(Окончание. Начало в № 936)

 Военно-медицинская академия

Пропустим несколько следующих лет, отметив лишь выход небольшой книги «Хирургическая анатомия артериальных стволов и фасций», едва ли не самой востребованной из его работ. Это было ещё одним шагом к созданию Пироговым целого раздела медицины – топографической анатомии человека. Фасции – это соединительная оболочка, покрывающая органы, сосуды, нервы и мышцы. Николай Иванович изучает их отношения с кровеносными сосудами, не понимая, как могли оперировать без знания этой темы, ведь было непонятно, как глубоко можно погрузить скальпель, чтобы легко и скоро перевязать артерии. Хирурги действовали практически наугад, в лучшем случае им помогал громадный опыт, оплаченный ценой многих человеческих жизней.

* * *

В 1841 году Пирогов был приглашён в Петербург, где возглавил кафедру хирургии в Императорской медико-хирургической академии. Преподавателем он был превосходным, на лекциях присутствовало до трёхсот человек: кроме студентов-медиков, приходили инженеры, чиновники и даже девушки и дамы, интересовавшиеся медициной.

Николай Иванович Пирогов после переезда в Санкт-Петербург. На втором плане — здание Императорской медико-хирургической академии, профессором которой он являлся Изображение: www.pirogov-center.ru

Одновременно Николай Иванович создаёт клинику госпитальной хирургии, которая выпила из него немало крови. Администрация, на которую он едва мог влиять, воровала продовольствие и лекарства, подчас заменяя их поддельными. Заразные больные сами готовили себе перевязочный материал из грязного белья и старой одежды. Повязки и компрессы перекладывались с гноящихся ран одного больного на другого. И так далее. Пирогов боролся – и с ним боролись, как-то даже попытались записать в сумасшедшие. Не на того напали! Закончилось всё тем, что начальник госпиталя с плачем и вздыманием рук просил прощения, опасаясь суда. Вскоре его сменили, однако новый администратор оказался ещё хуже.

В этот период жизни Пирогов совершил немало важных открытий и деяний, но прежде перечисления самых значительных из них скажем, что Господь помогал ему во всём, что касалось медицины, а его отношения с людьми и с самим собой потерпели крах: здание, которое строилось без Бога, начало разрушаться, угрожая погрести под собой Николая Ивановича как личность. Это были последние годы его безверия, которое оказалось далеко не столь безобидным, как он думал.

Распространялось это и на отношения с коллегами. Можно встретить в его биографиях историю травли Пирогова в сороковые годы, которая трактуется исключительно как происки завистников. Но лишь отчасти это правда. Почти любое научное начинание Николая Ивановича в академии поддерживалось, а скандалы происходили чаще всего из-за выборов соискателей на профессорские и другие должности. Это решалось коллегиально, и были злоупотребления. Но и он далеко не всегда был прав.

Характерна история с профессором Прозоровым, за которого Пирогов сначала проголосовал, а спустя какое-то время отозвал свой голос, честно, но неверно решив, что тот не соответствует занимаемой должности. Оказывается, и честное может быть неверным. Прозоров немало сделал для медицинской науки и вполне был достоин своего места. Долгое время происходящее раздражало лишь коллег, но однажды один из пострадавших оказался знакомцем публициста Фаддея Булгарина. Когда на зуб Булгарину попался Николай Иванович, досталось великому врачу изрядно и злословия, и клеветы. К счастью, мало кто в России воспринимал Фаддея всерьёз.

* * *

Но в медицине и науке Пирогов царь – едва ли кто сомневался, что он самый выдающийся хирург в империи и один из лучших в Европе. Перечислим наиболее выдающиеся его достижения:

1. В 1847 году он впервые в России удалил зоб. Это было время, когда Французская академия наук запрещала оперировать на щитовидной железе – слишком рискованно. Но Николай Иванович справился блестяще.
2. По-настоящему великим деянием стал его успех в области анестезии – обезболивания. Наркоз был открыт в 1846 году бостонским врачом Уорреном. Медики очень осторожно начали проверять этот метод, а в России первым оперировал, применив эфир, Иноземцев. Но внедрение анестезии в медицинскую практику – заслуга Пирогова. В 1847-м он отправился на Кавказ, где шла очередная война с горцами. Русские войска осадили селение Салты в Дагестане, где Николай Иванович разместил в шалашах свой госпиталь и за полтора месяца провёл около ста операций под наркозом – порой делал их десяток подряд. Солдаты назвали эфир «замирательными каплями» – их поражала тишина в операционной вместо привычных стонов, сменявшихся страшными криками.
3. Сложные переломы, особенно открытые, в ту пору заканчивались в лучшем случае сильной хромотой, чаще – ампутацией, а нередко и смертью. Шины делали из лубяной коры, но прочно удерживать кости они не могли, и начиналось заражение. Пирогов сразу понял суть проблемы и стал накладывать на место перелома крахмальные повязки, но прочности, увы, не хватало и у них. Был у Николая Ивановича знакомый скульптор Николай Степанов. Среди прочего он сделал бюст Пирогова. Николай Иванович иногда заходил к нему в мастерскую и консультировал по-приятельски в области анатомии. И однажды увидел действие гипсового раствора на полотно, удивившись, как раньше в голову не пришло… По сей день сломанные конечности заключаются в гипс, а первым это сделал Пирогов.
4. Во времена Пирогова огромная часть раненых погибала из-за заражений, сплошь и рядом умирали после родов женщины, так как у медицины не было понятий об асептике (недопущении занесения в повреждённое место опасных микробов) и антисептике (обеззараживании, когда микроорганизмы уже попали в рану). Открытие Луи Пастера о влиянии микроорганизмов на раны было признано лишь в 1878 году, а то, что творилось прежде, достойно одного слова – «ужас». Однако было двое врачей, которые, не будучи микробиологами, догадались бороться с инфекциями ещё в 1840-х. Один из них – венгерский акушер Земмельвейс: он начал обрабатывать руки хлорной известью перед тем, как принимать роды. Добился выдающихся результатов, но был подвергнут травле и отправлен в сумасшедший дом. Другим, как вы уже догадались, был Пирогов, запретивший использовать перевязочный материал на нескольких раненых подряд. Первым из хирургов он распорядился поливать раны из чайников и мыть руки перед операцией. Первым понял, что возбудителями инфекций являются миазмы – так он называл микробов.

Набор хирургических инструментов Н.И. Пирогова. Фото: pro100-mica.livejournal.com

* * *

Это лишь некоторые из множества достижений Пирогова. Но даже самый успешный врач в те годы не ценился так, как в наше время. Вот один лишь печальный эпизод. С Кавказа, после испытаний массового применения наркоза, он вернулся окрылённый. Впервые Россия принципиально опередила Европу в медицинском деле. Но за этим последовал вызов к военному министру, который почему-то кривился, общаясь с Николаем Ивановичем, затем вместо благодарности последовал жесточайший разнос. Оказывается, Пирогов явился не в том мундире. Потрясённый, возвращается домой, и с ним, как он сам впоследствии писал, «приключился истерический припадок со слезами и рыданиями». Раз за разом Пирогов подаёт в отставку, но его прошения вновь и вновь отвергаются. Это было своего рода признание, что его всё-таки ценят.

Любовь и бессмертие

Первый раз он влюбился в 16 лет в дочь крёстного – Наташу Лукутину. Это была «стройная блондинка с тонкими чертами, чрезвычайно мелодическим и звучным голосом и голубыми, улыбающимися глазами. Эти глаза и этот голос, сколько я помню, и пленили моё сердце». Юноша впервые задумывается о своём внешнем виде, не упуская случая завить волосы барашками. Со смехом вспоминал потом: «Как странным кажусь я теперь самому себе, когда представляю себе, что моя плешивая голова некогда могла быть покрытою завитыми пукольками».

Девушка тоже его любила и однажды робко поцеловала. Но она была невестой весьма богатого купца, и Николай так и не посмел признаться в своих чувствах. Когда ему исполнилось семьдесят, он узнал, что она живёт у брата и будет ему рада, но так и не смог себя пересилить. Быть может, не хотел разрушать образа, оставшегося в памяти. Пирогов не знал, что Наталья Семёновна хранит все его записочки. Они были с ней до самой смерти, последовавшей в 1892 году.

Со второй любовью вышла какая-то нелепая история. Избранницей профессора Пирогова стала Катенька Мойер – 18-летняя дочка учителя. Близкие звали её Белоснежкой. В этой семье Николай был принят как родной, Катю помнил лет с восьми. Но, ещё будучи ребёнком, она жаловалась гостям, что Николай режет телят. Понятно, что в медицинских целях, но мы сейчас не о науке, а о чувствах Екатерины к Николаю Ивановичу. Их не было. Став постарше, она не изменила своего мнения, однажды признавшись подруге, что «жене Пирогова надо опасаться, что он будет делать эксперименты над нею».

Третья любовь Пирогова хотя и закончилась супружеством, но брак был скорее несчастным, чем счастливым. После неудачи с одной Катенькой Пирогов выбрал другую – Екатерину Николаевну Березину. Родовитые родители женились против воли своих семей – они были близкими родственниками – и после рождения двух детей жили раздельно. Отец любил только сына, а Катю не любил никто. Любила ли Катерина Николая Ивановича? Едва ли, скорее желала быстрее расстаться с невыносимой семьёй. Любил ли её Николай Иванович? Да, и именно благодаря этому пробежала первая трещина по его безверию: «В первый раз я пожелал бессмертия – загробной жизни. Это сделала любовь. Захотелось, чтобы любовь была вечна – так она была сладка. Умереть в то время, когда любишь, и умереть навеки, безвозвратно, мне показалось тогда в первый раз в жизни чем-то необыкновенно страшным».

Хотя Катя и вышла замуж, не питая к мужу особых чувств, девушкой она была кроткой, умеющей быть благодарной, так вполне могло и стерпеться, и слюбиться. Беда была в том, что Николаем Ивановичем овладела мысль вырастить из Екатерины идеальную спутницу учёного, погружённую в его дела, – жену-друга. Собственных интересов жене иметь не полагалось: никаких театров, выездов в гости, популярных книг. Ей дозволено было видеться только с одной подругой – писательницей и переводчицей Елизаветой Ахматовой, которую сам же Пирогов и выбрал. Мы видим здесь образ деспота, хотя на самом деле Пирогов всего лишь был крайне неопытен в семейной жизни. Встретив хоть какой-то отпор, он, конечно, пошёл бы на попятную. Но отпора не было – Катерина и сама была не слишком охоча до развлечений. «Пойми меня – тогда полюбишь», – настаивал учёный. Она не понимала. Как справедливо заметил один из биографов, правильно было ставить вопрос иначе: «Полюби меня – и тогда поймёшь». Он понял это слишком поздно. Сердился, уходил в свою лабораторию, порой не ночуя дома. А ведь когда-то Катенька Мойер произнесла пророческие слова: «Жене Пирогова надо опасаться, что он будет делать эксперименты над нею». Она имела в виду медицину, но эксперименты можно ставить не только в этой области.

«Пойми меня – тогда…» – взывал он. А в январе 1846-го её не стало. Кате было 24 года, когда она не смогла оправиться от вторых родов. Гроб поставили на то место, где накануне стояла нарядная ёлка. Пирогов находился на грани помешательства. Один из его друзей рассказывал, что Николай Иванович «лежал больной, совсем убитый, плакал; его окружала куча докторов». Когда несколько десятилетий спустя Николай Иванович взялся писать автобиографию, она оборвалась на середине фразы: «Екатерина Николаевна ещё более ослабела и заболела, чем…» Это о времени накануне свадьбы. О супружестве не смог написать ни слова.

Помните молитву, помещённую в начало этого очерка? Там есть слова: «не чтобы меня утешали, но чтобы я утешал, не чтобы меня понимали, но чтобы я других понимал». Эти слова написаны в память о жене. Он отчётливо понял, что совершенно неважно, понимают тебя или нет: сам понимай, сам утешай, сам люби, не смея ни от кого ничего требовать.

«Веруй в любовь и уповай в благодать, – напишет он. – Ни для тебя, ни для кого другого это внешне ничего не изменит… не стихнут бури и никуда не денется горе… Но настроение твоего духа может быть изменено… верой в благодать Духа Святого». Так к нему, исстрадавшемуся, почти возненавидевшему себя, вернулась вера. Всё, что выстроило его безбожие, лежало в руинах, и лишь надежда на Бога, впитанная с молоком матери, дарила утешение. Как и другие великие русские, Достоевский и Ушинский, Пирогов стал не просто религиозен. Блудный сын возвращается преображённым.

Николай Иванович, мучаясь, вспоминает, как вредило безверие даже святому для него делу – хирургии. Однажды он совершил врачебную ошибку, сделав больному литотомию. Так называется операция по удалению камней из почек, мочевого или желчного пузырей. Так вот, никаких камней он не нашёл и начал чертыхаться. «Как это вы Бога не боитесь, – слабым голосом спросил его старик-пациент. – Призываете злого духа, когда только Бог может облегчить мою боль». «Какой урок, – говорит Пирогов, – в этих словах страдальца, я их как будто и теперь ещё слышу».

Совесть – это больно. Проснувшись, она сжигает грехи прошлого, и ты стоишь в этом костре. Но без этого не будет даже настоящего, не говоря о будущем.

* * *

Старший из сыновей, Николай, был ещё совсем маленьким, а Владимир и вовсе младенцем. Пирогов называл их своим земным бессмертием. Но как заниматься ими, воспитывать? Учёный не мог заменить им мать.

Николай Иванович Пирогов с сыновьями Николаем и Владимиром. Начало 1850-х гг.

После тяжёлой депрессии, когда он не мог оперировать, всё те же шестнадцать часов в сутки, что и в юности, он начал отдавать работе. Только теперь это стало одним из способов забыться, отвлечься от горя. Другим стали встречи в Пироговском врачебном кружке, где Николай Иванович прочёл более ста сорока докладов. Приходили друзья-медики. И среди них, конечно, же Владимир Даль. Это тоже было частью работы, где обкатывались, перепроверялись, а порой и рождались идеи.

Но малышей, один из которых вырастет физиком, другой историком, это не могло пока заинтересовать. Детям нужна была нежная мать. О любви не было и речи. Пирогов обратил внимание на одну девушку, но потом увидел, как она танцует – самозабвенно, с закрытыми от наслаждения глазами. Какие там дети? Какой муж? Тогда ударился в другую крайность – нашёл девицу, чуждую удовольствиям. Но и здесь не на что было надеться: ни о чём, кроме монашества, девушка не помышляла.

Тогда Пирогов положился на волю Божию, и не обманулся. Так в его жизнь пришла последняя любовь. Девятнадцатилетняя баронесса Александра Антоновна Бистром, дочь героя Отечественной войны генерала Бистрома, полюбила его первой. За этим последовало несколько лет переписки. Девушку смущало, что в ней ищут не столько жену, сколько мать, но Пирогов пояснял, что он и дети – единое целое. Но ищет ли он в ней только няньку? «Знай, что нежность твоя всегда будет в силах расшевелить эту грустную душу, рассеять мрак, одушевить, согреть и осенить. Я это знаю, я это чувствую; не забудь, что в твоих руках теперь лежит всё, что привязывает ещё меня к здешней жизни».

Александра Антоновна Пирогова. 1870-е гг.

Но временами Николай Иванович вновь впадал в умствование, погубившее его первый брак. Вот только Александра Антоновна была не смиренной Катей. Она ласково, но твёрдо осаживает возлюбленного: «Вы в большом разладе с самим собою. Вы домогаетесь недосягаемого совершенства. Вы этим никогда не обретёте мира, столь необходимого для нашего счастья. Может быть, со временем моя любовь одушевит вас и вы также себя почувствуете тогда более способным писать о своих чувствах, нежели о всех возможных умозрениях». Именно такая жена ему и была нужна, не глядящая ни сверху вниз, ни снизу вверх, – равная во всём. Свадьба состоялась в июле 1850-го. Медовый месяц провели в имении Александры, где Пирогов бесплатно лечил крестьян, а жена с удовольствием ему помогала. Это был очень счастливый брак.

Севастополь

По пути в осаждённый англо-французами Севастополь Пирогов наблюдал самую печальную картину. В вязкой грязи, толкаясь по рытвинам, тянулись телеги, нагруженные ранеными. Их везли в Симферополь, чтобы свалить там на нары, оставив валяться в грязи под наблюдением немногочисленных врачей. С Николаем Ивановичем ехал первый в России отряд сестёр милосердия, созданный им вместе с Великой княгиней Еленой Павловной. Пирогов был убеждён, что хороший уход для раненых ничуть не менее важен, чем успешная операция. И, наконец, появилась возможность испытать идею на практике. Их было 120 – сестёр Крестовоздвиженской обители, семнадцать из которых за время войны умрут или погибнут.

На Крымской войне. Пирогов и сёстры милосердия. Изображение: история в СМИ

Севастополь. Встреча с главнокомандующим князем Меншиковым. Он проворонил вражеский десант, потерпел поражение под Альмой, а теперь демонстративно игнорировал оборону Севастополя – в отличие от погибших адмиралов Корнилова, Истомина, Нахимова. «А не придётся ли в госпитале открывать третье отделение – сифилитическое?» – сострил он, узнав о прибывших сёстрах.

Город сражался месяц за месяцем, несмотря на постоянные штурмы и жесточайшие обстрелы. «Служить здесь мне во сто крат приятнее, чем в академии, – писал Пирогов в столицу. – Я здесь, по крайней мере, не вижу удручающих жизнь, ум и сердце чиновнических лиц, с которыми по воле и неволе встречаюсь ежедневно в Петербурге». Платой за это была «возможность умереть до 36 400 раз в сутки». Столько ядер и бомб упало на город в один из дней.

Н. Кочергин. «Пирогов в пути на перевязочный пункт»

* * *

Есть чеканная формулировка Пирогова: «Война есть травматическая эпидемия». Банальность? Ничего подобного. Что делали военные медики до него? Передвигались по полю боя, стараясь помочь одной-двум сотням солдат, в то время как рядом умирали тысячи, так и не получив никакой помощи. Так было и до его приезда в Севастополь.

«Это никуда не годится», – приходит к выводу Николай Иванович и в считанные месяцы создаёт военно-полевую хирургию. «Считается основоположником полевой хирургии», – сказано о нём в англоязычных, французских, немецких энциклопедиях. Он ставит в каждой хирургической палатке трёх врачей, которые работают конвейерным методом, выполняя какую-то свою часть работы. Один занимается наркозом, другой прижимает артерию, третий оперирует. Несколько помощников останавливают кровотечение, а солдаты подносят и уносят раненых. В результате помощь удаётся оказать не десяткам, а сотням и тысячам.

«Николай Пирогов за операцией». Картина из музея-усадьбы Пирогова

Но это второй этап. Первый, внедрённый Пироговым здесь же, в Севастополе, – сортировка раненых. Разделяются солдаты с грязными ранами, которые нужно срочно обработать, и чистыми. Но главное – отделяются легкораненые, кого можно прооперировать позже, ими должны заниматься фельдшеры, они укладываются поодаль. Сразу к хирургам несут лишь тех, кто срочно нуждается в операции, – неотложных. Четвёртая категория – смертельно раненые: это те, кому помочь уже невозможно. Жестоко? Увы, иного выхода нет, иначе смертей будет намного больше. Этот метод переняли военные врачи всего мира.

Сердце Николая Ивановича обливается кровью, когда он отправляет очередного безнадёжного в дом Гущина – там они лежали, отходя к Господу обычно через несколько часов. Солдаты, услышав о приговоре, обливались слезами. Ухаживать за ними вызвался фельдшер Иван Калашников, помощник и друг Пирогова, с которым они не расставались много лет. Это была их вторая война, первая – на Кавказе. Даже в разрушенном Севастополе Иван ухитрялся находить для своего доктора баранок к чаю, присматривая за ним, как за ребёнком. Люди не понимали, как Калашников месяцами выдерживает страшную вонь, ухаживая за умирающими. Решили, что у него железные лёгкие, но это, увы, было не так. Сначала он начал ходить, опираясь на палку, потом ему становилось всё хуже. Вернувшись в Петербург, Иван прожил недолго, а перед смертью начал харкать кровью. Это была ещё одна смерть за други своя, просто отстроченная.

Помогали Калашникову сёстры милосердия и священник – никто не мог быть лишён последнего напутствия. О сёстрах мы уже сказали – на них был уход, ещё один из краеугольных камней военно-полевой хирургии. Среди прочего эти женщины и девушки должны были бороться за то, чтобы раненые не мёрзли, не голодали, избегали нервного перенапряжения.

Не менее врачей и сестёр нужны и хорошие администраторы, считал Пирогов. Не подходят вовремя подводы, не готовятся места для приёма раненых, не хватает продовольствия и лекарств. Николай Иванович действует в южной, сражающейся, части города, а в северной сотнями умирают прооперированные им солдаты, которых вывезли из-под обстрела, но не сумели должным образом разместить. Вот почему деятельный хозяйственник был на вес золота.

Увы, Пирогов часто был бессилен что-то изменить – начинать нужно было много раньше, задолго до войны. Но рождается ещё одно золотое правило военно-полевой хирургии – о необходимости держать в районе боя в запасе 70 процентов госпитальных коек на случай нужды в них после сражения. Перенесёмся на много десятилетий вперёд. Из доклада начальника Главного военно-санитарного управления Советской армии генерал-полковника Е.И. Смирнова: «Вывод, который сделал Пирогов о ёмкости госпитальной базы армии, об её устройстве, есть закон. И вот, кто по неграмотности и неопытности его нарушает, тот обрекает многих раненых на смерть и инвалидность».

Прекрасно показывают себя гипсовые повязки, без них ампутаций было бы намного больше; отлично действует дезинфекция, которая почти нигде в мире ещё не применяется. Врачи постоянно протирают руки спиртом или хлорной известью. Замечательно показывает себя анестезия. Это, конечно, лишь часть учения Пирогова о полевой хирургии, всё даже кратко пересказать невозможно.

* * *

Пирогов оперирует, оперирует, оперирует… Защитники города прониклись к нему благоговением, притом что медиков на Руси недолюбливали, не верили им. Но на Николая Ивановича это не распространялось совершенно. Вот одна лишь сценка времён севастопольской обороны. На перевязочный пункт несут на носилках солдата без головы. Им кричат: «Куда несёте? Ведь видите, что он без головы». «Ничего, ваше благородие, – отвечают бойцы, – голову несут за нами; господин Пирогов как-нибудь привяжет, авось ещё пригодится наш брат-солдат».

И так день за днём, месяц за месяцем. Долго казалось, что самое страшное – очередной штурм, но в марте 1855-го бомбардировки резко усилились, и за девять дней через госпиталь прошло пять тысяч человек. А потом наступает несчастная ночь, когда армия покидает южную часть Севастополя по плавучему посту. Неужели всё напрасно? Наверное, не имей Николай Иванович в эти часы веры, мог бы и сломаться.

Он безмерно устал, сделав в Севастополе едва ли не больше операций, чем все хирурги России за то же время. Месяцами он видел страдания, бесчисленные смерти – ведь всех спасти невозможно. Умерших было тысячи – лучшие люди его Родины: солдаты и моряки, рядовые чины и офицеры, чьи лица появлялись из небытия, стоило закрыть глаза. Пирогов не понимал ещё в то время, что его бесценный опыт, его нововведения, описанные в докладах и книгах, спасут в будущем миллионы солдатских жизней.

Последние годы

Каждый месяц, проведённый в осаде, засчитывался за год, так что выслуги хватило, чтобы выйти на пенсию, составившую 1 849 рублей и 32 копейки в год – столько получали генерал-майоры. Отставку его, наконец, приняли.

Но на покой Пирогов, конечно, не собирался. Ему было всего сорок шесть. Устал, да, но скорее от академического, госпитального, военного начальства, чем от дел. Не станем подробно пересказывать его биографию за оставшиеся последние четверть века. Но какие-то самые важные вехи отметим.

Сразу после отставки император Александр Николаевич отправил его попечителем учебных округов в губерниях Новороссии с центром в Одессе, затем последовало назначение в Киев в чине тайного советника, соответствовавшего званию генерал-лейтенанта.

При этом врачебной деятельности Николай Иванович не оставлял, принимая народ два дня в неделю. Как писал современник, его приёмная «битком набита была народом, в среде которого хорошо одетые составляли весьма слабый элемент». Лечил и порой, мало того что покупал лекарства, вручал пациенту ту или иную сумму на долечивание и питание.

Свою главную мысль об образовании он изложил лаконично и упорно ей следовал: «Дайте выработаться и развиться внутреннему человеку! Дайте ему время и средства подчинить себя наружного, и у вас будут и негоцианты, и солдаты, и моряки, и юристы; а главное, у вас будут люди и граждане». Однажды его спросили: «Кем вы готовите быть вашего сына?» «Человеком», – ответил Пирогов.

Этим и руководствовался. В Одессе он задумал проект создания университета, который он довёл сначала до губернатора, ставшего его горячим сторонником, затем вместе они стали убеждать Петербург. Решение было принято в тот момент, когда Николай Иванович был за границей.

В Европе Пирогова прекрасно знали и ценили. Чтобы не быть голословным, скажем, что в 1859-м его пригласили осмотреть Отто фон Бисмарка, и это в Германии – цитадели мировой медицины.

Тогда же Николай Иванович заканчивает свой великий труд – анатомический атлас (Anatome topographica), последний в ряду созданных им. Это вершина изучения человеческого тела, его органов и их взаимосвязи. Когда сегодня изображения из неё кладутся рядом с теми, что получены на компьютерном томографе, – сходство поразительное. Пирогов выпустил всего триста экземпляров атласа. Переиздавать было слишком дорого, да и потребность в этой работе для хирургов оказалась невелика – книга намного опередила своё время. Это было что-то вроде детальной карты Солнечной системы для первых воздухоплавателей. С её помощью можно было оперировать даже мозг или сердце, но лишь несколько десятилетий спустя врачи решились на первые, самые простые опыты в этом направлении.

В 1862-м он получил новое назначение – руководить обучающимися русскими кандидатами в профессора. Обосновался в Гейдельберге, центре немецкой учёности. К этому времени относится его приглашение к раненому Гарибальди, у которого он обнаружил в ноге пулю, не замеченную другими врачами.

Сергей Присекин. «Пирогов и Гарибальди»

Этот вызов, возможно, дорого ему обошёлся. Толком непонятно, что произошло, но в 1866-м его снова отправляют в отставку, на этот раз против воли Николая Ивановича. Едва ли случайно это совпало с покушением Дмитрия Каракозова на Государя. Министр просвещения решил закрутить гайки.

* * *

Пирогов отправляется в своё имение Вишня в Винницкой губернии, купленное несколько лет назад во время службы в Киеве. Ни о каком отдыхе речь, конечно, не идёт. Он лечит всех окрестных крестьян, выбрав себе в помощники еврея-водовоза с забавным именем Уриэль Окопник. На операции к нему едут со всей России, продолжается и научная работа. Николай Иванович обнаруживает, что у крестьян заживают раны, которые, как он привык, заканчивались осложнениями. Это было просто поразительно. Две сотни операций – и ни одного осложнения. Приходит к выводу, что причины две: человека не таскают с места на место – он пребывает в относительном комфорте; вокруг нет других больных – его некому заражать.

Он совершает сотни операций, издаёт полторы тысячи страниц, посвящённых теории хирургии. Время от времени его вызывают в Петербург читать лекции. В 1870-м Международный Красный Крест попросил помочь с лечением раненых во время Франко-прусской войны. Спустя семь лет к нему обращается уже император Александр Освободитель. Началась война с Турцией за освобождение Болгарии. Лучшего организатора госпиталей, чем Пирогов, не было не только в России, но и вообще нигде. Под его присмотром оказываются одиннадцать больниц, десять лазаретов и три аптечных склада. Снова оперирует, на этот раз ещё и болгар. Не будем описывать всего сделанного им. Довольно сказать, что в Болгарии Пирогову воздвигнуто 26 обелисков, 3 ротонды, памятник. Его именем названа одна из крупнейших больниц в Софии.

Николай Иванович Пирогов. 1870-е гг.

* * *

Царя он любил, его убийство потрясло Николая Ивановича. «Александр II, – пишет он, – закончил своё великое царствование принесением себя в жертву искупления. Он желал до конца жизни нести на себе, на себе одном ответственность за все прошлые и настоящие недостатки, грехи и ошибки верховной власти».

К тому времени Пирогов и сам был смертельно болен – рак челюсти, но берётся за перо, чтобы сделать хоть что-то для своей Родины. Он ясно видел главную болезнь России, которая ведёт её к гибели. Это был взгляд не общественного деятеля и мечтателя, а медика, старавшегося поставить точный диагноз. Между царём и народом нет ни одной значительной группы людей, на которых можно опереться: «Наше чиновничество, наш учёный и учебный пролетариат, духовенство, мещанство и купечество, всё порознь, без всякой солидарности, не имели никаких задатков для управления».

В этом есть и вина верховной власти. Вспоминал, как в годы учёбы в учебное заведение заглянул император. Увидел своего подданного поляка. Спросил:

– Почему это вы носите усы?

– Я с Волыни, – ответил бедняга.

– Обрить, – распорядился Государь, пояснив, что усы положены только военным.

Волынца ведут в соседнюю комнату и бреют.

«Если бы великие мира сего были сердцеведами и могли бы видеть глубокую затаённую злобу молодых людей, присутствовавших при этой возмутительной сцене», – скорбит Николай Иванович. Здесь, как в капле воды, отражаются ошибки власти. Пирогов бесконечно далёк от сочувствия революционерам, наоборот, выдвигает идею, что обществу нужно создавать что-то вроде партизанских отрядов для борьбы с убийцами, желающими разрушить Россию. Страна обречена, если не родится поколение, готовое осознанно бороться за неё с внутренними и внешними врагами. Как жаль, что самому ему уже ничего не успеть. Немало прожито, а не переделано и половины.

* * *

Его осмотрели четверо врачей, и ни один не смог поставить правильного диагноза. Пришлось делать это самому, чтобы вынести приговор – безнадёжен. Когда началась агония, с неба исчезла Луна – это было затмение. Оно закончилось сразу после того, как Пирогова не стало.

Жена не желала с ним расставаться, обратившись в Синод с просьбой позволить бальзамирование. Там удивились, но разрешили. Сначала гроб поместили в часовню, спустя четыре года в имении Пирогова Вишне под Винницей достроили храм-некрополь, куда по сей день непрестанно идут люди, встают на колени, просят исцеления. Сохранность тела удивительная. Он лежит в гробу в своём генеральском мундире, готовый к воскресению из мёртвых. В двадцатые годы украли шпагу и нательный крест, но останки пережили всё.

Церковь Святителя Николая в Вишне. Усыпальница Николая Ивановича Пирогова

Учёные считают, что это их заслуга. Местные жители говорят: «Молитвами нашими держится!»

Несколько лет назад святитель Лука Запорожский, мужественный борец за православие, в прошлом врач, выступил с предложением о прославлении Пирогова. Тема эта будоражила, как ни странно, и советских биографов Николая Ивановича, один из которых признался в 1923 году, что на Пирогова принято смотреть как на святого. Подтвердил, что если читать воспоминания Николая Ивановича, «то может получиться и впечатление некоторой святости». Но «это впечатление, несомненно, ошибочно. Пирогова нужно ценить не как полусвятого, безгрешного».

Памятник Пирогову в Москве

Имелось в виду, что и характер был тяжеловат, и самолюбия многовато. Но множество друзей, учеников и тысячи крестьян, шедших за гробом своего благодетеля, говорят о том, что его любили. Вспомним слова замечательного русского юриста Анатолия Фёдоровича Кони, сказанные на торжествах по случаю 100-летия рождения великого врача: «Жизнь учит, что Христос имеет много слуг, но мало действительных последователей. Одним из последних был Пирогов».

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска