Чайная беседа в трапезной верхнетоемского храма

Она такая жизнерадостная, пока ей не становится плохо – Тамара Николаевна Моисеева, клирошанка верхнетоемской церкви. Перепады давления у человека никогда не переставали меня удивлять: словно жизнь в нас пугается чего-то, например кровотечения, так что белые мухи плывут перед глазами и слабость делает тело очень лёгким. Хочется схватить Тамару Николаевну за руку, удержать её. Но вот ей становится лучше, и она снова улыбается, шутит.

Тамара Николаевна Моисеева

На встречу в трапезную храма она приехала из больницы. Врач там снимал показания с прибора Холтера, который приходится постоянно носить на себе: он показывает, что происходит с сердцем в течение дня. Ей под восемьдесят, но всё ещё поёт в храме, говорит, что это даёт силы. Учила петь всех священников, что окормляли Верхнюю Тойму. Почти всех.

– Вас тоже учила? – спросил я после настоятеля храма отца Александра Глазачева.

Тамара Николаевна и отец Александр Глазачев

– Я не поддаюсь обучению, – смеётся он. – Пение – это не моё. Но остальным помогла.

В Церкви много таких людей, как Тамара Николаевна, – мудрых, весёлых, сильных, даже если выглядят немощными. Те несколько человек, благодаря которым существует храм на селе, почти не отличаются от остальных жителей. Почти. Помню, однажды мне рассказали про видение: человеку открылся не только вид на землю сверху, но и душевное состояние людей этой местности. Где сохранились ещё вера и любовь – там светлее, а где-то почти сплошная тьма. И есть те, кто не даёт этой тьме сомкнуться, те, чьих сердец коснулся Бог. Ни один прибор этого не покажет, но мы знаем этих людей, угадываем по исходящему теплу.

«Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли»

– Мама, Агния Михайловна, учила меня молитвам: «Богородица Дево, радуйся», «Символ веры»… – рассказывает Тамара Николаевна.

Жила семья в трёх километрах от Верхней Тоймы, в деревне Гарь. Верующие тайно собирались на кухоньке одной старушки, где было много красивых икон. Тамаре запомнилось, как однажды оказалась там на Пасху. Ничего не понимала, но чувствовала: так надо, так правильно.

– Мама была очень больна, – рассказывает она, – поэтому работал у нас один папа, Пётр Дмитриевич Кузнецов. Дважды орденоносец, командовал лыжным батальоном на фронте. Летом – на катере, зимой – на электростанции. Папин крёстный, дядя Яша, тоже был верующим, книжки читал на церковнославянском. Как-то глянула, а там буковки необычные, и стал он меня учить буквам, какая что означает. Я после его смерти спросила, где книги, и его родные ответили, что закопали в землю. Было очень жаль. У нас дома хранилась разорванная Библия, собранная под деревянной обложкой, и мы её берегли. Ещё у нас в деревне жил старик-сапожник с деревянной ногой. Звали его Оленька Гагана – такое прозвище. Почему Гагана, не знаю, а Оленька – значит, Александр. Про него говорили: «Прочитал Библию, а с ума не сошёл». В колхозе было семь деревень и один телефон на всех – у председателя, к нему все бегали звонить. На стенке висел большой аппарат – крутили ручку и кричали: «Алё, алё!» А Оленька сказал: «Будут времена, когда у каждого уха будет телефон». И ведь правда, так и вышло.

– Всё время забываю, что я старая, – говорит Тамара Николаевна и смеётся. – Когда подросла, решила стать фармацевтом, и вот почему. Мне часто приходилось бегать в Верхнюю Тойму за лекарствами для мамы. Сидишь ждёшь, пока приготовят. Это казалось волшебством – так тайно, тихо, интересно всё происходило. А однажды приснился сон, что мы с управляющей аптекой отчищаем кирпичи на чердаке. И что же? Первого сентября – это было после окончания школы – пришла работать в аптеку фасовщицей. Когда там начался ремонт, мы с управляющей действительно поднялись на чердак, где мне всё было удивительно знакомо. Вещие сны снились не единожды. Перед экзаменами, случалось, видела, какой достанется билет.

