Мезень: исполненный обет
(Окончание. Начало в №№ 889–900)
Из заметок Игоря Иванова:
Вид с холма
Пока Михаил беседует с учительницей, я с фотоаппаратом взбираюсь на холм над Чернутьево, оттуда, чую, должны быть замечательные виды на окрестности. Поторапливаюсь: на село наползает суровая туча, усиливается ветер – и кажется, что скоро ливанёт, тем более что косые полосы дождя хорошо просматриваются за рекой. Но тут вспоминаю одну особенность мезенских сёл: строятся они на пригорках – и получается, что дождевые тучи обходят их стороной. Забегая вперёд, скажу, что так было и в этот раз: погремела-погрозила туча селу, да и ушла стороной.
Полторы сотни домиков как на ладони. Привычным образом старинное село делится на две части: старую, коей уже без малого четыре сотни лет и где дома-великаны крыты всё больше замшелым шифером, и новую, где дома выглядят хлипко, зато «при понтах» – профнастилом укрыты да сайдингом обшиты. Как и в середине XIX века, ныне в Чернутьево проживает почти две с половиной сотни человек, вот только прежде они все умещались в 39 дворах.
Разглядываю в объектив телевика деревенские строения – замечаю среди них здание продолговатое, похожее на ферму. И тут мне приходит в голову, что вот мы завершаем маршрут, а ни с одним хозяйственником, то есть хозяином, распорядителем (не владельцем! – земля-то Божья) удорских угодий, так и не поговорили. Непорядок! Так зародилась мысль поговорить с Дмитрием Михайловичем Лобановым, здешним председателем. Возглавляет он «Сельскохозяйственный производственный кооператив колхоз “Чернутьевский”» – такое вот диковинное название, соединяющее несоединимое: колхоз, где всё общее, и кооператив, где каждый сам по себе. Никак не ожидал я, что рассказ Дмитрия станет полноценной картиной жизни северного крестьянина в наше время.
Про СПК колхоз «Чернутьевский» в местной газете я обнаружил несколько грустных заметок. «Продержаться до молодой травы» – так называлась одна из них, сообщавшая, что в хозяйстве закончился сенаж и оно просит о помощи, обещая в перспективе выйти на новые горизонты и выпускать бутилированное молоко. Листаю назад: в заметке за 2016 год вижу обещание чиновников «выйти на российский рынок с брендовым сливочным маслом»… В общем, понятно: хозяйство самое обычное, «проблемное».
Две доярки, два трактора…
– Раньше колхоз был очень большой, – проводит предварительную рекогносцировку Дмитрий. – В Чернутьево – головное предприятие, а в Мелентьево – это в 25 километрах, по нашим северным меркам рядом – была бригада из семи человек и 200 голов скота. Я до армии как раз работал в Мелентьевском отделении совхоза. А сейчас у нас всего сто голов, из них дойных коров – 53… Одной доярке у меня 60 лет, другая – предпенсионного возраста, болеет. Если уйдёт, заменить некем. Ни один молодой человек не согласится прийти туда. В четыре утра вставать, работать без отпусков… Доярка – это же профессия из профессий!
– А на чём пашете?
– Осталось два трактора, которые нам ещё в 2015-м отдало шефское предприятие. А теперь шефы нам не помогают, потому что мы как бы коммерсанты, должны зарабатывать сами. Да у меня даже плугов своих нету – берём у частников. Сеялок нету. И полей нету – ведь скотину нужно выгонять на пастбище, а его надо огораживать. Ни одно поле официально не оформлено – паспортов нету. Раньше их не требовали и никто не придирался, а сейчас же каждый проверяющий смотрит. 15 гектаров мы садим многолеток – тимофеевку, клевер, ещё 15 – однолеток, это горох, овёс. Раньше на это субсидии получали, нынче их в два раза снизили. Я не думал, что дела в колхозе настолько плохи, когда меня два года назад председателем выбрали.
– Как же вы решились на то, чтобы тащить бегемота из болота?
