Колокольня у самого моря

На днях, 30 мая, в Москве, в Общественной палате РФ, награждали лауреатов XIII Национальной премии «Культурное наследие». Все они получили главный приз – «Хрустальную колонну».

Мы привыкли, что награды даются за ратные подвиги или за личные достижения, в спорте например. А эта – особенная: её удостаиваются люди, которые не жалея сил оберегают и хранят то, что когда-то было создано другими. Неслучайно материалом выбран хрусталь, хрупкий и прекрасный. «Это могут быть и директора музеев, и младшие научные сотрудники, это могут быть крестьяне, которые с палками и вилами отгоняли от какого-то памятника вандалов, – пояснил в одном из интервью Виссарион Алявдин, председатель оргкомитета премии, президент национального фонда «Возрождения русской усадьбы». – Перед этими людьми просто на колени хочется встать!»

И в самом деле, на сцену главного зала за «Хрустальной колонной» поднялся один из таких крестьян. Александру Порфирьевичу Слепинину 85 лет, всю жизнь прожил он в поморской деревне Ворзогоры. Дом его аккурат рядом со старинной колокольней Никольского храма – вот он и делал что мог для её спасения много лет. За это и получил в Москве награду.

Наверно, хлопотное это дело – в Москву добираться от Белого моря. Помору нелегко оторваться от родного дома, от хозяйства. Мы позвонили в Ворзогоры, чтобы поздравить Александра Порфирьевича и расспросить его самого об этом событии.

Изабелла

– А его ещё нет из Москвы, – раздался в трубке добродушный говорок: оказалось, на супругу попала, Изабеллу Ефимовну. – Он сейчас до Онеги добрался, к вечеру до дому доедет. А если что интересует – спрашивайте, я в курсе дела.

– Кто, как не супруга, – говорю, – вы же ближайшая сподвижница, вместе всё и делали, наверно.

– Вместе, вместе, – смеётся Изабелла Ефимовна. – Уже 60 лет, как вместе. Ещё у нас дети были маленькие, он всё ходил возле этой колокольни. Мы живём-то за храмом как раз. Иногда с завода бригады приедут – то возле церкви костёр разведут, то на колокольне перила сломают. И вот он ночью, бывало, пойдёт поговорит, если не слушают – ругает их. Залазит потом, ремонтирует. Я ему: дома ничего не делаешь, у тебя одна колокольня на уме. А она у нас хорошая – всё видно! Море видно, Кий-остров видно. Да и к Богу близко.

Александр Порфирьевич и Изабелла Ефимовна уже 60 лет вместе

– Как вы его снаряжали в Москву? С охотой ехал? – задаю вопрос.

– Он человек-то не спорливый. Надо так надо. Сначала говорит: «Да куда я поеду, едва хожу». А я ему: «А тебе куда ходить-то? В купе будешь лежать, приедешь к друзьям своим – будешь лежать, сходишь только разок на торжественное собрание, послушаешь – да и всё». Так-то он не болеет, да старый стал, стягивает его немножко, горбиться начал, весь изработался. И дети уговаривают: папа, мол, поезжай, будешь рассказывать на старости лет, как ты был в Общественной палате. А сын говорит: «Я тебя свожу». Ну он и не стал противиться.

– А кем вы, Изабелла Ефимовна, работали? – спрашиваю. – Голос у вас такой звучный, как у руководителя.

Собеседница моя замечает, что я слегка спотыкаюсь на её необыкновенном имени, говорит:

– Я учительницей начальных классов была. Мои ребята, ученики, тоже почти по складам выговаривали: «И-за-бел-ла Е-фи-мов-на». Ни у кого больше такого имени не было. Раньше ведь плохо жили – а любили красивые имена. Мою двоюродную сестру Генриеттой назвали.

– Здесь, в Ворзогорах, проработала 15 лет в начальной школе, – продолжает рассказ словоохотливая супруга лауреата. – Пока работала да детей рожала, институт закончила заочно. Когда поступала учиться, беременная мальчиком была. С ним ездила на сессию, с нянькой.

– Приезжайте в Ворзогоры! – приглашает Изабелла Ефимовна. – Так у нас красиво! Я вот сейчас сижу у окна – море видно. У моря не старишься. Даже и не видишь, как жизнь пролетела. Мне так много лет, а я их не чувствую. Болят, конечно, ноги, плечи да, а когда получше – уйду к морю, сяду на угор и думаю: «Господи, какое счастье!» Слышно, как волны о берег стукаются, будто разговаривают с тобой.

Благодарю за приглашение; как знать, говорю, куда дороги у нас, газетчиков, повернут.

– Да, – соглашается Изабелла Ефимовна, – никогда не знаешь, что будет дальше. Мы вот никогда не думали, что батюшка московский у нас в деревне поселится. А он дом тут купил, церковь стал помогать восстанавливать, помог колокольню доделать.

– Это вы об отце Алексии Яковлеве, руководителе проекта «Общее дело»? Они вместе с Александром Порфирьевичем «Хрустальную колонну» нынче получили.

– Да-да, о нём. На днях вот приедет. Он ненадолочко приезжает: семью привезёт и уезжает обратно в Москву. Два сына у них с матушкой Татьяной, а она художница знаменитая. А первый раз приехала, когда ещё не замужем была. Саша как раз ремонтировал ступеньки на колокольне. Они с подружкой-то пришли с Нименьги, 19 километров пешком, – и к нему на колокольню. Он их наругал: «Вы куда, тут ступенек нету, идите ко мне в дом, там моя жена вас чаем напоит». Они пришли ко мне, поговорили, телефон взяли мой. Через два года Татьяна звонит: «Можно мы приедем порисуем? Сколько будет стоить, если мы поживём у вас?» Я говорю: «Да мы никогда денег ни с кого не брали». Приехала она одна, целый месяц рисовала, а потом батюшка за ней приехал. А когда родился у них ребёночек, они его мне привезли, двухмесячного. Батюшка спросил: «Можно они у вас месяц поживут?» А они два прожили, до четырёх месяцев мы его ро́стили, нянчили, вот и стали мы с ними как родственники.

С Изабеллой Ефимовной говорить не переговорить, так что прощаюсь, но «ненадолочко», чтобы вечером позвонить её супругу. Про себя думаю: «А захочет ли Александр Порфирьевич с дороги разговаривать?»

Александр

Спустя несколько часов позвонив в Ворзогоры, я услышала необычайно бодрый окающий говор Александра Порфирьевича. К этому времени он успел уже показать супруге «трофеи» – «Хрустальную колонну» и грамоту.

– Иза, чё там написано? – спрашивает, сам-то плохо видит.

– Лауреат в номинации «Подвижник»!

– Нас немного там было из глубинки, – вспоминает о торжественном собрании Александр Слепинин. – Меня вызвали десятым. Сначала на экране появилась моя фотография, где я иду по деревне с палочкой – от церкви к своему дому. У других были мо-о-одные фотографии, а я-то старик, иду с палочкой. Так вся жизнь моя прошла – от церкви до своего дома.

– Расскажите, – прошу, – как в Ворзогорах деревенские жители колокольню стали восстанавливать.

– У меня есть фотографии: вся верхняя часть её была разгромлена. Ребятишки деревенские приходили туда как на работу, никто им не запрещал. А мы с женой тогда отработали, вышли на пенсию. На наших глазах разрушают церковь, колокольню – наш дом-то рядом с храмом, всё видно и слышно. Костры разжигали прямо у церкви, матом ругались. И решили мы начать ремонтировать потихоньку. Клич бросили: кто сколько может дать? Государство мало выделило на эти цели. Доски худые-худые дали – горбы! Вот мы и начали потихоньку.

А до этого случился пожар – ребятки подожгли самый верх колокольни. Приехала пожарная машина, но колокольня высокая, никак струю не может наверх подать. По конвейеру передавали вёдра с водой, потушили. Ночка пришла, я сплю довольный, что такой подвиг совершили всей деревней, вместе. Стучатся: «Выходи!» Это родители тех детей пришли: «Ты убил наших ребят! Говори, где закопал, гад!» Говорю: успокойтесь, я не убивал ваших детей. А в это время с моря шёл рыбак. Когда отлив, песочек такой чистенький. Рыбак тот и обнаружил следы: много босых ножек ушли в сторону от деревни. Сказал родителям, те побежали. Километр идут, второй, пятый – всё следочки от деревни убегают. А ребятки-то маленькие, восемь-девять лет дак. А на берегу моря стояла избушка рыбацкая, с нарами, с печкой. Они, раздетые, голодные, туда забрались и… спят со спокойной душой, обняли друг дружку. Родители пришли, разбудили, довольны, что нашли детей. А ко мне никто не пришёл, не извинился, что неосторожно сказали. Это моя вина – то, что я охранял, иногда гонял их оттуда.

– Вот и получили теперь награду в Москве.

– У меня награды были: и морду били мне за это дело, и с колокольни хотели сбросить, – усмехается Александр Порфирьевич. – И вот полсотни лет я смотрел за колокольней. И другие жители тоже. Иногда женщины придут (мужики, видно, боялись) – да поругают этих приезжих пьяниц. Те говорят: «Мы приехали отдыхать, не мешайте нам!» Они из Онеги не зря приезжали – здесь у нас ни комаров, ни мух, море под горой, озеро по другую сторону.

Собрал я компанию ребят до 15 лет, постарше колхоз не разрешал брать. Они меня слушались, выполняли поручения, какие я делал. Сходили в лес, нарубили жердей, оскоблили их там, шкуру сняли, привезли, леса сделали и начали потихоньку ступеньки исправлять. До самого верху ступеньки сделали. День трудимся – ночью приходит вторая смена; 18-20-летние всё ломают, что мы сделали за день. Ага. Я вызвал милиционера, он спрашивает: «А хто тебе поручил?» – «Нихто не поручал». – «Ну раз нихто не поручал, дак ведь колокольня не только тебе принадлежит, а всем». И вот однажды, значит, летней светлой ночью, слышу – с самого верха колокольни мужским голосом человек кричит: «В зону хочу! Авторитетом быть хочу!» А ведь чтобы наверх попасть, надо было в купол пробраться, потолок у колокольни нарушить, до креста добраться и орать на всю деревню. Правда, он в зону не попал. А вот братья евоные помогали мне: день работают, а старший брат ночью ломает.

– Как вы до столицы добрались? – спрашиваю. – Хлопотное это дело – в Москву за наградой ездить? Всё-таки шум, блеск, свет юпитеров…

– Да я всё за батюшкин рукав держался, так и ходил за ним туда-сюда.

«Я всё за батюшкин рукав держался…»

А добрался хорошо: от нашей деревни до Онеги на машине, там у дочки одели меня, чтобы на человека был похож, – смеётся Александр Порфирьевич. – Потом поездом. Приехали – встречают как Гагарина. Знакомых лиц, гляжу, много. Они же отдыхают у нас тут, на Севере, в нашем доме, всё по-человечески. Напоили-накормили нас, Москву показали. Такой человек показал, который выделил из личных денег на строительство куполов в нашей Никольской церкви – у нас теперь все купола новенькие. И он у меня был этим… кто возит да показывает всё… гидом! По всей Москве тихонько едем на его машине: от Воробьёвых гор до Кремля, через Москва-реку по мосту, мимо церкви, где Пушкин со своей Натальей венчался. У человека у этого несчастье случилось, жену только похоронил, а столько времени нам посвятил.

– А когда вы были маленьким, колокольня как-то использовалась в колхозе?

– У нас тут погранзастава в войну была, десять лет стоял отряд пограничников. День и ночь они наблюдали за морем и за сушей. Всю войну пробыли у нас. Я тогда мальчишкой при них всё был, помогал. Записочки любовные носил подругам, на стрельбища ходил с ними – мишени перевозил. Они мне окоп выкопают, чтобы меня не убить. Тележка была закреплена на рельсах, с верёвкой, и на этой тележке выставлялись мишени – до пояса немецкий солдат и во весь рост. Мне надо было сильно-сильно верёвку тянуть, чтобы они учились стрелять по бегущей мишени.

– А дальше чем занимались в колхозе?

– В юности пас коров, у нас сорок коров было частных. А потом много лет принимал рыбу у колхозов, здесь же был приёмный пункт. Солили в бочках – и отправляли. Теперь всё-всё погибло. Скота нет в деревне. Одна коровушка бродит. Ни одной лошади нету, ни одной овцы, ни свиньи. Поля не пашутся. Только картошки немножко каждый хозяин около дома раскопает, и всё.

– Но море, слава Богу, никуда не денется.

– Это да. Ставим сети – называются рюжа и перемёт. Во время отлива колышки забивают, рюжу ставят, крылышки – как штаны у человека. Рыба идёт от берега в море, когда отлив, и попадает в эту рюжу. Мы потом осматриваем: что покрупнее – берём, что помельче – обратно в море отпускаем. Но инспекция нас наказывает, всё запреты, запреты.

– Как же так – поморам запрещают рыбу ловить?

– Мне-то можно, я тут прописан, в деревне, а жене нельзя, она прописана в Онеге. Я ей могу дать на уху, могу не дать, – шутит Александр Порфирьевич. – Да и всегда тут запреты были. Папа в 53-м написал письмо Сталину. Что вот, дескать, солдаты вернулись с войны израненные, больные и не дают им сена себе косить. Дают, когда уже снег пойдёт. А тогда уже и косить плохо, и холодно. И вообще про невыносимые условия жизни для колхозников написал.

– И что же Сталин? Разрешил косить?

– Письмо вернулось – со штампом канцелярии Сталина и с наклеенной бумажкой: «Адресат выбыл». Умер он. Вот такие дела. А жить надо было. Всю жизнь я на деревенских работах: всё, что в деревне делается, исполнял: сено косил, коров пас, дома строил, на охоту ходил. В армию на три года сходил, жену нашёл себе здесь хорошую, учительницу молодую, самую красивую.

– И с самым красивым именем, – добавляю.

– Она родила нам четверых детей. Хороших, умных, все они учителя, как мама.

От церкви до дома – всю жизнь так и хожу»

* * *

Съездил в Москву Александр Слепинин за наградой – и жизнь потекла своим чередом.

– Теперь вот я приехал, а сидеть некогда, – говорит. – Сходил воды наносил. Завтра пойду дрова колоть. Жена говорит: «Всё сожгла, что ты заготовил до поездки. Было холодно в эти дни, ветрено».

И куда бы он ни пошёл – всё мимо колокольни. Стоишь, милая? Стой, стой.

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

1 комментарий

  1. Нина:

    Многая лета Александру и Изабелле,какие светлые люди.

Добавить комментарий