(Продолжение. Начало в №№ 861–863)

Ступени в «никуда»

Из записок Игоря Иванова:

Что ж, с самой высокой точки Воттоваары – 417 метров – мы начинаем спуск. Наш проводник Александр Павловский уже отвечает на звонки (на вершине горы берёт «Мегафон»), договаривается о следующих экскурсиях.

– Тяжело, наверно, вам с группами сюда подниматься? – сочувственно говорю ему, покосившись на его большой живот. В самом деле ведь тяжело – склон очень крутой и скользкий в нескольких местах.

Павловский отмахивается:

– Я, бывает, и по три экскурсии в день провожу. В день летнего солнцестояния сюда съезжается уйма шаманов и всякого странного народа…

В стороне остаётся «лестница в небо» из 13 ступеней, как её тут именуют из-за того, что она внезапно обрывается, минуем амфитеатр, «сложенный» (вынужден ставить кавычки, потому что представления не имею, кто мог так уложить камни) из трёх ярусов, дальше – мёртвое озеро, лишённое живности. Бесчисленные сейды на ножках. Всюду вокруг искривлённые, перекрученные, точно канаты, деревья… Болезненная, чарующая красота.

Лестница из 13-ступеней

Всюду искривлённые, перекрученные, точно канаты, деревья… Болезненная, чарующая красота.

Главный для меня вопрос сейчас – о смирении перед собственным незнанием. Нужно в жизни уметь оставлять место тайне. Это очень сложно: мозг на автопилоте ищет объяснений всему увиденному.

Вот те же сейды некоторые учёные – горячие умы – объявляют природным явлением. Дескать, прокатился ледник, он волочил камни, а потом лёд растаял и камни вот так расположились. Но, во-первых, сейды часто стоят в определённом порядке. Небольшие камни-подставки бывают часто из другого материала, нежели сам валун, и их, как правило, три. Ничего похожего в других районах мира (например, в Гренландии или Южной Америке), где тоже были ледники, нет. Ну и так далее.

Именно поэтому, думаю, профессионалы-учёные так неохотно занимаются загадками таких мест, как Воттоваара, – эти занятия могут оказаться игрой с нулевой суммой: время потратишь, а задачку не разрешишь. А ещё хуже, если вдруг на основе собственных изысканий придёшь к гипотезе о том, что и в самом деле гиперборейцы тут некий портал в иной мир соорудили – коллеги не просто засмеют, а, пожалуй, и из научного сословия изгонят как чумного.

Православному человеку легче: ведь Бога нам тоже не дано познать в своей глубине, но это не значит, что богословие не может существовать. А вот несмирение перед тайной требует оккультных технологий извлечения этих знаний и теорий, которые недоказуемы, а потому объявляются эксклюзивными «откровениями», магическими пророчествами для избранных и т.п. Мистически настроенные посетители Воттоваары любят цитировать красивые слова эльфа из книги Дж. Толкиена «Властелин колец»: «Башни наших твердынь ещё смотрят на мир, но люди считают их скалами». На самом деле таких слов в саге у Толкиена нет, я проверил. И верно, скорее, обратное: люди смотрят на обычные скалы и хотят видеть в них башни «погибших городов».

Ну вот судите сами. Первая версия – о древнем святилище-крепости: «Крепость напоминает сакральное место для проведения ритуалов под открытым небом… Гора Воттоваара считалась священной, нельзя было ходить здесь женщинам и детям, а к некоторым камням запрещено было не то что прикасаться, а даже близко подходить». Это абсолютно ничем не подтверждённые сведения, высосанные из пальца. Инопланетная версия: «На горе Воттоваара был крупный космодром, куда постоянно прилетали вайтманы… закруглённые загоны – место приземления летательного объекта или парк… После ядерного взрыва портал-база оказался разрушен. Мы видим, стены легли ровно, мгновенно, под одним углом на Север – значит, ядерный удар был нанесён с Юга». Версия «энергетическая»: «Это древняя энергосистема, используя гравитационную энергию земли, преобразовывала её в электромагнитную… Даже сейчас, когда эта энергетическая система частично разрушена, она остаётся действующей, можно подойти к камням, настроиться на их частоту и наполниться тем, что она передаёт». Заметили, как стремительно от безосновательного предположения (кто эту энергию измерял?) сделан шаг к материалистической религии нью-эйджа – «подзарядок», «эры Водолея» и пр.? Причем без разницы, что камни «передают»: главное – заполучить её! Вот она, истинная религия современности – потребление!

Идём с Михаилом, разговаривая, и я не могу удержать себя, чтобы не начать ругать современное неоязычество.

– Эти все якобы духовные течения, – говорю, – бесплодны, как та проклятая Христом смоковница, и в этом их главный грех. Допустим, что некогда здесь неведомый древний народ совершал моления, призывал духов помогать в реальной трудной жизни… Традиционное язычество – это форма культуры народа, то есть соединение быта, труда, верований, обрядов и прочее – и это язычество в нормальных условиях со временем приходит к единобожию. А у нынешних неоязычников это не более чем игрушки для взрослых… Те, кого мы видели медитирующими на горе, так и будут годами топтаться на месте, собирая энергии с протянутыми руками, пока не наскучит – тогда станут искать новую игрушку…

– Ну, может, эти городские люди находят в таком общении с природой что-то, – защищает Михаил от слишком резкого моего наезда «эзотерических туристов», рядом с которыми мы стояли на горе.

– Ага! – уличаю его я. – А что же это, в отличие от меня, «по-интеллигентски» читавшего молитвы про себя, сам-то ты молился рядом с ними вслух, с вызовом? Я потом встретил одного из этих оккультистов. Отделившись от основной массы своих, он бродил по горе и спросил меня: «Подскажите, чего тут, на горе, ещё есть интересненького?» Понимаешь, за «интересненьким» они приехали, скучают, бедняги, ищут новых ощущений!..

Немного ещё покипятившись, дальше иду молча и начинаю чувствовать ноги, а точнее, усталость в них. Это позже, когда мы уже дошли до стоянки, Михаилу пришлось стаскивать с меня сапоги, потому что ноги опухли и ступни сделались одной сплошной мозолью. А пока бреду кое-как, и где-то посреди пути меня начинает поматывать, так что пару раз я едва не упал. Взял палку-костыль – лишний груз. Решили сделать привал. Лежу прямо на дороге, смотрю, как паучки перебегают её суетливо, но вдруг посреди колеи замрут озираясь – чего ждут? Зато муравьи просто маршируют строем, как военный отряд. Надо брать пример с них и по-военному, через «не могу», двигаться, а то уже смеркаться начинает.

«Решили сделать привал. Лежу прямо на дороге»

– Скорее бы большие лужи! – говорит мой спутник, и я не сразу понимаю, что он тоже устал донельзя и лужи стали для него желанными не потому, что их приятно проходить по кромке, наоборот, но они знак того, что до нашей стоянки, конца пешего пути, уже близко.

Ночная дорога

Удивительная особенность: кажется, смертельно устал, но, добравшись до цели, вдруг обнаруживаешь в себе способность двигаться дальше, до следующей… А ведь худо-бедно без перекусов по лесу и горе больше сорока километров намотали. И вот мы, не делая остановки после пешего перехода, уже едем дальше, мечтая хотя бы глубокой ночью доехать до посёлка Муезерского, следующего значимого пункта на карте нашего путешествия.

Проехав без проблем заполненные дождём лужи на лесной дороге (а сколько было ночных страхований, что застряну!), мы минули Гимолы и по грунтовке продолжили путь на север. Железнодорожная одноколейка и автомобильная трасса здесь тянутся бок о бок, иногда расходятся, теряют друг друга из виду, а то пересекутся на нерегулируемом переезде и так текут, кой-где чуть не в обнимку, по одной насыпи – но не от большой любви, думается, а потому что в такой глуши в одиночку страшновато. Опустилась ночь. Лес кругом, населённых пунктов почти нет. Бензин кончается. Сообщение навигатора – «потеряна связь со спутником» – воспринимаешь в безлюдном и мрачном крае болот и холодных озёр иначе, чем на Большой земле.

Наконец добираемся до бензоколонки – таких допотопных я уже, наверно, четверть века не видал: отворотка в лес, а там стоит столбец со шлангом, рядом – вагончик. Посреди площадки лежит пёс. Бензин только 80-й, но и на том спасибо.

На берегу одного из озёр останавливаемся передохнуть. Смотрю по карте – это озеро Волома. Сразу вспоминаю ещё одну легенду, связанную с Воттоваарой, – о святом Симоне Воломском, основателе пустыни в устюжских пределах. Воломским его назвали не по этому озеру, а по местечку Воломы в верховьях Кичменьги, где ныне под спудом заброшенного храма покоятся его мощи. Так вот, известно, что по молодости, в начале 1600-х, он путешествовал с дружиной по Северу, бывал и в здешних землях. Не так-то много русских святых посещали эти дикие края в то время. Может быть, поэтому и родилась эта, похожая на сказку, очередная история из мрачного прошлого Смерть-горы. Будто увидел молодой Симеон на горе ту самую каменную лестницу из 13 ступеней, ведущую к большому каменному трону, установленному здесь, по словам местных саамов, каким-то неизвестным древним народом. И вместе с дружинниками повергли они этот каменный трон, посчитав его языческим капищем, с вершины горы. Такой вот миф, коему подтверждений не имеется.

Едем дальше. Покалеченная лесовозами дорога «прыгает» с пригорка на пригорок, и порой приходится притормаживать, чтоб не задавить смиренно сидящего прямо посреди колеи в свете фар напуганного зайца. Но вот лес обрывается, асфальт, домики по сторонам, фонари горят. Райцентр Муезерский, добрались-таки.

Земля обременённая

Из записок Михаила Сизова:

Собственно, таким я Муезерский и представлял – обычный леспромхозовский посёлок. Хоть это и столица второго по размерам в Карелии района – аж 17,6 тыс. кв. километров, но населения тут едва и 10 тысяч человек наберётся. Таёжный тупик, упирающийся в финскую границу. Образовался посёлок в 1966 году, когда от соседних районов отрезали таёжные куски и составили некое территориально-леспромхозное образование. Признаться, на этом мои знания о Муезерке и заканчивались. Да, ещё слышал, что выходит здесь районная газета с поэтическим названием «Муезерсклес». Если бы не наша экспедиция, то я, уроженец Карелии, наверняка бы здесь никогда и не побывал.

Церковь в честь иконы Божией Матери «Всецарица» мы не сразу приметили. Проехав по улице и увидев кирпичный домик с модернистским крыжем на фронтоне (баптисты или пятидесятники?), повернули обратно – тут и обнаружился бревенчатый храм с родным православным крестом.