– Тут такая история. Ещё три года назад у меня возникла мысль стать председателем, ведь это же моё родное хозяйство и у меня образование – механик сельского хозяйства, с красным дипломом. Тогда здесь было более-менее нормальное положение. Но в ту пору у меня был небольшой бизнес: свои лесные делянки, КамАЗ, ЗиЛок, пилорама. Занимался заготовкой дров для Чернутьево и Сёльыба, в год где-то миллион зарабатывал. Но тут вдруг республиканская власть льготу по дровам для учителей убрала. Бюджет на этом сэкономил, а нам, предпринимателям, голову свернули. Мы же под это дело брали кредиты и по 30-40 тысяч каждый месяц банкам отдавали. И вот, оказавшись у разбитого корыта, я продал гараж за 200 тысяч, машину, но в итоге всё равно остался банкам должен полтора миллиона. Так что, куда ни устроюсь, у меня 50 процентов из зарплаты забирают на покрытие долгов. А если на карточку деньги попадают, то ещё 25 процентов Сбербанк забирает – говорят, имеем право…
И тут мне предлагают: ты хотел председателем быть, готов? Ну и я решил, что в колхозе хоть какую-то часть зарплаты продуктами брать буду, их-то банки не отнимут. Но задумался: а есть ли на это благословение Божье? Пошёл в храм. Там шла как раз служба – я встал у иконы, помолился, мысленно спросил: «Господи, благословишь?» И сердце отозвалось – такой покой наступил, что я всё понял. Больше вопросов у меня не было. Возвращаюсь домой, и мне звонят: мы тебя выбрали! Значит, надо ехать принимать хозяйство.
Приезжаю, мне предыдущий руководитель ключи бросает: разбирайся сам. И уходит. Где бухгалтерия, сколько хозяйство должно, что передаётся? – ничего не знаю. Год разбирался. Оказалось, что у нас большие долги. Но пришлось занимать опять, потому что работать-то людям надо… Объясню. Вот мы заготавливаем сенаж. Приезжает трактор и бросает замороженный тюк. Подходят доярки и начинают его рубить топором. Все руки в мозолях. Увидев это, я в шоке был. Ферму относительно недавно построили, а это не предусмотрели. Решил быстрее резчик купить – он по пять-семь сантиметров режет. Стоит это устройство почти миллион. Ну ладно, хоть от топора и бензопилы избавились. А тут на колхозной «буханке», которой всего два года, второй двигатель запороли – без масла на ней ездили. Ладно, купили новую машину «Фермер» в лизинг. Но тут, хотя на новой машине пробега было только до 10 тысяч км, сальник коленвала потёк. Для тех, кто понимает: как такое возможно?! На эту деталь, оказывается, гарантия не распространяется, мне говорят: плати 7,5 тысячи рублей – заменим. А сейчас пробег 70 тысяч – и что уже только мы в этом «Фермере» не поменяли! Уже второй раз будут по гарантии раму менять – железо на ней такое, что плоскогубцами можно отогнуть: если на яме остановился, перекашивает так, что дверь не закроешь…
– Ну, вы хотите за два года исправить то, что разваливалось десятилетиями…
– Да времени-то нету! За эти два года ещё хуже стало. Меньше людей, меньше денег, субсидирование убрали. И руки опускаются, потому что я только и смог, что долгов набрать. Ощущение, будто болото засасывает – у меня сердце напополам разрывается. Вот есть у предприятия паевщики. Правление, которое меня выбрало, вроде должно мне помогать – это же наше общее хозяйство! А они говорят: слава Богу, мы теперь пенсионеры, нам вообще ничего не надо… Я два года назад, когда начался этот ковид, думал, что из городов люди поедут в деревню, к нам приедет человек пять хотя бы толковых и тогда можно будет колхоз восстановить и работать…
Тут наш разговор прерывается звонком: звонит некто Андрей. Что-то из техники опять, похоже, поломалось. Председатель подробно объясняет: «Найди гидравлическое масло, я привозил, оно на ферме…»
– Но вы же поставляете молоко и масло району, вроде социально значимое предприятие, можно бы поддержать… – продолжаю разговор, стараясь уйти от «железяк».
– Но это же мы людям поставляем настоящее молоко, а не администрации. А там мне говорят, что есть «Пятёрочка», так что никто с голода не умрёт без вашего молока и масла. Сколько я за последние полгода ни ходил по кабинетам, надо мной только смеялись, мол, дармоеды, сколько вам денег ни давай, толку нету. Кому мы нужны тут, на Севере, где урожай овощей то есть, то его нет – зона неустойчивого земледелия. Вот в Минсельхозе будто бы заинтересованы, чтоб мы жили. Но говорят: денег у нас нет, только советом можем помочь, держитесь как можете. А иной раз приходишь к начальнику, а он мне: «Кто ты такой, весь взмыленный бегаешь по кабинетам?! Денег у тебя нету, людей нету, техники нету, руководить ты не можешь… Почему не работаешь с кадрами?» «С какими кадрами? – спрашиваю. – Где они?»
– И где они?
– Это ж на государственном уровне должна быть политика. Если человек официально проработает хоть день, а потом уволится, ему год будут платить пособие по безработице. В Чернутьево стоят на учёте безработные, но ко мне работать не идут. У нас сейчас на предприятии десять человек оформлены официально, желающих поработать привлекаем время от времени без оформления. Потому что берёшь человека – сразу плати за медкомиссию, покупай спецодежду, налоги плати, а денег-то нет. А потом, неделю мужик работает и две недели пьёт. Нет таких людей, которых бы можно было взять и которые бы стабильно работали. Если поехать в Мелентьево, там первый вопрос, который тебе зададут: когда поднимут пособия по безработице? У них там трава по всей деревне по пояс – и второй вопрос будет: когда привезёте людей, чтоб скосили траву?! Раньше не было никакой травы, потому что все держали балек, 20 голов лошадей было. Теперь не держат. Там семь мужиков от 25 до 60 лет, я говорю им: мы вам телят привезём, откармливайте, потом сдадите. Даже предложил: если четыре головы держишь, пятую тебе в подарок. И что мне отвечают? «Тебе надо, ты и держи». В Мелентьево такую капусту выращивали раньше! Там глина хорошая. Я говорю, мол, давайте посадим хотя бы турнепс, морковь… «Тебе надо, ты и сажай».
– А вы не пробовали кинуть клич – пригласить к себе дельных людей из других мест?
– Такие сайты есть, где это можно сделать, я знаю. Но ведь люди если едут, то не на Север, а в среднюю полосу, где можно разводить огороды и сады. И жильё людям нужно. Да и кто будет без денег работать? Нас раньше как учили? – ты мужик, ты должен всё уметь. А попробуй скажи современным молодым это – засмеют. Да и кто их научит?
Кадры решают всё
Дмитрий мечтательно вспоминает о своём детстве, о деревенских сенокосах:
– С пятого класса каждое лето я работал в мелентьевской бригаде, и так до восьмого класса, когда в техникум поступил. Раньше было такое отношение: если ты не работаешь летом, значит, ты инвалид или у тебя что-то не так с головой. Сначала летом мы устраивались в лесхоз, работали там неделю на посадках. Рубль в день выходил – такой невероятный заработок! А потом меня брали на лошадях работать. В 1988 году мы, школьники, бригадой в 5-7 человек каждый день заготавливали по 10 тонн сена, зарабатывали по 600-800 рублей в месяц.
– Ух ты! И куда ж потратить такую уйму денег?
– Да, раньше-то много и не потратишь – особо нечего купить было. Мотоцикл «Восход» за 400 рублей купил, всё лето ждал, пока привезут. Что ещё? Магнитофон… На проводы в армию копил…
Но дело не в деньгах. Если б меня даже в шахту спустили, я бы всё равно оттуда вылез и убежал на сенокос. Я читал, что раньше даже в церквях людей не оставалось – все уходили на сенокос. В эту пору всё всерьёз, и знаешь, что от тебя много зависит. Доверяли молодёжи работать на лошадях, а некоторым и на тракторах. Уезжаешь в 7 утра на сенокос и приезжаешь в 9 вечера, устаёшь. Особые отношения взрослых и подростков: душа пела оттого, что со всеми работаешь на равных. Это счастье трудно объяснить. Нынче это потеряно. Наверное, мы были последним поколением, которым это почувствовать дано было. Молодёжи 90-х ничего этого не надо было. Вот это самое страшное: потеряли эту крестьянскую жилку деревенские жители.
У меня предки из Мучкаса и Мелентьево. Дочка защищала школьный проект, посвящённый истории нашего рода, и выяснила, что они здесь с шестнадцатого века. Между прочим, заняла первое место. Дед на Карельском фронте воевал почти четыре года, а потом председателем работал. И был очень мастеровым. Всю зиму сотнями штук делал грабли и литовки. И ведь всё подчистую колхозы выкупали. Когда ему было под семьдесят, делал за лето три лодки. Охотился: у нас в тайге своя речка была, по ней путик, своя избушка. Бабушка все праздники знала – водила всех на кладбище, молилась, варила яйца на Пасху. По-христиански они жили. Дед зиму курил, а потом два года не курил: воля к добру была, к исправлению себя. Сейчас таких людей нет…
«Да уж какие есть, жить-то надо сегодня, – думаю. – Хотя не соглашусь: не такой уж у нас никчёмный народ, как Дмитрий рисует. Ну да, от крестьянской безысходности пал. Бесперспективность, отсутствие интереса к жизни и труду – вот где зло. Тут поневоле вспомнишь и согласишься со словами Дмитрия о “государственной политике”, которая должна быть, но её нет. Но опять же: сидят здоровые мужики в избах, телик смотрят и водку пьют на мамкину пенсию, из работ – разве что весной огород вскопают да осенью картошку выкопают. А больше и не надо им ничего! Как же, какой такой “политикой” их встряхнуть? Войной, что ли?..» Мысли путаются с вопросами, а вопросы не находят ответов. «Но вот же, сам Дмитрий – почему он другой, почему ему-то надо, когда другие готовы на всё забить?..»
Возле храма
– Я ещё до армии думал, что надо бы поскорее обзавестись семьёй, детей нарожать, – по моей просьбе рассказывает Дмитрий о себе. – Служить меня отправили в Туркмению, в эти годы как раз и Союз распался. Я вернулся – и не могу понять, что случилось: ни сельского хозяйства, ни работы – всё развалилось. Оглянулся вокруг, на сверстников посмотрел – и понял, что, если не женюсь, тоже алкоголиком стану. Когда в армию уходил, оставил девчонку, сказал ей: если дождёшься – поженимся. Но не дождалась. Ну и слава Богу. Сразу после демобилизации приехал в Мелентьево, там была одна учительница, и я сделал ей предложение. Она говорит: давай не так сразу, хоть погуляем немного. Но всё же поженились почти сразу. Хорошо, что невеста была учительницей, им более или менее деньги в то время платили. Купила мне золотое кольцо, костюм, а свадьбу сыграли благодаря тому, что тогда, в 90-х, все приходили со своими продуктами-подарками на стол. Слава Богу, что такая жена досталась, я должен её на руках носить: сколько пережили, а всё ещё душа в душу живём. Четверых детей родили, первый ребёнок в 1994 году родился.
В конце 80-х из района болгарские лесорубы уехали, и я узнал, что в Усогорске квартиры дают работникам леспромхоза. Устроился я туда работать, а мне предлагают однокомнатную. Я прихожу на комиссию, говорю, что мне бы надо двухкомнатную – жена беременная, вот справка. Отвечают, мол, ты нам справку не показывай, а жену покажи. Звоню жене: приезжай, на твой живот хотят посмотреть. Члены комиссии мне: ладно-ладно, не надо, верим. Дали нам двухкомнатную, можно сказать, в подарок, и я несколько лет трудился в леспромхозе. Потом жену отправили в самую дальнюю деревню – Мучкас, сказали: там отработаешь – получишь место в Усогорске. Год она отработала, но учительского места так и не дали. Пошла работать в соцзащиту…
В 2007 году ко мне друг приехал из Тюмени, удивился: что вы тут за нехристи живёте? – надо вам окреститься. У меня тогда уже третий ребёнок родился. С отцом Игорем он же договорился, несколько раз мы ходили на собеседование, прочитали Евангелие от Иоанна. А что дальше? Все покрестились, и ладно, а мне стало интересно. Первый раз самостоятельно пришёл в храм: читают акафист, уютно, покойно. Второй раз пришёл – в это время отец Игорь как раз в отпуск уехал, – стою в уголке, меня никто не замечает – как хорошо! Ведь когда в первый раз оказывается мужчина в церкви, да ещё когда его друзья подначивают, дескать, куда ты к бабкам попёрся, становится не по себе. В общем, понравилось мне, хотя и объяснить не смогу почему. Наверно, в самом начале даётся человеку благодать крещения – и вот я ею воспользовался. Позже с прихожанками познакомился, отец Игорь вернулся. Потом я детей привлёк. Уговаривать не стал: старший учился тогда в шестом классе, так его отец Игорь сразу в алтарь определил прислуживать. Потом уже мы маленьких подтащили. Как котят в воду бросил. Супруга мне: как можно сразу воцерковиться, надо это делать постепенно! А тут и Великий пост подошёл. Стал я поститься, как это делают новоначальные. А дома мясо жарят, телевизор грохочет… Как же это всё мне утихомирить? Ну, более или менее, не без ругани, утихомирил. Года через четыре все стали поститься, в храм ходить. Старшему сыну теперь уже 27 лет, но в храм постоянно не ходит – супруга у меня хоть и крещёная, но не хочет, чтоб он «замолился». Видимо, я как-то его передавил. Но позвонишь, напомнишь – сходит, причастится. По мне так, главное, что он знает: если нужно душе спокойствие, его всегда можно найти в церкви. Даниилу сейчас 20 лет почти, учится в университете. Позвонишь ему, напомнишь – пойдёт в храм, не позвонишь – не пойдёт. Студент – он и есть студент, ему бы поспать. Старший сын с женой года три жил не расписываясь, я ему: это же беззаконие, из-за этого Господь и не благословляет вас детьми. Кое-как уговорил его. Сейчас второй сын тоже познакомился с девушкой, сразу сняли квартиру… Ну нету такого, чтоб спросили: отец, благослови! Как это воспитать? Сам я должен быть образцовым христианином, а это очень тяжело. Надо денег заработать, но сделать это честно. Не очень у меня получается… Так и не нашёл я такого пути, чтобы они на меня равнялись…
Когда мы были ещё невоцерковлёнными, у нас было как у всех: кошелёк у жены, а ты зарабатываешь на жизнь и не вникаешь. Сначала вместе определяли расходы, а потом гляжу – вроде меня уже никто и не спрашивает, что купить, как поступить. Задумался: как же это произошло? С одной стороны, жена получает 40-50 тысяч, а ты еле двадцатку вытягиваешь – сейчас если ты не прокурор, или не судья, или не полицейский, то жена в госструктурах больше может зарабатывать, чем ты со своим делом. Я в то время пробовал работать на вахтах лесозаготовителем. Отработал вахту, вернулся: деньги привёз? – давай. Те 40-50 тысяч, что заработал, сразу потратили. Отдохнул 15 дней и снова поехал. И уже никто тебя за главу семьи не считает. Дети перестают слушаться, супруга говорит: а зачем мы расписывались, если ты всё время отсутствуешь? «Ну нет, – думаю, – так не годится!» Женщины знают, что если вахтовик приехал и больше чем неделю живёт, то начинаются ссоры. Потому что супруги отвыкают жить вместе, друг друга слушать. Неслучайно все вахтовики, которых я знал, по две-три семьи сменили. А на лесных вахтах ещё такая специфика, что там не здороваются и не помогают друг другу, полно стукачей, подмечающих каждый твой недостаток, чтоб начальству доложить, у них от этого заработок зависит. И эта обстановка давит. А если что-то произошло дома, тебе звонят – и ты не знаешь, как помочь. А у меня ещё скотина: бычки, поросята, индюки, кролики – кто-то рожает, кто-то замёрз… Нет, это для меня было вообще невозможно.
– А сейчас как, с этой председательской круговертью в церковь успеваете?
– Если меня в воскресенье вырывают на работу, то я знаю, что у меня жена пошла в церковь, дети пошли, кто-то помолится за меня. Хоть это меня радует. Раньше на все службы бежал, и это было очень тяжело, а сейчас мы распределяемся: кто-то идёт на всенощную, кто-то на литургию. Записки друг за друга пишем. А жизнь, да, крутится всё быстрее, крутится-заворачивается, спокойно жить вообще невозможно стало. Иначе ведь вообще без денег окажешься. Или надо полностью уповать на Бога – сколько Он даст, с тем и жить. Но тогда жена с тобой жить не будет, потому что подавай ей моечную машину, ещё что-то, что «у всех есть»…
«Ничего нельзя!»
Среди прочего в разговоре выясняется, что один созыв Дмитрий был местным депутатом. Ну и само собой, оказался со своим опытом общения с чиновничеством в оппозиции. Боролся за снижение вырубок леса в районе, где и вправду советско-болгарское сотрудничество (не в упрёк болгарам будет сказано) нанесло гигантский ущерб экологии.
– Болгары работали, но нам, жителям, гарантировали, что лес будет восстановлен через 50 лет. Дед мне говорил, что никаких плёсов на Мезени раньше не было. А когда леса вырубили, тогда маленькие речки весь песок спустили в Мезень и река обмелела. При болгарах хоть лес сажали, а теперь – нет. Вернее, сажают, но каждый год в одно и то же место, потому что чистить не надо. Министр объяснял, дескать, почвы в районе кислые, не растёт лес. Ну так и не надо пока рубить! А уже новых заготовителей в район запустили, и они вовсю рубят и дороги уничтожают, которые три десятилетия не ремонтировали! Депутатов никто не слушает, несмотря ни на какой ущерб природе. И никто их не прижмёт, вместо этого нас проверяют, за горло держат, – Дмитрий показывает, что его держат так, что глаза из орбит вылазят, – и прокуратура, и Роспотребнадзор, а Москва только успевает без конца придумывать новые условия, чтобы крестьянину жизнь осложнить.
Так снова мы соскакиваем на сельскую «производственную» тему.
– Установили: навоз на поля нельзя сразу вывозить. Я должен его сначала в ямы складывать и только через год могу вывезти. Эти ямы нужно ещё укрывать, чтоб углекислый газ собирать. Оказывается, мы с колхозным скотом озоновые дыры в небе создаём. За нарушение – миллионные штрафы…
– Вот дурдом! – не выдерживаю я. – Дальше к задницам коров трубки будут приделывать, чтоб не загрязняли атмосферу.
– К этому всё идёт. Ведь коров уже на пастбище я не имею права выпускать, потому что в речку, видите ли, стекает моча и навоз и траву они топчут. И если по дороге стадо пройдёт и кто-то это заметит да пожалуется – тоже штраф. Я сначала думал, что чем больше будут надои, тем быстрее выскочу из долгов, – говорит Дмитрий, и я отмечаю такую деталь: о долгах он говорит не как об общих, колхозных, – не говорит «наши», а «мои» долги. – Стали вместо 600 литров доить 800. Но оказалось, нам с доярками в них только что разве купаться. Некуда сбывать. Масло мы делаем, но из-за небольших объёмов себестоимость его велика. Продаём по 730 рублей за килограмм, а желательно бы за 1100. В глубинке люди не едят натуральное, а в Москве, наверно, мы могли бы масло по такой цене продать. Но не повезёшь же туда за тридевять земель! У меня комбикорм в 2-3 раза дороже, чем в Кирове, потому что они там сами зерно выращивают – а мне надо с ними конкурировать. А ведь масло у меня экологически чистое, без химии и премиксов, коровы чистейшее сено едят, на чистейших лугах пасутся, каких на юге нет.
– Вы вроде как говорили, что коров пасти на лугах не дают?..
– Не дают! И к реке нельзя их подпускать. Ничего нельзя! А ведь корова поела и ей надо в реку – охлаждаться, поэтому пастбища и не могут быть вдалеке от реки. Так что на этот случай существует так называемый «партизанский выпас», – Дмитрий горько усмехается. – Да даже сено косить у реки мы не имеем права! Наши пастбища находятся на другой стороне реки, но попробуй переехать её на тракторе – да тебя просто повесят на сучке…
Задохнувшись от возмущения, Дмитрий умолкает.
– А если вот сейчас большая война будет? – спросил я, сам не знаю почему.
– Когда Великая Отечественная началась, многие крестьяне сказали: ну и слава Богу, уж лучше голову сложить за родину, чем тут мучиться. Вот насколько крестьян довели. И я тоже думаю: если война и меня призовут, тут же всё брошу и пойду на войну.
Наша общая надежда
– Расскажите, в чём ваша надежда, – прошу напоследок.
– Я как-то с отцом Игорем об этом говорил: где сегодня надежда, на что можно опереться? Думаю иногда: а остались ли ещё нормальные люди, ведь кругом матерщина, пьют и женщины, и мужчины. Или должны все люди вымереть и новые народиться – тогда что-то получится?
– И что он сказал?
– Сказал, с Божьей помощью держаться, уезжать нельзя: где родился, там и пригодился. Мы вот с ним хотели в Чернутьево храм построить, чтоб тех людей, которые остались, как-то спасти. Ведь крещёные… Но планы не воплотились – хотелось, но… А в Сёльыбе есть храм, но люди в него не ходят.
– А почему не получилось?
– Разве вы не знаете, что отец Игорь… – Дмитрий смотрит удивлённо. – Как бы сказать… Его отстранили от настоятельства, и нас никто не спросил. Хотя он православную жизнь много лет налаживал в районе. Ну то есть он служит… когда пригласят. Мы узнаём, в каком селе у нашего батюшки очередная служба, и едем туда вместе с общиной молиться, километров за пятьдесят, за сто. Потом собираемся за столом – и такая благодать! Ещё пару лет назад у нас была семья при усогорском храме, я постоянно на клиросе пел. Но мы, видимо, слишком хорошо жили.
Думаю: отчего меня эта ситуация не удивляет?..
Однако пора прощаться. Дарю Дмитрию напоследок несколько экземпляров «Веры», но тут выясняется, что нашу газету он хорошо знает.
– Раньше я «Веру» выписывал и читал. Но потом стали в «Вере» появляться спорные статьи, и по благословению отца Игоря мы отошли от чтения, теперь отношение у меня к газетам осторожное. Мы стали читать другое – святых отцов, например.
– Что вы имеете в виду под словом «спорные»? – спрашиваю, настраиваясь на острую критику.
– Жизнь сейчас такая, что не знаешь, за что и ухватиться, – поясняет Дмитрий. – Одни тебе говорят про чудеса, а другие – что чудесам нельзя верить, священники спорят между собой, то не так, это не так. Какая-то неопределённость, человеческие сомнения, вроде как сам всё решай – и в результате в голове такое… А мне нужно, чтобы я что-то прочитал по благословению отца Игоря, и это была точно истина.
– Понятное дело, – киваю.
И это не просто из вежливости, мне и в самом деле понятно состояние Дмитрия. А мы что ж? – «точные истины» во всяком случае не удел газеты. Думаем, сомневаемся, не соглашаемся. Но главнее, быть может, то, что несогласие с беспорядками Русской земли её настоящих хозяев мы доносим до вас, читателей. Если мы не напишем, кто ж напишет? Да и слово, воплощённое в тексте, думается, Богу читать сподручнее.
Из заметок Михаила Сизова:
Живая вода Мезени
Вернулся Игорь – он, оказывается, с фотоаппаратом побывал на самом высоком холме над селом и у часовни Петра и Павла, куда в старину вереницей поднимались богомольцы – поднимались, да и ушли на небо.
Напоследок решили мы пройтись по селу. Отправились сначала к источнику на южной окраине. Мощной струёй по жёлобу стекает вода в овраг. Как в любом селе, об источнике слагают легенды, наделяя его целительной силой. Сюда приходят жители Чернутьево на Крещение за святой водой. А ещё рассказывают, будто здесь была такая традиция: молодой человек давал девушке воду из родника с ладони, а она, если соглашалась стать его женой, пила её…
Ополоснувшись в источнике, идём по главной улице в другой конец села. Отовсюду видна река Мезень. Хоть мы и «на границе двух миров», русского и зырянского, а река всюду одна и та же на протяжении 966 километров. С самых верховьев плыли мы по ней – на плоту, на байдарке, на плоскодонке «Товарищ Сухов». Из года в год преодолевали путь частями и достигли истока в районе города Мезень. Но всё равно остались лакуны. Вот, например, до дорогой сердцу председателя Дмитрия Лобанова деревеньки Мелентьево не доплыли. А некоторые участки вообще на машине проехали. Река оказалась больше нас. Но главное мы получили: напоила она живой водой народной жизни, явила обетные кресты, своих святых и своих простецов. И теперь в душе полнота завершённого дела…
– Миша, глянь – пешеходный переход! Третий родной брат макарыбскому…
На асфальте нарисована зебра дорожного перехода, над ним высятся фонари с солнечными батареями для подзарядки. Но этот переход никуда не ведёт, ни с одной из сторон нет продолжения в виде хотя бы тропки – люди по нему не ходят.
– Вот здесь и можно поставить точку в нашей экспедиции по Мезени, – говорит Игорь. – От народного родника со святой водой на одной стороне села до чиновничьей глупости в виде этого перехода на другой. Так и живём, в междоумье…
– Или многоточие, – предполагаю. – А вообще здесь полоски. Тёмная сменяет светлую, потом снова тёмная и снова светлая.
Стоим смотрим на бессмысленный переход в никуда, устроенный здесь чьим-то нелепым распоряжением. Сколько раз такие умники предлагали нашему народу идти не поймёшь куда: кто-то желал нашим людям зла – иные из глупости, а другие из идеологических догм, отвлечённых схем, взятых из головы… Но народ двигался всё равно своим путём, Богом данным. Вечным и неизменным, как ход великой реки Мезень.
Фото авторов
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Добавить комментарий