Печорский водораздел. 3

(Продолжение. Начало в №№ 744, 745)

Якша-(66)

Из заметок Михаила Сизова:

С Корнелием Оттовичем Мегалинским, сорок лет возглавлявшим Печоро-Илычский заповедник, мы сидим в пустом актовом зале Якшинского сельсовета. Здесь нет бюста Ленина и кумачового транспаранта над столом президиума, но дух прошлого витает… Корнелий Оттович – старый коммунист, не отказавшийся от своих убеждений, поэтому разговор наш несколько странен – о «мистике», связанной с известным случаем на перевале Дятлова, где в 59-м году погибла группа туристов.

– Это случилось за год до моего приезда, поэтому знаю лишь со слов коллег, – ответил Корнелий Оттович. – Предметно этим вопросом занимался и на конференциях выступал Игорь Борисович Попов, ныне покойный. Он был директором соседнего Вишерского заповедника, с которым наш стыкуется на юге. Собственно, перевал Дятлова находится как раз посерёдке между нами, на самой границе Свердловской области и нашего Троицко-Печорского района. Попов считал, что всему виной снежная лавина, которая раскидала людей по сторонам. Это объясняет и то, почему люди выбегали из палатки, разрезав боковину ножом. Сначала снег засыпал вход, а вторым валом подхватил выбежавших людей.

– И вы согласны с его объяснением?

– Проблема в том, что склон той горы совершенно пологий, не лавиноопасный.

– Некоторые пишут, что это шаман-оленевод навёл на туристов порчу, другие – будто инопланетян испугались.

– Теорий много. Нынче зимой гостил у меня новый директор Вишерского заповедника Павел Николаевич Бахарев, поспорили мы, говорю: «Паша, твой предшественник всё лавиной объяснил». Он: «Нет! Лавины там не может быть. Это был запуск ракеты». Ну, будто бы туристы отравились гептилом, которым загрязняют землю упавшие ступени. Его теорию подтверждает и главный мой лесничий Виктор Николаевич Марчевский, который в ту ночь был на илычском кордоне и наблюдал в небе какое-то непонятное свечение.

А насчёт шаманов… Я не раз встречался с манси, они постоянно оленей у нас пасли. Спрашивал их про ту трагедию. Старики и молодые отвечали: «Нет, это не наше дело».

– Их святилищ много на территории заповедника?

– А я даже и не знаю. Не наше это дело, – улыбнулся бывший директор. – На той стороне Урала у них был промхоз «Берёзовский», вот они оленей сюда и гоняли, в том числе через тот перевал. Последний раз был я у них вместе с Главой республики Спиридоновым. Спросил про семью, что говорила мне «не наше дело». Оказалось, вся она под корень вымерла, от водки. Как геологи на их кочевьях появились, так пить стали. А сейчас и промхоз их развалился, только частники олешек держат, для прокорма.

У нас народ тоже пьёт, работы-то нет. Раньше даже в верховьях Печоры действовали отделения совхоза «Изваильский». Географически он был огромным, тянулся от Ухты до Урала – и ума не приложу, как управляли этими, раскиданными по тайге, отделениями. Они снабжали леспромхозы картошкой, капустой и мясом. Теперь нет леспромхозов, нет и совхоза.

– Так для природы лучше, что леспромхозов нет, радоваться должны, – замечает Игорь.

– Как ни парадоксально, нагрузка на природу только увеличилась. Из-за безработицы развилось браконьерство. А у нас один-два охотоведа на район, который размером с добрую страну. Тут появились и снегоходы, их теперь в деревнях стало больше, чем собак. Там, где пешком никто и не думал лося добывать – его же не только убить надо, но и вынести, – теперь вовсю орудуют, за сто километров от жилья. А летом с лодок лосей бьют, на их водопоях.

