Печорский водораздел. 5.

(Продолжение. Начало в №№ 744, 745, 746, 747)

Эксп_Бердыш-(29)

Вид на р. Унью со скалы у дер. Бердыш

Из заметок Игоря Иванова:

Пункт пересадки

Усть-Унья сегодня – это полсотни жителей, три десятка домов. Но с берега деревня выглядит совершенно пустынной. Пристаём. Оставляю своих спутников возле реки и иду договариваться о проводнике, который бы доставил нас вверх по Унье. На карте можно увидеть дорогу вдоль реки, на деле же ею давно не пользуются. А несколько лет назад в этом районе прокатился ураган, который превратил леса вдоль Уньи в бурелом. Так что теперь и летом, и зимой (на «Буранах») единственная дорога вверх – русло самой реки.

Поднимаюсь на самую верхушку горы, ища живую душу. Оглядываюсь по сторонам. Полтора столетия назад геолог Эрнст Гофман, исследовавший эти края (его экспедиция шла по нашему маршруту, только навстречу нам, со стороны Чердыни), писал про Усть-Унью: «Восемь дворов, главное занятие жителей деревни – охота и рыболовство, земледелие же является лишь подспорьем». Собственно, ничего не изменилось сегодня. Разве что земледелие даже подспорьем ныне не является. Сравнительно недавно – в 1950 году – Усть-Унья Указом Президиума Верхсовета РСФСР была переведена из административного подчинения Пермской области в Коми АССР. Тогда здесь были ферма, сельсовет, магазин. Потом ликвидировали ферму, убрали сельсовет – теперь он почти за сто км, в Комсомольске. Для деревни это стало началом конца. В последние несколько лет возможность заработать у местных жителей была лишь за счёт туристов, идущих к «чуду России» – столбам выветривания Маньпупунёр. Но вот нынешней зимой вышло постановление: уральские болваны для диких туристов закрыть. Не справляется северная природа с оравами, привыкшими мусорить и браконьерить. Но не думаю, что местные жители сильно пожалели о потере такого дохода. Всё же природа им дороже.

Тем временем, наконец, встречаю местную жительницу и объясняю ей суть своей просьбы. Она в задумчивости. Высказывает мнение, что сейчас жителям деревни не до извоза: установившиеся после дождей погожие деньки нужно использовать для заготовки сена, и все, кто может, сейчас на покосах. Женщина показывает, куда мне можно направиться – вдруг повезёт.

На угоре деревенька раскинулась привольно, дома смотрят как попало. Прямых стёжек нет: вроде дом и рядом, а не подберёшься, кругом прясла, огороды. Перелезая через жерди, я подхожу к дому, который мне указан. Заметив меня в окно, неспешно выходит хозяин. Нет, сегодня он никуда не поедет – сено для скотины заготавливает. Может, сосед? Из соседнего дома выходит ещё один мужичок. Нет, он тоже не может – на его лодке кто-то уехал. Советуют сходить на другой конец деревни: там есть Сергей, что ли. Возможно, он довезёт?

Дом, который мне нужен, задумчиво смотрел за реку, как раз в ту сторону, куда нам надо ехать, и это почему-то внушило мне некоторый оптимизм. На стук из дома вышел хозяин: в глазах его была неизбывная тоска после глубокого похмелья. «Не, я не смогу поехать, – честно признал он, – худо мне». Предложил лодку, но без бензина, которого нет, и без мотора, который сломан. Несмотря на состояние, дружелюбно проводил меня к следующему дому, где я мог сосватать проводника.

В избе, стоящей у самого крутояра, в сенях тарахтел дизель, в ней было накурено и висел дым от соляры – ядрёная смесь! Двое мужичков молча смотрели телевизор. При этом видно было, что им тоже ужасно не по себе. Прокашлявшись и стараясь перекричать грохот дизеля, я объяснил, зачем пришёл. «А у тебя есть это?..» «Есть!» – с готовностью ответил я. Дело в том, что закупить «огненную воду» нам настоятельно посоветовал батюшка ещё в Троицке: мол, в деревнях на Верхней Печоре, где нет магазинов и автолавки бывают от случая к случаю, на рубли реагируют вяло, там главная валюта – водка. Так я и сделал. «Куда их девать, если здесь не сбагрю?» – думал я. Глаза деда после моего ответа ожили. «Отвезём, – согласился он. – Вот только бензина нет». Почесав затылок, старшой послал на поиски горючего по деревне молодого парня, сидевшего рядом. Тот отправился, но как-то без особого вдохновения. С бензином в деревне, судя по всему, было туго.

Я же решил пока вернуться к своим. На берегу наблюдалось какое-то оживление: недавно причалившая моторная лодка выгружала людей с котомками. Михаил со Святославом стояли неподалёку. Они и рассказали мне, что парень в лодке вроде бы готов подбросить нас до Светлого Родника, но вот цена вопроса… Пришлось идти торговаться. После нескольких раундов переговоров цена с космической снизилась до аэрологической, но оставалась всё равно высока для нас. И тут на помощь пришёл дед, с которым я вёл переговоры наверху. Пропахший дизелем и самосадом, он направился к молодому человеку в лодке, чтоб занять бензина. Наметилось что-то вроде конкуренции за пассажиров. Закон рынка сработал железно: от парня мы получили ещё одну скидку. Теперь можно ехать.

Поспешаем за рюкзаками – и так уже столько времени потеряно. «Ты это…» – останавливает меня дед и пронзительно смотрит больными глазами. «Ну конечно, какой разговор!» – без лишних слов понимаю я. Всё же он оказал мне большую услугу: самим своим присутствием помог сэкономить на проезде. Вынимаю из рюкзака две поллитровки. Понимаю, что делаю дело не совсем доброе, но утешаю себя тем, что, быть может, эта качественная водка заменит моим случайным знакомым палёную, а то и вовсе какую-нибудь химическую жидкость.

Иван Иваныч

Эксп_Св-Родник

Иван Иваныч по-хозяйски опёрся ногой о лодку собственного изготовления

Уже вскоре лодка несёт нас вверх по Унье: вода высокая, течение встречь стремительное. Русло извилистое – по прямой до Светлого Родника 13 вёрст, а по руслу все 20 будет. Деревья по берегам стоят по колено в воде. Места, видно, дикие. Потому, когда впереди показались на берегу домики, как-то потеплело на душе. Видимо, услыхав издалека мотор, на берег вышел человек. По мере приближения можно было разглядеть его бывалый вид, шкиперскую бороду и приветливую улыбку. Поздоровались: Иван Иванович Лызлов. Как же, знакомая фамилия!

Узнав, что да как, он предлагает нашему лодочнику отвезти нас чуть дальше, за излучину, потому что в окрестностях Светлого Родника через буреломы не продраться. «А дальше тропа уже вдоль реки нормальная, быстро дойдёте до Бердыша». Я доволен: назавтра меньше идти с рюкзаками по изрезанному берегу Уньи.

Вот так, буднично и как бы случайно, Бог посылает на пути людей, благодаря которым только и возможен этот путь.

…За очередным речным поворотом мы заприметили место и пристали. Быстро поскидали на каменишник вещи. Прощаемся с нашим проводником, благодарим. «У тебя как с этим?..» – спрашивает он на полтона ниже. «Не вопрос!» – сразу смекаю я и без всякой жалости вытаскиваю из рюкзака заначку. «Вот и славно, пригодилась». Палатку решили ставить на самом берегу, потому что в пяти метрах от берега начинается болотистый лес, откуда доносится угрожающее монотонное гудение полчищ комаров. А у реки продувает всё же. «За дровами ходить осторожно, особенно выходить из леса, – командует Михаил, – чтоб не притащить оттуда на берег кровососов!» У самого края леса видна тропа в сторону Бердыша – по ней завтра и потопаем. Времени у нас вагон: не торопясь, ставим палатку, готовим обед на костерке. Не искупаться ли? Но уж очень вода холодна.

Вдруг слышу – как будто звук мотора. Вскоре снизу, со стороны Светлого Родника, показывается лодка. К берегу причаливает наш знакомый Иван Иванович. Сообщает, что оторвался от домашней работы – с женой лепили рыбные пельмени: «ненадолго по делам надо съездить». Для меня, городского, какие дела могут быть в лесу? Но «ненадолго», очевидно, не получится: разговор у нас почти сразу начинается «за жизнь», и явно не на один час. За кружкой чая от шапочного знакомства переходим к основательному.

Уроженец Усть-Уньи Иван Иванович зимует в Ухте, а жить каждый год на восемь месяцев приезжает в Светлый Родник.

– Я работал на «Ухтагазстроймаше» мастером, когда Чернобыль бахнул, – рассказывает он. – Директор меня трижды спасал, не отпуская туда, хотя военкомату нужны были командиры отделений. А по молодости-то я служил на Даманском, в 1967-м. И всё-таки меня забрали. Шесть месяцев возле Припяти провёл. Когда вернулся и пошёл на медкомиссию, врач мне прямо сказала: «Если хочешь пожить дольше, поезжай в деревню». Чтоб воздух лечил. Мы собрали дома совет. Потом приехали с сыном сюда: отцовский дом ещё стоит, хотя внутри ничего нет, всё растащили. 15 лет назад я этот дом полностью перебрал. 22 апреля начал – 22 сентября закончил: и нижние венцы заменил, и русскую печку заново поставил – всё сам. В нём и живём…

– А чем занимаетесь, – спрашивает Миша, – отдыхаете?

Иван Иванович смеётся «городскому» вопросу:

– В деревне больно-то не наотдыхаешься, надо себя содержать. У нас парники, огород, строю лодки, этот баркас тоже мой, – всё это время Иван Иваныч стоял, по-хозяйски поставив ногу на борт собственноручного творения.

Лодка действительно выглядела не только крепко, но и красиво. Недаром говорят, что с любовью и мастерством сделанную вещь прежде всего узнаёшь по красоте.

– Я, можно сказать, самый богатый в деревне, у меня четыре лодки. Ещё на озере есть лодочка, сейгод сделал.

– Ниже по Печоре ценятся лодки, сделанные в верховьях, – вспоминаю свои разговоры с мужиками аж из приполярного Усинска.

– Я одну свою увёз в низовья. Так мне сказали, что таким цены нету, предложили производство организовать, – не без гордости подтвердил мастер.

– Они очень ходкие, и грузоподъёмность большая.

– Сколько в них вмещается? – уточнил Михаил.

– Я, сын, две внучки, Валя, две собаки, литров сто бензина, вещи – мы ведь продукты сюда завозим сразу на 7-8 месяцев…

Миша смеётся:

– Я думал, вы в килограммах будете оценивать, а у вас единица измерения – «одна внучка».

– Так у меня уже не одна внучка… 5 июля одна из них произвела меня в ранг «прадеда». Мне 65 лет в январе.

– Рановато для прадеда, – оценивающе смотрю я на гостя, хотя, по правде сказать, непонятно, кто у кого тут гость. – Не страшно жить тут, на отшибе, и от лодки зависеть? Связи нет… Вдруг что со здоровьем, а мотор не заведётся?

– Это-то конечно. Лекарств у нас тут целые коробки, да разве знаешь, что понадобится.

– Раньше мы с собой в экспедицию брали разве что аспирин да бинт, – вспоминаю, – а теперь вот Михаил свою аптечку взял, а я – свою… Возраст. Страхуемся.

– Я вообще-то сейчас никаких лекарств не принимаю. Решил так.

– Травы пьёте?

– Чай пью из смородины, из шиповника. Запаха, кстати, у наших северных трав нету, словно они отмороженные. В печку поставишь: томится, томится, цвет набирает, а вкуса нет.

Святослав приносит из леса охапку веток для костра и притаскивает-таки за собой облачко комаров: не замечая дыма, они рассаживаются на нас и начинают свою работу. Михаил смотрит на Иван Иваныча:

– Интересно: на вас комары не садятся!

– Я ж местный!

Смеёмся.

– Надо бы вам на остров, там комаров меньше.

Оно и в самом деле надо бы на остров, как мы вскоре поняли, но заранее откуда ж знать… Мы с Михаилом опытного охотника не послушали, тему заели воспоминаниями о «настоящих комарах», которые покусали нас во время экспедиции с Вашки на Пинегу: «Там такие матёрые были, что мы их с хрустом давили, а здесь в сравнении с ними просто шаловливая молодь».

Спрашиваем, что Иван Иваныч знает об истории деревни.

– В старые времена здесь жили какие-то двое Иван Иванычей. Челдоны. Прибыли с Дона, по Каме поднимались, по Колве, а досюда добрались по Лукьяновскому тракту. Мой дед Ефим Ефимович тоже оттуда. Взял в Кудымкаре себе жену, мою мать, Матрёну Митрофановну, и пришёл сюда. Вот я десятый в семье вырос. Вообще-то, в древности здесь манси жили. Я ещё помню, как Иван-длинный сюда через перевал Дятлова приходил торговать: на литровую бутылку спирта выменивал маленького оленя. В Светлородниковском колхозе «Герой труда» было большое хозяйство: только больших овец 500, ещё стадо дойных коров, ещё стадо подроста… Все заливные луга вдоль реки выкашивали. Теперь-то уж они заросли. В Унье было сельпо, где официально давали невода, чтоб ловили и сдавали хариуса и щуку. Пушнину заготавливали. Жизнь здесь кипела. А однажды, в 1990-х, приехало начальство и решило: держать скот у вас нерентабельно. Всех коров и овец тюк-тюк – две недели мясо вывозили, зарплату инвентарём роздали. Я потом приезжаю – народ ходит понурый: «Давай мы тебе дров наколем?» – «Зачем, – говорю, – я и сам наколю». – «Тогда дай чего-нибудь или хоть бутылку поставь».

– Наверно, досюда и добраться-то раньше можно было только рекой?

– Дороги не было, – подтверждает наш собеседник. – Её я из Комсомольска первый сюда пробил. До этого на лошадях как-то ездили, а мы – на машине, вездеходе. Тринадцать козлячьих мостиков Валя насчитала, пока проехали.

– А мы проехали бы по ней на «Жигулях»?

– Нет, что вы! Только в сухую погоду, и то не уверен. А сейчас дожди прошли, всё размыло… Для ваших походов вам другая машина нужна.

Я вздохнул. И то хорошо хоть, что изначально реши-час бы вытаскивали машину из болота посреди безлюдной тайги, на полдороги от Комсомольска до Усть-Уньи.

– Кстати, а как правильно: Усть-Унья с ударением на последнем слоге или на первом? Ещё: Бердыш или Бёрдыш?

– Кто как говорит, – смущаясь, отвечает Иван Иванович. – У меня жена – учитель русского языка, меня до сих пор учит.

– Она тоже родом из здешних мест?

– Нет, она после пединститута в своё время выбрала Усть-Унью – такая патриотка, – воодушевляется наш собеседник и рассказывает романтическую историю первой встречи с будущей супругой.

Однажды, во время её занятий гимнастикой в пединституте, он, случайно оказавшись в спортзале, подхватил её, падающую с бревна, там и посмотрели они впервые друг другу в глаза; а спустя несколько лет «подхватил» он её у себя на родине, в далёкой деревне на Верхней Печоре, взяв замуж.

– Вот и живём вместе сорок семь лет. Живём, думаю, отлично, хотя бывают, конечно, мелкие склоки, но ведь это ничего. Вот она говорит мне, что я легко живу, никогда за жизнь не отвечал. «Как же это, – говорю, – ведь дерево я посадил, и не одно, домов много настроил тут, детей родил…»

– Может, речь о том, что у вас всё получается легко? – высказываю я предположение, и мы долго сидим, молча глядя на огонь костра. – Раньше жизнь мне казалась бесконечной, а теперь такой уже не кажется… А вам что бы хотелось ещё успеть в жизни?

– Хотелось бы внучку поднять, – поразмыслив, отвечает Иван Иваныч.

«Как это? – мысленно удивляюсь я. – А родители на что?»

– …чтоб она хорошее воспитание получила от Вали, правильно-красиво говорила по-русски, потому что живёт в России, а не ляпала про всякие «бренды» чёртовы. А я бы её природу научил понимать. А то одна внучка у меня привыкла, а другая – нет. Надо чаще здесь бывать…

Встрепенувшись, Иван Иваныч вспоминает, что ему надо ещё съездить на лодке по каким-то не то рыбацким, не то охотничьим делам.

– Поехали со мной! – неожиданно предлагает он Святославу. – Посмотришь, кто там ходит.

– А кто там ходит? – настораживается сын.

– Всякие ходят – рогатые, пернатые… – таинственно говорит Иван Иванович.

– Давай-давай, не дрейфь! – поддерживаем мы.

Вскоре их лодка скрылась за поворотом. Между тем начинает смеркаться.

Долгожданная встреча

Эксп_Св-Родник-(11)

…Спустя час или два они вернулись. Костёр уже почти догорел.

– Мне понравился у тебя сын, – подвёл итог поездки Иван Иваныч. – Не боится, а идёт и слушает тайгу.

Я невольно улыбнулся. Вспомнилось отчего-то «Белое солнце пустыни», слова таможенника Павла Артемьевича: «Уж больно мне твой Петруха по душе!» Ну и тут же, по ассоциации, фраза Сухова из ненаписанных писем незабвенной Катерине Матвеевне: «Встречаются мне люди в последнее время всё больше душевные, можно сказать, деликатные».

– Меня отец Иван Ефимович в детстве с собой на охоту брал, – как-то душевно-деликатно перешёл к воспоминаниям о своём детстве Иван Лызлов. – Он ведь получил ранение в Гражданскую: был у командира на тачанке-санях возницей. Так вот, у нас была лесная избушка, маленькая, пять венцов, топилась по-чёрному. Подходим однажды к ней, собака наша сразу забежала в неё и лает оттуда. Что такое? Потявкала и выходит довольная. Отец мне говорит: «Ну, Иванко, наверно, кого-то там она задавила». Я захожу: а там лежит соболюшка, белая-белая, как снег, до сих пор помню.

– И куда её дели?

– В сельпо сдали. Мотор лодочный в ту пору за две куницы можно было взять…

Иван Иваныч замолчал и прислушался. Но ничего не сказал.

– А что, родник возле деревни действительно светлый? – прервал я тишину.

– Да, это ручей, он так и называется, Родник, и он настолько холодный в любое время года, что даже хариус не выдерживает, с устья заходит в него на несколько метров и потом обратно. Руки в воде подержишь три секунды, и они белеют, точно на морозе. В верховьях Родника интересные места. Там среди скал сероводород выходит, и туда звери разные приходят – зачем-то им надо понюхать эту вонь, наверно, лечатся. И в этот ручей из-под земли попадает азот, он и делает воду такой холодной. Ну как в морозилке. А в ущелье зайдёшь километр – кладбище костей. Я там гигантские лосиные рога нашёл с 11 отростками. Наверно, сохатый не прошёл между камнями, застрял, так и умер, потому что рога были в висячем положении. Лось вообще хитрый: загодя видит, что между деревьями рога не пролезут, и голову боком поворачивает. А тут, видно, не смог

– Может, он рога таким образом сбросил? – предполагаю я, но Иван Иванович меня не слышит, опять к чему-то прислушивается. – Мы когда на лодке плыли, я заметил, что по берегу журавлей целая стая. Раньше не было их у нас на севере. Потепление…

– Да, – соглашается собеседник, – цапли появились, барсуки, чайки четырёх сортов. Раньше какой был хилый лес, а теперь деловой стал: с одной лесины четыре 4-метровки напилить можно запросто. И зима стала ерундовой. Помню, раньше зимой до 53 градусов мороза доходило: плеснёшь воду – ледышками сыплется. А теперь морозов таких зимой нет, зато уже третий год в марте минус 45 случается. Нынче в марте всё поползло, говорю: «Валя, надо ехать, а то потом не сможем заехать, всё растает». Приехали. И как ударил мороз, да метель, а потом ураган – крыша ходуном ходит. Жена испугалась, говорит: «Ты дом неправильно построил», – Иван Иваныч смеётся.

– Эх, жаль, вы никогда не видели весну в здешних местах! Мы здесь с марта живём. Весна идёт плавно сначала. Морозы кончаются, начинаются утренники: утром 30 градусов мороза, а днём на солнце – 30 жары. Река киснет всё сильней. На рыбалку уже не пойдёшь. А потом резко: почки такие большие на берёзе, черёмуха зацветает…невозможно надышаться. Затем перед домом у меня расцветает белая сирень и обычная – экспериментально их посадил. А уж когда марьин корень распускается… Как природу не полюбишь, если весну тут проживёшь!

– Трудно её полюбить городскому жителю, когда у него весь комфорт в городе. Приедет – а тут комары…

– Да, городской житель природу, честно говоря, не любит. А приедет – ведёт себя так же, как в городе, – хапает. Увидит дичь – надо убить, забрать с собой. Рыбу – с собой, и как можно больше. Нет, я не говорю, что брать нельзя. Можно. Но нужно понимание, что брать и сколько. Печора уже давно стала проходным двором, ещё этот чёртов Пупунёр добавился. Все идут и по пути норовят хапнуть рыбу или кого подстрелить. Здесь, на Унье, до времени было тихо. А теперь вот по 15 лодок одновременно – пермяки, ухтинцы, из Омска едут сюда на подлёдный лов…

– В Сибири же вроде полно рыбы, – удивляюсь.

– Значит, у нас хариус вкуснее… А у пермяков в каждой лодке теперь морозильник, приспособились, – рыбу взрывчаткой глушат, голову и хвост отрубят, и они плывут по реке… Это профессиональные хищникиуничтожители. Вот напиши об этом в газету!.. Где Михаил?

– Он уже в палатку залез, спит.

– Я не сплю! – сквозь сон прокричал Миша.

– Ну ладно, мне тоже пора, а то уже совсем стемнело. Приезжайте в гости… Я тебе передаю здешнюю жизнь! – с чувством произнёс Иван Иваныч, обняв меня. – А Святослав где?

– Вон у берега ходит.

Иван Иваныч о чём-то заговорил с сыном, а я полез в палатку разбирать своё спальное место: вытащил спальник из чехла, носки… и не заметил, как провалился в сон.

…Очнулся я оттого, что кто-то дёрнул меня за ногу.

– Это ты, Свят?

– Медведь рядом! Вставай!

– Какой ещё медведь, нет тут никаких медведей… – сонно промямлил я.

– Да тут он, рядом, в кустах!

– Тебе показалось. У страха глаза велики.

– Да спроси Ивана Ивановича, он видел. Говорит, это медведица, она тут постоянно ходит!

Ну вот, пожаловал хозяин тайги! Сон слетел с меня в одно мгновение. Я выскочил из палатки. Слава Богу, наш добрый друг Иван Иваныч не покинул нас. Он стоял возле почти затухшего костра и всматривался в темноту.

– Надо разжечь костёр как можно ярче! – взволнованно предложил я. – Отступать нам некуда, мы зажаты на пятачке между рекой и лесом.

– Вряд ли она сюда полезет… – задумчиво сказал он, но закончил, окончательно лишив меня спокойствия: – Но кто знает, что у неё на уме.

Что делать? Всю ночь в страхе сидеть у огня и вздрагивать от каждого треснувшего сучка в лесу?

– Давайте так: я вас сейчас отвезу до Бердыша, там вы заночуете, – предложил Иван Иваныч.

– Так и поступим! Михаил, подъём! Твой тёзка пришёл за нами! – пытаюсь шутить я, но самому не до смеха.

В полной темноте начинаем спешно собирать разбросанные возле костра вещи и перетаскивать их в лодку. Всё ускоряясь, разбираем палатку, кое-как запихиваем рюкзаки. Я поскользнулся в воде, и у меня с носа слетают очки: прощайте, мне вас будет не хватать! Искать ночью на дне реки в таком мандраже очки – дело совершенно нереальное. Я до сих пор не знаю точно, что ещё оставили мы там, на берегу. Наверняка что-то забыли по мелочи. Но то чувство огромного облегчения, которое я ощутил, когда мы отплыли от злосчастного берега, я помню до сих пор.

– До Бердыша отсюда одиннадцать километров, а по речке – двадцать, – сказал наш проводник и спокойно порулил в ночную темень.

Лодка идёт неспешно, но уверенно. Иван Иваныч тоном заправского экскурсовода рассказывает о следующем пункте нашего путешествия:

– В Бердыше на железоделательном заводе работало народу много, человек шестьсот, в том числе и жители Светлого Родника. Бараки стояли на левом берегу, завод – на правом. Там лили сталь, причём сейчас такой не выпускают. По сей день ещё лежат болванки и колёса – и они не ржавеют. Отскреби грязь – и под ней чистейшая сталь блестит. У нас в Светлом Роднике из такой стали была труба в доме староверов – они использовали её для отопления…

– Вы ничего не говорили про староверов…

– В Светлом Роднике была келья, в которой они жили. Я ещё их застал: у них на цепях рядом с сараем висела здоровая кедровая чаша, на которую они ставили толстые свечи, и я на этой чаше качался как на качелях. Их было человек 12 или 16: дед, несколько женщин, по-видимому матери, и несколько подростков. Жили они в большой избе: в углу были нары, где они все спали, в закутке возле печки – кухонька. В доме они топили печку – она стояла ниже уровня пола, как раз сделана была из здоровой трубы с Лукьяновского завода. Потом всех их старик увёл куда-то. Вроде бы какое-то время они жили выше по течению Уньи, в 19 километрах. Когда магазин здесь у нас работал, старик приходил по охотничьей тропе за спичками и солью. А потом они ушли – с концами. Вроде бы через перевал Дятлова в Западную Сибирь, к манси.

– Как старика-наставника звали? – уточняет Миша.

– Стариком так и звали. Седой был весь.

Пытаемся выяснить, когда именно они ушли. Иван Иванович вспоминает (говорить приходится громко, чтоб перекричать мотор):

– Это было в то время, когда деньги меняли. Стало быть, в 1961-62 годах. При Хрущёве. Как раз у нас тут кукурузу растили. Все поля засадили, и скотина осталась без корма… Смотри, смотри, крест! – восклицает вдруг наш проводник и показывает вперёд. – Фотографируй!

Впереди показывается большая скала, нависающая над рекой, а на ней, на фоне начавшего светлеть неба, – крест. В самом деле – впечатлительно.

Наконец мы причаливаем к берегу, выбрасываем вещи из лодки и ещё раз сердечно прощаемся с Иваном Ивановичем, нашим ну если не ангелом-хранителем, то его посланцем точно. Сердце уже не бьётся учащённо, но бетонной плитой наваливается усталость, накопившаяся за этот бесконечный день.

Из заметок Михаила Сизова:

Таёжный скит

Эксп_Храм-Михаила-Архангела-Андроникова-скита

Храм Михаила Архангела Андроникова-скита

Ночные приключения нас добили… Проснувшись, глянул на часы – уже почти полдень! За тонкой стенкой палатки слышались человеческие голоса и звон цепи. Кто-то лодку к берегу привязывает.

– Ну что, Леонид Афанасьевич, вода стала падать? – доносится баритон.

– Да, батюшка, обмелело утром, прямо на глазах река осадилася. А неделю-то назад сразу на полтора метра поднялась. Вот такие перепады…

«Это, получается, мы тютелька в тютельку успели по большой воде в верховья заплыть», – думаю.

– Эй, страннички! – баритон обращается уже в нашу сторону. – Вы живые там?

Выползаю на свет Божий. Палатку мы ставили в темноте, поэтому сейчас с любопытством озираю окрестности. Берег реки, бревенчатый амбарчик, рыбацкие сети на его стене, два лодочных мотора, квадроцикл, укрытый полиэтиленовой плёнкой. И бородатый человек в чёрном подряснике. Протягивает буханку хлеба и пакет кофе «Жокей»:

– Вот, угоститесь. Пригласить на трапезу в скит пока не могу, не знаю, кто вы такие.

– Спаси Господи. Мы из Сыктывкара, – отвечаю, – из православной газеты.

– Да, вижу, православные. Глаза у вас светлые… Ну тогда я к вам позже подойду, завтракайте пока.

Насчёт глаз я ничего не понял. Монах ушёл. Друзья мои тоже проснулись. Помывка, разжигание костра, приготовление пищи – время быстро минуло. Появился тот монах, уже со спиннингом в руке. Заново знакомимся. Зовут иеромонаха Виталием. Устроившись у костра, прихлёбывая горячий кофе, разговорились.

– Ну вы про нас-то слышали? – спрашивает о. Виталий.

– Да, слышали, – отвечаю, – что вы тут золото на реке моете. Так в Курье про вас рассказывали. Мол, а зачем иначе здоровые мужики в лес подались? Не Богу же молиться.

Посмеялись. Игорь спросил:

– Вы ведь зарубежники, из РПЦЗ? – Да, зарубежники. Только не те, которые с Московским Патриархатом объединились.

– Витальевцы то есть? – уточняю.

– Хорошо, что знаете, – одобрительно кивает монах и проводит небольшую разъяснительную беседу. – Здесь у нас Андрониковский скит. Он в честь священномученика Андроника, архиепископа Пермского и Соликамского. Его преследовать начали ещё при буржуазном Временном правительстве. В начале весны 1917 года Пермский исполнительный комитет отправил телеграмму в Святейший Синод с требованием уволить епископа «как опасного для общественной безопасности». В 1918 году большевики его живьём закопали, а на снятой с него цепи, на которой наперсный крест был, водили собаку…

– Да, мы писали об Андронике Пермском, – прерываем лекцию. – Он у нас тоже очень почитается. А давно вы здесь?

– Восемь лет назад сюда приехали. Поначалу вот здесь в палатке жили. Потом в лес ушли, первую избушку поставили. Сейчас в ней трапезная, а храм отдельно построен, в честь Архистратига Михаила. Есть уже и келейный корпус, другие постройки. Собственно, там, в лесу, и находится наш монастырь. Это шесть километров отсюда. А здесь просто огород поддерживаем, теплицы. Хозчасть. Два человека в ней трудятся, в том числе и я.

– Вы раньше сельским хозяйством занимались?

– Я был водителем-дальнобойщиком в США. Весь мир объездил, а как сюда приехал – такое спокойствие на душе… Упал в ножки отцу настоятелю: примите. Они тут как раз схимонаха Амвросия похоронили, братия уменьшилась, и меня приняли.

– Это не тот, о котором нам в Курье рассказывали: везли монаха на лодке и на нём живого места не было от наколок?

– Отец Амвросий тяжёлую жизнь прожил, 10 лет на зоне, там к Богу обратился. Затем прошёл Оптину пустынь и сюда попросился. Он, как и наш настоятель, родом из Санкт-Петербурга. Помню, вдвоём с отцом Амвросием здесь оставались. Он, бывало, напьётся немножко и буянить начинает, был такой грех. А так спокойный был. Потом покаялся – Господь его смирил, эпилепсию получил, в Сыктывкаре лечили. Настоятель наш оттуда его забрал, здесь за ним ухаживали. Он всё время Пресвятой Богородице молился. Кто знает, может, Господь его за покаяние в светлое место определил.

– А много монахов в братии?

– Нас тут пятеро: настоятель, иеромонах Захарий и три монаха, я в том числе. А начинал всё наш настоятель, когда ещё иеромонахом был. Отец Виктор (Парвус).

– Немецкая фамилия.

– Отец его немец, а мать русская. Они сейчас в Германии. Местные, бердышские, считают его немцем, а какой он немец – всю жизнь в Питере прожил. Когда в начале 90х с родителями поехал в Германию, то сбежал через три дня, не смог там вытерпеть. Раньше он в нашем скиту постоянно жил, а когда возвели его в епископы, только наездами из Петербурга. В Усть-Унью приезжает на «Ниве», которой 12 лет, под капотом всё ходуном. Гаишники его в Питере знают и, когда он посты проезжает, честь отдают. Удивляются: епископ, а не на «Мерседесе».

– Одним огородом здесь, наверное, не прокормиться? Кто-то помогает?

– Да, есть жертвователи. Вот завтра после литургии поеду встречать родного отца одного нашего монаха, московского скульптора, который и Храм Христа Спасителя оформлял, и другие храмы. Он довольно известный – делал надгробие Высоцкому на Ваганьковском кладбище, и в Италии памятник Пушкину его стоит. Вот он нам и мотор пожертвовал, и колокола для звонницы. А сначала два года никто не помогал. Летом ходили пешком, а зимой на лыжах 40 километров в Усть-Унью, потом обратно – тазики с крупой носили. Туда нам продукты на попутках доставляли по лесовозной дороге из Комсомольска-на-Печоре.

– Местные не помогали?

– Да их в Бердыше по пальцам сосчитать. И то поначалу насторожённо к нам отнеслись. Я был послушником, ещё не в постриге, поэтому мне в основном доводилось с ними общаться. Объяснял, кто такие монахи. Теперь слышим от них «спаси Господи», а не «спасибо».

– В первый год что самым трудным оказалось?

– Да не помню я трудностей. Вот сейчас вспоминаю своё послушничество – какая благодать и радость! Сейчасто другая благодать, уже монашеская. Идёт проверка на другом уровне, духовном. Греховная жизнь, какая была в миру, в мыслях возвращается, и я постоянно помыслы свои исповедую настоятелю. Только тем и живём. Когда у нас первая избушка в лесу появилась – на месте будущего монастыря, в шести километрах отсюда, намного легче стало. А то туристы сюда ездят. С кем-то поговоришь, потом ходишь и болеешь – столько информации нахватаешься дурной, левой, которая ни к чему монаху. У нас свой круг, пять служб мы держим – вот этим спасаемся. Если бы столько не служили, у нас ничего бы здесь не было, разбежались бы давно без Божьей поддержки.

– Пять служб в неделю?

– В день. Утреня, обедница, вечерня, повечерие и полунощница, а в субботу и воскресенье литургии служим. Ещё праздники. Сейчас у нас три литургии подряд: вчера была на день Царских мучеников, сегодня субботняя, а завтра – воскресная.

– Надо бы и нам на воскресную службу, – говорю.

– Так приходите. А насчёт суточного круга… Без полунощницы, считаю, мы бы вообще не выжили. И вам советую ночью молиться. Мой брат, офицер в отставке, недавно жену похоронил в Калуге. Только тем и спасается, что в 12 часов ночи встаёт и до часа ночи псалмы читает. Такая работа духовная потом весь день держит.

– Монастырь ваш будет расширяться?

– Нас уже многие знают, пишут, но принять их не можем. Вон река большая, в безлюдных верховьях можно поселиться, будем помогать. Святые отцы говорят, что в последние времена большие монастыри не нужны будут, общинками спасаться станут.

Искры Божии

Эксп_Унья-(13)

Решил спросить про крест на вершине огромной белой скалы над рекой – тот, что мы накануне из лодки видели.

– Кто крест поставил? Мы поставили. Лет шесть назад. Скалу долбили, бетоном основание залили. Там наверху такие ураганы бывают… А те монахи, которые до нас здесь жили, как понял, в раскол ушли. Вроде бы к староверам. Слышал, что они возмущались, зачем мы крест на скале установили. Так ведь крест – это, прежде всего, проповедь. Монах показал рукой, где тропинка на вершину скалы начинается, и я решил подняться. Сверху открылся такой простор! Под ногами река и море тайги, уходящее за горизонт. Уже вечерело, и наш костёр светился яркой точкой. Надо бы днём сюда подняться, помолиться у креста… Спускаюсь вниз, слышу, как Святослав в лицах рассказывает ночное приключение с медведем.

– У нас близ скита родничок течёт, и он как пограничная полоса – на глине постоянно медвежьи лапы отпечатываются, – поддерживает животрепещущую для нас тему иеромонах Виталий. – Это медведица с медвежонком. И ещё один медведь постоянно ревёт близ скита. Однажды осенью мне выйти из лодки не давал. У меня служба в храме, спешить надо, а он стоит на тропинке и ревёт. Чего ему надо? Я давай в тазик стучать. Стучу и боюсь, что он на меня побежит и на абордаж лодку возьмёт. Ненормальный же, чего-то вот ревёт. Он повернулся и степенно ушёл. Прежде я его в глаза не видел, а он, конечно, нас всех по именам знает. Постоянно из леса за монастырём наблюдает.

– А сюда, в Бердыш, медведи заглядывают? – интересуемся.

– Забегал один рыжий пермяк – с той, пермской, стороны реки. Ещё недавно его видел, речку он переходил – здоровенный, голова огромная, штаны седые. Очень старый медведь. Он обычно, на наш берег перейдя, идёт вокруг скалы с крестом и дальше вон туда, на болото, лягушек давить. Однажды вот здесь, на берегу, стою со спиннингом, хариусов ловлю. Уже сумерки, и я нервничаю – хариус один за одним идёт, а мне на полунощницу бежать надо. Ну, думаю, ещё одну рыбину вытяну и на службу отправлюсь. Вытягиваю и снова думаю: ну ещё одну… Тут слышу – шлепки по воде. Понимаю, что медведь сидит в реке и выбивает мальков. Всё равно, думаю, пока не уйду, ещё одну рыбёшечку вытяну. Страсть такая охватила. Закидываю блесну. Он, видать, заметил. Поднимаю я голову: батюшки, медведь к берегу, прямо ко мне подплывает. Вылазит махина, вода с туши льётся… Сиганул я с таким ускорением, что чуть сердце изо рта не выскочило. Добежал до нашего дома – и как раз к полунощнице успел. Утром на берег вернулся, там спиннинг мой лежит, пополам переломленный.

– Сергий Радонежский и Серафим Саровский как-то находили с медведями общий язык, – замечаю.

– Буквально сегодня, в день переноса мощей Сергия Радонежского, у нас житие читали за трапезой, как он медведя с руки кормил. Так то преподобный, нам до него… Святым-то всё возможно. Читал я, как на Куликовом поле Пересвет победил Челубея – искусного воина неимоверной силы. А в Оптиной пустыни сейчас есть монах, который раньше занимался единоборствами. В 84-м году его сотоварищи пригласили на Тибет, в буддистский монастырь. Приехали они туда, их стали учить медитировать и всяким кун-фу, как правильно ударить левой пяткой в правое ухо. Приглашённых было много из разных стран, и отношение к гостям у тибетцев было прохладное: чужаки. А когда узнали, что перед ними русские, то начали между собой шушукаться – и вдруг отношение изменилось. Стали их нормально кормить, чай подавать. Выяснилось, что у них в книгах сохранились сведения о Челубее, который в их монастырях прошёл науку боевой магии Бон-по. Это был непобедимый воин. Когда он выходил на бой, то падшие духи ему помогали. И в тех же книгах упоминалось, что победил Челубея русский воин. Уж не знаю, какую магию они ему приписали. Но русских они за это очень зауважали… Но мы же знаем, что Челубея одолел обычный монах, Александр Пересвет, ученик Сергия Радонежского. Он не был таким уж умелым воином, никакой военной магии не постигал. Просто Бог был на его стороне. Вот где чудо! Поразила меня эта история. Попросил владыку нашего с компьютера мне распечатать картину «Битва Пересвета с Челубеем» – на стену её повешу.

– Картину заказываете, а сами подражать святым не рискуете?

– Медведей-то с руки кормить? Не рискую. Аз есмь грешный, жизнь у меня была такая – дальнобойщик… Семь лет прошло, и только сейчас начинаю задумываться, что в той моей жизни были только две светлые искорки. Одна из них сюда и привела.

– А сейчас разве «искорок» нет?

– Да уж искрится, как лезвие ножа под наждачным кругом. Господь обтачивает. Однажды селезёнку у меня прихватило – болит и болит. Подумал, что всё, помираю. А где-то читал я, что самое лучшее лекарство – это смирение перед Богом. Умирать так умирать – сделал себе гроб. И только в келье гроб поставил, как селезёнка прошла, совершенно теперь не болит.

– А как вы из США сюда, в глухую тайгу, попали? – задаю давно уже занимавший меня вопрос. Святослав подбросил в костёр дров, и лицо монаха озарилось. Он долго молчал, глядя на огонь. Наконец начал рассказ. Да… Вот где «триллер», хоть кино снимай.

Продолжение


← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

1 комментарий

  1. Аноним:

    Дал мне Бог побывать в тех краях,и Иван Иваныча знал,к сожалению уже знал.На охоте с ним бывал,хороший был человек, действительно лёгкий,светлый,всегда готовый придти на помощь.К сожалению не много таких людей встречаешь сейчас.

Добавить комментарий