Поработав в верхнетоемской аптеке, Тамара поступила в Архангельское медучилище – первой из района, потом её примеру последовали ещё несколько девушек. Вспоминает:

– Знания нам давали сильные, приезжали, бывало, институтские – хуже нас разбирались. Нам говорили: «Только скажете, что в Архангельске учились, вас везде на работу примут». В храм заходила помолиться по просьбе мамы и в надежде, что это поможет в учёбе. На каникулах продолжала работать в аптеке в Верхней Тойме, а потом вернулась туда окончательно. Работа очень нравилась. Хотя о Боге мало помышляла, было чувство, что я занята чем-то очень важным – помогаю людям, забочусь об их здоровье.

Теперь совсем не то. Мне бывает стыдно за профессию. Сейчас аптека – это просто магазин. Лекарства там больше не готовят, а ведь мы чего только не делали – микстуры, раствор для капельниц, порошки, капельки глазные! Те, что сейчас продают, не хуже, наверное, но совсем другие цены и нет заботы о людях. Мы ведь к каждому человеку особый подход имели: смотрели, что, кому и сколько приготовить. Это не было бизнесом, мы никогда не гордились, что перевыполняем план, получаем премии. Ведь это означало, что много больных людей, что же тут хорошего? Было тяжело, ответственно, но интересно.

Дважды пережила клиническую смерть, но, видно, время моё тогда не пришло ещё умирать насовсем. В 68-м году случилось несчастье. Тяжёлые роды, сепсис, менингит, тромбофлебит, пневмония – и всё это одновременно. Господь девочку, что родилась, забрал, а меня оставил. И знаете, я всё время чувствовала, что за меня молятся – очень хорошо чувствовала. Наверное, потому, что мама позвонила тогда в Архангельск, попросила, чтобы за меня в храме молились.

«Видимым же всем и невидимым»

От Церкви в советское время отдалялись даже дети воцерковлённых людей, с детства приученные к молитве. Несмотря на мужество верных, весь строй жизни в СССР был против них. Редкий человек согласен бороться за свои убеждения, идя против течения. Обычно ему хочется мира с обществом, властью, приличной работы, нормальной жизни, а не исповедничества. Тем более что отрекаться от Бога не требовалось. Можешь и молитву прочесть, и в воскресенье не работать, и даже ребёнка крестить – тебя за это пожурят, но простят. Верь себе на здоровье, но без «фанатизма», да и храмов осталось немного, не к чему прикрепиться.

– И когда вы перестали ходить в церковь, Тамара Николаевна?

– А ведь у нас её не было. Я хорошо помню старый белый дом – всё, что осталось от каменного храма. В алтаре была какая-то мастерская, всё время что-то грохотало. Потом наш Троицкий храм тракторами попытались разрушить, трактора на дыбы вставали, но ничего не вышло. А в мае 1961 года его всё-таки бомбанули – взорвали так, что обломки полетели под гору, в реку. На месте храма сначала устроили большую клумбу, потом стали возводить районную администрацию. Для этого выкопали всех покойников, их черепа дети по Тойме таскали, а белыми могильными плитами вымостили часть улицы. Правда, потом они куда-то исчезли. В гробах находили золотые изделия – серьги, но больше кольца, которые приносили к нам в аптеку, у нас были самые точные в городе весы. Раза три приносили, и было очень тяжёлое чувство, когда я их взвешивала.

Позже, в 63-м или 64-м, закрыли церковь и в Тимошино, это в тридцати километрах от Верхней Тоймы. Она долго держалась. Мама согласилась, чтоб её в «двадцатку» записали, и стала в храм ходить – не хватало прихожан. Но не помогло. Священник уехал, а Ольгу Тропину – нашу родственницу, которая больше всех за церковь стояла, – арестовали. Я передачки носила и с начальником, державшим её в заточении, сильно ссорилась. «За что Ольгу посадили? – спрашивала. – Что она плохого сделала?» Потом её выпустили, и Ольга была очень довольна, что пострадала за Христа.

Лишь тридцать лет спустя всё это закончилось. Остановилась страна, словно поезд, едущий в коммунистическое завтра: не стало топлива, да и поездная бригада засомневалась – туда ли двигаемся? Не пошло впрок золото мёртвых. И велено было тогда пассажирам выходить, а дальше каждый сам по себе – куда хочешь, туда и иди: то ли свободен, то ли не нужен больше. И стали люди сбиваться в бестолковые компании, вожаки которых уверяли, будто знают, что дальше делать.

