К началу пути

Предисловие Михаила Сизова:

На днях встретился я с человеком, которого не видел 36 лет. Он уехал тогда на родину в Казахстан, а теперь вот приехал в Россию получать вид на жительство. И как-то странно – не изменился, даже не поседел. И ещё странно было, что не ощутил я пропасти во времени – словно вчера расстались. Тут же начал я развивать теорию: мол, время беспрерывно, одно событие перетекает в другое, составляя единое целое, поэтому «вчера – это тоже сегодня, поскольку вживую связано с настоящим». Он согласился: «Да, время неважно, его вообще нет. Важны только события и знаки, закономерности».

Встреча эта, наверное, была как раз таким знаком. Я сел писать о второй экспедиции на Пинегу, которая состоялась ровно через 30 лет после первой, – и было на душе неспокойно: такой временной масштаб, ведь надо что-то отлить в бронзе, охватить своим очерком неохватное! Обмолвился об этом моему казахстанскому приятелю, он переспросил: «Пинега? Это в Архангельской области? А знаешь, там, возможно, моя изначальная родина…» И рассказал, как узнал об этом. В его городе Североуральске (бывшем Яицком городке) гостил один иностранец и подметил: «На твоём старом доме вокруг окон есть деревянная резьба. Точно такой узор я видел в Архангельске». Как потом оказалось, с Русского Севера действительно были его предки, беглые старообрядцы. И подсказал-то всего лишь деревянный узор. Услышав эту историю, как-то внутренне я успокоился. Ну кто я такой, чтобы пыжить из себя описателя Пинежского края? Просто пиши, что видел, – и узор народной православной жизни сам проявится, хотя бы контурно. Потому что он – как вырезанный знак – существует самобытно и вне нашего суетного времени.

* * *

Поначалу мы думали: паломничать нам вверх или вниз по реке? Вроде как логичнее двигаться маршрутом святого праведного Иоанна Кронштадтского, который на своём пароходике из Двины поднимался по Пинеге снизу вверх. С другой стороны, хотелось продолжить вектор, обозначенный тридцать лет назад. Мы ведь тогда, в июле 1994 года, прошли пешком через тайгу сразу в верховья Пинеги и оттуда уже спускались до Верколы, в только что возрождённый Артемие-Веркольский монастырь. «Вода течёт сверху вниз, – приводил я свои доводы, – и мы так же начали, когда по Мезени путешествовали, по Вятке, вот и по Пинеге надо так…»

Был ещё один резон, но не мог я его сформулировать – что-то такое про родственную связь. Так совпало, что в 1991 году путь к верховьям Мезени (откуда за несколько лет проплыли до самого её истока, что было описано в цикле очерков «Мезенские обеты») мы начали из усть-цилемской старообрядческой деревни Скитской, где проживали свойственники Игоря. Переночевали в их деревенском доме, наутро отвезли нас на моторной лодке к забытому всеми Мезенскому тракту – и вступили мы в тайгу… И в 1994-м наш путь к верховьям Пинеги начался также в старообрядческом селе, но уже удорском – Большая Пучкома, где жили родственники моей жены. Переночевали в её родовом доме, прошли за село – и вступили в тайгу… Мы словно оба поженились на этих реках, как смешно бы это ни звучало. И оба раза шли глухим лесом, поскольку и Мезенский, и Пинежский тракты давно уж заросли.

«Осталась память, как ходили по Пинежскому тракту паломники из коми сёл. Случалась ли напасть какая – давали удорские крестьяне обет Богу, что сходят помолиться к мощам Его угодника; а потом, получив избавление от лиха, собирали котомки, кланялись на четыре стороны с крестным знамением и пешком отправлялись в Веркольский монастырь. Добирались за три дня, ночуя под деревьями. Нынешним летом и мы, выполняя свой обет, отправились вдвоём этим путём», – записали мы тридцать лет назад. И ведь как отчётливо всё помню! Как выходим из села, идём по душистым лугам лесной речки Пучкомы… Этот свой путь за неимением места в газете мы тогда описали очень кратко («Сияющий отрок», № 140–141, сентябрь 1994 г.), выдержками из дневников:

«21 июля. Поднялись по Пучкоме на 10 км. Привал. Акафиста св. Артемию у нас нет, и решили помолиться Николе Угоднику, да защитит нас в пути и не допустит дождя. Небо хмурое, вот-вот хлынет ливень…

22 июля. Бог помогает: дождя нет, к тому же на охотничью избушку набрели… Среди ночи проснулся: за окном луна пятном на небе, темно, веет осенью. “Господи, от всякого вреда соблюди невредимы!” Прочитал шёпотом, и из темноты донеслось: “Аминь”. Мой спутник тоже не спит. Что нас ждёт впереди?»

Теперь будет возможность всё вспомнить, о чём тогда не написали. О той лесхозовской топографической карте, на которой на месте Архангельской области было белое пятно – поэтому шли вслепую; о медведях; о сухом ручье, который привёл нас к речке Нюхча, что впадает в Пинегу; о встреченном в лесу пастухе; об охотнике-промысловике, который в Сосновке постеснялся перерисовать с нашей карты территорию Коми… Так что ничто не исчезло во времени, этот путь мы прошли – он реален для нас. И надо его продолжить. Но…

Неожиданные препятствия

За день до отъезда Игорь позвонил: «Новость слышал? Паводок в середине лета! Водой смыло мост в Удорском районе на единственной дороге, что ведёт в Архангельскую область. Не проехать». Тут же написала мне в ВК давняя наша читательница Надежда Кордумова, жительница Карпогор: «У нас тоже непролазно. Мост на ручье Хярга размыт третьей волной паводка. К ремонту приступят не ранее, чем вода спадёт. От Карпогор до Чаколы, куда вы хотите добраться, тоже размыло дорогу. И нам тоже не выехать, даже в Суру. Очень жаль, что 14 июня батюшку Иоанна не удаётся почтить».

Ну и дела – в ХXI веке! Хоть снова пешком отправляйся! Оставалось только молиться, чтобы дорожники быстро справились с паводком.

* * *

Из записок Игоря Иванова:

Лето нынче выдалось странное: Центральная Россия изнывала от зноя, прогнозы на урожай даже понизили, смерчи, бури – не иначе природа чувствовала что-то, не по себе ей было от того, что творят люди в степях. А на Севере лето выдалось по-настоящему блаженным: ни тебе жары изнуряющей, ни затянутого хмарью неба, что нередко случается у нас, – особенно в последние годы без солнечных дней могут пройти все три летних месяца. Наверно, Бог выделил нам компенсацию за ужасную холодную весну, говорили мои знакомые.

А и в самом деле – весна была такая, что бочаги талой воды весь июнь стояли в лесах, болота, наглотавшись, не могли справиться и превращались в озера, реки стремили воды в полных берегах, точно всё никак не могло закончиться половодье, и где-то в верховьях выпадал и снова таял снег. А это всё весна дождями и холодом землю измучила.

Выезд мы наметили на первую неделю июня: прогноз вроде бы благоприятствовал. Это было немаловажно для нашей поездки, потому что дорога на Пинегу, которой предстояло проехать, проходит через Удору и считается одной из самых худых в Республике Коми, ну а коль так, то и по всему Северу, стало быть, тоже. По этой дороге мы в 2022 году ездили в экспедицию на Мезень, так что были хорошо знакомы с её каверзами. Памятуя это, за пару дней до отправления дай, думаю, взгляну, что пишут дорожники о состоянии трассы. И на тебе! Как раз в этот день появилось сообщение: на дороге ручей подмыл мост и он провалился. Дорога перекрыта. А что у дорожников Архангельской области? Нашёл: и там обвалился мост на той самой дороге, по которой нам предстоит ехать. Вот это незадача! Михаил выведывает у знакомых пинежан, что там с дорогой на Чаколу – в самую дальнюю точку предстоящего путешествия? И там затык: высокая вода затопила местами трассу, «отменила» переправу через Пинегу…

Ну раз так, то, по логике православного паломника, мы всё правильно делаем: лукавый не даёт, а мы прорвёмся. Вот только отправление Господь, по-видимому, благословил перенести поближе к главному событию православных всего Пинежского края – крестному ходу «Пояс Богородицы», который совершался на родине Иоанна Кронштадтского нынче 15 июня. Так что отправление сдвинули мы на неделю в надежде, что мосты восстановят хоть на скорую руку, а вода чуть спадёт.

Дорога на Пинегу

И вот мы в пути. Миновали Усть-Вымь, Микунь, едем на север. Возле покинутой колонии посёлка Вожский, у заброшенного храма Николая Чудотворца, делаем остановку. Здесь обрывается прямая дорога, которую ещё на закате советской власти начали строить, а дальше идёт кривляющая по тайге полуразрушенная бетонка, местами сменяющаяся лесной колеёй. Впереди самый неприятный отрезок пути, который называют здесь почему-то «Школьным переулком». Вряд ли чему-то новому научит русского шофёра 50-километровое бездорожье. Но вот что можно сделать, так это помолиться Николе о нуждах самых конкретных на ближайшие полсотни километров: чтоб не разбить подвеску машины, не пробить покрышку, не улететь в заполненный водой кювет, споткнувшись колесом в колдобине глубиной полметра…

О храме в заброшенной колонии строгого режима посёлка Вожский мы рассказывали: построенный руками заключённых, ими же украшенный, после ликвидации ИК-35 он оказался невостребованным ни епархией, ни системой УФСИН, ни жителями местного посёлка, у которых есть свой храм. Так что он не принадлежит сейчас никому. При мысли о нём у меня всякий раз сердце сжимается: ведь сожгут такой красавец – сколько уже лет стоит без присмотра! Мало ли бродит злоумышленников, лихих людей в этом краю болот и лагерей. Тут то и дело натыкаешься на объявления, подобные такому: «Внимание! Вблизи находится исправительное учреждение, подбор попутчиков может представлять опасность для вашей жизни и здоровья! Случайный попутчик может оказаться сбежавшим преступником»…

И, ещё подъезжая, высматривал я за наклонившимся забором и полуразрушенной бочкой-вышкой… – ага, стоит церковка! Ну, это добрый знак. Прошёл, перешагивая через колючку и мусор, к храму. За прошедшие пару лет, как меня тут не было, обвалилось деревянное крылечко, ещё больше покосилась колокольня. Но внутри всё по-прежнему: видно, что кто-то приходит, молится – свечи лежат, иконостас цел и не намусорено. В прошлый раз застал обустроенное человечье гнездо в подколокольном помещении: лежак, какие-то вещи, кастрюля. Видно было, что кто-то подвизался время от времени, ну и присматривал, наверно. Теперь таких следов живого человека уже нет. Всё так же сидит апостол Марк верхом на льве на иконе, а из-под купола, с убруса строго смотрит Спаситель в окружении сонма невиданных птицеангелов, серафимов с лицами девочек из соседнего посёлка. Сидельцы делали, тщательно выписывали.

Едем дальше. Дорога и в самом деле никакая, но я ожидал худшего. А когда ожидаешь ужас-ужас, а сталкиваешься просто с ужасом, как-то даже весело на душе становится. А вон и тот мостик деревянный, который был смыт разбушевавшимся дождём, – рядом валяются какие-то брёвна, трубы. Успели же дорожники подлатать – как замечательно!

Однако червячок в душе всё-таки шевелится: впереди участок дороги между Коми Республикой и Архангельской областью, а отрезки дороги в таких местах – это скажет вам любой водитель со стажем – самые злополучные места в России. Как у двух нянек, они остаются без присмотра, и езда по ним всегда серьёзное испытание. Заправляемся в Усогорске – и дальше, по кочкам, по кочкам… Только бы не случилось «ух!», потому что дорога совершенно пустынная, в случае чего и попросить о помощи будет некого. Хоть в этом с благодарностью можно помянуть времена сотрудничества с болгарами последних лет СССР в лесозаготовках: тогда отсыпали эту дорогу и асфальтом укрыли. Несмотря на то, что с того времени прошло полвека и дорога ни разу капитально не ремонтировалась, всё же по ней можно проехать. Строили её болгары для своих лесовозов основательно. А прежде здесь среди болот вилась какая-то лесная просека, по которой проехать можно было только зимой.