Как-то выбрался я на рыбалку, вверх отсюда километров пять. Стою, слышу: что-то шлёпнуло сзади. Думал, рыбина лазит по речной траве. А из воды вылезла лосиная морда, на меня смотрит. Сразу видно, домашняя лосиха – ошейника нет, где-то потеряла, но ухо резаное. С лосефермы сбежала. И лезет ко мне в лодку. Говорю: «Подруга, давай мне тут ершей не пугай, иди по своим делам». Она сначала лодкой интересовалась, затем принялась за удочку – я закидываю, а она тянется мордой к поплавку. «Ладно, на понюхай, что это такое», – протянул ей удочку. Кое-как отогнал. Тут снизу идёт лодка. Я-то на японце, звук другой, а снизу идёт «Ветерок», которых осталось считанное количество. Она сразу ушами закрутила. Лодка ещё с полкилометра не доехала, а лосиха в лес ломанулась. Значит, где-то уже с хозяином такой лодки встречалась, стрелял в неё.

– А может, она вас уже знает, поэтому не пугалась? – шутит Игорь.

– Откуда ж знает?

– Так вас, директора заповедника, в районе каждая собака должна знать, что уж о лосях говорить!

Посмеялись мы. Спрашиваю, имеют ли оружие работники заповедника. На Дальнем Востоке, мол, лес даже с автоматами Калашникова охраняют.

– Да, бывал я там, в Лазовском заповеднике. У них и пулемёты есть, на катерах и джипах установлены. Китайцев пугают, которые промышляют наших тигров. А у нас… Знаете, не очень хотелось бы на эту тему говорить, потому что я в своё время покупал стволы и вооружал охрану. У нас по инструкции инспекторам положено иметь карабины и пистолеты. Но три дня назад из заповедника увезли последние стволы и сдали в милицию. Для меня это совершенно непонятно.

– Наверное, нет желания нести ответственность за оружие, вдруг что случится?

– Да, по оружию большая отчётность, бумаг много. Но у директора есть зам, пусть занимается. Почему это важно… Помню, был случай, ещё в 61-м году. Весна. Встретили мы трёх браконьеров, которые завалили лося. По молодости и дурости вместе с напарником стали их разоружать. А с нами был ещё один парень, закончивший охотоведческий техникум. Их там уму-разуму больше учили, чем нас в университетах. У нас ружья были за спину закинуты, а он взвёл курок и в сторонку отошёл. Я требую, чтобы эти мужики патроны вытащили из ствола, ещё что-то. Вдруг вижу в глазах одного нечто такое и понимаю: они же нас порешат здесь, в тайге, прикопают, и никто не найдёт. Тут мужик скосил глаза на третьего нашего сотрудника, заметил ружьё наизготовку и сразу сник, будто шарик сдулся. Вот эту перемену я чётко уловил. Слава Богу, закончилось всё хорошо, а ведь были другие случаи. Не хочется и вспоминать.

– Скрытники-старообрядцы, отшельники на территории заповедника живут по-прежнему? – меняем тему разговора.

– На Илыче раньше был крупный их скит, и на Печоре по Кедровке жили скрытники. Но сейчас их нет, так думаю. Если только на Унье найдёте… Да чего далеко ходить, у нас в Якше живут родственники Поликарпа Лызлова – старовер, с 1947 года работал в заповеднике и жил с семьёй на самом дальнем кордоне. Хотите, познакомлю?

Из записок Игоря Иванова:

Восстановленный крест

Якша-(63)

Людмила Опарина в администрации Якши встретила нас очень гостеприимно

Михаил на крыльце поселковой администрации продолжает ещё беседовать с Мегалинским, а я задержался, разговорился с секретарём администрации Людмилой Опариной. Интересуюсь у неё, в курсе ли она, кто спилил в посёлке крест. Пилили, насколько мне известно, ночью, а ночи летом здесь белые – не могли не видеть люди, тем более что крест стоит в самом центре посёлка, перед окнами нескольких домов.

Людмила Георгиевна божится, что не знает, кто спилил.

– Никто не сознался, – говорит она. – Поскольку произошло на День России, то я думаю, что это так протест выразили.

– Ваш батюшка из Троицка Иоанн говорил, что больше всех возмущались установке креста жители дома напротив – будто бы он им мешал чем-то… Может, сектанты какие? – высказываю я предположение.

– Есть у нас секта пятидесятников, икон не признают. Но их мало, не пьют, да и люди порядочные. Даже не представляю, кто мог…

Я смеюсь – в сражении за репутацию односельчан Людмила Георгиевна стоит насмерть.

– Сейчас-то уже крест снова установили, – продолжает она. – Но вообще-то было бы лучше, если бы его на берегу реки, например, поставили. Потому что тут мужики перед ним никогда не перекрестятся. Например, мой муж. Слишком уж на виду у всех.

Якша-(107)

Крест восстановили, и не видно теперь, что был подпилен

Людмила рассказывает свою историю о том, как пришла к вере: одно время сильно захворала и почти обездвижела. Приехала в Сыктывкар, где с ней случился знаковый, как она теперь понимает, случай. Между обследованием и до вынесения диагноза был промежуток в несколько дней. Она вышла из Диагностического центра с неопределённым желанием сходить в храм – «хоть свечку поставить». Но могла и не пойти. Тут видит – идут две женщины. Решила спросить у них, где тут ближайший храм. К удивлению Людмилы, они направлялись как раз туда, и пошли вместе. Что такое «вместе» в такие неуверенные минуты, наверное, каждый на себе испытал. А после этого похода в храм она «стала лечиться и ожила постепенно».

Сама Людмила родом из Усть-Куломского района. Мы перебросились добрыми воспоминаниями о людях Верхней Вычегды, этого, несомненно, самого православного уголка Коми земли. Тем временем Корнелий Оттович освободился, и мы отправились к реке, чтоб переехать на правую сторону, в старую Якшу. Дело в том, что тысячный посёлок на этой стороне реки был построен лесовиками не так давно. Исторически же Якша с девятью десятками амбаров чердынских купцов – важный перевалочный пункт на пути с Камы на нижнюю Печору – находился на той стороне, где сейчас только дома работников заповедника. Собственно, переехав реку, мы окажемся на территории Печоро-Илычского заповедника.

От администрации движемся к реке – мимо мемориала воинам Великой Отечественной, он был установлен в 1985 году. И если смотреть издалека, очень напоминает крест. На самом деле это такой меч, как бы вонзённый в землю. Дальше идём возле двухэтажных типовых домов и проходим как раз мимо креста – он действительно уже восстановлен. Внизу обложили дощечками, так что и не подумаешь, что был спилен. Теперь в посёлке с тысячным населением только он напоминает о православии. Церкви нет. А сто лет назад тут проживало всего 30 постоянных жителей, при этом церковь действовала – Никольская. Построена она была купцом Алиным – запомним эту фамилию.

О тех годах писал исследование бывший директор якшинской школы, учитель истории Николай Урюпин: «По вскрытии реки весной Якша бывает особенно оживлённой, когда сюда стягиваются пароходы с зимовки и начинается нагрузка их. На погрузку её собирается население окрестных селений, зырян и русских, причём грузчиков до 500-600 человек, которые размещаются в казармах, выстроенных специально. Нагрузка товаров продолжается обычно около двух недель и оканчивается в половине мая. Нагруженные суда с грузоподъёмной способностью до 25 тыс. пудов буксируются пароходами в низовья Печоры… Летом пристань Якша кажется пустынной, жителями селения являются большей частью служащие чердынских купцов на караванах. Только поздней осенью пристань начинает оживать, когда с низовьев возвращаются гружёные караваны: рыбой, коровьим маслом, ворванью. Ими опять заполняются пустовавшие амбары. С установлением зимнего пути на Якшу начинают прибывать возы с хлебом, мануфактурой, резиновыми изделиями. Разгрузившись в Якше, возвращаются обратно в Чердынь и Покчу (под Чердынью которая) с печорскими товарами. Якша соединена ныне с Чердынью хорошей грунтовой дорогой, устроенной Земством».

Вот такой круговорот, которым два века жило это поселение. Последние слова о «хорошей грунтовой дороге» особенно согрели меня как водителя – значит, есть шанс проехать на нашем «жигулёнке» ещё какое-то расстояние. Почему-то думалось, что если дорога один раз сделана, то впоследствии она деться никуда не может. Не предполагал, что может, ещё как может…

У Лызловых

Якша-(71)

Анисья Диевна с дочерью Майей Поликарповной

Печора здесь ничем не напоминает великую северную реку – обычная лесная река, каких сотни в России. Возле реки тихо – ни рыба не плеснёт, ни птица не закричит, ни собака не взбрехнёт. Наши северные края такие – молчаливые. Если уж стук-бряк, так это, как правило, человек. Но сегодня что-то и людей не видно. Переправляемся на моторке.

Корнелий Оттович ведёт меня к дому Поликарпа Лызлова. Сам Поликарп уже несколько лет как помер, мы вместе с его дочерью Майей идём к вдове Анисье Диевне.

В натопленной избе («кости старые – надо греть») кровать под пологом от насекомых. С дочерью они усаживаются на неё, я – напротив.

Для завязки разговора спрашиваю о таком необычном отчестве моей собеседницы.

– Раньше ведь по святцам имена давали, вот отец и стал Дием Андреевичем. Он на трёх войнах был, двух германских и финской. Работал в заповеднике лесником.

– А вы когда родились? – спрашиваю.

– Я с 1927 года, в самое осеннее заговенье родилась.

Дочь поясняет:

– Она сама не знает, когда именно. Мать ей сказала, что в заговенье осеннее, а это 27 ноября. Но в паспорте и справках был указан только год, без даты. В наших краях у многих так было.

– Но как же, например, перевод получить – там ведь надо дату рождения указывать?..

– Всю жизнь жили, ничего не получали, – махнула рукой Анисья Диевна.

Рассказывает, что родом она из деревни Пачгино, что выше по Печоре, оттуда же и муж Поликарп. Когда он ушёл в армию, ей было всего 13 лет, так что она его и не помнила вовсе. А когда вернулся, ей был уже 21 год – девка на выданье, настоящая северная красавица. С той поры сохранилась одна фотокарточка, так что сами можете посудить.

Лызлова

Эх, северная красавица, кровь с молоком!

Ей-то вот и сделал предложение Поликарп. Отслужил в армии он восемь лет день в день: был стрелком-радистом в бомбардировочном авиаполку на Дальнем Востоке. Воевал в Северной Корее, в одном из вылетов самолёт был подбит, но лётчик сумел-таки его посадить. Поликарп оказался единственным односельчанином, вернувшимся с войны. «Я не очень-то бы за него пошла, ведь он на целых десять лет меня старше, но родители сказали, и я спорить не стала», – говорит моя собеседница.

– Вернулся, в апреле 1947-го устроился в заповедник – наблюдателем охраны, радистом и лесником, – рассказывает Анисья Диевна. – Тяжело было жить, ничего не скажешь, оклад в месяц дали 27 рублей. Да ещё ведь и далеко. Кордон Шежим самый дальний, это в предгорьях Урала, около истоков Печоры, 250 км от Якши. Первые годы, как в старину, на шестах туда поднимались, толкачом, робили день и ночь. Или на лошадях. Потом моторы появились. Опытный водитель из Якши в семь утра выедет и в семь вечера только доедет. Это притом что на «Вихре» ещё не до конца – в Собинской мотор меняем на «Ветерок», там очень мелко, одни перекаты. Поликарп шёл на моторе там, где иностранцы и на вёслах-то боялись. Как-то, помню, встретил на реке таких, застрявших на лёгкой лодке, туристов – подъехал к ним, подцепил на верёвку и потащил за собой…

Ещё в армии Поликарп Григорьевич хорошо выучил морзянку, и на кордоне это ему очень пригодилось – кроме как через ключ, другой связи не было. Там полвека, всю жизнь фактически, и прожил. А работа самая разнообразная: охрана от пожаров и браконьеров, кольцевание бобров, подсчёт и подкормка зверей… Впоследствии ему поручили возглавить лесничество, в котором было четыре кордона. «Там и сейчас-то сложно работать, не то что тогда, там легко только в гостях быть…» – качает головой моя собеседница.

Это я понял, к чему она сказала. Ещё с советских времён так заведено было, что начальство любило на вертолётах в горы летать. Отдохнуть от руководящих трудов, так сказать. Слетают к истоку Печоры или на болваны Маньпупунёр, а на обратном пути в программу входит остановка на кордоне у Григорьича – тут можно и рыбкой полакомиться, и выпечкой, по части которой была большой мастерицей хозяйка кордона.

На фоне обычного начальства вспоминаются космонавты, например Лазарев; приезжал как-то Иннокентий Смоктуновский, принимавший тогда участие в озвучке фильма о заповеднике «На склоне потухшего вулкана», – лететь на Урал ему было, конечно, необязательно, но такую экзотику как пропустишь.

– Шайтановка, Собинка, но на тех кордонах не садились, а к нам – постоянно. Летом так каждый день гости: в горы слетают, а садятся кушать к нам. А нам всё равно – начальник или простой человек: пришёл гость, значит, надо принять. И то намолчишься за зиму, хоть поговорить с кем.

– А какой он был? – спрашиваю Анисью Лызлову про мужа.

– Он от роду человек природы был. Иногда тянет к человеку, хочется с ним беседовать – вот он такой был, притягивал людей. Знал о лесе всё, хоть в школе четыре класса окончил. Спокойный, тихий, религиозный человек. Ещё молодой был, а уже с бородой… Бороду не стриг. Носил русскую одежду, рубаху на выпуск…

– По всем признакам – старовер.

лызлов2

Бороду Поликарп Лызлов носил смолоду

– Старообрядческая вера у местных людей с детства, – соглашается Майя Поликарповна. – Хотя воспитания старообрядческого в нашей семье не давали и вообще веру не афишировали. Думаю, что многие, приезжавшие к нам на кордон, и не знали, что отец старообрядец. А папа смолоду у нас очень много молился и строгие посты нёс. Святцы каждый день читал и книги на старославянском, полученные по наследству, знал почти наизусть. Как отец, мало кто читал эти книги.

Она вынимает откуда-то толстенную старинную книгу в кожаном переплёте. Канонник на старославянском. Пасхалия зрячая. Иерусалимский устав Саввы Освященного. Листаю зачитанные страницы: местами попадаются пометки, записи ещё гусиным пером. Какие-то памятки, вот имя «Манефа», вот – «Анфусо».

– Это, кажется, про вас, – показываю Анисье Диевне её имя на полях божественной книги.

– Мама по этой части у нас не очень разбирается, – поясняет Майя Поликарповна. – Она в комсомол вступала, так отец долго потом вспоминал, что это грех. Сам он много молитв длинных знал, но никому не навязывал. Если кто хотел, тому мог почитать.

– С кем же тогда он общался о вере там, на кордоне?

– Он сам по себе молился. Дядя был верующий… Если на праздник соберутся, о божественном поговорят, но не в обязательном порядке, а так, непринуждённо.

Исповедовались друг другу, а когда не было кому – так уж перед иконами…

Радио слушал. А вот лекарства не признавал и ни разу в больницах не был, всегда лечил себя сам. Никуда с Верхней Печоры не выезжал, за грех считал, но супруге ездить не препятствовал. Она побывала и на Кавказе, и в столице, и по России поездила.

Вот так, хоть я и не знал его лично, но из деталей сложился в моём сознании образ этого человека, следопыта и боголюба, «притягивавшего» к себе всех своей добротой и мудростью. Человека, сумевшего прожить в гармонии с природой и собой долгую жизнь, – уже когда был немощен, как рассказывал мой коллега Владимир Овчинников, в 90 лет, Поликарп Лызлов любил сидеть на кордоне и разглядывать с высокого берега в бинокль зверушек на той стороне реки.

В Якшу он разрешил привезти себя с кордона только за три месяца до смерти. Похоронный узелок был уже давно приготовлен. Крест над могилой наказал не украшать, гроб красным, как это теперь делают, не обивать. Впрочем, так здесь хоронят всех староверов.

– Вот так и помер, – говорит Анисья Диевна. – А теперь мне в могилёвскую пора.

– Куда? – переспрашиваю я, глянув в окно: там начинало смеркаться. – На ночь глядя?

– Это она говорит, что и ей пора в могилу, – поясняет дочь Майя и сердится: – Ну хватит уж о своих немощах, поживёшь ещё!..

Прощаюсь с хозяйкой. Выходим с Майей Поликарповной из дома. Провожая меня до реки, она не без некоторой гордости рассказывает, что в старой Якше до сих пор, когда уходят, дома на палочку закрывают, а замок открытым вешают.

– Да, хорошо вам тут, – вздыхаю я мечтательно, – грибы-ягоды прямо за околицей…

– Нет, в заповеднике грибы и ягоды нельзя собирать, – поясняет Майя Поликарповна. – На ту сторону реки по ягоды ходим. Морошки нынче много; соберёшь, а она по плотности в бидоне как мёд…

Ждём, сейчас подойдёт Мегалинский и отвезёт меня обратно через Печору.

– Высокая нынче вода, – говорю.

– Да, я тут стирала на мостках, и волна пошла – на глазах вода подымалась. Почти на полтора метра поднялась.

Уже в лодке Корнелий Оттович объяснил мне, что здесь есть такое природное явление – «волна»: стремительное повышение уровня реки, связанное с тем, что в этом месте Печора сужается да ещё меняет направление с западного на северное…

По волнам

Сумерки на Севере долгие, так что выехать из Якши мы успели ещё засветло. Сначала дорога была широкая, ровная, отсыпанная песком. Чем дальше, тем она становилась уже, начались какие-то колдобины – но я с замиранием сердца ждал того места, о котором нас предупредили ещё в Якше: если это место проедете, то до Курьи точно доберётесь. Вот она, весёлая горка, глубокая колея, но вниз прытко скатиться можно и на брюхе автомобиля. А вот следы тех, кто пытался подняться вверх по осклизлой глине, видны на обочине: жерди, ветки, обломки бамперов… Надо заметить, что за всю дорогу от Якши нам не встретилось ни одной живой души. И по-видимому, до утра уже не встретится. Василий, наш спутник, которому предстояло гнать машину обратно, просит передать ему руль – он хочет отрепетировать подъём в гору, пока народ есть и, если что, может машину из грязи вытолкать – обратно-то ехать ему одному! Осторожно мы спускаемся под гору, Василий садится за руль, и первая попытка подняться в гору – мимо! Колёса выбрасывают «жигулёнок» из колеи на осклизлую обочину. Толкаем машину вниз. Здесь, посреди леса, сумерки глубже, ориентируемся уже только в свете фар. Вторая попытка, и снова неудачно. Только на сей раз машина вязнет глубже. Собираем ветки, палки, домкратим машину, подсовываем под колесо всё что можно, с грехом пополам выталкиваем машину, и она снова скатывается вниз. Попытка номер три была повторением второй, точь-в-точь. Только вдобавок проскальзывающее по грязи колесо обрызгало нас грязью с головы до ног. Дыхание у присутствующих уже тяжёлое не только от усталости, но и от нервозности: поедем до Курьи, а там в случае чего найдём трактор! Но Василий неумолим. Мы сбились со счёта, какая попытка, наконец, у него удалась: с реактивным воем истерзанные «Жигули» по жердям, веткам и гребешку колеи взбираются-таки на гору.

Так. Теперь можно ехать дальше. Но приключения не заканчиваются. Обычные ямы на дороге переходят в глубокие бочажины. Мы точно катерок на огромных волнах, то вверх, на бугор, то носом в лужу, да так, что не только брызги во все стороны, но и пар столбом из-под капота. «Оно, конечно, красиво, когда брызги в свете фар, однако это может плохо кончиться!» – говорю я, и мы резко снижаем обороты: теперь перед каждой, особенно глубокой, водомоиной я останавливаю машину и в свете фар с палкой, в сапогах обследую её глубину. Где можно – едем по самому гребню обочины, рискуя вывалиться с дороги вовсе, потому что по обеим сторонам – болото. Вдруг вижу совсем неожиданное: дорогу пересекает ручей. Тут бы, конечно, не нашу плоскодонку, а настоящий корабль бездорожья – уазик-буханку. Но уж что есть. Объехать ручей невозможно, и, глубоко вздохнув, я нажимаю на газ: была не была! Уф! Оказалось, всё же «была». Прорвались. Ещё с десяток километров «волн», и дорога начинает постепенно подниматься вверх. И тут вдруг приводит нас к развилке. Направо или налево? Походный навигатор по этому поводу скромно устраняется, предлагая нам полагаться на собственное чутьё. Переводим дух и гадаем, глядя в небо, где на северо-востоке уже румянится утренняя заря. Я незаметно кидаю монетку: решено, едем налево! Спустя несколько километров появляются какие-то следы хозяйственной деятельности человека: свалки, столбы, забор. Всех нас охватывает ликованье: добрались! Кроме сосредоточенного Васи – ему-то обратно ехать. Одно хорошо: путь разведан, дождя нет, а значит, видны наши следы и можно ехать по ним…

По спящей деревне мы пробираемся в сторону гипотетического центра, опять заборы, сараи, амбары, и вдруг между домами открывается река. Ну то есть это была не река, а та самая курья, в честь которой назвали деревню, но мы решили, что до реки добрались, и стали искать, где ставить палатку. Не посреди же деревни! Побродив по берегу, нашли, как нам показалось, место поукромней, и стали выгружать из машины вещи.

– А ведь сегодня весь день не было дождя! – вдруг замечаю я.

– Смотри, какие тучи, – показывает на небо Святослав, – утром, наверно, снова польёт.

Василий усаживается за руль.

– Бог в помощь! – хлопаем мы его по плечу. Как он доедет, мы уже не узнаем до самого возвращения домой, потому что здесь, в Курье, закончилась мобильная связь. Сотовые телефоны мы аккуратно пакуем в двойные целлофановые пакеты и укладываем подальше.

…Утром в палатке я проснулся первым: жарко. Первая радостная мысль: опять нет дождя! Второе, жутковатое ощущение: точно какой-то огромный зверь дышит над самым моим ухом. Сначала я затаил дыхание, а потом выдохнул: так и есть, прямо возле палатки, судя по всему, пасётся корова – это она шумно подышала, а потом продолжила рвать траву и чавкать. Я ещё полежал, нежась, в спальном мешке, но тут, точно пароходный гудок, раздалось зычное «Муууу!». Мои друзья едва не подпрыгнули. Я высунул голову из палатки, а корова, увидев меня, подняла голову и, запнувшись о растянутую верёвку, с достоинством направилась к водопою. Я обнаружил, что палатку мы поставили посреди лужка возле главной деревенской улицы. Солнце было уже высоко, и жизнь в деревне кипела. По улице проходила мама с дочкой, и я услышал, как девочка спросила, показывая на нас пальчиком: «Мам, а что тут делает эта палатка?» И в самом деле, что мы тут делаем? Пора вставать!

(Продолжение – в следующем выпуске)


← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

3 комментариев

  1. Михаил:

    У Поликарпа Лызлова борода была двойная: наружная, которая на фото и вторая, у горла. Вторую никогда не постригал, а обвязывал вокруг тела.Она под два метра отросла!

  2. Петр:

    Директора вишерского заповедника Попова в 90-е на Мойве застрелил собственный егерь

    • Михаил:

      Путаете с Идрисовым. Того убили в 1997. Попов умер в апреле 2003 в Красновишерске.

Добавить комментарий