– Организовалась у нас секта, – удивлённо вспоминает Тамара Николаевна. – Сначала думала, группа оздоровления, потом цигун какой-то стали изучать, йогу, даосские всякие учения. До того дошло, что я стала ауру видеть, энергетические поля равнять, а тут и третий глаз стал открываться. Мы же и спи́риты ещё были. А потом попала к левашовцам в Архангельске, которые считают, что мы равны Христу. Это покоробило, показалось: что-то здесь не так. Но однажды услышала голос, по сей день не знаю чей, может, бес. Сказал он мне, что спасение у креста. «А где?» – спрашиваю. «В Москве». – «Плохо мне, не доживу». – «Мать не даст!» (Божья Матерь имелась в виду.)

– Тамара Николаевна, а почему думаете, что это бес к вам обратился, сказав про Богородицу, а не ангел?

– Не знаю, может, и ангел. И поехала я в Москву.

«И во Единаго Господа Иисуса Христа»

 – И когда я по монастырям в Москве побегала-побегала, такая лёгкость появилась – залетала-залетала! Была я и в Питере, и в Новгородскую область ездила, остановилась у родственницы Надюшки в Чудово. Мне тогда плохо стало, поехали к старцу, а когда я на службе на коленках стояла, снова сошла благодать. Надюшка испугалась, решила, что мне совсем худо. И в Черниговском скиту, километров в пяти от Троице-Сергиевой лавры, на соборовании это случилось – так стало хорошо, что захотелось уйти ко Христу, сохранить эту радость. Но зачем-то меня здесь оставили, видно, не достойна.

Так произошла её встреча со Спасителем. Вернулась домой (это был 94-й год) и узнала, что несколько бабулек «сделали общину».

– Четырнадцатого апреля 95-го приехал отец Анатолий Быков, – продолжает рассказ Тамара Николаевна. – В Тойме тогда жилья для него не было, так что поселился в Тимошино, да и остался там. В мае освятил место под будущий Георгиевский храм.

А собирались в моём родительском доме, который к этому времени опустел. На молебны я собирала бабулек: Лидию, Серафиму – они из старых верующих, Зою, которая потом казначеем в церкви стала, Антонину. Их больше нет, ушли. Когда стояли на литургии, никого не видели, ничего не слышали, только службу. С Серафимой раз идём из церкви, а она и говорит: «Ты чувствуешь или не чувствуешь, я ведь недельки через две умру». «Как?!» – поразилась я. Рядом со мной идёт и вдруг умрёт. «Я чувствую, – объясняет, – только надо бы денёчка три полежать». Так и случилось. Всю жизнь были верующими, но ничего про себя не рассказывали.

А командовала всем Зинаида Петровна Некрасова – наша староста. Прежде коммунистка была, со знаменем ходила, а потом не знаю, что произошло – поверила в Бога. Ей, правда, всё равно хотелось руководить, так что отец Иеремия (Чугунов) однажды в шутку сказал: «Архиерей ты наш Верхнетоемский». Молитвенницей она, конечно, не стала, но была хорошим организатором, сделала очень много, Царствие ей Небесное. По начальству ходила, деньги выпрашивала, хлопотала, очень хотела, чтобы у нас церковь была. Мы близки были, поминаю её.

Деньги собирали всем миром. С ящиком и ведомостями ходили по людям, записывали, кто сколько дал. Мне это не очень нравилось. Иной спросит: «А этот сколько положил?» Отвечу и слышу: «Богатый, мог и больше». Часто белорусы приезжали к нам на рынок. К ним я тоже подходила, но отворачивалась, чтобы не видеть, кто сколько положил. Сколько даст, слава Богу. Один говорит: «Я в синагогу хожу». «Ничего страшного, Бог один», – отвечаю. А один таджик в православный ящик каждый день что-то клал, хороший был человек.

В декабре приехал отец Роман Маракушин. Его отправили в Согру, но здесь устроили хорошую встречу, нашли квартиру. Службы в моём доме шли, уже настоящие, креститься много народу приходило. С отцом Романом приехал послушник Александр из Северодвинска. Оба молодые, шустрые, развернули такую деятельность, что любо-дорого. Пасху встречали в недостроенном Георгиевском храме. Крыши не было – чистое небо над головой, окна плёнкой затянуты, морозно было. Но настроение чудесное! Мы это на кинокамеру сняли и епископу послали.

И построили храм. Когда приезжал епископ освящать, народу пришло много, верующие и неверующие, свечки все зажигали. Потом, правда, сильно поменьше стало. Даже на Пасху случалось, что батюшка в алтаре, я одна на клиросе, да пара прихожан стоит. На клирос не сразу попала, хотя петь очень хотела: сначала владыка Тихон предложил мне торговать свечами и другим церковным товаром, обещал, что похоронит возле Георгиевского храма. Но нет больше на свете ни епископа Тихона, ни Георгиевской церкви.

– Как погиб храм?

– Уж как мы церковь свою любили! Помню, как обзаводились колоколами. Отец Роман и Александр идут по улице, видят: валяются пустые газовые баллоны. Пнули ногой – о-о, звенит! Быстро обрезали, подвесили и стали звонить молотком. А люди говорят: «Колокола ненастоящие, не так звенят, потому пошли пожары». При чём тут пожары, не знаю, но народу почему-то это втемяшилось. Потом отец Иеремия уже настоящие покупал, собирали деньги, чтобы их отлить. А они сгорели вместе с храмом.

Отца Иеремию в 2001-м к нам прислали. С ним было очень легко и хорошо, и службы очень красивые были. Мы его очень полюбили. Пробыл он у нас до 2014 года, и стал отец Виталий Ромин из Афанасьевска наезжать, службы вести – временно. Пожар случился из-за отопления, что-то там с трубой. Мы с Витей, мужем моим, едем и видим: дым идёт. Это было ужасно. Если бы чуть пораньше приехали, Витя побежал бы иконы спасать, а я книги. Но не успели. Когда добрались до церкви, пламя уже по крыше ходило. Лампадное масло загорелось, оно под стойкой лежало. И как горело, представляете? А на северном клиросе было много свечей. Хорошо, что батюшка успел вынести Антиминс и Евангелие.

– Что-то я не очень хорошо себя чувствую, – останавливает свой рассказ Тамара Николаевна. – Но ничего, сейчас пройдёт… Вот уже вроде получше.

«И в Духа Святаго, Господа Животворящаго»

– Но женщины молиться не бросили. Собирались в доме священника, который достроил отец Иеремия, там сейчас отец Александр с матушкой живёт. Читали акафисты, как прежде, даже Пасху ночью встречали и крестный ход сами сделали без батюшки. А потом уже что? Приехал отец Александр, и 26 ноября 2016-го была первая служба в этом, новом, храме.

Новый Свято-Георгиевский храм в Верхней Тойме. Фото 2020 года

– Витенька, ты посиди там… – обращается Тамара Николаевна к вошедшему в трапезную храма, где мы общаемся с нею, сидя за столом.

На столе вазочка с конфетами и печеньями, она будто сопровождает меня по всем трапезным всех храмов, где я побывал. Заходишь, смотришь: стоит. Наливают чай, подвигают вазочку поближе – угощайся. Печенья и конфеты никогда не заканчиваются.

– И ещё что хочу сказать, – продолжает моя собеседница. – Мы так благодарны от всей общины за то, что нам Бог послал этого священника, которого сейчас имеем, – отца Александра. Он очень скромный, не то что на наши деньги не смотрит – свои вкладывает в этот храм, и душу, и всё, что имеет, хотя о семье нужно заботиться. За такой короткий срок построил церковь, это чудо.

Супруг Тамары Николаевны, Виталий Родионович, поддерживает с некоторым волнением:

– Очень переживает за общее дело. Свои деньги вкладывает.

Тамара Николаевна:

– Надо бы с нами построже, но он боится нас обидеть. Всё, что имеем, вся эта радость благодаря ему.

Виталий Родионович согласно кивает. Он полковник милиции, но не из сановитых, властных, а из хороших русских людей – добрых и негордых. Отец Александр тоже его очень уважает. Пока беседовали с Тамарой Николаевной, терпеливо ждал. Ему это было не совсем по душе – супруга только что из больницы, давление скачет, хорошо бы домой. Но раз считает важной эту беседу, её воля. Я хорошо чувствовал его беспокойство за неё и любовь, ровно, тихо горящую. Мне подумалось, что он пришёл к Богу через доверие к жене, а исповедуется и причащается, чтобы всегда быть вместе.

Пора прощаться.

– Мало что сказала, хотела больше, – огорчается Тамара Николаевна.

– Нет, – успокаиваю я её. – Вы сказали всё, что нужно.

Над Двиной

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска