся округа осталась без света. Здесь, в Кубовской, это не коллапс, в каждом доме имеется керосиновая лампа, но паром-то встал! А на лодке перевозить нас через Водлу дурных нет – сильный ветер, высокая волна.

Направляемся к досуговому центру, который в деревне по старинке называют «клубом», – может, там устроиться? На стене табличка: «Жил человек». Это название ещё одного деревенского музея, посвящённого односельчанам. У входа водружён флаг России, полотнище которого промокло и намоталось ветром вокруг древка. Зульфия разматывает флаг, затем отмыкает замок. Внутри сыровато, прохладно. «Нет, здесь ночевать не вариант, – сообщает она. – Ну хоть посмотрите наши экспонаты».

В фойе выставка старинных колокольчиков, фотографии, вышитая икона Смоленской Божией Матери.

– Икону деревни нашей я у одной мастерицы в Пудоже заказывала, – рассказывает Зульфия. – А это недавние фотографии, как мы деревенский фестиваль проводили. Начали в 11 утра и закончили только в 9 вечера. Среди гостей был Борис Павлович Фофанов, краевед, известная личность в районе, ему почти 90 лет. Когда одна из наших девчушек запела песню про деревню, он расплакался – и мы все тоже в слёзы…

– Он уроженец этих мест?

– Судя по метрикам нашей церкви, его предки жили здесь почти пятьсот лет назад. Прежде Кубовская называлась Усть-Колодой, и первое упоминание о ней в писцовых книгах относится к 1582 году – вот тогда, как понимаю, Фофановы были уже здесь. Сам Борис Павлович работал у нас киномехаником, возил свой «кинотеатр» на лесные делянки по порожистой реке. В Пудоже при детдоме открыл детскую киностудию, их фильм «В краю былинном» теперь стал историческим, ведь в нём были засняты последние сказительницы и певуньи нашей деревни.

Выходим из клуба. Зульфия замыкает замок и снова разматывает слипшийся флаг. Идём к старосте деревни решать вопросы насущные. Оксана Геннадьевна Чистякова сразу внесла ясность: «Ночевать будете в другой половине дома, с учёными из Кижей, поставим туда кровати». Сразу нас староста не отпустила, посидели ещё за столом, пообщались с ней, её мужем и сыном лет двадцати, который, как понял, из деревни уезжать не собирается.

– А чего уезжать? – рассуждает староста. – Здесь хорошо – вольно, тихо. Мы своё хозяйство держим, корову. А работать можно вахтовым методом. Наши мужики в лес уезжают на десять-двадцать дней, потом есть время домашними делами заняться. Вообще же наш край превратился в островок среди огромных заповедников: с одной стороны Кенозерский национальный парк, с другой – Водлозерский.

– Звери оттуда к вам не выходят, не донимают?

– Всякое бывает, – отвечает Зульфия. – Я волка видела прям у своего дома. Сосед потом сказал, что свою собаку от него отбивал.

– Да такое постоянно, – кивает Оксана. – Какой-то раз у нас медведь задрал нетель. А ещё лисы опасаемся, которая по деревне бегает, следы её видим. Мы ж ещё куриц держим.

– Но больше всего хорёк нам досадил, – продолжает её сын. – В первый день у трёх куриц головы откусил, а во второй – остальных прикончил. Мы специально петуха завели, чтобы курочек защищал, так и петуха какой-то хищник утащил. Народу-то мало в деревне осталось, вот и осмелели.

– Прежде ваши прадеды чем здесь занимались?

– Лён растили. Наш пудожский лён в восемнадцатом веке даже в Англии ценился, на тамошней выставке первые места занимал. Ещё пушнину добывали. До сих пор сохранился Лёвин дом, где был магазинчик по приёму пушнины, которую потом в Петербург везли.

– А в храм куда ездите?

– Так в Кубово. Видели там нашу Казанскую церковь-то?

– Да, радостная такая, будто из разноцветных кубиков.

– Думаю, тысяч 600 на этих кубиках кое-кто наварил, – неожиданно заявила Зульфия.

– То есть как?

– Двести кубов леса ушло на сторону. Глава нашего сельского поселения ходил по людям: «Вам полагается 30 кубов леса, напишите, что их мы заготовим на церковь». Лес действительно мы имеем право получать бесплатно по мелкому отпуску. Народ и пожертвовал. Я видела списки, сколько кубов в итоге получилось, и видела, сколько было досок напилено для церкви. Подходила к нему: «Александр Сергеевич, вы думаете, что все такие глупые?» Он когда-то был начальником Кубовского лесопункта, а я – инженером производственного отдела, подсчитать мне несложно. Написала жалобу, приезжала полиция, обещала разобраться, да замяли дело.

– Последнее дело – воровать на церкви! – возмутился Игорь.

– Мужик хозяйственный, всё в дом, – попытался я пошутить.

– А в прошлом году он погорел на расселении ветхого жилья, – продолжила Зульфия. – Квартиры давали в Петрозаводске. Да не тем, кому надо. Несколько человек пошли под суд, в том числе и наш глава, да выручила их амнистия.

Слушал я «нарушительницу спокойствия» тихой мирной жизни в глубинке, и вспомнилась встреча в Лёкшмозере с храмостроителем-жестянщиком Алексеем Никулиным. Интересно, выиграл ли он суд у «Архстроймеханизации»? Как ведь жизнь устроена: кто-то безбожно ворует, а кто-то своё отдаёт – и силы, и средства. Вот и эта староста полузаброшенной деревни – какое, казалось бы, ей дело до каких-то волонтёров, приехавших храм ремонтировать? А кормит их, быт устраивает. На таких, как она, как Зульфия, Россия и держится, а так бы растащили всё по кусочкам.

При свечах

Устроили нас хорошо. Вместе с реставраторами сидели при свечах и ужинали тем, что принесла староста. Любимцев, как главный хранитель недвижимых памятников музея-заповедника «Кижи» (такая у него должность), позвонил своим сотрудникам и справился, всё ли там благополучно. В Кижах ответили, что электричества до сих пор нет. Печка в доме нещадно дымила, и Любимцев предложил нам ложиться спать, а он подежурит, пока угли не погаснут. Но мы не расходились, потому что задушевный получился разговор – при свечах-то.

Александр Юрьевич рассказывал о своём детстве в селе Видлицы Олонецкого района:

– Отец мой был учителем, потом стал столяром. Брал меня с собой, когда бани строил, помогал дома родственникам поднимать. Покупал мне инструмент. Однажды в школьной библиотеке я наткнулся на книгу «Логика красоты» о народном деревянном зодчестве. Что это такое, я знал воочию – у нас в Видлице есть две часовни и другие старинные бревенчатые дома, признанные памятниками архитектуры. Потом несколько лет, до и после армии, работал я в бригаде со старыми мастерами-плотниками, которые умели ещё работать одним топором. Случайно узнал, что в Петрозаводском университете есть отделение реставрации памятников деревянного зодчества, и поступил туда. Оказалось, что отделение это создал доктор архитектуры, профессор Вячеслав Петрович Орфинский, автор той самой книги – «Логика красоты». О нём можно много рассказывать, человек удивительный. Например, им создано научное направление на стыке архитектуры и этнографии – этноархитектуроведение. Учёбу я закончил в 1996 году, и тогда же прекратили приём на отделение деревянного зодчества. Так что всем, кто там учился, крупно повезло. Сейчас несколько его выпускников работают в Кижах.

– То есть выпускники были востребованы?

– Конечно. Сейчас профессионалов не хватает. Ушёл у нас один человек, и до сих пор замену найти не можем. Приходится брать людей с обычным строительным образованием и обучать несколько лет. Надеюсь, дело поправит открытая в университете кафедра ЮНЕСКО, где будут готовить специалистов по деревянному зодчеству. Наш музей участвует в этом деле.

– Работать в Кижах, наверное, престижно?

– Зарплаты чуть выше, чем в других музеях, поскольку мы «федералы», но есть у нас несколько вакансий, на которые люди не хотят идти. Целый месяц искали матроса на причал – корабли швартовать. Работа вахтовая, бытовые неудобства. Приживаются лишь те, кто может семью на остров перетащить. Моя жена, например, историк, работает в наших фондах. С мая по октябрь мы на острове, и ещё зимой каждый месяц я на недельку езжу. Зимой, кстати, там не так холодно, а вот осенью, когда озеро остывает, ветер до костей пробирает.

Поговорили мы и о знаменитом Преображенском храме в Кижах, реставрация которого продолжается. И в целом о духовной красоте Русского Севера. Любимцев пригласил нас приехать в Кижи – и тут я понял, что здесь, в карельской таёжной деревушке, наша «кругосветка» не заканчивается. Впереди новые маршруты. Осуществятся ли они – на то Божья воля.

Из записок И. Иванова:

Мастеровые

От Оксаны нам её сын принёс подарок: дымящийся чайник, вскипячённый на печке, – электроплитка-то у нас не работает. Сидим-беседуем при свечах, вдруг мигнул свет. Я уже было торжественно запел: трам-та-рататам! – но допеть не успел, свет снова погас.

Сидим рядом с мастеровыми людьми – грех не продолжить начатый ещё днём разговор о плотницком деле. Обсуждаем главный инструмент плотника – топор. Я и не предполагал, что вокруг топора вращается целая маленькая цивилизация. Хотя странно было бы, если б вокруг древнейшего инструмента человека её не было, с мнениями знатоков, спорами, находками и пр.

Александр Павлович Трегубов достаёт топор, показывает:

– Этот для работы стоя, чтобы не нагибаться, так называемый корабельный. Такими тесали киль корабля или матицу дома.

– Для неслабых, увесистый, – взвешиваю его. – А сколько их видов?

– Топоров? Потёс, колун, драч… Но у нас один вид, называется «Завод Труд Вача», фабрики бывшего промышленника Кондратова на Нижегородчине. Топоры на нём в наше время не куют, а штампуют, и штамповку в руки страшно взять, кривая. Нету борьбы за качество. Что советский план выдавал, так и сейчас. Ну а топорища надо делать под себя самому – те, что продаются, негодные.

– Неужели китайцы не поставляют топорища?

– Нет.

– Потрясающе! Наверно, это единственное в мире, чего они не производят!

– А дерево для топорища тоже имеет значение? – уточняет Михаил.

– Да. Используется берёза в основном, она достаточно твёрдая, а сосна мягковата. Комель берёзы в метр длиной спиливается, колется и сушится.

Александр достаёт, как ценную коллекционную монету, ещё один топор:

– Плотницкий топор 1930 года. Редкий, и очень мне нравится. Форма ручки сделана по финскому каталогу, в Финляндии и покупать надо. Раньше я ездил туда, искал для коллекции топорища. Даже дореволюционные нашёл. Недалеко от Гельсингфорса был заводик, лучшие в Российской империи топоры ковали, но как страна распалась, они наш рынок потеряли, а Европе после Первой мировой их продукция не требовалась.

– Дело ясное, лес-то весь свели. Николай Второй запретил в своё время вывозить из России кругляк в Европу, и мы леса сохранили. А теперь вот дорубаем последние остатки здесь, в Карелии…

Разговор естественным путём с плотницких дел перекинулся на «общественно значимые», поругали, как водится, власть, посмотрели на часы: пора и спать заваливаться, завтра в шесть часов вставать. Оксана договорилась, что нас поутру на другой берег Водлы перебросят.

* * *

Ну вот, завершилось и послесловие.

Перетекают одна в другую струи воды за кормой, всё те же воды несутся в тучах по небу со стороны Онежского озера. А мы между этими двумя могучими реками на утлой моторной ладье покидаем Усть-Колоду. Сижу в лодке лицом назад и смотрю на отдаляющуюся деревню. Перед мысленным взором вышедшие на берег, точно к рампе после представления: старушка-преподавательница, молодые добровольцы-плотники со своими детками, Зульфия и Оксана, за ними – уже менее различимо – все те, кого мы встретили в пути…

Рано или поздно пересыхают озёра, уходят люди, исчезают деревни. Но течёт полноводная река Водла, течёт река времени, уносит хорошее, но и плохое тоже. Уносит и нас. Придут другие. Да будет же благословенен этот круг жизни.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска