Хождение за край
(Продолжение. Начало в №№ 861–866, 868–870)
Феодоритовы места
Из записок Михаила Сизова:
И вот вновь мчимся мы по Мурманскому шоссе на самый-самый Крайний Север. Ещё не всю Карелию проехали – впереди Кемский и Лоухский районы. В Чупу, где подвизался преподобный Варлаам Керетский, решили не заезжать. О Чупе мы уже рассказывали, в том числе о том, как местные бабушки хранили мощи преподобного Варлаама в своей избушке-молельне, как они пропали после 1961 года и как вновь были обретены в 2015-м («Рыбацкий святой», № 786, август 2017 г.). Хотелось мне своими глазами увидеть Варлаамов источник, забивший из-под земли от того места, куда перенесли мощи преподобного во время большого пожара, и за который огонь уже не смог проникнуть. Пишут, что след от этого ручья был заметен ещё долгие годы. Но сохранился ли он доныне?
Какая уж Чупа, если даже в моём родном Беломорском районе и то не везде успели побывать. Я не говорю о такой экзотике, как, например, подземный командный пункт штаба Карельского фронта, что у села Сухого, рядом со старообрядческим кладбищем – это уж ладно. Но Сумпосад! Одно из стариннейших русских поселений на Белом море, давшее стране 80 капитанов, в том числе известных полярных мореходов. Соловецкому монастырю это село подарила ещё Марфа Борецкая, новгородская посадница, и Сумпосад стал главной вотчиной самой северной тогда обители: отсюда богомольцы отправлялись на острова, здесь зимой жили настоятели монастыря и здесь же была неприступная крепость, которую в своё время шведы не смогли покорить. Крепостца была немалая, 718 метров по периметру, и от неё до сих пор остался земляной вал. А часть стены и восьмиугольную Моховую башню с шатровым верхом в 1931 году вывезли, сейчас она в музее-заповеднике в Коломенском.
И всё же в Сумпосаде осталось на что посмотреть. Например, на музейную мореходную лодку (листербот), какие были при Петре I, и на старинный амбар, принадлежавший Соловецкому монастырю. Самого монастырского подворья уже нет, но на его месте построен храм в честь Елисея Сумского – там, где, по житию, он воскрес из мёртвых, чтобы принять схиму.
В Сумпосаде и Сухом мне довелось бывать, а в Колежме нет. Стыдно сказать, мне, беломорчанину, глаза на это село открыл один архангельский мужик, когда я был на Мезени. Виктор Кузнецов, корабельный мастер, рассказал тогда: «Кто ещё на Белом море мореходные карбасы шьёт? В Долгощелье да в селе Колежма, там настоящие поморы остались». Но при всём желании ехать в Колежму нам было затруднительно – дорога туда совершенно убитая. В СМИ писали о скандале, когда автобусники отказались везти пассажиров туда, боялись там застрять.
Нюхче больше повезло – народ может добираться туда на электричке по железнодорожной ветке на Обозерскую. Но мы-то на машине. Может быть, и добрались и как бы поставили промежуточную точку на нашем «северном векторе». Ведь путь наш по Карелии начинался с Повенца, где заканчивалась Осударева дорога, а в Нюхче – её начало. Но ехать надо далеко в сторону, а времени мало. По пути лишь Шуерецкое, ещё одно славное село в Беломорском районе. Собственно, оттуда и берёт начало православное просвещение Кольской земли, куда мы путь держим. И, что удивительно, оно напрямую связано с именем святителя Стефана Пермского.
Но тут надо рассказывать с самого начала. В своём обширном исследовании игумен Митрофан (Баданин), будущий митрополит Мурманский, так писал о преподобном Феодорите Кольском: «В 1481 году в Ростове Великом родился мальчик, которому было суждено стать великим подвижником и оставить яркий след как в истории просвещения Крайнего Севера Руси, так и в деле становления российской государственности в XVI веке. По всей видимости, ещё в малолетстве мальчика Феодора отдали на воспитание и обучение в небольшой монастырёк во имя святителя Григория Богослова, издревле существовавший при ростовском архиерейском доме на территории Ростовского кремля. Этот просветительский центр с давних времён назывался “Затвор”…» Это тот самый Затвор, где в своё время подвизался Стефан Пермский и где он составлял азбуку для пермян-язычников, чтобы обучить их грамоте и привести в лоно Церкви. И вот спустя почти сто лет мальчик узнаёт о подвигах святителя и, возможно, уже тогда возгорается желанием пойти по его пути – «в землю не обетованную и не путную, в землю жаждущую». Как пишет автор исследования, «в дальнейшем свою просветительскую деятельность он строил на примере подвижнических трудов Великопермского святителя, стремясь повторить этот опыт равноапостольного служения». И повторил, вплоть до составления особой азбуки для саамов.
О том, что будущий миссионер какое-то время обу чался в Затворе, свидетельствуют его знание греческого языка и глубокие познания в богословии. По всей видимости, успехи мальчика в обучении были замечены, и его, 11 лет от роду, Ростовский владыка отправляет на Соловки – в ответ на просьбу прислать туда человека книжного для приумножения монастырской библиотеки. Там он занимается переписыванием книг. «При желании можно найти и тексты, переписанные рукою юного Фёдора, – пишет исследователь. – Среди них “Толкование на пророков” – весьма объёмистая книга, написанная ровным, аккуратным полууставом XV века. Приписка писца на обороте последней страницы книги открывает нам имя переписчика – “последнего и худшего всех в человеках и первого в грешниках дьяцишки Феодора”. Указано и точное время написания книги: “Лето же тогда течаше [протекало] 1492-го, а закончил есмь месяца июня 20”. В 1494 году тринадцатилетнего подростка постригают в монахи с именем Феодорит и отправляют под начало к старцу Зосиме, в скит на реку Шуя – туда, где ныне село Шуерецкое. Скитники кормились от трудов своих, и однажды от голода монахов спасло чудо, “явление на реке Шуе старцу Зосиме запечатанного короба” со всем потребным для жизни братии».
На Шуе Феодорит подвизался 15 лет, постигая основы монашеской жизни. Там же он впервые познакомился с лопарями, которые пригоняли стада оленей с Кольского полуострова. Собственно, к Шуйскому скиту и были они «приписаны» в ту пору, судя по царской грамоте: «Пожаловали мы Лопь крещеную и некрещеную Шуи реки». Но идти с миссией христианской туда было ещё рано. Возведённый в сан иеродиакона, Феодорит отправляется в странствие по монастырям, посещает преподобного Александра Свирского, у которого перенимает опыт устройства уединённой обители, а также заволжских старцев. Затем возвращается на Шую и только после смерти своего духовного отца Зосимы решает, что время пришло. С Шуи он идёт дальше, в Заполярье…
Крест над Шуей
Смотрю на карту – помню же, что из Беломорска должна быть автомобильная дорога в Шуерецкое. В давние времена Лёша, на квартире которого мы останавливались в Золотце, возил меня по этой грунтовке на свои «заповедные болота» за морошкой. Ищу в Интернете. Там, на одном из форумов, как из ушата холодной водой окатили: «Дорога-то, кажется, есть, вдоль железки, только дальше мосты все порушены». Другой предлагает: «Зимой на ГТСке можно проехать. Или по морю, по прибрежному льду».
Что ж, не судьба. Но с одним из жителей Шуерецкого мы всё же встретились, как бы заочно. В Беломорске руководитель Поморского центра Светлана Кошкина передала мне аудиозаписи, которые она сделала в Шуерецком в 2014 году. Местный краевед Виктор Анатольевич Устинов рассказывает, что, согласно историку Ключевскому, Шуерецкая волость появилась ещё до основания Соловецкого монастыря. В рукописном «Летописце Соловецком» сообщается о встрече преподобного Савватия с Нафанаилом, идущим из Сороки «посещения ради больных человек в Шуерецкую волость». Сохранилось и множество других документов, например купчие, судя по которым, на Шуе было поселение ещё до того, как там образовался скит и прибыл туда Феодорит Кольский.
Так что шуерецкие – кореннейшие поморы. Веками они хранили свои православные традиции, поморскую культуру. До сих пор каждый год собираются они на «поморску госьбу» и вновь звучат там «утушные» песни:
По синему морю
корабличек бежит,
так и бежит.
К Кеми-городу
корабличек спешит,
так и спешит.
На том кораблике
сам Василий
сам Васильевич сидит.
На звончатых гуселышках
так играет, так играет:
Заиграйте, гусли-мысли,
теперича при мне,
При мне,
при Василье-молодце.
И далее – целая история про этого Василия, что «живе за Сороцкою губой», и про девушку Катерину.
…Слушаю записанный голос Виктора Устинова, живой, весёлый, – и странно сознавать, что нет уже его на свете. Умер он вскорости после того, как упал крест, установленный им на месте бывшего Соловецкого подворья, где подвизался Феодорит Кольский.
– Виктор Анатольевич, расскажите о храмовом комплексе в вашем селе, – просит Светлана.
– После соловецких монахов был у нас Никольский приход. Это три храма – Никольский, Параскевы Пятницы и Климента Римского. Параскевинская была постройки 1666 года, времени начала раскола. Самый большой, Никольский, сгорел в 1947 году от молнии. Ходили разговоры, и тётушка мне подтвердила, что всё это не случайно произошло. Она говорила, что когда наступили эти времена послереволюционные и гонения на Церковь, то закрывали храмы и использовали в качестве различных подсобных помещений, а с нашим храмом вообще беда случилась, он был осквернён даже. И верующие люди полагали, что Господь таким образом…
– Наказал?
– Да. Даже об этом и говорить… ну, там вплоть до того, что было отхожее место, вот и сгорело. Причём огонь совсем не затронул церковь Священномученика Климента, которая стояла впритык к сгоревшей. Позже эту церковь перестроили под клуб, и мы ещё с отцом ходили на какой-то фильм. К 1963 году её совсем разобрали и построили на её месте новый клуб. Так же утратили и Параскевинскую.
Никольский-то храм очень жаль, красивый был, судя по фотографиям. Когда начался пожар, то люди опомнились, сбежались тушить, даже молоком поливали, надеясь, видимо, на чудо. Но поздно они опомнились.
Около храмов было древнее кладбище. И там же есть поздние захоронения, в том числе могила товарища Новикова, погибшего от рук интервентов в Гражданскую, и подполковника Владимира Ястребова, который погиб при испытаниях в Белом море морских мин. Я занимался земляными работами, благоустраивая территорию вокруг обелиска, и наткнулся на слой чёрного угля – то, что осталось от Никольского храма. В углях нашёл кованые гвозди и оплавленную бронзовую ручку от храмовых дверей. Отнёс это в музей.
– Символично, что от храма осталась дверная руч ка, как бы приглашение…
– Ещё колокол остался. Он сейчас подвешен на столбе, в него звонят по разным случаям.
– Расскажите об установлении православного креста в Шуе.
– Ну, это, в общем-то, всё произошло в духе времени нашего. Жизнь требует восстановления традиций. Я и сам поражаюсь, даже горжусь, что в Шуерецком был большой населённый пункт с тремя храмами, а в Сороке всего лишь два и в Кеми два. А у нас – три! И возникла идея как-то отметить это место, на котором стояли эти храмы. Силами сельчан построили крест высотой в три с половиной метра.
Дальше Виктор Устинов рассказывает, как сработали и поставили с отцом крест, как в 2005-м отец Сергий приехал, освятил его. Почему спустя время крест упал, то неведомо. Восстановить его Виктор Анатольевич не успел, отошёл ко Господу.
А мы мчимся дальше по шоссе и вот уже проскакиваем мост через Шую. Смотрю на карту, мысленно прочерчивая прямую линию до Шуерецкого. Всего-то 30 километров. Но названия какие! Слева от «маршрута» находится болото Топкое, а справа – болото Зыбкое. Ладно. На месте подвигов преподобного Феодорита мы ещё побываем – уже на территории Мурманской области, в Кандалакше, где преподобный в 1526 году поставил первую на Кольском полуострове церковь, во имя Иоанна Крестителя, и основал монастырь.
Пересекая Полярный круг
Из записок Игоря Иванова:
Возле выезда с просёлка на трассу Санкт-Петербург – Мурманск я притормозил: красавец-вран, чёрный, как смоляная борода цыгана, задумчиво стоял посреди дороги, а увидев нашу приближающуюся машину, не стал взлетать, а лишь не спеша отошёл в сторону. Отчего вид этих птиц всегда заставляет задуматься о каких-то тайнах природы или потустороннем мире? Не случайно же художники эту птицу изображали сидящей у распутья на вещем камне, на котором начертаны таинственные былинные слова: «Направо пойдёшь – коня потеряешь, себя спасёшь; налево пойдёшь – себя потеряешь, коня спасёшь; прямо пойдёшь – и себя, и коня потеряешь». Нам направо, вообще-то…
Поворачиваем на север, в сторону Кольского полуострова, таинственной Гипербореи. Перед нашим путешествием я знакомился с разными картами этих мест, среди которых самая старинная и знаменитая – карта Герхарда Меркатора 1569 года. Очертания современных Карелии и Кольского полуострова на ней вычерчены довольно точно, хотя Соловков почему-то нет. Но, что удивительно, на месте нынешнего Северного Ледовитого океана на этой карте изображён неведомый континент с горой посередине. Там же есть пояснение, что карта основана на описаниях путешественников XIV века и на свидетельствах духовных странствий рыцарей короля Артура, искавших Чашу Христову.
До Кандалакши, следующей остановки на нашем пути «за край», пилить четыреста километров. По сторонам только лес, озёра и болота: строить дорогу завершили лишь в начале 1980-х и она оставила в стороне посёлки и деревни. Кое-где пробивать трассу приходилось через скалы – теперь розово-охристые утёсы встречаются по сторонам шоссе. И почти повсеместно они исписаны путешественниками. Надписи, от которых мне всегда делалось дурно, однородны: такой-то Вася свидетельствует, что он из такого-то города и был здесь в таком-то году. Написано это зачастую аршинными буквами, и, как бы ни было это оскорбительно для эстетического чувства, глаз не отведёшь. Так что эпоха, когда на вещих камнях писали вещие слова, сменилась ныне вот этим вот.
Возле выезда из пределов Карелии, на шоссе близ Нигрозера, давным-давно стоит стела «Полярный круг». Кто ездил в Мурманск, видел, а недавно знак дорожное ведомство обновило, так что никелированные буквы зазывно блестят на солнце. Остановились и мы. Собственно, географический Полярный круг чуть севернее, здесь символическая точка, где любят фотографироваться на память.
Напротив стелы, на другой стороне шоссе, стоит крест с образом Спаса. Вокруг – пирамидки, сложенные путешественниками, «загадавшими желание». С другой стороны трассы, возле стелы – «дерево», точнее металлический каркас, увешанный всяким разным и по форме напоминающий тулуп сторожа из кинофильма «Операция “Ы”…».
На «дереве» в этот коронавирусный год преобладают медицинские маски (на одной из которых прочитал признание в любви – уф…), также в изобилии георгиевские ленты, носки, носовые платки, присутствуют российские флаги. Жуть, если честно.
То и дело останавливаются легковушки, из которых вываливаются дети и взрослые и идут к «дереву» повесить свой талисман и сфотографироваться.
Вот среди пирамидок бродит очередная группа путешественников, молодой человек выступает в роли знатока-эзотерика. Он подводит своих к дереву из масок и начинает авторитетно рассуждать о «месте силы», «правильном» загадывании желаний и прочую какую-то ересь несёт. Тут уж я не выдержал, прикинулся простодушным путником, киваю, показывая на языческую «ёлку»: «Да-да, вы совершенно правы, такая масса людей не может ошибаться: нужно непременно повесить маску на дерево – и тогда вирус тебе не страшен». Вижу, люди иронии не поняли: снимают с подбородков и достают из карманов маски, собираясь тоже повесить их. И тут я спешно добавляю: «А ещё, вы представляете, вешают презервативы и использованные прокладки! Наверно, благодаря им тоже от чего-то дерево помогает излечиться…» После сих слов группа туристов, судорожно посмеиваясь, с брезгливым выражением на лицах быстро-быстро удаляется от «ёлки». Вот так я дискредитировал «место силы». Михаил смеётся, а мне немного стыдно: не удержался. Я вложил в эту сценку всё своё непередаваемое отвращение к этим «деревьям», пирамидкам, надписям на скалах вдоль дороги – ведь, в сущности, это явления одного порядка.
Едем дальше, и эмоции уступают место размышлениям. Эти же «священные деревья», обвешанные ленточками, я видел на Алтае, да и в здешних местах прежде была традиция вешать верёвочки и ленты на придорожные кресты. А на колоннах базилики Рождества Христова в Вифлееме я видел множество выцарапанных крестиков – так расписывались безграмотные крестоносцы, а знай они грамоту, так писали бы: «Здесь был Василиус». Я видел автографы этих «Вась» и на перевалах горных дорог на Кавказе, и на стенах заброшенных храмов Севера. И ведь не пишут, как Христос, тросточкой на земле и на деревянных заборах не вырезают, а обязательно на камне высекают или пишут несмывающейся краской из баллончика.
Может быть, дело не в бескультурности (хотя отчасти, конечно, и в этом), а в страхе? Ведь характерно, что структура надписи всегда примерно одна и та же: дата, имя, место (город). То есть человек хочет как бы утвердиться во времени, в родовой цепи, в мире – географически. Быть может, это и не люди творят от ветра головы своея, а движет ими страх смерти, живущий где-то в глубинах подсознания: вот я уеду из этого места, а потом умру, зато эти, не подверженные времени и распаду, скалы или кажущиеся вечными каменные стены храма переживут меня и сохранят моё имя. А эти пирамидки и ленточки – словно призыв замотанного жизнью маленького человека к неведомому богу: «Я есть! Заметь меня!»
Даже когда у православного ослабевает надежда, он невольно сползает в «материальную веру», языческое двоеверие. А что уж говорить о современном, в большинстве своём далёком от Бога человеке…
И потому, быть может, этот беззвучный вопль души всё же лучше, чем холодное безразличие к шевелению и страхам собственной души. Идёт-идёт человек за горизонт по плоскому и пустынному миру за обманчивым миражом житейского благополучия и падает посреди пути, превращается в землю – и зачем всё это было, непонятно. Но когда даже этот вопрос прочно вытеснен из сознания, вот это вдвойне по-настоящему страшно.
Хотя бы ради этого стоит примириться с надписями и пирамидками – не оправдать вандализм и дикость, а успокоиться, утешить себя мыслью: слаб человек, но есть в нём семя Божие и всегда остаётся надежда, что осветит его Солнце Правды, семя взойдёт и даст плод.
Вот еду, обо всём этом думаю и вдруг вижу: первая в этом году красная осинка показалась на скалах. Первый гонец ранней северной осени…
Кандалакша
Из записок Михаила Сизова:
Монастырь Рождества Пресвятой Богородицы преподобный Феодорит основал близ устья реки Нивы напротив острова Олений – это в самом конце нынешней Кандалакши. Едем туда…
Поставив храм, освятить его преподобный не мог, поскольку не имел ещё священнического сана. И в Софийской летописи сообщается под 1526 годом: «Приехаше к Москве лопляне с моря Окияна, из Кандалакшской губы, усть Нивы реки, из дикой лопи и били челом государю и просили антиминса и священников церковь свящати, и просветити их святым крещением, и государь велел архиепископу Макарию послати из Новагорода от соборныя церкви священника и диакона, и они ехавши свящали церковь Рождества Иоанна Предтечи и многих лоплян крестиша».
К тому времени преподобный Феодорит уже семь лет как проповедовал среди саамов. Сначала он с Шуи пришёл на Колу, где встретил отшельника по имени Митрофан (по всей видимости, это был Трифон Печенгский) и где поставил себе келью. Оттуда летом ходил в становищах рек Ваенги и Туломы, где крестил оленеводов, а зимой крестил тех, кто шёл на Колу для сезонной охоты. Двигаясь вдоль реки Нивы, он вышел обратно к беломорскому побережью и решил именно здесь утвердить православный форпост. Наверное, это было связано с определённой логистикой, ведь в ту пору грузы доставлялись только водными путями, а устье Нивы в Кандалакшском заливе – прекрасная природная гавань.
На месте, где стоял тот первый храм, сейчас высится Поклонный крест, а вокруг – огороды местных жителей, спускающиеся прямо к воде. Отсюда открывается фантастический вид на сопки. Бугристая, вздыбившаяся земля, омываемая морем. Что чувствовал преподобный Феодорит, когда прибыл в эту землю? Что он уже на краю Божьего мира?
Отправляемся искать гостиницу. Их много в этом портовом городке, но нигде нет свободных мест. В отличие от Беломорска Кандалакша выглядит довольно бодро: за высоким забором в порту двигаются гигантские краны, что-то грузят, на улицах полно дорогих машин. Но всюду ветер… на какую улицу ни ткнись, он везде достаёт своим холодком. И люди встречаются необычные – мужчины и женщины большого роста, с угловатыми чертами лица, какая-то своя «морская порода». Наконец в одном из хостелов с рестораном, откуда доносилась музыка, администратор посочувствовала нам и позвонила знакомым, чтобы «приняли мальчиков», назвала адрес. Едем по навигатору на другой конец города и в конце пути видим… церковь. У ворот её стоит благообразный человек с аккуратной бородкой, в очках и в шляпе. Священник? Подхожу и, сомневаясь, благословения не прошу, а только удостоверяюсь, есть ли в храме служба. Он пожимает плечами: «Не знаю». Утром я снова его увижу – он будет стоять на этом же месте со шляпой в руке. Вот такие здесь портовые нищие.
В храме только свечница Людмила. Сообщает, что служба будет завтра. Спрашиваю, где у них икона преподобного Феодорита и есть ли частица его мощей.
– У нас частичек мощей вообще нет никаких, – отвечает. – Только Петра и Февронии владыка пожертвовал нам. В алтаре они лежат.
– Храм давно открыли?
– Этот, Иоанна Предтечи, действует с 93-го года. А старый, дореволюционный, чуть дальше по дороге стоял, там часовня сейчас. В старину у нас два прихода было, этот и Рождества Богородицы на Монастырском наволоке, где теперь крест стоит. Сейчас тоже два прихода, второй-то в бывшем военном городке – там храм Равно апостольной Нины. Ещё у нас часовню Ксении Блаженной на привокзальной площади строят. Церковь хотели, да по деньгам не получилось.
– Преподобного Феодорита у вас почитают?
– А как же! За литургией поминаем и на молебнах. В центре города камень памятный установили, там и памятник ему будет, деньги потихоньку на него собираем. А вы-то сами откуда путь держите?
– Из Сыктывкара.
– Там у вас наш Иоанн Федько служит. Он ведь этот храм начинал строить, да почти сразу перевели его. Это когда у нас общая с Коми епархия была.
– Так он не в Сыктывкаре служит, – отвечаю, – а в таёжном селе Троицко-Печорске.
– В экую даль-то заслали, – вздыхает женщина, – на самый край света.
– А у вас разве не край света? – смеюсь.
Матушка ведёт меня к образу преподобного Феодорита. Потом показывает старинные иконы, привезённые из Ковды и других сёл, где храмы в советское время закрывались.
– А это что за необычный образ? – обращаю внимание на установленный в углу деревянный щит со множеством фотографий военных людей, наклеенных вокруг иконки Георгия Победоносца.
– Это наш настоятель отец Валентин придумал. Нынче «Бессмертный полк» из-за коронавируса запретили, так он на своей машине возил по городу эту икону с фотографиями и на четырёх улицах молебны служил. Ещё у него с собой перевозная звонница была, так что по городу ещё и колокольный звон раздавался.
«Ну и ну!» – думаю. Проехали мы подряд три городка, и в каждом батюшки удивили своими изобретениями. В Надвоицах – церковно-траурный зал, в Беломорске – сухопутная крещенская «иордань», а здесь – икона «Бессмертного полка».
Поехали мы дальше и почти сразу за часовней на берегу залива увидели гостевой дом. Фактически адрес этот дали нам случайно, но ведь попали в самую точку. Располагаемся в номере. Выхожу на балкон. Там пронизывающий ветрюга и кромешная тьма с красными точками вдали. Это фонари на радиовышке. Подумалось: «А ведь у преподобного Феодорита не было электричества. Каково ему было зимой, в полярную ночь?»
Местный батюшка
Игорь достаёт наш завтрак из холодильника, трясёт ледышками в молочной бутылке: «Замёрзло! Температурный уровень неправильно был выставлен». В ответ шучу: «Какой ещё уровень? Забыл, что ли, мы же за Полярным кругом!»Ранним утром вид из окна гостевого дома более весёлый: залив со множеством островков искрится лучами, словно играет со светом, а за ним недвижимо горбятся исполинские сопки-киты, спят непробудно, но, кажется, вот-вот они вздохнут, зашевелятся…
После службы беседуем с отцом Игорем Тимошенко, расспрашиваем про монастырь Феодорита Кольского.
– Года три назад мы провели там раскопки, – рассказывает он, – и нашли основание храма. В алтаре, прямо под жертвенником, обнаружили захоронения двух человек. Явно это священники, больше там никого не хоронили. Сейчас они лежат у нас в старом храме, то есть в часовне. Глубоко-то не копали, но артефакты разные нашли. Раньше там огород был, а как поставили Поклонный крест на месте алтаря, люди отодвинули огороды, перестали сажать.
– Там живёт достаточно людей, чтобы приходской храм построить?
– Настоятель бы вам рассказал, но сейчас он в отпуске. Он говорил, что в планах поставить на месте монастыря часовню. Но как сложится в нынешней экономической ситуации, не знаю. Места на Монастырском наволоке, кстати, красивые. Кто-то в своё время даже начал там гостиницу строить, но сейчас она заброшенная стоит.
– Может, под монашеские кельи подойдёт? – шучу. – Это же на монастырской территории?
– Так там вся территория монастырю принадлежала.
– В целом в вашем благочинии храмов много?
– За пределами Кандалакши есть приходы в посёлках Зеленоборское, Белое море, Нивский, Алакуртти. Туда добираться просто, они стоят вдоль Ленинградки.
– Трассу «Кола» у вас «Ленинградкой» называют?
– Так это логично – куда едут, так и называют. Только в Зареченск, что близ Ковдозера, половина пути без асфальта, туда сложнее ехать. Но у нас как говорят? «Где асфальт, там рыбы и зверя нет», – батюшка смеётся. – Я в свою пору работал водителем, так и до Умбы асфальта не было. Вы ведь сейчас туда направляетесь? Туда теперь хорошую грунтовку сделали и дальше, в Варзугу. А за Варзугой, помню, даже электричества не было. Может, сейчас дизельки какие поставили. А край-то наш богатый, были крепкие совхозы. И белька били, и оленей держали, и сёмгу ловили. В конце 80-х завезли даже мясную породу лошадей, для разнообразия. В 90-е годы лошадок бросили, но они сами по себе расплодились, и, как говорят, до сих пор два табуна по полуострову бродят, дикие. Зимой как-то выживают, ягель из-под снега выкапывают.
– В оленей потихоньку превращаются?
– Вроде того. Но летом они приходят в посёлки по старой памяти, это мне в Тетрино рассказывали – есть такое село на побережье, далеко за Варзугой.
– А зачем в посёлки приходят? К людям тянутся?
– Нет, людей к себе лошадки не подпускают. Просто близ жилья жеребят своих сохраняют, чтобы медведи не драли.
– Оленей ведь здесь исстари не только саамы держали, но и поморы?
– Да куда ж без них? Мой дед Сергей в Тетрино до самой смерти держал двух олешек. Зимой на них ездил и меня на рыбалку катал, когда я на каникулы прилетал. А вот личные стада я уже не застал, их национализировали во время коллективизации. А саамы по-прежнему их держали, большие стада были в районе Ревды, Ловозера. До сих пор их там пасут. На лето отпускают, а осенью отлавливают, собирают в кучи. Для бездорожья, кстати, лучший вид транспорта. Раньше я в Тетрино на «кукурузнике» летал, а теперь, когда рейсы отменили, даже не знаю, как народ туда добирается. Давно уже там не был. Дом пустой стоит, от деда остался.
– Вы говорите, шофёром работали. А священником когда стали?
– Так не только водителем, но также электролизником во вредных цехах на алюминиевом заводе работал, и грузчиком, и стропальщиком в порту. Куча корочек у меня, – смеётся батюшка. – А рукоположили меня шесть лет назад, ещё при владыке Симоне. Священников у нас не хватает. Вот настоятель уехал в отпуск, а мы с отцом Романом физически не можем его заменить на отдалённых приходах, поскольку на свои ездить надо. В основном храмы там домовые, в квартирах. Только в Зеленогорском служим в отдельном здании, в бывшем детсаде, и в Алакуртти есть нормальный храм – во имя благоверного князя Александра Невского. Его военные построили, когда в село после сокращений, что были в 90-х, вернулась элитная бригада. А до этого служили тоже в квартире. Да и здесь, в Кандалакше, второй наш приход, равноапостольной Нины, располагается в большой квартире обычного жилого дома.
Слово за слово, батюшка рассказал, как в детстве ездил в мой родной Беломорск на лыжные соревнования. Возможно, я его и видал там, кто знает. Север наш тесный, хотя и огромный географически. Прощаемся. Может, ещё доведётся встретиться.
(Продолжение следует)
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Добавить комментарий