Церковь в честь иконы Божией Матери «Всецарица» в Муезерском

Деловито шагаем к храму брать интервью у священника… и с недоумением смотрим на висячий замок. Приходит осознание: священник может быть в отъезде. Да и почему он должен нас ждать? Мы ведь заранее не созванивались, даже имени его не знаем. Что же, придётся отправляться дальше не солоно хлебавши?

А ведь мы разбаловались в этой поездке. Всё нам чудесно удавалось. Взять ту же Воттоваару. То, о чём нам там рассказывали – таинственное происхождение сейдов, голоса каменных духов, – ничто по сравнению с чудом, которое реально произошло с нами: к подъёму на гору мы подошли секунда в секунду с прибытием на машинах группы во главе с Павловским. Поначалу не хотели к ней присоединяться, но оказались в гуще ребят и пошли с ними. А если бы этого не произошло? Не узнали бы о Воттовааре от человека, который первым пробивал туда тропу и сопровождал «шаманов». Не познакомились бы с Тойво Пумалайненом, который подсказал нам саамский адрес на Кольском полуострове (рассказ об этом впереди). Просто побродили бы по Воттовааре, помолились где придётся, не заметив пенька, оставшегося от православного креста. А ведь именно там, как теперь понимаю, и надо было молиться. Ничего этого бы не было, встань мы пораньше, как планировали, или, наоборот, задержись в пути – даже на одну минутку, чтобы вытряхнуть еловые иголки из сапога. Нет, пришли секунда в секунду… А теперь что перед нами? Амбарный замок.

Звоню знакомому священнику, благочинному соседнего Беломорского района. Отец Вадим объяснил: «Настоятель в Муезерский нечасто приезжает, он в Костомукше живёт. А вы свяжитесь с его помощницей, Марианной Ролле, вот номер телефона». Марианна Евгеньевна сразу ответила: «Вы подождите у храма, я скоро». Ждём. Несколько раз обошёл вокруг церкви, брусники поел, которая прямо за алтарём растёт.

– Простите, дело было срочное, – почему-то стала извиняться явившаяся помощница настоятеля. – В Костомукшу иеромонаху Мануилу посылочку отправляла попутной машиной.

– Ваш настоятель?

– Нет, сейчас отец Андрей. Всего у нас десять настоятелей было, они быстро меняются.

– И что, всем посылочки отправляете?

– Никого не забываем, – смеётся женщина, – все наши.

Не дошли ещё до паперти, а Марианна Евгеньевна уже посвятила в текущие приходские проблемы – кратко и по-деловому. Коммунальщики прислали месячный счёт на 1 800 рублей за вывоз мусора, а сами не удосужились даже мусорные баки поставить.

– Откуда у нас мусор-то? Ни воскресной школы, ни трапезной – помолились и ушли. Есть разовые стаканчики, так я их сжигаю. Ещё смешнее в Реболах и Выгозере – там вообще храмов нет, только общины зарегистрировали, а тоже счета пришли по 1 800 рублей…

– Судиться будете?

– А куда деваться? Дай им волю, так и до нитки разденут. Или вот история была с участком под наш храм. Землю выделили чин чином, десять печатей на документах. Я тогда депутатом районного совета была, председателем комиссии по социальным вопросам, и все бумаги эти проверяла. Построили храм – и вдруг выясняется, что земля «с обременением», по ней проходила водопроводная трасса. А на плане её нет! Ну и отрезали у нас кусок земли. Пришлось добиваться, чтобы дали землю в другом месте, за храмом. Там, правда, линия электропередач проходит и строиться можно только в десяти метрах от неё, но ничего, как раз поместится наш будущий приходской дом на 60-70 квадратов.

– Тогда у вас и трапезная, и воскресная школа появятся, бумажными стаканчиками от коммунальщиков не отобьётесь, – шучу.

– Да планов-то громадьё. Думаю ещё социальный центр устроить. Я ведь врач по профессии, работала в больнице и ещё пятнадцать лет, до 2018 года, возглавляла Центр медико-социального обслуживания, так что опыт имеется. Было у нас в разных посёлках три стационара для престарелых, остался только один – в старом каменном здании, в котором до войны был госпиталь. Я там перестройку сделала, провела автономную канализацию, чтобы исчез специфический запах, присущий домам-интернатам. А те стационары, что были в деревянных корпусах, закрыли. На коллегии министерства я выступила, слёзно просила не закрывать, ведь в одном только Ругозере 26 человек были трудоустроены, а у них семьи. Деревня же совсем вымрет! Замминистра ответил: «Марианна Евгеньевна, всех вы не трудоустроите». Ну, тогда хотя бы отложить закрытие лет на пять, пока в Костомукше не построят дом-интернат. За пять лет те, кого предстояло уволить, смогли бы на ягодах, на подработках скопить деньги, чтобы в город переехать, и старшие дети школу бы закончили. Но чиновники о другом думают. Ответственности боятся, всех напугали пожары в домах престарелых.

– А вы ответственности не боитесь?

– Ну а как без этого дела делать, всё же остановится! Хочу я устроить дом-интернат совместного проживания, какой сделала матушка Зинаида в Олонце: чтобы пожилые люди в нём прописались, жили как у себя дома, но под одной крышей. Постоянно ведь встречаются жизненные истории, по которым видно, что история короля Лира никого не учит. Одна наша прихожанка подарила квартиру сыну, отселившись в однушку. Тот женился, развёлся, бывшая жена с детьми себе квартиру забрала. Переехал он к матери, ютятся там. И она перестала в храм ходить, хотя прежде на клиросе пела. Мол, ногу сломала. Как раз Пасха была, я стучусь к ним, говорю, артос из храма принесла. Сын выглянул: «Ты чего дверь выламываешь?!» Так и не допустил к нашей прихожанке. До сих пор не приходит. А был бы у нас свой дом…

– Поначалу-то я здесь собиралась построить Центр возрождения православной культуры, – сменила тему Марианна Евгеньевна, – чтобы люди вспомнили, насколько тесно связаны с православием их русская и карельская культуры. Это очень важно для возрождения нашего края. Но это всё планы человеческие. Даст Бог отсрочку, может, и успею. У онкобольных, знаете, исцелений нет, только отсрочки. По врачебным показаниям я 2005 год не должна была пережить, а вот Господь отсрочил – видно, не просто так.

– Помощники у вас есть?

– Костяк приходской – десять человек. Считаю, это уже много, потому что муезерские-то в основном далеки от Церкви, кое-кто мракобеской меня считают. Но я не вступаю в споры, иначе, извините, небу станет жарко от полемики нашей. Если кто-то пытается задеть, то говорю: «Ой, извините, муж звонил, надо ответить». А ещё и с другой стороны тумаки летят – я ведь секретарь местной партийной организации «Единой России». И во всём у нас единоросы виноваты – что пенсии повысили, что намордники ввели в связи с коронавирусом.

Мы заходим в храм.

– Кстати, там у нас повязки есть при входе, мы их сразу выдаём и перчатки тоже…

– Да у меня свой, – говорю и натягиваю «намордник». Глупость, конечно. Только что без него общались, а в храм надо заходить с повязкой.

– Я же врач, и всё у нас на уровне. И обработка помещения идёт, и гель стоит на лавке.

– Роспотребнадзора боитесь?

– Они в Костомукше сидят, там нормальные ребята, но я заставляю всех соблюдать, чтобы батюшку нашего под удар не ставить. Как это было у пятидесятников: четверо там заразились и молитвенные собрания у них временно закрыли.

– Это их храм мы видели дальше по улице?

– Да у нас кого только нет! С 91-го года все ринулись сюда, в пустыню-то нашу, словно сидели на низком старте и ждали момента. И всё какие-то экзотические. Например, лютеране у нас не обычные, а «евангельские, скандинавской традиции», так называемая Церковь Ингрии. Наш народ в этом не разбирается, поэтому я в храме древо конфессий вывесила, что от чего отпочковалось. Но давайте в храм-то пройдём…

Фамильная икона

Рядом с древом конфессий вывешена картина Карельской земли со множеством озёр, по берегам которых стоят фигурки людей с нимбами.Внутри храм кажется просторным. Приложившись к праздничной иконе, идём смотреть стенд с «наглядной агитацией».

42 святых угодника озёрного края на иконе, написанной по благословению о. Илариона (Кильганова)

– Их сорок два здесь, – пояснила Марианна Евгеньевна. – Это Собор Карельских святых. Архимандрит Иларион, настоятель Важеозерского монастыря, долго над этой картиной работал, расставлял святых по карте Карелии.

Марианна Евгеньевна Ролле рассказывает о храме

Почему это важно? Народ заступников своей земли не знает. Едут в Москву, к мощам Матроны Московской, а святые-то вот они, рядом. Или все – к Ксении Петербургской. Одна моя ровесница говорит: «Я с детства блаженную почитаю, бабушка водила меня в часовню, мы свечки ставили». Какие свечки?! На месте могилы преподобной Ксении мастерская была, где девушек с веслом из гипса лепили, а часовню со склепом только в 1984 году устроили. И ведь искренне говорит.

– Аберрация памяти, обычная история, – замечает Игорь. – А вы, получается, прямо в храме народ просвещаете?

– А где ж ещё? Люди, бывает, просто так заходят, а тут им зацепка для ума и души. Вот, например, у меня на стенде церковнославянский шрифт. Я-то свободно по-церковнославянски читаю, меня ещё в детстве мама научила. А вошедший спрашивает: «Что это?» И потянулась ниточка: давайте вам покажу, давайте букварь купите, давайте будем с вами заниматься. И через буквы – к Библии. Пути к Богу бывают разные. Однажды, помню, я выложила в киоске освящённые во Влахерне женские украшения – браслеты, перстни мельхиоровые и со стразами, очень красивые и недорогие. Мимо проходит отец Мануил, который тогда у нас служил. А он хорошо в психологии разбирается, десять лет психологом проработал. Глянул на кольца и в сторонку, как бы не мне, говорит: «Пришла девочка в церковь за цацкой и открыла душу Богу».

– Леушинская икона откуда у вас? – показываю на стену напротив.

– Иоанн Кронштадтский называл её спасительницей России. А написали образ в 7-й колонии, где нам первый сруб для храма делали. Там дальше иконы тоже дар заключённых, зэковская техника письма. Их ещё архимандрит Никодим освящал, когда был у нас благочинным до разделения епархии. При нём мы, конечно, рванули вперёд, духовная жизнь налаживалась…

А вот две иконы, Остробрамская и Ченстоховская, которые почитаются и у католиков тоже. Мы к ним отдельный подсвечник поставили, и католики приходят, молятся. Трое из них уже перешли в православие, даже венчались у нас. А вот икона Иринарха, затворника Ростовского, – её нам оставил в благословение отец Иринарх, один из наших настоятелей. Бывший военный лётчик, комиссованный, замечательный молодой человек. Вообще чудо! Но не захотел быть в миру – ушёл на Валаам, подвизается там в скиту.

– А вы не пробовали из местных подготовить себе священника? – спрашиваю.

– Так был же! Витю Виноградова я с младых ногтей знаю, ещё в детсаде в медкомиссии его смотрела. Он вырос, работал на лесовозе, в храм ходил. Потом принял сан, учился в семинарии. Нам его поставили в 2011-м, а в 2012-м епархию разделили, и он оказался в Петрозаводской, служит сейчас в Видлице. А здесь у него остались мама-инвалид, брат с сёстрами и жильё есть…

Не везёт нам. Вот в Беломорске был хороший батюшка, приснопамятный Сергий Михайлов, мой земляк из Петербурга. Настоящий, из «призыва 90-х». Таким же был и отец Владимир Глазунов, который помог здесь приход открыть. И отец Сергий из Надвоиц – бывший наш погранец из 10-й комендатуры. Они сейчас оба в Гатчине служат. Раньше мы хорошо общались, все у нас дома останавливались. Да и сейчас тоже из Костомукши приедут певчие и все – и в нашей огромной однокомнатной квартире друг на друге, стульев аж не хватает. Но радостно, батюшек-то мы редко видим!

Но давайте про другие иконы расскажу, у каждой ведь своя история. Вот эту, Божией Матери, нам митрополит Закарпатский прислал вместе с беженцами украинскими. Они потом обратно на Западную Украину поехали, но снова вернулись и поселились где-то у нас в Карелии. Очень верующие люди. А эту, в красивом окладе, пожертвовала семья Шаталовых, она 1913 года.

Марианна Евгеньевна: «Давайте и про другие иконы расскажу, у каждой ведь своя история»

– А вот совсем старинная, – показываю на другой образ.

– «Нечаянная Радость». Это моя, фамильная. У неё тоже был красивый кружевной оклад, серебряный, но его «съели» в блокаду.

– На хлеб обменяли?

– Да. Возможно, это и спасло мою семью.

– Получается, у вас корни питерские?

– Тут удивительная вещь. В нашей семье были очень поздние дети, и получается, что моя бабушка, папина мама, родилась в Нью-Йорке в 1883 году. Муж её, мой дедушка, был офицером царской армии, воевал в Первую мировую. И вторая бабушка тоже где-то в 1891-м родилась. Я их застала, и они рассказывали, как было при царе. В Россию они переехали из Франции и Германии.

– Фамилия Ролле оттуда?

– Нет, это по первому мужу, французская фамилия. Хотя мою девичью в Париже тоже можно встретить, там остались родственники. Муж мой был военным врачом, кандидатом медицинских наук, работал в Ленинграде в Военно-медицинской академии. А я преподавала в Педиатрическом институте на кафедре спортивной медицины. Зарплаты у нас были маленькие, и никак мы не могли вырваться из коммуналки. И решили заработать на кооператив, завербовавшись на три года в Муезерский район. Здесь врачам платили в три раза больше – и северные, и лесные. И главное – бронь давали, то есть не лишали ленинградской прописки. В общем, поехали, а в свою комнату переселили тётушку, профессора, у которой коммуналка была ещё хуже: представьте, за одной стенкой орут-ругаются, за другой водку пьют, а она сидит и про Геродота пишет.

Было это в 1988-м. Взяли меня на должность заместителя главврача, а муж возглавил отделение и ещё подрабатывал неврологом. В ту пору здесь была огромная ЦРБ с пятью участковыми больницами в районе, коечный фонд – 350 мест, 125 только в одном Муезерском. А сейчас-то у нас одна участковая и всего 15 коек.

– Люди болеть перестали?

– Болеют все, только не знают об этом. А произошло следующее. Медицину стали стягивать в крупные города, потому что балом теперь правит строгая специализация. Исчезает само понятие земского врача, который имел универсальные навыки и мог ставить диагноз по разным болезням. Помню, поехала я вслед за мужем в командировку в Остров-2, это такой закрытый военный городок на Псковщине. И там в сельсовете на столе мы удаляли аппендицит, а свет был: подогнали грузовик и фары светили через открытое окно. Пациент после этой срочной операции, как мне рассказали, до 90 лет дожил. А в наше время его бы повезли в город и по дороге он бы умер. Почему? Потому что у сельского доктора сертификат другой, для других болезней. Я, например, случись что, не смогу роды принять, поскольку мне выдан иной «сертификат общественного здоровья». Такую систему мы у Запада переняли, и даже public health не смогли правильно перевести. Ну какое может быть «общественное здоровье»? Это же понятие социальное, в смысле здоровых отношений в обществе, а не здоровое тело и хороший стул. Теперь эра узких специалистов. В районе таковых держать накладно, поэтому всех и переводят в крупные медцентры.

– То есть поэтому больницы в российской глубинке и закрывают?

– Есть ещё причина – общее вымирание в 90-е годы. Прежде в Муезерском районе было 22 тысячи населения, пять леспромхозов, продвинутый зверосовхоз. И где это всё? Лес-то продолжают брать, но ограниченно и с помощью гидроножниц, стригут как волосы. Финская технология. Правда, на стрижке она и заканчивается. Как и прежде, в лесу остаются корчи, молодняк сваленный лежит, а можно было бы вывезти и по дешёвке продать пенсионерам на дрова. Не представляю, как они сами могут на это безобразие смотреть. Во всём же должна быть эстетика! Даже, извините, в копании траншеи, в укладке труб. Ведь это было в нашем народе! Начиная от домотканых половичков в избах и заканчивая красивыми стожками на сенокосах. Рядом с красотой ведь и работать легче, душа поёт. Куда всё это подевалось?

История карельского села

– Вы не договорили, – напоминаю Марианне Евгеньевне, – о том, как вы начали здесь работать.

– В целом нас приняли хорошо, хотя в Петрозаводске, в Сером доме, меня взяли на заметку – беспартийная, а на высокой должности. Тут ещё «бдительные люди» у нас с мужем узрели нательные крестики, которые никто из персонала не носил. А как их спрячешь? В баню мы ходили общую, опять же если в родильное отделение идти к больному младенцу, то полностью переодеваться надо. Начали нас шпынять со всех сторон. Но я успокаивала себя: нам всего три годика потерпеть, а там я вернусь в свой Педиатрический институт – завкафедрой придерживал для меня место.

– И как, удалось на кооператив заработать?

– Не успели. В 89-м муж умер. Осталась я одна с двумя детьми. И вышла замуж за местного, карела, который тоже был разведён. Тут, понимаете, не то чтобы любовь-морковь, а проза жизни. Человек он очень хороший, добрый. Карелы вообще добрый народ. Фамилия его Шалиев – производное от Саллинен. Финское s северные карелы произносят как ш.

– Карелов в районе много осталось?

– Знаете, с ними разбираться начали ещё до зимней войны с финнами. Они представляли опасность для советской власти и своими связями с Финляндией, и тем, что православие с веками вошло в их национальное самосознание. Таких людей – как и поморов, и казаков – сложно переформатировать и включить в единую общность «советский народ». Поэтому начались репрессии. Одновременно сюда стали привозить ссыльных и вербовать народ отовсюду, даже из солнечной Украины. В итоге произошла ассимиляция. Думаю, мой муж последний из могикан, чистых этнических карелов, а дети его от первого брака уже на четверть русские и на четверть литовцы.

– По-карельски говорит?

– Не очень, а с мамой его странная история случилась. Зимой 2001 года ударил её инсульт. На дворе минус 53 градуса, и в больнице у нас батареи полопались. Взяла я штатив и положила маму под капельницу у нас дома. На третий день золовка звонит мне на работу истерически: «Где Ванька?! Приезжайте быстро, у мамы речь пропала!» Мы в машину прыгаем, несёмся домой. И что? Бабушка сидит вся красная от недовольства, потому что она говорит, а её никто не понимает. Речь у неё прекрасная, всё чётко выговаривает, но только по-карельски и по-фински. А русскую речь забыла. Это осложнение от инсульта я назвала «синдромом Ленина», ведь тот, как известно, перед смертью стал говорить и диктовать свои последние письма и статьи по-немецки. Потом понемножку мы восстановили русскую речь, но даже через год она спрашивала меня: «А это русское слово правильно я сказала?»

Она, кстати, из репрессированных, её отец бежал из-под конвоя и умер спустя годы в Хельсинки в доме-интернате. Это только в наше время выяснилось. А бабушка всё время думала, что она вдова.

Вообще испокон веков народу здесь мало жило. Было лишь несколько крупных сёл. Тикшозерке, откуда муж мой родом, сейчас бы 400 лет исполнилось. Ондозеру, Лендерам тоже по 400. Реболы и Ругозеро ещё при Новгородском княжестве существовали. А все эти Суккозеро, Пенинга, Волома – это после войны появилось.

– Мы перед поездкой план составили, – заглядываю я в блокнот, – и один из пунктов – Ругозеро. Там сейчас есть какая-то православная жизнь?

– Там есть памятник ругозерским коммунарам – и этим всё сказано. Если хотите, расскажу историю села. Оно, конечно, древнее – есть описание, как боярыня Морозова из Великого Новгорода ездила на тройке по Ругозерской волости и собирала налоги. У карелов сохранилась и легенда о первых поселенцах. Будто бы одна семья стала строить дом на берегу озера и увидела прибитую к берегу свежую щепочку. Стали искать, кто поблизости топором орудует, и нашли другую семью, объединились – так и образовалось село. Церковь Преображенскую поставили, стали жить-поживать. Не то чтобы сытно, но крепостного права, как и по всей Карелии, не было. Хотя кое-какое тягло имелось. В окрестностях Ругозера был рудник, и крестьяне лесными тропами носили руду в кошелях на Петровский завод, то есть в нынешний Петрозаводск.

Село Ругозеро, административный центр Ругозерского сельского поселения

– Пешком?! – удивляюсь. – Это ж сколько километров?

– Двести шестьдесят, если по прямой. Народ-то крепкий был. Рыбачили, охотились, сеяли рожь и овёс, зимой лес заготавливали. Школа при тамошней церкви действовала уже с начала девятнадцатого века, а может, и раньше. К концу века в Ругозере открыли и министерское училище с ремесленными классами, где местные крестьяне обучали детей и получали за это неплохое жалование. Действовала народная библиотека-читальня. Перед Первой Мировой войной в Ругозере ввели вечернюю школу для взрослых, чтобы они тоже свои знания расширяли. Получается, всеобуч не советская власть придумала, а он был уже в самых отдалённых карельских деревнях. Ну а потом революция, Гражданская война, расстрелянные белыми знаменитые ругозерские коммунары – они теперь там как апостолы новой власти, только их было не двенадцать, а одиннадцать. С началом Великой Отечественной население эвакуировали, оставляли только тех, кто будет партизанить. Подбором партизан занималась боевая такая женщина, Анастасия Коллиева, секретарь райкома. Партизаны делали рейды на финскую территорию и жили фактически на подножном корму – рыба, грибы, ягоды. Но воевали хорошо.

Уходя из Ругозера, финны часть домов разобрали и увезли в Финляндию, остальное порушили. Церковь, к счастью, не тронули. Правда, служб в ней не было и после войны использовали как клуб. Галина Кобоева, местная жительница, рассказывала мне, что когда её отец заходил в клуб – а ему было уже под сто лет, то всегда крестился и кланялся. В него тыкали пальцем, а он отвечал: «Это была церковь и для меня остаётся церковью». Сейчас в Ругозере, насколько знаю, образовалась православная община, на дому зарегистрирована и вроде бы им аптеку под храм давали. Такая вот типичная история карельских сёл.

Мы с Игорем переглянулись: вот и езжай после такого подробного рассказа в Ругозеро…

Всецарица

Игорь подошёл к паникадилу, протянул руку:

– А не слишком низко повесили?

– Отец Владимир вешал под себя. А в нём роста, между прочим, два метра четыре сантиметра. Он, можно сказать, «сошедший с небес» – служил в ВДВ, ветеран чеченской войны. Мы с ним тут всё по крупицам собирали, сидели в кредите, чтобы паникадило в Софрино приобрести. Слава Богу, беспроцентном, а то бы я не вылезла из него. Так же мы и Голгофу купили. А купол храма – это моё выходное пособие с работы.

– Храм во имя «Всецарицы» освятили, потому что эта икона помогает при онкологических болезнях? – спрашиваю.

Икона Божией Матери «Всецарица» удивительным образом «пришла» сюда с Афона, где как-то прознали, что в её честь в карельской глуши возводится храм

– Это уже постфактум. А когда начинала, я ещё не болела. Общину образовали в 91-м году, среди активистов были журналист Анатолий Серебренников, выпускавший в районе две свои газеты, одна женщина из больницы и я. Мы тогда все работали, и старостой выбрали пенсионерку, возложили на неё сбор денег на храм. Потом обнаружилось, что на собранные деньги она купила трактор сыну-фермеру в Надвоицах. Покаялась в этом прилюдно. На наше приходское собрание из Петрозаводска приехал владыка Мануил, я встречала его на железнодорожном полустанке, где даже платформы нет. Владыка сказал: «Давайте её простим!» А Толя Серебренников воспротивился, сказал: «Мы тогда к зарубежникам уйдём!» Провожала я владыку, и он на полустанке мне сказал: «Я тебя умоляю, уговори его не переходить туда». А потом добавил: «Ну, пусть мы тут все кагэбэшники, как он говорит, но они-то – цэрэушники».

Зарубежники прислали нам отца Стефана Красовицкого из-под Москвы. Первое время я ходила к нему с маленьким сыном. А потом подошла к отцу Стефану: «Батюшка, почему после “Великого господина нашего” поётся “Виталия”, а не “Алексия”?» И тут получила от него по полной, такие, мол, мы сякие. Я сыночка за руку – и на выход. И теперь очень ему благодарна, дай Бог ему здоровья. Ему сейчас 85 лет, говорят, живёт где-то в Подмосковье.

– Нет, – уточняет Игорь, – я слышал, что у него в Пушкино дом сгорел, теперь он живёт где-то возле Дивеево. А сам примкнул к греческим старостильникам…

– Если бы он тогда меня не вышиб, то этого храма бы не было. Вместе со мной ещё часть ушла от зарубежников, собирались на квартире, молились, а на службы ездили в Петрозаводск. Ещё, если удавалось, я бывала в Петербурге у своего духовника, настоятеля Преображенского собора отца Василия Богданова. Туда меня мама ещё в 50-е годы водила, сестра настоятеля была её самой близкой подругой, а сын батюшки учился со мной в школе… В общем, как раз когда выгнали меня, я обнаружила у себя узелок, опухоль. Обратилась к коллегам, они: «Ну ты паникёрша, какая меланома, откуда?» Тут ещё одна беда – мама умерла. Приехала я в Петербург: похороны, вступление в наследство, голова кругом. Это был октябрь 2005 года. Хватило ума обратиться к хорошему специалисту. Он посмотрел: «У тебя рак, запущенный». Говорю: «Слушай, давай по-честняку, сколько мне осталось? Я тут в наследство вступила, куча юридических дел, надо всё завершить». Он отвечает: «Три месяца». Тут я и грохнулась… А потом взяла себя в кулак: надо бороться! Делала себе химиоиммунотерапию два года, очень тяжёлую, валилась с ног. Принимала по две таблетки парацетамола в день, чтобы температура не улетала за 40. С уколами так рассчитывала, чтобы мне плохо становилось только к 22 часам, когда можно упасть. От работы ведь никто не освобождал. Спустя два года питерская коллега привела меня к академику Гершановичу, руководителю отделения химиотерапии Института онкологии, его учебники я ещё молоденькой студенткой читала. Спрашивает: «Ты что себе колешь?» – «Роферон». Он только головой покачал. И действительно, я позвонила в Институт иммунологии, который этот препарат выпускал, они сказали, что в 2001 году считалось, что этот препарат помогает при онкологии, а в 2004-м убедились, что нет. Но врачи продолжали его назначать.

Сменила я лекарство, и жизнь продолжилась – работала, ездила в командировки, на семинары и возила с собой ящик-холодильник с ампулами. А тогда министром здравоохранения был Зурабов, человек без медицинского образования. И он отменил ту группу инвалидности, которая позволяла полноценно работать людям, завязанным на лекарства, например диабетчикам. Этих людей переводили в другую группу, где работать было запрещено. Что ж, пришлось мне вообще отказаться от инвалидности, а вместе с этим и от бесплатных лекарств. Одна ампула стоила 8 тысяч рублей. Из денег, вырученных от продажи маминой квартиры, 600 тысяч я потратила на лечение, остальное пошло на храм. Тут возникли слухи, что я в Москве нашла благотворительный фонд и не все деньги оттуда трачу на строительство, а ещё откусываю себе. Не могли поверить, что кто-то может отдать два миллиона, имея при этом однокомнатную квартиру, шесть соток земли и простенький УАЗ «Фермер». Такие мы с мужем «новые карелы». Ещё у нас три охотничьих собаки. Правда, одна уже старенькая, пенсионер на полном довольствии. Ну ещё лодка рыбацкая. А что ещё человеку надо? Будем как дети, и Господь не оставит.

А что ещё человеку надо? Будем как дети, и Господь не оставит

Марианна Евгеньевна смеётся светло, я спрашиваю:

– И не оставляет?

– Так ведь я живу! Притом что и в аварию на «Запорожце» в 2001-м попадала, со страшными последствиями. Двадцать дней меня здесь лечили, потом выпустили. Вернулась я к прежней жизни: в лес за черникой ходила, вёдра с картошкой таскала. И тут у меня ключица отошла. Оказывается, она была сломана, а в больнице не заметили. Поехала в Петрозаводск, прошла рентген – на меня смотрят большими глазами: как вы ещё живёте?! Выяснилось, что у меня, ко всему прочему, второй шейный позвонок сломан – тот, на котором голова держится. Если резко наклониться, то она и отвалиться может. Подлечили – дальше живу. Ещё на ноге лимфоузлы удалены, а у стоп полинейропатия – это одно из самых тяжёлых неврологических нарушений, когда поражено множество периферических нервов. Всё это постоянно болит, но обхожусь без обезболивающих средств. Вот на колокольню лазаю, тут я единственный звонарь. Она у нас открытая, многие высоты боятся, а у меня даже голова не кружится. Да и «десантная» подготовка имеется: когда ещё врачом в Ленинграде была, подрабатывала на покраске крыши Эрмитажа.

А сейчас, представьте, и батюшки подрабатывают. Отец Иларион в Надвоицах в гимназии английский язык преподаёт, а отец Андрей, настоятель наш, работает начальником большого производственного участка на Костомукшском горно-обогатительном комбинате. У него трое детей – семью-то кормить надо. Надеюсь, на престольный праздник приедет, хотя администрация комбината не приветствует отъезды работников за пределы Костомукши. Из-за коронавируса. И опасения не напрасные. Сегодня в Муезерке обнаружились ещё двое заражённых ковидом, вчера был один, позавчера – трое.

– А мы вот едем, с самыми разными людьми общаемся – и ничего. Наверное, антитела имеем, – говорит Игорь.

– На всё воля Божия.

* * *

Собравшись уходить, крестимся на иконы. Одна из них, «Всецарицы», весьма необычная – сотканная из бисера.

– Это вышила для нашего храма Альфия Шамильевна Коломийцева, – поясняет помощница настоятеля. – Муж у неё православный, дети тоже, а сама она – верующая мусульманка. Говорит, когда вышивала, постоянно иголки ломались. Это и понятно, нечистому очень не нравится, когда для нашего храма что-то делается.

– А знахари, колдуны в вашем районе есть? – интересуюсь. – У вас же недалеко отсюда Воттоваара, колдовская гора.

– Ну, дунуть-плюнуть некоторые пытаются, а настоящих колдунов, слава Богу, никогда не было. Всё-таки наш край изначально православный.

Выходим во двор, Марианна Евгеньевна показывает на сложенные каменные плиты:

– Мостить будем. Это карельский мрамор, я его сама добываю. Тут неподалёку есть скала, от которой плиты легко топором откалываются.

Гляжу на камень, и тут вспоминается одна история. Я ведь сюда, в Муезерский, однажды звонил, чтобы разузнать о необычной находке. Тогда, 13 лет назад, директор Муезерской центральной библиотеки Татьяна Акулич увидела в лесу на гранитной скале лик Христа. Спрашиваю Марианну Евгеньевну, помнит ли она тот случай.

– Да, слышала. Находка была недалеко от Воломы. Этот посёлок у нас особенный – этнографический, там постоянно туристы бывают.

– И что же было после находки?

– Да ничего. Библиотека наша по-прежнему далека от Церкви, там такое чёткое разделение: здесь культура, а здесь – религия. К ним в библиотеку пришла из Патриархии православная литература для взрослых и детей, так они позвонили: «Заберите посылку, у нас учреждение светское». А что касается камней, то у нас есть ещё один такой мистический – в лесу на пути в Тикшу. Он огромный и пористый. И в эти самые поры люди записки кладут с загаданными желаниями.

– Кусочек Воттоваары? – удивляюсь. – Похоже, ещё один «сейд».

Позже я связался с Татьяной Ивановной Акулич, спросил о судьбе её находки. Она ответила: «Лик Христа на скале и сейчас очень хорошо виден. Жители Воломы назвали эту скалу Камень Желаний, обозначили тропинку к ней флажками и камнями, но лик Христа видят не все».

Прощаемся с помощницей настоятеля – та уже спешит, где-то на дому её ждёт больная. Желает нам в дорогу:

– Помогай вам Господь! И не летайте быстрей, чем летает ваш Ангел Хранитель.

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска