(Продолжение. Начало в №№ 861–866, 868, 869)

Держаться своего

Из записок Игоря Иванова:

После литургии в Зосимо-Савватиевском храме Беломорска, куда я приехал уже без Михаила, мы с отцом Юлианом (Токаревым) идём в трапезную. Здесь за длинным столом уже сидят прихожанки, и разговор их напоминает непрерывный оглушительный щебет птиц в летнем лесу. Обсуждают рецепты кушаний, дела житейские, дела приходские, даже «божественного» касаются, а чего нет, так это разговоров о деньгах и вообще о материальном. Хотя ведь знаю, что в связи с карантинными ограничениями сейчас причту непросто.

Смотрю на прихожанок и думаю, что тайными путями всё-таки история места накладывает свой отпечаток на его обитателей. Вроде та же, что и везде на Руси, критика всего вокруг: беспорядка (к которому, впрочем, сами же руку прикладывают), администрации, дорог, зарплат, уловов, погоды. Это для русского человека привычно… И северная «суровость», и сдержанная упёртость, которые Михаил уже отмечал, расхристанность и несколько пренебрежительно-недоверчивое отношение к Церкви, дескать, что мне поп, я сам с усам. И всё же, несмотря на «чистку» поморского берега в советский период, здешних жителей не спутаешь с другими – осталось в них что-то со времён старины.

– …И всё-таки местные от костомукшских отличаются, – делюсь с отцом Юлианом своим наблюдением. – Там и тут люди вроде простые, тут и там недовольство всем вокруг, но даже это недовольство – разное. Здесь ропот стихийно-бескорыстный – ну что поделать, весь мир несовершенен, во зле лежит, чего ж его не поругать. А вот на финской границе – всё худо и даже безнадёжно, потому что лично мне плохо, а рай – вот он, рядом, рукой подать до «финки». Это, конечно, субъективное моё впечатление, но уж вот так я услышал. А ехал сюда и думал, велик ли духовный вред от того, что рядом заграница. Вроде бы можно хорошее заимствовать, держась своего, но ни того нет, ни другого.

– Сложный вопрос, – задумавшись, отодвигает чашку в сторону батюшка, и мне становится неловко, что отрываю его от нашей быстрой трапезы, ведь в Никольском храме его уже ждут. – Костомукша – город молодой, создавался под горно-обогатительный комбинат, и люди туда ехали не в поисках веры или чего-то духовного – они туда ехали за деньгами, зарабатывать. Народ был под это заточен. В принципе, и сейчас так же: деньги, благосостояние, хорошая жизнь – это главное. Поэтому, наверное, на Финляндию и ориентируются. Хотя, с другой стороны, молодёжь там, в Костомукше, активная, и в отношении православия в том числе, и при правильном духовном руководстве… А в этом, конечно, свои сложности есть. Не только Костомукша, кстати, от этого страдает. И в Муезерке тоже нет постоянного священника. В результате вместе с идеологией личного благополучия к нам идёт протестантизм…

Иеромонах Юлиан (Токарев)

Тут надо сказать, что иеромонах Юлиан прежде, обретаясь в Костомукше, окормлял приход в посёлке Муезерском – мы там побывали недавно, а в рассказе о восхождении на Воттоваару привели рассказ отца Юлиана об установке Поклонного креста – того самого, который был спилен язычниками. Но батюшка был, можно сказать, внезапно вырван оттуда с корнями, которые только-только начинал пускать в этом лесном краю: ныне отставной архиерей безо всяких объяснений отстранил настоятеля, отправив его в Кемский монастырь. Так приход остался без окормления. Это случилось в январе 2020-го. На своей страничке в соцсети иеромонах Юлиан обратился к пастве: «Сегодня, согласно указу, я отбываю в Кемь. От всего сердца хочу выразить вам благодарность за любовь, за ту неоценимую поддержку, которую вы мне всегда оказывали, порой, казалось бы, в безвыходных ситуациях… Сегодня мне хочется попросить у всех вас прощения. Не смог я всем уделить столько внимания, сколько вам хотелось бы. Возможно, у кого-то на меня есть обиды…»

Прихожане повозмущались, погрустили – ну да что сделаешь, бодался телёнок с дубом.

– …Но вот что налажено у протестантов, так это социальное служение, – продолжает о. Юлиан. – У них много реабилитационных центров для алко- и наркозависимых. У нас тоже была задумка православный реабилитационный центр сделать в Муезерском. Люди там хорошие, отзывчивые. Но в районе нет никакой работы, поэтому многие живут только за счёт летнего сезона сбора грибов да ягод. В другое время бухают от безделья и безысходности. Создать такие социальные центры там было бы актуально.

Я хотел сказать отцу иеромонаху, что, вообще-то, жизнь после его отъезда не прервалась, могли бы продолжить реализовывать эту идею и без него, но потом вспомнил старую истину о том, что всё у нас зависит от человека: есть человек – дело делается, колёсики крутятся, а нет человека…

– А вот отец Никодим, десять лет служивший в Костомукше, ещё до разделения Карельской епархии. Но уехал он – и где все его начинания?

– Да, так, замечательный человек, – соглашается отец Юлиан. – Многое из того, что на приходе в Костомукше было сделано, – его заслуга. И по сей день прихожане его вспоминают, созваниваются, общаются. Люди даже подписи собирали, чтобы его вернуть. Но есть категория православных, которые, когда отца Никодима не стало, перестали ходить в храм. Получается, будто они не к Богу ходили в храм, а к человеку…

– Десять лет он служил там, и ведь это было не только богослужение, но и полнокровная приходская жизнь. Через священника наш человек обращается к Богу. Русская поговорка: «Каков поп, таков и приход». Не наоборот. Некому окормлять – и активной приходской жизни нет, как правило. Ещё есть поговорка, что рыба гниёт с головы. И кто же на запах тухлой рыбы придёт?..

– Я понимаю, вы про сложности, связанные с бывшим духовенством…

Делюсь соображениями, которые нередко приходят в последнее время мне в голову: о призвании человека, о стезе Божией и её отличии от карьеры.

– Прихожане, с которыми приходится на путях-дорожках разговаривать, часто удивляются: был хороший батюшка или игумен – душа-человек, а поднялся по административной лестнице – и не узнаешь, словно подменили. «Получается, что посвятить игумена в архиереи всё равно что испортить человека», – говорят. Может, потому, что эта должность административная, не духовная?

– Вот я сам родом издалека – из Иркутска. И наш настоятель отец Фотий, можно сказать, народным батюшкой там был, его очень на приходе любили, до сих пор вспоминают… После рукоположения в епископы он меня с собой поначалу в поездки брал, и я помню его страдания. Перестройка на чисто административную работу ему давалась очень тяжело. Он говорил, мол, когда настоятелем служил и приезжал куда-то – народ собирается, все счастливы видеть, а приехал на новое место служения, в Югорск (это в Ханты-Мансийском округе), – там администрация, чиновники, постоянно какие-то спонсоры, градообразующее предприятие, Газпром – такое общение, людей вообще, говорил, не вижу.

– По-человечески понятно это – епарх совсем другое призвание. Я уж не знаю всей этой кухни в деталях, но в любом случае духовные испытания и предварительные беседы с будущим архиереем совершаются. Если чин полковника в армии дают, то это просто приказ и отказаться нельзя, иначе отставка, а тут от погон отказываться не надо, можно просто остаться игуменом со своей паствой или братией монастырской… Сергий Радонежский отказался же от архиерейства. Но в наше время таких случаев я не припомню.

– Я на самом деле уже не знаю, как у владыки сейчас дела в Югорске. Вроде нормально живёт. Перестроился. Пять лет уже епархии. Если что-то надо спросить, я ему отправляю по электронке сообщение – и нет такого, чтоб в ответ молчание, игнор. Нет, всегда отвечает…

Батюшка встаёт из-за стола, мы благодарим Господа и направляемся в Никольский храм, до которого совсем недалеко – три квартала.

Первый в Беломорске

По дороге отец Юлиан рассказывает:

– Этот храм самый первый после перестройки появился в округе. Зданию больше ста лет, изначально это был не храм, а жилой дом. Его отец Сергий Михайлов своими руками переоборудовал-переделал под храм.

– Вы, кстати, были знакомы?

– Так совпало, что он умер 20 января и в этот же день меня сняли с должности и отправили в Кемский монастырь. Я как раз проезжал мимо и заехал: отец Сергий в Никольском храме лежал, люди Псалтырь читали, постоянно народ приходил. Я вот с кем только ни разговаривал, многие его здесь считают чуть ли не членом своей семьи. В Беломорском районе всё создано руками отца Сергия. Наверно, потому, что он видел не какие-то здания, а людей, их сердца. Мне рассказывали, что в то время могли люди ради интереса зайти в храм от лампады прикурить. Никому ничего не надо было. Вот такой народ здесь был. И перестройка в душах людей произошла благодаря ему. За открытый характер, за доброту его любили и очень ценили. Любого спросите.

– Рано умер-то…

– Так болел в последнее время. Пертурбации всякие подорвали его здоровье. Он переживал сильно.

Под «пертурбациями всякими» отец Юлиан имеет в виду такие же «репрессии», которыми и сам подвергся: изгнание из настоятелей и пр. Заходим в храм. Батюшке нужно служить панихиду, а меня он знакомит с сидящей в свечной лавке Ириной Викторовной Данильевой: «Она и отца Сергия хорошо знала, и про этот храм всё знает».

Сначала Ирина Викторовна, как водится, отнекивается, но потом разговор завязывается. Выясняется, что она уже семь лет служит при храме, а далее я узнаю её историю. Она драматична.

Ирина Викторовна рассказывает о перипетиях своей судьбы

– К моему большому стыду, я хоть и тётка с высшим образованием, на руководящих должностях работала, а к вере пришла, когда уже собралась умирать. Тогда мне диагноз поставили – онкология по женской части четвёртой стадии, с метастазами. А я где-то в Интернете прочитала, что вроде как надо перед смертью исповедаться. Я, бывало, иногда заходила в храм – постою на службе: батюшка за иконостас заходит, выходит, что-то там непонятное поют. Постою-постою, свечки поставлю, повернусь и уйду. Многие люди так. Ну а тут уже пришла к отцу Сергию: «Батюшка, помирать собираюсь. Ничего не знаю и никакой веры во мне нету. Что делать?» – Ирина Викторовна грустно смеётся. – И вы знаете, он со мной, наверное, минут сорок беседовал. Рассказывал мне всякие истории из своей жизни, о каком-то своём близком друге, который уже лет двадцать страдает таким же диагнозом, две операции перенёс, ходит кривой-косой, но ведь живой. И вот у меня возникло такое ощущение, что он меня просто так взял за плечи, поставил и сказал: «Стоять!» «Врачи берутся лечить?» – спросил. «Берутся». Благословил. Потом операция, химиотерапия, которая целый год длилась. Затем вторая операция и опять химиотерапия. В общем, история длинная, нелёгкая.

А в тот день, после разговора с батюшкой, стою я в храме и выбираю, какую Библию купить, чтобы подороже да покрасивше. Выбрала, а батюшка у меня с рук книгу взял и на полку обратно поставил: «Рано тебе ещё. Вот возьми». И даёт маленький такой молитвословчик: «С тебя пока достаточно. Тут утренние молитвочки и вечерние. Читать умеешь?» – «Умею». – «Читай». С этого начался мой приход к вере.

А потом, когда после операции пришла, точнее приползла, чтобы поблагодарить за поддержку, подошла к отцу Сергию, а он: «Я-то тут при чём? Вот иди благодари». К аналою подвёл: «Вот Господь, Пресвятая Богородица – Их благодари». И так потихоньку-потихоньку… После химии ни в автобусе, ни в магазине не могла дышать, в подъезде вообще задыхалась, чуть не в обморок падала – всё везде воняет, противно. А в храм приду – слава Богу, дышать могу! Батюшка мне: «Ирина, ты иди на свежий воздух, посиди там». А мне тут лучше всего: он пройдёт с кадилом, а я поближе стараюсь придвинуться – дайте мне этого вдохнуть!

Потом новый епископ пришёл, отца Сергия то отстраняли, то опять ставили – я тогда в той каше, в политике, ничего не понимала. Когда его утвердили настоятелем храма Зосимы и Савватия, оказалось, что за Никольским храмом некому стало приглядывать. И он меня попросил: «Сможешь?» – «Да я ничего не понимаю! Меня спросят, какую иконку Богородицы купить, а я только глаза вылуплю». – «Ну хорошо, вот тебе два дня, почитай книжки, память у тебя хорошая – всё поймёшь». Так и получилось: теперь все иконочки для меня стали родненькие.

– А самочувствие как у вас сейчас?

– Слава Богу, живая. Первая операция была в 2012 году, вторая – в 13-м.

– Интересно, что мы несколько дней назад были в Муезерке, там старостой храма Марианна – у неё ведь тоже уже 15 лет онкология. И тоже через храм получилось исцелиться. Вы как сёстры, получается.

– Знаете, я не могу утверждать, что это вот прямо вера только. Всё вместе. И врач хороший попался, и терпения у меня хватило. Я как-то разговаривала с онкологом, и она мне сказала: «Если вы сохранили своё здоровье, более или менее нормальные у вас сосуды, почки, печень и так далее – вы перенесёте химиотерапию. А если у вас есть какие-то хронические заболевания, может быть, не сможете выдержать». Поэтому зависит от многих вещей.

– Вы просто молодец, что выдержали.

– Молодец не молодец, а было очень трудно. В тот момент так получилось, что муж умер, дети поразъехались – и опоры-то у меня не стало. А в храме от отца Сергия, Царство ему Небесное, я просто поддержку получила человеческую. А уже потом, когда проснулась православной, я очень многое переосмыслила в жизни. И здесь, при храме, осталась. Теперь меня отсюда гнать будут – не уйду, – улыбается Ирина Викторовна. – Дом этот для меня такой родненький… Он принадлежал капитану Богданову, в 30-е годы его репрессировали, дом отняли, и потом чего здесь только не было: сберкасса, мастерская, магазин… Потомки Богданова живут в Питере, и его внук однажды приезжал сюда. Говорил, что ему приятно, что за домом смотрят, что теперь здесь церковь. Первое время, когда батюшка только приехал, я в коммунальной сфере работала, возможности кое-какие у меня были, а батюшке, соответственно, нужны были плотники, электрики, провода, доски, краски и прочее – вот он и пришёл за помощью, мы тогда и познакомились.

Капитан Богданов с супругой

Думаю, слушая собеседницу, как всё складывается: сначала она храму помогла, потом – храм ей… А сейчас (если заглянуть в документы епархии) Ирина Данильева числится среди учредителей уже трёх церквей в окрестностях Беломорска.

– Как-то раз я на крылечке стояла, шли люди по улице и дождь хлынул. Забегают, какими-то газетами прикрывшись, под навес ко мне. Оказалось, туристы питерские. Спрашивают: «А что у вас тут?» – «Церковь». – «Церковь?» – удивились и попросились зайти. Они все промокшие – я чаю согрела, чтоб не простыли, включила обогреватель. Они походили посмотрели, женщина одна села на эту лавочку, руки так сложила и говорит: «Ничего не могу понять… Я в Питере в стольких храмах была, но почему же именно здесь мне так хорошо?!» Помещение это не совсем храмовое, здесь низкий потолок, зато камерность такая, освещение неяркое и ничего не отвлекает от молитвы. И близко всё – из алтаря хорошо слышно.

– А разве Зосимо-Савватьевский храм на берегу реки не краше? – спрашиваю.

– Красивый. Но там за окном река: голову повернёшь – и поневоле отвлечёшься. Красиво же! И ловишь себя на том, что думаешь не о том. А с другой стороны встанешь – ага, кто-то идёт по дорожке, или ребятишки бегают, или чья-то машина приехала-уехала… Ну человек так устроен, хоть глаза закрывай. Я часто стою там вот так – глаза в пол, чтобы от молитвы не отвлекаться.

Ирина Викторовна показывает, как она стоит, потупив взгляд, и мы смеёмся: точно школьница. Прошу её провести меня по храму, показать святыни.

– Вот крест-мощевичок. Не знаю, откуда отец Сергий его привёз. Но люди приходят к нему, просят святых о помощи, и я тоже постоянно прошу…

– А какую из икон он особенно любил?

– Он любил Ксеньюшку Петербургскую, ездил постоянно в Питер, ему там отец Роман на Смоленском кладбище всегда давал возможность молебен послужить – отец Сергий приходил в часовню Ксении с утра пораньше, читал наши записочки.

Икона Ксении Петербургской –любимая у отца Сергия

А вот икона Зосимы и Савватия старого письма – отец Сергий рассказывал про неё: что дом в Беломорске сгорел, только угол остался и в нём – эта икона. Хозяин, как говорил батюшка, с трясущимися руками пришёл с этой иконой: «Я неверующий, но вот, вот… Понимаете, она даже не обгорела и даже не опалилась, не запачкалась – ничего!» А вот эту икону отец Сергий назвал «Полнота». На ней все 12 праздников. Такие иконы приносили в храм бабушки, которых уже и в живых-то нету. Бывало, на саночках тащат, еле-еле ползут – иконы тяжёлые, большие.

Иконы, принесенные в Никольский храм бабушками «на саночках». На переднем плане – «Полнота»

А эту икону недавно принесли. Я её для себя на телефон сфотографировала, батюшке показываю: «Глянь, пожалуйста, отец. Мне кажется, что ли, что она голубая?» А он: «Голубица!» – «А почему она у меня засияла-то?» – «Это ж Богородица». Вот на той стороне улицы сквер, и там памятный камень, а когда-то стояла Троицкая церковь. Эта икона оттуда. В тридцатые годы, когда церковь рушили, две прихожанки спасли её тайком, а представьте, как это могло для них кончиться, мама не горюй! И вот женщина увезла эту икону с собой в Сибирь – её отправили во время войны на работы какие-то. Там тихонечко молилась возле иконочки, а после войны перебралась с семьёй во Владикавказ. Там она умерла, а дочь её с этой иконочкой уже где-то ближе к нашим годам перебралась к сыну в Мурманск. Представьте: сначала Сибирь, потом Юг, дальше Север и уже по завещанию спасительницы иконы привезли её сюда и отдали отцу Сергию…

К нам присоединяется отец Юлиан – панихида отслужена. Осматриваем храм. Пол под ногами покачивается: чувствуется, что дом на опорах стоит, едва дышит.

– Дай Бог, чтобы удержалось здание, – говорю.

– Было бы, наверно, дешевле храм этот снести и новый построить, но владыка Игнатий, на тот момент он был архиереем, когда меня сюда отправили, сказал: «Храм спасать, ничего не сносить!» И он, наверное, был прав, потому что этот храм у многих связан с личной историей: кто-то тут крестился, кто-то венчался. И с именем отца Сергия связан…

– Очень хочется, чтобы укрепили, – добавляет Ирина Викторовна. – Нам не столько эстетика нужна, сколько вот чтоб здание сохранилось. Если выровняют стенки, потолки – оно хорошо бы. Мы сами и покрасим, и побелим, и поклеим…

– А это вот что за дырка? – показываю на потолок.

– Раньше этого не было. Но когда строители крышу облегчали, лазили там… Ну и вот. Доски нам уже пожертвовали, – переводит батюшка взгляд на пол, – по крайней мере на полы хватит. Фундамент тоже рушится, так что в подвале мы уже всё подготовили под заливку цементом…

– А не боитесь, что следующий владыка придёт и скажет: нет, ребята, давайте всё это закругляем – и под снос?..

– Это уже другой вопрос. Меня в какие условия поставили, в таких и нахожусь. Здесь сейчас литургии нет, только служим молебны, а панихиды вот там, в притворе. Я бы здесь сегодня литургию служил, но боюсь брать на себя ответственность. Нам сказали: если это не массовое богослужение, то не так страшно. А вот если массовое, то, учитывая, что пола практически нет, что угодно может случиться.

Тут у меня на мобильнике раздаётся звонок: это Михаил. Наверно, закончил своё путешествие по местам детства…

Детства острова (окончание)

Из записок Михаила Сизова:

…Эта вдруг проснувшаяся первобытная детская цепкость, когда подошвы и пальцы ног словно бы прилипают к гладким каменным окатышам под водой, очень мне пригодилась, когда я дошёл до середины протоки и уже не мог хвататься за ветки деревьев. Упругий поток сбивал с ног, но вот ещё шаг, другой – и цепляюсь за ивовую ветку, «брошенную» мне с той стороны. Спасибо, лес, ты мой друг!

Бывает же такое. Мужику уже под 60, а стоило очутиться на островах, словно пацан припустил босиком по лесной тропе, держа под мышками резиновые сапоги и наступая на колкие сухие шишки, острые сучки – и хоть бы хны! Ничто меня здесь не может поранить – я же дома. Вообще что такое Острова? Можно сказать, что это просто скалистые, поросшие лесом участки суши, разделённые сухими руслами Выга, которые наполняются водой после открытия шандор, водопропускного затвора на плотине Выгостровской ГЭС. Но для меня с Юркой Дупиным, школьным моим другом, Острова – целая вселенная, которую мы открывали, подобно древним землепроходцам. Вон там, на скалистом мысочке, мы построили первую избушку, и там же я вырубил из дерева первого идола, украсив его «рогами» из веток. Вражеское «племя» из пацанов постарше, четвероклассников, становище наше разорило, раскатав избушку и порубив «рогатого». Тогда мы «ушли в тайгу», то есть дальше на острова. Тайное место для нового стойбища выбирал я и нашёл такую слепую зону, что сам потом не раз плутал вокруг. Помню, как уже студентом привёл сюда друга по универу и в пути мы говорили о чём-то умном, кажется, о теории Всеединства философа Владимира Соловьёва, и стойбище «не открылось» – не нашли мы его. Откроется ли сейчас?

По какому-то наитию сворачиваю с тропы, сотня метров в глубь еловой гущи – и вот каменная чаша в земле, заросшая мхом. На дне лежит закопчённый чугунок, по бокам ямы валяются жерди с кусками алюминиевой проволоки. Остатки нашего стойбища. А где «носатый»? Нового идола делать я тогда не стал, а просто вырезал глаза берёзе, одиноко росшей среди ельника. Ага, жив, курилка! Стоит «дух леса», не повален ветрами, не сточен жучками, только нос его – кап на берёзовом стволе – безобразно разросся. Ну не на танцы же ему, в самом деле, ходить, ничего, переживёт.

Та самая берёза «с носом» из детства

Был ли я в детстве язычником? Наверное, всё-таки нет. Помню первую свою исповедь отцу Трифону, когда ещё только в Церковь пришёл: «Природу слишком люблю». Батюшка возмутился, отойдя от последования исповеди: «Какой же это грех?!» – «Так ведь слишком уж люблю…» По-научному это называется «сублимация», то есть перенаправление энергии с недостижимого, запретного на что-то другое. Вера в Бога у нас в посёлке была запретной и даже постыдной. Взять, например, моего друга Юру. Корни его из поморского села Вирма, где жили его богомольная бабушка и крёстная, тётя Фотиния, которая была смотрительницей храма Петра и Павла, построенного в 1625 году. Юрка со старшим братом тайком проникали туда, по очереди надевали священническую ризу и играли в попа и дьякона, молились. Стали они верующими? В детстве – нет. Или Сашка Тупицын, который поначалу состоял в нашем «племени» и помогал строить первую избушку. Мама его, Валентина Ивановна, также происходила из поморов – сорокский их род был старообрядческим, сугубо верующим. В 1931-м отца её, хозяина рыболовецкой шхуны, репрессировали, и пришлось девчушке, чтобы свести концы с концами, пойти на Беломорский рынок торговать: «Кому рыбы, свежая рыба!» Видела и святость, и несправедливость людскую. Воспитала она своего сына верующим? Нет, конечно. А с чего бы? Начав учительницей в Выгострове, после, когда рядом с ГЭС построили посёлок Золотец, она четверть века трудилась директором нашей поселковой школы, чей ленинский уголок признавался лучшим в Беломорском районе. И с матерью моей, увидев в женской бане крестик, пришпиленный к её белью, пыталась однажды провести атеистическую работу: «Евдокия Филипповна, разве Бог существует?» И даже мать моя – она разве смогла передать веру детям своим? Крестили меня в 10 лет на родине отца, крёстным был священник, который потом три раза присылал мне письма. А я их даже не читал… Почему? Чего стыдился? Уже взрослым, приехав в Юрьевец, стал искать крёстного, батюшку Михаила, а в храме сказали: «Ушёл на покой и уехал на малую родину, адреса не знаем». То, что он молился за меня, теперь я точно знаю. Иначе откуда мне, пацану, пришло тогда тревожное чувство, что я чего-то не сделал, что-то не познал? Иначе зачем было вырезать глаза берёзе, чтобы мир иной увидел меня?

Прочитав молитву, данную нам Господом, и присовокупив молитву ко кресту из веток («Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…»), спешу выбраться из леса на дорогу, чтобы словить попутку в Беломорск.

Беломорские просёлки

Игорь уже успел побывать в Никольском храме и побеседовать с его настоятелем. Пора уезжать, а с благочинным отцом Вадимом, с которым по телефону договаривались о встрече ещё в Муезерском, не поговорили. Дожидаемся его на лавочке у Зосимо-Савватиевской церкви. За последние годы здесь многое изменилось: появилась детская площадка, небольшой зоопарк для детей, да и сам храм с достроенной колокольней стал краше. Удивительно, как всё переплетается в жизни. Храм этот собран из брёвен бывшей районной библиотеки – двухэтажного здания со скрипучими лестницами, где мы в детстве брали книги. И в посёлке моём храм Великомученицы Варвары устроен в заброшенном домике на берегу канала, где прежде мы, пацаны, устраивали свой «штаб». Телом эти храмы выросли из нашего детства земного, а двери открыли в детство вышнее. Ведь там, у Бога, все мы дети Его?

Размышления мои прервало появление благочинного. Припарковав машину, он вывел из неё собаку и запер в одном из вольеров зоопарка. Подойдя под благословение, спрашиваем, какие ещё животные содержатся в зверинце.

– Куры есть породистые, кролики, белки, фазаны, индюки. А собака – моя личная, на улице дворняжку подобрал.

– Это вы пример с Костомукши взяли, где при кафедральном соборе живой уголок для детей устроен?

Священник Вадим Бикмухаметов

– Ну уж нет, это они с нас пример берут! – рассмеялся отец Вадим. – Тот зоопарк при отце Никодиме появился, потом его закрыли, а когда мы здесь развернулись, то и они свой восстановили. Вообще начали мы с небольшой детской площадки, чтобы прихожанам было куда пристроить детей во время службы. Считаю, не надо заставлять детишек всю литургию выстаивать, пусть постепенно к храму приучаются, чтобы потом отторжения не было. И вот, когда устроили площадочку, смотрю, сюда со всего города потянулись мамы с деточками. Поэтому мы её расширили, пусть будет общегородское место отдыха.

– Участвуете в жизни Беломорска?

– Это неизбежно, город-то маленький. Я сам его житель, и супруга, и ребёнок, он ходит в садик ещё. Тем более наши прихожане. Как в стороне стоять?

– Может, через это и люди душой отогреются, попривыкнут к церковному, – говорю. – Здесь ведь раньше полное безбожие было.

– Ещё бы! Карелия боролась за звание первой безбожной республики, одно время хотели и последний храм закрыть, кладбищенский в Петрозаводске. Потом всё же отступили. Когда в 90-м году образовалась епархия, во всей Карелии было четыре храма. С той поры прошло всего тридцать лет, так что, думаю, Карелия ещё не прошла этап духовного возрождения. Многие пока что воспринимают Церковь не как своё, а как стороннюю услугу. Обращаются в епархию: «Нам нужен священник». Говоришь им: «А вы понимаете, что этого священника с его семьёй вам придётся содержать?» В ответ изумление: «Как содержать?» То есть видят только службу, храмовую жизнь, а приходские заботы, мол, дело не наше.

– Когда нам сказали, что половина священников на севере Карелии, помимо служения, работает на производстве, мы не сразу поверили.

– А как иначе? В Беломорском районе десять храмов, не считая общин без крыши. Приходы там маленькие, бывает и по пятнадцать человек – дай Бог, чтобы хватило средств коммуналку оплатить. Кому их окормлять? Мне, как благочинному, приходится не только здесь служить, завтра вот в Сегежу поеду. Остаётся четыре священника. И вот мы собрались и распределись по четырём сторонам света – один взял север, другой юг и так далее. Объезжают батюшки несколько приходов, служат и за требы что-то получают. Но всё равно это мизерные деньги, на хлебушек едва хватает, а ведь ещё машину надо заправлять, чинить – без машины-то здесь никак. И вот из этих четверых двое, сосновецкий и сумпосадский настоятели, работают по прежним своим профессиям и служат только по выходным. Изменится ли ситуация к лучшему? Пока что такие ножницы: с одной стороны, людей в храмы стало ходить больше, а с другой – самих людей становится меньше. Недавно составляли мы годовой отчёт, в котором должна быть и общая статистика, сложили цифры: в целом за год с севера Карелии уехало около пяти тысяч человек. А это население одного хорошего посёлка, в некоторых-то и по три тысячи живут. Если так, по посёлку, будем уменьшаться, то что здесь останется?

– И всё же новые храмы строите?

– В Пушном заложили фундамент. В Шижне часовню освятили. В Колежме, старинном поморском селе, где прежде был большой красивый Сретенский храм, рыболовецкий колхоз решил его заново поставить, но остановились на часовне, поскольку прихожан мало. Получилась крепкая, добротная часовня. Ещё в Чупе строится, во имя преподобного Варлаама Керетского, но завершить пока не удаётся – там один священник остался на несколько приходов, курсирует между Лоухами и Чупой – это полсотни километров по убитой дороге.

– А в Сумпосад дорога какая? – интересуется Игорь.

– Грунтовка, сейчас там грейдером провели, но на моей машине всё равно не проехать. Был такой забавный случай. Раз в год нам разрешено служить в Вирме в храме Петра и Павла, который считается памятником деревянного зодчества. И вот отправился туда отец Андрей. Не помню, что там случилось, кажется, с началом службы задержали, но пришлось мне следом ехать. Думаю: «Вот сейчас приеду и устрою такой разнос!» Речь даже заготовил. А когда прибыл туда, из машины еле вылез – так меня растрясло. И говорю батюшке «речь»: «Спасибо тебе, отче, что каждые выходные в Сумпосад ездишь!» Это по той же дороге, но ещё дальше за Вирму. А ещё отец Андрей в Нюхче служит, куда на машине вообще не добраться. И вот он садится на электричку в 7 утра, приезжает к 11, там, понятно, голодный служит, затем жители его кормят и он до ночи ждёт обратную электричку. А ведь это его выходной день после рабочей недели на производстве.

Сегодня возил я в Вирму гостя, священника из Москвы, показывал ему старинный храм. Так он больше дорогой впечатлился: «Как люди здесь живут?» Мы словно в разных мирах. Ему, чтобы доехать до своего епископа и решить вопросы, требуется 15 минут. А мне надо проехать 300 километров в одну сторону, потом столько же обратно. Отцу Юлиану из Лоухи – в обе стороны 1200 километров. Это же какую подвеску машины надо иметь! Как-то в карельской газете писали, что один батюшка катается на внедорожнике, роскошествует. А я бы тоже не отказался. Но не покупаю – не только из-за дороговизны, но и потому, что люди не поймут. Они же не могут себе такое позволить, почему священник может?

– Отец Сергий много лет по Беломорску на велосипеде ездил и шутил: «Вот батюшка на “Мерседесе”», – припоминаю, – пока ему машину не подарили.

– Ну да. Карелия – для духовных людей, поскольку здесь только духом и питаться, – пошутил отец Вадим, но прозвучало это почти всерьёз.

Свои в городе

– Помимо детской площадки, вы и в других городских делах участвуете? – продолжаем расспрашивать.

– От жизни района мы неотделимы. Я вхожу в общественный совет при МВД Беломорского района и в другие структуры. Например, приглашали в комиссию по утверждению герба города и района. Там, кстати, к моему замечанию, что герб должен быть лаконичнее, прислушались, внесли изменения. Если где-то делается хорошее, открывается новое, то мы подключаемся к различным инициативам. Вот собирали средства на спортивные тренажёры для отдалённого посёлка, чтобы молодёжь при деле была. На памятник воинам-афганцам собирали… По возможности неимущим помогаем. Хорошие отношения и с Центром поморской культуры. У них есть швейная мастерская, где воссоздано старинное поморское шитьё, а также золочение. Вот хотим, чтобы там и церковное облачение попробовали шить. Поле деятельности огромное, только работать надо. В этом году провели Сретенский бал для молодёжи, приглашали для этого специалистов из Петрозаводска, чтобы всё прошло на высшем уровне. В планах было и спортивное мероприятие, кубки уже закупили, да карантин помешал.

Ещё у нас в Беломорске действуют четыре военно-патриотических объединения, рассказываю им, что священники всегда были рядом с воинством, а первое русское знамя было иконой на полотнище.

– Сами вы служили?

– Да, на Северном Кавказе, в нацгвардии. Было это в 2012–2013 годах, когда срочников уже не бросали на выполнение боевых задач. Только на рембазе видели пулевые пробоины в машинах. Меня там на механика-водителя учили. Возникали мысли на контракт остаться, но желание идти в Церковь всё же пересилило. Вернулся в Башкирию, стал пономарём в храме, помогал священникам, епископу на службах…

– Вы из верующей семьи?

– Как сказать… По матери все мои предки были мусульманами. Да и по отцу – фамилия-то у меня татарская, Бикмухаметов. Род отца из оренбургских степей. Но так сложилось, что веру я обрёл в православном храме. Переступил порог – и ощутил, что она-то во мне, оказывается, есть! И что здесь, в православии, истинная жизнь. Думал я поступать в семинарию, но епископ сказал, что в Карелии священников не хватает, езжай, мол, туда. Меня здесь рукоположили, а семинарию заканчивал уже заочно.

– Получается, межнациональная среда вам знакома.

– Именно так. И никогда у нас конфликтов на этой почве не бывает. Скажем, колокольню нашу доделывали «заробитчане», приехавшие из Средней Азии, – настоящие мусульмане, соблюдавшие свой пост. А внутри красили евангельские христиане, баптисты. И без проблем. Нам главное, чтобы человек был не сатанистом, не проповедовал у нас и чтобы качественно работал. Если что-то спрашивают по вере, то отвечаем, не вступая в дискуссии. Или вот на детскую площадку при храме приходит мусульманка в хиджабе со своими детишками – разве буду их прогонять? Считаю, что любой человек, имеющий какую-то веру в Создателя, лучше, чем те, кто вообще без ориентиров и традиционных ценностей.

– А с администраций конфликтов не бывает? – спрашивает Игорь. – Например, из-за пресловутого коронавирусного карантина?

– На Пасху стоял милицейский патруль, который никого не пускал, но люди всё равно приходили. Мне вообще предлагали закрыть храм на праздник, но я предъявил официальное разрешение молиться в храме священникам вместе с помощниками.

– А помощников – пятьдесят человек, – шучу.

– Ну да. Я им ответил: «Можете не пускать, это будет не на моей совести. А храм я не закрою, просто не могу. Доведу до сведения людей, что им рекомендовано оставаться дома, озвучу все санитарные требования, а там уж они сами решат».

– Обозлились на вас?

– Поворчали, конечно. Они выполняют своё служение, я – своё. Это же понятно. Точно так же было и с похоронами отца Сергия.

Могила отца Сергия возле Зосимо-Савватиевской храма

– Запрещали у храма хоронить, на кладбище отправляли?

– Хоронил весь город, и Роспотребнадзор не пошёл против народа. А главная проблема была со вскрытием. Главврач мне доказывала, что у неё есть норма закона, по которой нужно определить причину смерти, а для этого требуется вскрытие. А я ей – что у нас есть свои духовные законы. Понимаете, тут надо сразу обозначить свою позицию, остальное же решится. Может, это я слишком самонадеянно говорю. Но это же очевидно: священник должен лежать рядом с храмом, так было тысячи лет – и какие законы могут прервать традицию? Да, наш храм на берегу реки, поэтому как бы запрещены захоронения. Но у нас же нет сточных вод, здесь скала.

– И река-то не застойная, бурный поток, всё сразу в море выносит.

– Это ещё как-то приняли, а вот со вскрытием упёрлись. Родственники написали заявление об отказе от вскрытия, и я тело отца Сергия даже в морг не возил – вызвали участкового, врача, чтобы зафиксировали мирную смерть, без насильственных действий. А дальше, извините, у нас свои правила.

* * *

Перед тем как проститься, отец Вадим показал нам новую постройку во дворе – и удивил. Впрямь как отец Игорь в Надвоицах, когда мы осматривали его нововведение – похоронный ритуальный зал при храме. А здесь предстала перед нами «сухопутная прорубь».

– Конечно, необычно, что рядом с рекой мы устроили бассейн с речной водой, – объясняет благочинный. – Вода здесь такая же, как и в реке, она не подогревается и фактически проточная – насос, когда надо, работает без остановки. Для чего это сделано? Чтобы зимой, в крещенское купание, люди не выходили на лёд.

– А как же слияние с природой? – шутит Игорь. – В четырёх стенах купаться не романтично.

– Так ведь опасно, – отвечаю за батюшку. – Это Выг. Однажды, школьником, провалился я в полынью, и моментально течением под лёд утянуло, едва успел ногтями в край вцепиться. Хорошо, друг детства подполз, сунул руку в полынью, нащупал мою голову и за волосы вытянул. А так бы…

– Да, опасно. Поэтому МЧС и запретило нам крещенские купания. Если бы не эта купель, то их бы вообще не было.

– И что, народ одобрил?

– Так удобно же! Я заметил, что на Крещение у нас всегда снег идёт, а тут, под крышей, можно раздеться не спеша, молитовку прочитать.

– А иордань где делаете?

– Здесь, у храма, порог, вода прям кипит, так что в километре выше по течению, где купались прежде. В том числе отец Сергий, он любил это дело, никогда не пропускал. Ещё там неудобно, что во время прилива с моря воду нагоняет и мостки приходится класть. А тут опять же самый центр города, если кому-то после купания потребуется помощь, то всё рядом.

Совсем уж прощаясь, спросил я у благочинного: может, стоит у Выгострова рядом с павильоном «Бесовы следки», который уже почти отстроили, поставить ещё и православный крест? Ведь там, у порога Шойрукша, подвизался главный беломорский святой, преподобный Елисей Сумский, там он с бесами боролся, а потом и чудо явил. Отец Вадим ответил на это неопределённо, мол, надо посмотреть.

Что ж, понятное дело: местные и республиканские власти надеются развить в Беломорском районе туристическую отрасль, а рядом с языческими петроглифами крест будет смотреться неаутентично. К тому же ЮНЕСКО собирается взять их под охрану. Серьёзные ребята за дело взялись. Но… как сам батюшка говорит, «надо обозначить свою позицию, остальное решится».

До свидания, родина моя. До свидания, каменные острова! Выгостров, Золотец, Матигора, Сосновец… и снова мчимся мы по прямому как стрела Мурманскому шоссе.

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска