Печорский водораздел. 2

(Продолжение. Начало в № 744)

Под-заголовок

Из заметок Игоря Иванова:

Дорога из прошлого

Мы выехали из Троицко-Печорска и полсотни километров катили по отличной асфальтовой дороге. Навстречу ни одного лесовоза, а в былые-то времена они с длинными хлыстами так и сновали тут, ездить считалось небезопасно. Выехали мы под хлёсткий аккомпанемент дождя – он то превращался в ливень, то сникал, и тогда можно было увидеть прекрасные печорские сосновые боры по сторонам дороги. Необычные сосны здесь – приметил я: ветви у них, словно у ёлок, опущены «юбочкой». С чего бы так? Надо спросить в заповеднике. Туда, в Якшу, в Печоро-Илычский заповедник, мы, собственно, и держали путь.

Оборвался асфальт внезапно, посреди леса – дальше пошла худая грунтовка. Я вспоминал, как некогда так же, 25-летний журналистский «зубр», ехал я этой дорогой. Только асфальта не было и в помине. В дневниковых записях тех дней – короткая парафраза из Пушкина: «Златая пыль на дубе том» – дубом этим я назначил, по-видимому, самого себя. Возможно, поначалу пожалел, что поехал: не только весь в пыли, но за сто с лишним километров и всё нутро вытряс на песчаных колдобинах. В Троицко-Печорск в то лето, 1989 года, одновременно со мной приехал Володя Трифонов, в ту пору первый секретарь обкома ВЛКСМ, член бюро ЦК ВЛКСМ. Частью программы пребывания в районе для высоких гостей считалось посещение лосефермы в Якше. Вот я и присоседился к Володе в поездку на райкомовском «уазике» с брезентовым верхом. Всю дорогу меня мутило, а комсомольские секретари о чём-то весело балагурили…

Через пять лет, в 1994 году, на месте начальника Коми территориального управления Антимонопольного комитета Владимира Трифонова арестовали за взятку в 15 миллионов рублей и осудили на 4 года. Как писал тогда «Коммерсант», после решения Верховного суда «он заявил, что проклинает суд и прокуратуру, расследовавшую это дело, за то, что они не вникли в суть», – а суть была в том, что, как он считал, его подло подставил какой-то другой начальник. Потом следы Володи потерялись… В лихие 90-е это дело прогремело: как же, все делали бизнес с помощью своего чиновного кресла, все брали взятки, все тащили из казны, а засадили лишь одного чиновника такого уровня, почему-то далеко от Москвы, в Коми…

Теперь, думая о том времени, я понимаю, что в чём-то все послереволюционные годы схожи. Автор книги «Наивные повести из жизни Севера» Василий Кунгин описывал, как передрались, встретившись в Троицко-Печорске, две банды красных реквизиторов – комиссара Мандельбаума, прибывшего из Усть-Сысольска, и «атамана» Барабанова из Чердыни. Те и другие расстреливали без суда и следствия, отбирали всё мало-мальски ценное у местного населения. Но вот же, не поделили территорию разбоя. Мандельбаум, отличавшийся большим зверством, победил бывшего лысьвенского пролетария Барабанова и с позором изгнал обратно в пермские пределы. Правда, и тому и другому оставалось жить недолго…

…На сей раз я сам за рулём, а потому сотня километров от Троицка до Якши пролетает незаметно. Лосеферма находится рядом с посёлком: проехав речку Якшу, поворачиваешь налево, в лес, и скоро по левую руку потянется сетчатый забор. На дороге возле загона нам и повстречалась Светлана Владимировна Акатьева, заведующая лосефермой. Знакомимся и сразу идём к лосям.

Мысли Бога о таёжном великане

1_111

Евгений Кнорре ездил на лосях верхом (архивное фото)

Открывая калитку, наш гид начинает свой рассказ о «первой в мире лосеферме».

– А почему первая в мире? – озадачивает её вопросом Михаил. Мне кажется, что делает он это нарочно – чтоб разговор не превратился в обычную экскурсию.

– Так получилось… Она была основана именно в этом месте в 1949 году Евгением Павловичем Кнорре…

Вспоминаю, что читал о нём. В семье пензенского дворянина-лесовода он был 14-м (!) ребёнком. Как немца в начале войны его определили в колонию НКВД, но в 44-м выпустили, и он затерялся здесь, на краю земли, – стал первым директором лосефермы, ездил на лосях верхом без седла, изучал птичек, писал стихи, музицировал, фотографировал в тайге, гуляя со своей собакой Пармой. Словом, воплощал в жизни стихи поэта:

Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря…
Лебезить не нужно, трусить, торопиться…

Вот так жил он у края таёжного моря, не лебезил, не торопился, делал своё дело. Хотел превратить лося в домашнее животное.

– Да, при создании лосефермы ставилась задача сделать из лося домашнее специализированное животное для нашей местности, – подтверждает Светлана Акатьева. – Зачем? Потому что для него не надо строить жильё на зиму, не надо заготавливать корма – летом лоси листву едят, зимой – ветки. Первое время этого корма, веток, в здешних местах можно было брать сколько хочешь и бесплатно. Была сеть загонов, где соблюдался пастбищеоборот: один загон отдыхал, в другом кто-то из лосей находился.

Спрашиваю:

– Но в результате идея создать «лесную корову» не оправдалась?

Заведующая усмехается.

–…Или «коровами» вы лосих не называете?

– Нет, хотя лосей частенько называем «быками»… Одомашниванию лоси поддаются. Здесь было проведено много научных работ: установили нормы кормления, особенности воспитания, как раздоить лосиху и так далее. А вот именно на промышленную основу поставить не получилось.

– Почему? Не хватило времени, денег или потому что лось всё-таки не то же, что верблюд для пустыни или олень для тундры – это животное свободолюбивое?

– Если бы была кормовая база, было бы совсем другое дело. Кроме того, одомашниванием оленей намного раньше стали заниматься, и не в одном месте, как у нас…

– Корова рождает телёнка уже домашним. А тут? – пытаюсь уточнить.

– Если мы оставим лосёнка под мамкой, будет дикий лосёнок. Приручить потом фактически невозможно: у них вместе с любопытством уже и насторожённость, и агрессия появляются – подойти к себе они не позволяют, тут же бросаются драться. А если этих телят мы забираем от мамок в первые сутки, то уже мы становимся их «мамками». Но я работаю здесь 40 лет и до сих пор не знаю, что лосята могут выкинуть на следующий день. У них постоянно в поведении появляется что-то новое. Если бы мамки и папки были домашние, мы бы могли отбирать, каких нам надо. А тут в загон прорываются из леса к лосихам быки – наши домашние им не конкуренты, дикие лоси значительно мощнее. Вот и получается, что кто успел, тот и «съел». И с каждым новым родившимся лосёнком какая-нибудь новая черта характера появляется.

– Хорошо, но вот ответьте, – наконец решаюсь я спросить в лоб. – О лосях как Бог задумал – они должны быть дикими или домашними?

2

Светлана Акатьева: «Если бы вы приехали зимой, они бы сразу подлетели»

Светлана Владимировна задумывается, но всего на пару мгновений:

– Скорее всего, дикими.

Мы подошли к сараю посреди леса, хозяйка открывает дверь и командует лосятам внутри: «Выходите, лентяи! Выходите сюда, ну, скорей, скорей!» Интонация у неё точно такая, с какой строгая мать приказывает детишкам «показать дяде дневник со своими тройками».

Выходить лосята не хотят. «Мама» словно оправдывает своих подопечных:

– Это потому, что комаров хоть немного, но всё же они надоедливые.

И уже примирительно уговаривает своих подопечных: «Ну давайте, выходите хоть на пять минут».

Из сарая один за другим выходят, озираясь, четыре лосёнка.

– Это девочки, Арина и Гуля, и два братика – Яша и Лель. Родились они все в мае, от троих лосих. Кличку лосёнку даём на первую букву клички матери.

– Они реагируют на имена? – спрашиваю.

– Больше на интонацию. Если вы их будете звать, они не двинутся, а те, кто за ними ухаживает, могут даже не называть по имени. Мы заходим в загон, кричим: «Скорей, скорей, ребята!» – и они тут как тут. Эти не приучены ещё к угощениям, поэтому не очень-то подходят. А освоятся – и людей просто-таки атакуют: берут хлеб, печенье, конфеты, фрукты-овощи, даже в карманы залезут и всяко. Встречают каждую машину зимой и не отходят, пока не выклянчат у людей всё. Они любопытные. Но при этом своенравные, упрямые. Могут видеть тебя и не идти на голос.

– А любовь человека они чувствуют?

– Конечно! Когда мы их отбираем от мамок, то в этом сарае часов на пять оставляем. Чтоб они успокоились, проголодались. Потом приходим и ещё около часу с ними воськаемся здесь: гладим, разговариваем, приучаем ходить за собой – до тех пор, пока они не начнут тыкаться мордочками в нас. Попробуй-ка просто приди и сунь им соску – всё, считай, у тебя на пару суток работа появилась. У лосят сразу проявляется оборонительный рефлекс: они зажимают челюсти, становятся на дыбы, и ты их силой ни за что не напоишь. Надо, чтоб они тебя приняли.

– Есть такие люди, которых лоси отвергают без причин, как бы те ни старались?

– Если будешь заниматься с лосями, они будут твоими. Надо погладить, поразговаривать, угостить… как дитё буквально. Если не будешь на них внимания обращать, жалеть, то хоть полвека тут работай… Нас на ферме шестеро, четыре женщины и двое мужчин. Кто давно работает – те просто не мыслят себя ещё где-то. Я в Якше родилась, с 18 лет на лосеферме. Андрей Сацюк сознательно приехал в заповедник из Волгограда, уже 30 лет работает. У Наташи Панчук была ситуация, что она собиралась уйти, потом пришла на пойку, поглядела, поплакала: «Что я без вас делать буду!»

– Люди, которые общаются с животными, становятся добрее? – спрашивает Михаил.

– К нам люди на экскурсии приезжают, особенно много в зимние каникулы. Приезжают не по разу, угощения привозят. И сухари собирают, и пожертвования. И меняется у людей отношение. По мужчинам это заметно. В первый раз сами они не хотят сюда ехать, просто привозят свои семьи. Но когда мы их с детьми впускаем в загон и они общаются с лосятами, стоит такой визг-писк, столько положительных эмоций, что они выходят и клянутся: больше мы лосей не убиваем! Я говорю: «При чём тут “не убиваем”! Вы охотьтесь, но на диких. А какой интерес вот этого друга стрелять, если он сам подошёл и лезет к тебе в карман?» Уезжают люди отсюда другими, что маленькие, что взрослые. Для этого, экологического просвещения, ферма теперь и существует.

Пока мы разговариваем, лосята трутся рядом своей жёсткой шерстью, тыкаются в руки тёплыми носами, особенно обихаживают свою «мамочку» – дескать, ну чего вы, взрослые, так долго разговариваете, ничем не угощаете, а ещё гости называются!

– Чего толкаешься, Арина, – строжит лосёнка Светлана Владимировна и поясняет нам: – Есть просят. Кроме ёлок тут, в загоне, ничего нет, всё давно съедено, подрост не успевает вырастать. Так что всё на привозных кормах. Ну ладно, пойдём к загону с лосихами.

Живая жизнь

1

«Пока мы разговариваем, лосята трутся рядом»

В своём дневнике за 12 июля 1989 года нашёл запись: «С работником лосефермы пошли в лесок искать прибылых лосят, а после до позднего вечера сидели травили о том о сём у зоотехника лосефермы Ирины. Она рассказала, как однажды запрягли лося в повозку, а он перепрыгнул вместе с повозкой через заграждение, повозка повисла, а он убежал. Вспышка интереса к лосям была после Чернобыля. В молоке много фермента лизоцима, можно использовать при лечении лейкемии. Выпил лосиного молока, разбавленного водой, парного ещё. Чуть горьковатое, терпкое, солоноватое, с запахом трав, можно ещё поискать определений, но точно не скажешь – вкус ускользает от словесных определений».

Уже вернувшись из экспедиции, решил я посмотреть, что же написал о лосеферме после той командировки, 1989 года, в «Молодёжи Севера». В дальнем углу нашёл запылившуюся пожелтевшую подшивку газеты, стал листать. Забастовки воркутинских шахтёров, горком КПСС в Усинске «в ногу со временем» устраивает на площади митинг «по актуальным проблемам жизни города», шесть депутатов от Коми заявляют о вступлении в Межрегиональную группу. Всё это попахивает таким нафталином… А вот заметка «Вкус лосиного молока» на первой странице одного из августовских номеров «Молодёжки». Читаю… Вот где живая жизнь, в непреходящих заботах о живом, и спустя годы это становится особенно очевидно: можно с любого места сегодня заметку продолжить. «Как раз в те же дни, – писал я, – сюда приехал лечиться больной белокровием. “300-400 литров молока, полученные за год от одной лосихи, могут вылечить 15 человек от гастрита”, – убеждён заведующий фермой М. В. Кожухов». Надо же, от нашего с ним почти часового разговора – всего одна эта фраза. А дальше – пересказ беседы «о том о сём» с дояркой: «За чаем Ирина рассказала много интересного о своих питомцах. Лоси, как и все животные, очень тонко реагируют на внешний мир – только перерабатывают информацию не как человек, сознанием, а по-своему. По-своему и о будущем мыслят, и слабости свои имеют: например, любят нюхать бензин, обожают табачный дым, а как-то раз лосиха ухватила с земли аэрозольную банку с сильным запахом и начала жевать – не вырвешь. Лоси – это целый мир, который Ирина Сивуха любит и который стал частью её жизни».

Уф, вот те на, фамилию, оказывается, в публикации переврал! Настоящая-то её фамилия Сивоха. На лосеферме она уже не работает, но всё равно – хоть сейчас, спустя почти три десятилетия, надо извиниться. Прости, ради Бога, Ирина, – не по умыслу наврал, Интернета тогда не было, не смог проверить! А может, ты уже и тогда меня простила – ведь не стала жаловаться в газету, требовать опровержения…

…По дороге к главному загону спрашиваю Светлану Владимировну про своего тогдашнего собеседника – Михаила Вениаминовича Кожухова, который четыре десятилетия фермой заведовал.

– С ним я проработала двадцать с лишним лет: лосевод от Бога. Он стал для меня вторым отцом. Строгий, но потом, когда переваришь его наказания, понимаешь, что получил нагоняй именно за то, за что тебе его надо было получить. До того он любил вот этих друзей… – спутница кивнула в сторону лосят, которых мы оставили позади, – что спать тут мог. Много трудов написал. В 90-е годы загоны развалились, подкормку купить не на что было, одни лоси ушли, других люди перестреляли прямо в загонах. У нас оставалась единственная лосиха. Хотели лосеферму закрыть. Но он отстоял. По новой восстанавливал стадо. До последнего дня работал: в субботу ещё занимался на лосеферме, а в воскресенье – инфаркт. Когда умер, у меня больше года по этому человеку слёзы текли.

– Вы как-то мельком сказали, что лосей прямо в загонах стреляли…

– Так и есть. У нас загон был за сеткой у проезжей дороги, и люди прямо из машины хлопнут, а труп бросят. Местные, мы даже знали кто, но не докажешь. Почему сейчас у нас все лоси на вольерном содержании? – потому что нет никакого доверия к человеку. Даже вот мелюзга у нас в сараях, как сейчас, не жила – мы их только поили, за загон уводили, отпускали на выпас в лес. Если где-то люди видели наших лосей с ошейниками, колокольчиками, к нам приходили, говорили, и мы возвращали их на ферму. Теперь народ переменился…

Врагов у лося немного. Волки нападали на вольном выпасе. Если их будет пять-шесть – задавят лося, редко кто убежит. Как-то медведица с двумя пестунами по весне под сетку залезли, лосиха бегала по загону, от лосёнка уводила этих медведей. Её зажали у сетки и задавили, а лосёнок Вика остался. Собаки поселковые как-то загрызли шестерых лосят – перегрызли глотки и выпустили кишки. Потом ставили на стаю капканы, отлавливали. Но, конечно, самый главный враг, – с ударением на слове «главный» говорит заведующая, – это человек! Более 600 лосей у нас за всё время было выращено, и 60 процентов из них погибло от рук человека. Затем уже хищники, а потом болячки. Вот та лосиха, которая у нас последняя оставалась, – она отелилась, и её всё же браконьеры застрелили.

Мы подошли к забору – одна из лосих спокойно поедала ветки, не обращая на нас ни малейшего внимания.

– Этот комплекс построен только два года назад, на федеральные деньги: здесь загон, а дальше под крышей двор, где их доят, – пояснила заведующая. – Если бы вы приехали зимой, они бы сразу подлетели и общались. А внутрь заводить вас я не рискую, потому что там есть одна дама непредсказуемая. По ним ведь не сразу поймёшь: они зажимают уши и когда драться собираются, и когда играть, а отличить можно только по взгляду, по глазам.

– Так они ещё и играют, такие гиганты?

– Бегут навстречу друг другу, становятся на дыбы и машут передними ногами. Копыта острые, так они и шерсть друг у друга выбивают.

– А как же их доярки не боятся?

– Лосиха доярку принимает за своё дитё, поэтому и разрешает себя доить. Много молока от них не получишь – самый высокий удой у лосихи 8,5 литра был. Доят после отёла четыре раза в день, а кончают доить в конце августа. Потом уведём их в лес, в большой загон, потому что у них начинается гон. Не дай бог оставить лосиху у двора, потому что придут самцы, станут ломиться, могут всё порушить и человека покалечить. В Костроме вообще случай был, когда лось и машину разбил, и человека убил – пришлось самца застрелить. Самец лося во время гона страшнее медведя. Домашний лось в этот период опасней дикого – у него нет страха, он человека не боится.

– А люди, местные жители, побаиваются?

– У нас была лосиха Ада, её вес был больше полтонны, она просто-напросто зиму жила в посёлке у хлебного магазина. Её все знали, угощали, её никто не обижал, и она тоже. А летом ушла в лес. Этим подругам надо вообще до 40 кг в день зелёной массы.

Вот тут стояла черёмуха, (показывает рукой Светлана Владимировна), а как сделали новую ограду, лосиха дотянулась и сразу ободрала с неё кору, и дерево погибло. А на воле она кору черёмухи драть не будет. Кору осины, сосны, пихты – это да. Ёлку они никогда не ели в природе, сейчас у нас едят. Корма – наша главная проблема… Большой загон – шесть с лишним километров по периметру. Он давно построен, даром что большой, но тоже потравлен. Бывает, лосихи убегают из него и, как правило, сперва приходят на ферму. Но они ж нам не звонят, что мы сейчас придём. Появляются ночью, а утром вышел – следы. Кричишь, но они уже вышли на свободные корма и убежали. Их за сотни километров отсюда встречают – и на Урале, и на Вычегде. А вот осенью лист опал, стало голодно – и возвращаются. Память о местах, где их кормили, никуда не исчезает…

Перед тем как проститься, спрашиваем у Светланы Акатьевой про Корнелия Оттовича Мегалинского, долгие годы бывшего директором заповедника.

– Оттович? Чудесный дядька! Я его с пятого класса школы помню, когда начала ходить сюда помогать лосят выпаивать. Больше 20 лет с ним проработала. Где надо, мог и пинка дать, в переносном смысле, конечно, – смеётся собеседница. – До сих пор на научных советах бывает, болеет за состояние лосефермы. С ним вам обязательно надо встретиться.

Из заметок Михаила Сизова:

Семь чудес света

Корней-Отттович-Мегалинский

Корнелий Оттович приехал на моторке

Чем мне нравятся сельские администрации – здесь всё по-человечески. Не то что в городе, где смотрят на тебя как на некое недоразу-мение, мешающее работе солидного учреждения.

– А с кем ещё хотите встретиться? С Мегалинским? – переспросила секретарь и тут же стала набирать номер на телефоне: – Корнелий Оттович? Ты не на рыбалке? Очень хорошо! Тут из газеты… Они к тебе через реку переплывут, или ты на лодке… Договорились!

– Он живёт на другой стороне Печоры, через часик будет, – пояснила секретарь.

Когда в сельсовет зашёл крепкий, жилистый мужчина, одетый по-городскому, в ботинках, я понял: резиновые сапоги здесь принято в лодке оставлять и ходить по посёлку цивильно. Корнелию Оттовичу почти 80 лет, а виски едва тронуты сединой – вот что значит жить на природе! Сорок лет, с 1964-го по 2003-й, он был директором Печоро-Илычского заповедника и явно в кабинете не засиживался.

– Так о чём поговорить хотели? И какова цель приезда? – окинув взглядом нашу походную экипировку, спросил бывший директор.

– Нам священник Иоанн посоветовал с вами встретиться. Отрекомендовал вас коммунистом, но человеком хорошим.

Корнелий Оттович озарился улыбкой:

– Да, с отцом Иваном я знаком. А то, что я партийный билет не сдал, так и не таюсь. Считаю, у коммунистов идеи были правильные. За исключением их лозунга «Не надо ждать милостей от природы». Думали, что она должна служить прогрессу, и шибко много на этом потеряли.

– А православные считают, что природу Бог создал и поручил человеку хранить её и возделывать, – с ходу вступаю в дискуссию. – Значит, религия-то права?

– Про Божественное начало природы ничего утверждать не могу, но сохранить то, что нам дано, – да, святое дело, – не стал спорить биолог.

– Заповедник в том виде, какой он сейчас, при вас сформировался?

– Создавать его решили ещё до революции, – начал рассказ Корнелий Оттович. – За прошедшие века тут почти всего соболя выбили, вот его и собирались восстановить. Мировая и Гражданская войны помешали этому, только в 28-м году сюда прибыла большая экспедиция Франца Францевича Шиллингера, который, кстати, был инициатором создания Всероссийского общества охраны природы. На лодке и пешком они прошли сотни километров, всё исследовали. И в 30-м году заповедник учредили.

– Чем он необычен?

– Поначалу у заповедника была огромная территория – почти полтора миллиона гектаров, всё междуречье Печоры и Илыча. Здесь находятся истоки рек, которые принадлежат четырём бассейнам: Печоры, Волги, Северной Двины и Оби. Поскольку мы на границе Европы и Азии, то у нас водятся и европейские, и азиатские подвиды животных. Природа очень разнообразна – здесь и равнина, и предгорья, и Уральские горы.

– В стране и за рубежом о вашем заповеднике знают только по столбам выветривания, которые на плато Маньпупуньёр.

– Да, так уж получилось. Несколько лет назад у нас в стране провели конкурс «Семь чудес света», столбы попали в число «чудес», и народ туда хлынул, туристы-то. А по мне так, каменные образование на плато Торре-Порре-Из куда интереснее, чем столбы Маньпупуньёр. Там словно по разрушенному гигантскому городу бродишь. В верховьях Печоры есть ещё геологические памятники – пещеры Медвежья, Туфовая, Ледяная и Канинская. Уже при мне, в 1960 году, в пещере Медвежьей нашли самое северное и крупнейшее в мире скопление костей пещерных медведя и льва.

– Здесь и львы водились? – не верится.

– Не только. Найдены и кости овцебыка, зубра, мамонта, волосатого носорога. Это всё древние обитатели Урала. Тогда же, в 60-м, в одном из гротов Медвежьей пещеры обнаружили первую из самых северных в мире палеолитических стоянок человека, возраст её 18 тысяч лет.

Но самое главное – это наша нетронутая природа. Почти 20 процентов наших растений внесены в Красную книгу. А некоторые виды растений, в том числе лишайники, нигде в Европе не встречаются, только у нас остались.

– А соболя-то удалось восстановить?

– Соболей сейчас даже больше, чем местных куниц. Мы и бобра восстановили, которого здесь также за века повыбили. Из Воронежской области завезли – хороший чёрный бобр, ценный.

– Понятие «заповедник» можно ли произвести от слова «заповедь»? Как вы думаете?

– Вполне. Заповедь – это эталон поведения для человека. А заповедник – эталон жизни природы. Без такого эталона мы бы не понимали, куда движемся, куда ведёт наша деятельность. Ведь изменения в природе происходят незаметно, и главное – вовремя понять, что пошло куда-то не туда. А для этого перед глазами должен быть эталон, нетронутая природа.

Вот у шведов осталось всего около пяти процентов нетронутых лесов. Были мы там, видели, как они трясутся над этими маленькими участками. Что меня озадачило – куда ни приедем, везде спрашивают: «У вас как дятлы?» Оказалось, дятлы у них исчезают. А почему? Потому что структура лесов изменилась. Леса окультурены, перестойных деревьев нет, дупел нет и так далее. Но если бы только дятлы – там в целом биологическое разно-образие меняется, катастрофа просто. Бьются, не зная, как это остановить. Больше десяти лет к нам в Печоро-Илыческий ездили, изучали эталон природы, чтобы что-то понять. И деградация у них продолжается: потеряли один вид – следом исчезает другой, одно тянет за другое.

У нас тоже не всё гладко было… В 55-м году, когда при Хрущёве гонения на заповедники пошли, площадь заповедника уменьшили в 13 раз, оставив всего 93 тысячи гектаров. Пока суд да дело, на отрезанной территории успели вырубить замечательные боры. Потом, благодаря Вере Александровне Варсонофьевой из Коми научного центра, всё-таки увеличили до 921 тысячи гектаров. Тут и обком КПСС, кстати, тоже был на нашей стороне. Были и другие поползновения – со стороны геологов и лесодобытчиков. Но отстояли. Каким я заповедник принял, таким и сдал своему преемнику – так что жизнь прожита не зря.

Таёжный кордон

– Когда вы в 60-м сюда приехали, какие были первые впечатления? – интересуемся.

– Попал я сюда сразу после Горьковского университета, где получил специальность зоолога. Молодой был, романтичный. Напросился поехать на дальний, за сто километров, кордон Шайтановка. А был уже конец сентября. Вместе с проводником добирались четыре дня, вымокли до нитки. Потом пять дней в Шайтановке в избушке куковали, потому что шуга по рекам пошла, обратно никак не выбраться. Рассказывать долго… Возвращался я один, самосплавом. Добрался до Усть-Уньи, там мне лодку ото льда откололи, и двинулся дальше вниз по Печоре, которую совсем не знал, даже в расстояниях не ориентировался. Весло обледенело, в глыбу превратилось. Тогда я за льдину якорем уцепился, так и сплавлялся. Задремал, и тут льдину под наклонённое дерево затянуло, чудом успел от неё отцепиться. Кое-как доплыл до Курьи, а оттуда уже верхом на лошади 40 километров до Якши добирался. Вот такие впечатления…

– Нам тоже предстоит до Курьи ехать, а оттуда – до Усть-Уньи, – делимся мы планами.

– А дальше вверх по Унье?

– Да.

– Ну, там ещё можно встретить людей – в Светлом Роднике, по-моему, осталось два-три человека. В случае чего помогут.

– Что ещё вас тогда впечатлило?

– Огромные пространства, с которыми надо как-то справляться. А штаты невелики. Максимально при моей бытности в заповеднике было 83 работника, обычно же человек 60. Это и учёные, и хозяйственники, и те, кто охрану осуществлял.

У нас система такая: в Якше центральная усадьба, а дальше, вверх по Печоре и Илычу, стоят кордоны. Когда я принял заповедник, на Илыче кордонов не было, строился только один, хотя протяжённость границ там почти 300 километров. В итоге построили мы там пять больших кордонов, по два-три дома. Но сейчас, к сожалению, по Илычу семейных никого не осталось. Зарплаты для них невелики. Хотя нам никогда много и не платили. Когда я приехал, у меня оклад был 88 рублей, а у жены, лаборанта, 41 рубль.

– Охота и рыбалка спасали?

– Да, как без этого. И огород держали. Но сейчас у людей менталитет поменялся. Раньше мужику не было большой разницы, что на кордоне жить, что работать в промхозе. Потому что и в промхозе вся зима – это охота, а большая часть лета – рыбалка. То есть в отрыве от семьи. Поэтому работники к нам шли, мы даже выбирать могли. А сейчас стали все домашними, чтобы и телевизор с Интернетом были, и возможность съездить куда-нибудь развлечься.

А ведь в заповеднике до 65-го года не было ни одной машины – за неимением дорог, только зимником пользовались, чтобы добраться до Большой земли.

– А между кордонами как сообщались?

– Оно и до сих пор только лодкой летом, а зимой – снегоходами по рекам. Хотя реки здесь характерны мощными наледями, так что не везде и проедешь.

Что можно сказать… Сегодня у нас по Верхней Печоре на протяжении 200 километров постоянно дежурят только три инспектора. Один на входном кордоне и два на выходном, самом верхнем. А выше, до Урала и Тюменской области включительно, кордонов нет. Если по Илычу тех туристов, кто до Маньпупуньёра добирается, мы можем контролировать, то с обратной стороны Урал совершенно открыт. Из Пермской, Тюменской и Свердловской областей туда путь пробили – на квадроциклах и даже на машинах-внедорожниках свободно по горам и тундрам проезжают, в том числе через известный перевал Дятлова. Порезали они там тундру, обезобразили.

– И что делать?

– Спасение только одно. Мы этим раньше пользовались, а сейчас почему-то заглохло. Нужны оперативные группы – с хорошей техникой, связью, оружием. И чтобы у патрульных были квадроциклы. Они весьма проходимы, сравнительно дёшевы, да и права на их вождение легко получить.

Самое неприятное для конкретного нашего участка – это вытаптывание. Северная природа ранимая, долго восстанавливается. Сейчас у нас работают специалисты из Коми научного центра, выясняют, сколько за сезон допустимо пускать туристов. Раньше-то туристов очень мало было, летом – буквально единицы. Их больше зимой было, на лыжах в горы ходили – так от них меньше ущерба, снежный покров защищал.

Уральские загадки

Раз уж заговорили о туристах, спросил я про «тайну перевала Дятлова», о которой до сих по спорят и фильмы снимают. Было это в феврале 1969 года. В ознаменование XXI съезда КПСС девятеро студентов из Свердловска совершили лыжный поход на Северный Урал. За 40 километров до Маньпупуньёра они разбили лагерь на склоне горы Холат-Сяхыл, что переводится с языка манси как «гора мертвецов». У манси существует древнее предание, будто во время Всемирного потопа от всего народа осталось десять мужчин и одна женщина, которые спасались на вершине этой горы. Бурлящая вода подступала все выше, и все утонули, кроме мужчины и женщины, уцепившихся за маленький выступ в скале. От них и возродилось племя манси. Ещё рассказывают, что на этой горе пропадали охотники и, мол, людям там делать нечего.

Туристы поставили палатку, уснули. А потом их нашли мёртвыми вдали от палатки, словно они в панике разбежались в разные стороны. Трое погибли от физических травм, остальные – замёрзли в снегу. Все они были без верхней одежды, в одних носках…

(Продолжение в следующем выпуске)


← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

 

1 комментарий

  1. Петр:

    Это было в1959 году

Добавить комментарий