Участки асфальтового покрытия на дороге чередуются с грунтом, но такое я уже видал. Но вот что впервые в жизни увидел: асфальт, посредине и вдоль которого щель, а в неё проросли бурным цветом трава и цветы – получилась этакая разделительная клумба. Видимо, из-за того, что по дороге вообще редко кто ездит. Но всё же ездят коммерсанты на легковушках своих, «газельки» с продуктами. Невольно вспомнишь русских купцов и коробейников, пробиравшихся встарь по непролазным чащам в самые глухие уголки Отечества – их труд можно со всеми основаниями приравнять к подвигу первоосвоителей наших просторов…

Но вот и река Войлас, покосившаяся табличка с надписью: «Республика Коми», далее обстрелянная дробью табличка: «Архангельская область». Здесь мы делаем остановку. Граница между областями проходит там же, где и при Екатерине – прежде это был рубеж Архангельской и Вологодской губерний. Советская власть любила нарезать и перерезать административные границы в России, но до этих глухих краёв, видно, руки не дошли. А у нас впереди ещё один разрушенный и, как мы надеемся, уже отремонтированный мост и дорога, перемытая потоками ручьёв, разбитая, обвалившаяся, но ещё живая (тоже на это надеемся).

До свидания, дороги Коми!

Привет, дороги пинежские, архангелогородские!

Между прочим, здесь, на границе, дорога раздваивается, и надо не ошибиться, ехать правильно, то есть направо. Потому что такая же широкая дорога идёт влево и тянется ещё два десятка вёрст вдоль реки под жутковатым названием Карга к ручью Мутокурке, где внезапно обрывается на каком-то болоте: всё, приехали. Таких лесовозных дорог «в никуда» тут полно, посему справляться с картами желательно постоянно. И вот из мест с замшелыми непонятными именами урочищ и рек мы постепенно перемещаемся в местность, которую, как видно, осваивали русские люди: речка Жердь, ручьи Боровой, Сенной… Нет-нет да и будут дальше нам встречаться названия, оставшиеся от таинственного народа чудь. Хотя есть легенда, что само название реки Пинеги происходит от племени пинь, видимо, тоже каких-то белоглазых родственников чуди.

Вот наконец и красавица-Пинега. Миновав водораздел, едем теперь по её берегам. Машина вся в песке, с головы до ног, чистить нет никакого смысла – через километр снова будет как извалявшийся на пляже мальчишка. Песок на насыпи мягкий, как живот, едем-качаемся, точно с волны на волну переваливаемся. Лесовозы сделали в этой расползшейся песчаной перине глубокие колеи. Кое-где в песке прячутся выпавшие из кузовов лесины, которые легко зацепить брюхом автомобиля… В общем, замечательное ралли. Снова посещает мысль: доехать бы целым.

Водораздел

Из записок Михаила Сизова:

Вроде бы дорога. Рукотворная. Дорожные знаки на обочинах напоминают о «цивилизации». И при этом – чувство полной затерянности. Словно мы одни в лесном океане. Тридцать лет назад не было такого ощущения. Особенно в начале пути, когда шли по тропе, набитой человеческими ногами. Она была живая и придавала сил – ноги сами по ней бежали. А потом охотничью избушку встретили.

«23 июля. Мы – дома. В печке потрескивают поленья, тепло, сижу за столом у керосиновой лампы, пол чисто выскоблен, зеркало на стене, уютно… На двери висит толстая цепь, чтобы закрываться от медведя. Около избушки валяются клочья бурой шерсти. Кругом на десятки километров безлюдная тайга, а здесь… будто дома. Почему? В красном углу избушки замечаю две пустые полки с пятнами воска, видно, что сюда кто-то ставит иконы. Уходя, оставляем на столе номер газеты “Вера”.

24 июля. Раннее утро. Простились с рекой Пучкомой, превратившейся в ручей, и дальше пошли по компасу. Шли почти без остановок до самой ночи, какая-то сила на крыльях несла!»

…Ага, прекрасно помню, какая сила нас «на крыльях несла»! Это был страх – во всяком случае, у меня. Мы вошли в тёмный-претёмный еловый лес, из которого, мнилось, нет выхода. И вода во фляжке заканчивалась. Мы всё дальше удалялись от Пучкомы, что вытекает из Вашки, и в целом от речного Мезенского бассейна – и надо было быстрее преодолеть водораздел, чтобы набрести на ручьи уже Пинежского бассейна и там напиться воды.

Верхушку водораздела мы преодолели как во сне. После чёрного леса это было райское место: красивые, геометрически правильные холмы, покрытые ровной, словно постриженной, травкой. И сосны на них – тонкие золотистые свечечки на округлых зелёных поставцах. Такой лесной храм! Помню, зачарованные, остановились мы. Подумалось: «А ведь этого никто не видит, а мы – видим!» И пусть это место будет тайной, как Пришвин писал о Корабельной чаще в одноимённой повести: «И вас я прошу – не показывайте этот лес никому… мы в Коми с этой тайной все растём». Корабельная чаща давно всем известна, и туда, в верховья реки Вашки, на лодках плавают туристы. А этот лесной храм уже далеко за притоками Вашки, он «сухопутный», поди доберись сюда… Позже, уже в пинежском посёлке Сосновка, встретили мы охотника-промысловика, который доезжал досюда на «Буране» и восхищался: даже зимой здесь сказочно.

Спустившись с верхушки водораздела, наконец-то наткнулись мы на ручей. Он был сухой. Определив по некоторым приметам, куда раньше вода текла, пошли вниз…

«24 июля. Палатку ставили уже в темноте, на берегу неизвестного ручья. За день мы перемахнули из бассейна реки Вашки в бассейн реки Пинеги. Слава Богу!

В темноте не заметили развалившуюся избу. Потом уже у одного охотника-промысловика узнали, что здесь стоял скит старообрядцев-скрытников. Видимо, сюда, в дебри Пинежского края, они пришли с Выга, а потом подались дальше, на Удору.

25 июля. По ручью вышли к какой-то петлистой реке. Приходится часто идти вброд, раздеваясь донага. Комаров на удивление нет, и дождя тоже. Где-то тут рядом медведь, всюду его следы. Радуемся этим признакам жизни – и совсем не страшно. Определённо нас кто-то ведёт “за руку”, так всё удачно складывается.

Неожиданно вышли на лесную дорогу, сели и стали ждать. Сразу же пошёл дождь – впервые за всё время пути. Промокнуть не успели, показалась машина-вахтовка, подобрала нас. Лесорубы объяснили, что река, приведшая нас сюда, называется Нюхча и впадает она в Пинегу. То есть вышли мы правильно. Но могли бы и не ходить тайгой: от Благоево есть теперь дорога, открыт мост и сюда из Коми можно доехать попуткой, всего за два часа. В ответ мы улыбаемся, молчим. Лесорубы недоумевают: на туристов мы вроде не похожи, на охотников-рыбаков тоже – зачем же шли тайгой, когда можно на машине?!

Выворачиваю шею, чтобы кинуть последний взгляд на Нюхчу, названную так, наверное, из-за сладких запахов её лугов. Как прекрасна эта земля! Мягкие, словно перина, сухие болота. Сосняки-беломошники. Зелёные горбы холмов, с которых текут ручьи в Вашку и Пинегу. И небо – по-летнему ярко-синее и чистое, как льдинка. Сколько же паломников прошло здесь – сквозь первозданный, девственный мир! И как им легко было нести молитву этой таёжной дорогой – нести Артемию. Ведь в нём, в святом отроке, они любили ту самую – девственную – чистоту, данную Богом от начала и природе, и человеку».

– Слушай, а я что-то не помню, чтобы медведей тогда встречали, – говорит Игорь, внимательно глядя на дорогу, то и дело выворачивая руль, чтобы не угодить в колдобину.

– Так мы следы видели. Я тогда подумал на снежного человека – отпечатки как человеческие и огромные. А потом мы вышли на становище пастуха, который в лесу всё лето телят пас. Он сказал, что в округе бродит медведица Машка, с которой он наладил мирные отношения.

Медвежьи следы на нашем пути встречались постоянно. Июль, 1994 г.

– Следы помню, фотография есть. А пастух-то, был ли он?

– Как же?! Он ещё направление подсказал, где найти лесорубов, чтобы с ними на вахтовке дальше поехать. И мы потом поссорились – спорили о росте травы на дороге через луг: если машина проехала и траву примяла, то через сколько дней она выпрямится и скроет следы.

Игорь смеётся. Подъезжаем к деревне Занюхче. Дорога становится лучше. На обочине – знак с названием холдинга: «Титан». Титановую руду здесь, что ли, нашли? Ну вот и вернулись мы в «цивилизацию».

Председатель общины

Занюхча, как можно догадаться, находится за рекой Нюхча. Но для нас она – перед рекой. Потому что мы «с неправильной стороны» едем. Этакая невесомость наступила: где низ, где верх? Всю дорогу за спиной я чувствовал Сыктывкар – как бы центр цивилизации, от которого удаляемся всё дальше на периферию. И вдруг оказалось, что мы уже не удаляемся, а приближаемся к центру-то, от которого поселенцы шли вверх по Пинеге.

Сейчас мы у самого края Пинежского района, выше Нюхчи и Занюхчи – Верхнетоемский район, центр которого на Двине, это другая земля, хоть и селения тоже жмутся к реке Пинеге. Въехав в деревню, спрашиваем прохожего, где живёт председатель православной общины. Он указал на дом здесь же, в Занюхче. Подъезжаем. Наталья Петровна Когина выходит из дома, руки вытирает – печку белила. Ей сорок два года. Видно, что энергичная и радостная женщина.

– Вы насчёт часовни? Показать покажу, а рассказывать и не знаю чего. Я вообще не была в православии, и меня многие спрашивают, как у тебя ключ от часовни оказался. Отвечаю: «Не знаю».

Наталья смеётся, Игорь удивляется:

– Совсем не помните?

– Наверное, батюшка Сергий, священник из Сосновки, дал в руки: «Подержи». Я и взяла.

– Часовня старинная? – спрашиваю.

– Я десятый класс оканчивала, когда её построил наш учитель труда и черчения Михаил Петрович Жигалов. В память о сыне, который трагически погиб на подводной лодке. А как ко мне ключ попал… Крестилась я, когда уже в Архангельском педагогическом колледже училась, чтобы стать воспитательницей в детском садике. И вот летом батюшка приехал литургию в часовне служить. Я пришла на службу, он и дал. Не знаю почему. Потом уже, спустя годы, я спрашивала его, почему именно мне. Он: «Наталья, я не помню».

Наталья Петровна Когина

– Значит, Сам Бог вам ключи вручил, – подытоживает Игорь.

– Не знаю. У меня ведь ещё ключи от нашего храма Иконы Божией Матери «Одигитрия». Он старинный, 1850 года постройки. В нём детский садик был, потом магазин, сейчас на ремонте.

– В роду у вас верующие?

– После меня мама крестилась и стала ходить на молебны, а муж сам по себе, хотя и верует. В часовне мы каждое воскресенье молимся. В тёплое время, потому что ни печки, ни электричества там нет. Раньше читали акафист, сейчас только утреннюю молитву. Потому что люди приходят вообще некрещёные, а иные так и после Иеговы.

– Это как?

– А вот из Польши одна женщина завезла нам иеговистскую веру, и общинка их тут образовалась. Мы же ничего о Боге не знали. И до сих пор нам веры не хватает и мужества, чтобы храм до конца отремонтировать. В часовенку приходит человек десять, а иной раз я одна стою молюсь. Обидно становится, думаю: «Всё, в следующее воскресенье я тоже не пойду». Дел-то по дому много. А потом – иду. Хорошо мне там, в часовенке.

– Приходят молиться пожилые, молодых нет?

– В основном это учителя наши, многие уж на пенсии. Мне сначала было страшно. Вот Виолетта Григорьевна – в школе преподаёт, и меня учила. Лидия Васильевна – старший воспитатель в садике, которой я по работе подчиняюсь, да ещё моя крёстная. А я как бы над ними, главная в часовне-то. Но свыклась с этим.

– Учителя-то сами коренные, здесь, в Нюхче, родились? Или из города по распределению приехали?

– Не, наших нет. Кто из Суры родом, кто из Верколы, ещё откуда-то.

– А Сура не ваша, что ли?

– Мы, нюхченские, сами по себе! – Наталья смеётся. – Но они-то, конечно, сжились с нами. И очень жалеют, что школа наша пустеет. Было девять классов, сейчас семь. Недавно родители восстали, потребовали 8-й класс у нас восстановить – чтобы не возить детей в Сосновку в интернат. Так их, восьмиклассников, всего трое. Согласятся ли ради них класс открывать?.. Но давайте я за ключом схожу. В часовенку-то не хотите?

– Хотим!

Наталья как-то легко, воздушно – аки птица небесная – метнулась в дом. К нам подошёл её муж, Александр, до этого возившийся во дворе с трактором. Разговорились. Серьёзной мужской работы в самой Нюхче нет, и он долгое время ездил на вахты, работал в лесу на комбайне-харвестере. А нынче оба родителя заболели, и ему неспокойно стало: они далеко – а вдруг что случится. И уволился. Но успел на машину себе заработать и на новый трактор.

– Сейчас из «Титана» зовут на дорожном грейдере работать, – говорит он. – Это у нас лесозаготовительная компания, но дорогами они тоже занимаются.

– А я подумал, у вас титан начали добывать! – смеётся Игорь. – Хотя, если бы руду нашли, тут всё бы вокруг у вас забурлило.

– Ага, грязь бы забурлила. Нашу Пинегу бы загадили.

– Ну, харвестеры ваши тоже дел наделали, хорошо тайгу проредили.

– Это точно. Тут кругом лес уже срубленный. Так что «Титан» нынче западнее, в Верхнетоемский район двинулся.

– А выше по Пинеге рубят?

– Есть одна лесосека за Кучкасом, а дальше уж не забраться, дороги нет – поэтому там, в самом верховье, лес стоит вековой, нетронутый.

– Ну да, сразу за Кучкасом дорога резко в сторону Коми сворачивает, – кивает Игорь, – а вдоль реки дальше уж не про-едешь, полная глушь. Да и сам Кучкас-то, наверное, деревьями зарос. Мы даже заезжать туда не стали.

– Почему зарос? Эта деревня у нас жилой считается.

– То есть как? А мы думали, Занюхча – последняя жилая деревня на Пинеге…

– Неправильно думали, – усмехнулся Александр. – В Кучкасе живёт человек. Он, правда, там один. И наши все на него молятся, потому что если он помрёт, то придётся ликвидировать сельсовет. Тут какая история. Раньше Нюхча и Занюхча административно одним селом были, а совсем недавно на две деревни разделили, чтобы вместе с Кучкасом получалось три деревни – этого достаточно для существования сельского поселения Нюхченское. А если останется две деревни, без Кучкаса, то нас Сосновке подчинят.

– И сколько лет тому жителю Кучкаса?

– Пенсионер. Но здоровый мужик, охотник и рыбак. Поживёт ещё.

– Всё-таки жаль, что мы туда не заехали, – говорю Игорю.

– Если только на обратном пути…

Нюхченский характер

Наталья вернулась с ключами, и отправились мы в храм. Он стоит над рекой, с виду обычный дом, только с маковкой на крыше.

Храм Иконы Божией Матери «Одигитрия»

– Так перестроили, что и не узнать церковь-то, – вздохнула Наталья, доставая связку ключей. – Но нам сейчас не внешнее важно, внутри бы всё наладить. Прошлой осенью много чего сделали, ремонтировали да красили, Владик Соколов стены вагонкой обшил, приятно теперь зайти.

– Соколов – прихожанин ваш?

– Да просто парнишка, помог нам ещё до того, как на СВО ушёл.

– Доброволец, значит.

– Он на СВО из тюрьмы ушёл, к «вагнерам».

– А в тюрьму как попал?

– Памятник воинам Великой Отечественной войны сломал.

Ну и дела! «Всё хорошо, прекрасная маркиза…» – такие подробности открываются.

– А чего ж он памятник-то сломал? – спрашиваю.

– Так дискотека была, а рядом с домом культуры этот новый памятник и строили. Уж не знаю, как он мраморную плиту сломал. Вообще Владик всегда хулиганистым был, но парень хороший. У нас народ замечательный, только характер своенравный. Я тоже ведь такая.

– Ну по вам не скажешь, по виду классическая воспитательница детского сада, – возражает Игорь.

– Агрессивность лидирует! – Наталья смеётся. – Не умеем мы воспринимать информацию правильно. Можно ведь спокойно выслушать и отойти, даже если тебе не по нраву. А мы – сразу в гнев какой-то. Реагируем молниеносно, так сказать.

– У нас на Печоре устьцилёмы такие, со своим нравом, – говорю. – Это, наверное, из-за их старообрядческих корней. Здесь тоже староверы были?

– Я уж не застала. Говорят, в 60-е годы в Занюхче жила их наставница – Анна Ивановна, скрытница, такая старица вся в чёрном. Но она была неместная, вместе с другой скрытницей приехала сюда в 1917 году по жребию откуда-то из Ярославской области. Наверное, была община, раз сюда приехали.

– А помощник ваш, Соколов, как там воюет, что рассказывает?

– Он письма только маме пишет, так что не знаю. Парень-то боевой, спаси и сохрани его Господь. Из наших там только Максим Павлов погиб, 33 года, он прежде был рабочим по обслуживанию здания школы. Всегда на позитиве, с прибаутками: «Приветики, досвидосики». Жаль его, две дочки остались. Вскоре мой средний сын в армию уходил, по срочному призыву, и его тоже Максимом звать. Говорю ему: «Максим, ты извини, но я не пойду тебя на автобус провожать». Ну, он понял. Я ведь разревусь на людях-то. И представляете, он чуть ли не в саму Украину попал, куда-то рядом. Год прослужил, как положено. Кем там был, не говорит. Какую-то медаль привёз. За заслуги, что ли. Сейчас он в системе УФСИН служит, программистом. А когда Максим-то вернулся, так сразу второй сын, Ваня, в армию пошёл. И опять не ходила провожать… Слава Богу, отслужил, сейчас в Северодвинске работает. А третий, Вася, пока не ходил в армию, только школу оканчивает.

Наталья открывает амбарный замок, входим в храм. Стены, обитые вагонкой, прям как золочёные, яркие.

– Когда мы вагонку этой особой краской для древесины – её батюшка нам привёз – покрасили, то сами удивились. Выходим из храма, говорю: «А что, мы забыли свет выключить?» Возвращаюсь: нет, лампочка не горит. А светло! Это стены свет из окон отражали, празднично так! Ещё пол начисто покрыть, потолок сделать – вообще радость будет.

– Потолок-то старый, с лепниной, – говорю.

– Да, настоящий, храмовый. Уже при детсадике его подвесным потолком закрыли, поэтому сохранился.

– Не довелось в детстве сюда в детсад ходить?

– Я не застала, а муж мой ходил. Говорит, вот здесь топчаны стояли, в тихий час на них спали. Ну, известно как спали – баловались. Муж мой, когда малышом-то был, на этот столб посреди храма забрался, упал и топчан сломал, ругали его. А я сюда приходила, когда уже магазин был – помогала маме в скобяном отделе. Вторая продавщица в отпуск ушла, и я вместо неё. Не думала не гадала, что вернусь сюда Богу молиться.

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска