(Продолжение. Начало в №№ 838–842, 844–846)

Загадочный город

Из записок Игоря Иванова:

Поезд на Онегу, точнее, влекомый мотовозом единственный вагон – с сидячими местами. За окном чахлый лес сменяется болотами, серо, скучно, и глаз невольно отказывается это видеть. Вот и станция Порог. Мы выходим из поезда и идём вдоль насыпи, потом по какой-то дорожке около забора из колючей проволоки и наконец подходим к воротам. Возле них нас встречает охрана, что удивительно: я-то думал, лагеря в этой местности давно закрылись. Двое военных спрашивают меня, мол, чего надобно. Я, собственно, не знаю, чего мне надобно и поэтому спрашиваю в ответ: «А что здесь? Лагерь?» «Нет, – отвечают они, – здесь закрытый город». «Вот это да, – думаю, – какие новости, а ведь ни на одной карте его нет!»

Разговорившись с одним из солдатиков, который вышел за проходную покурить, узнаю у него краткую историю поселения. Оказывается, строить его начали ещё белофинны. Первым делом они огородили территорию: вокруг было слишком много бедноты и разрухи, а чтоб построить город Благоденствия, нужно было ограничить расход ресурсов только «своими» – строителями и жителями будущего закрытого города. Построили комфортное жильё, технически совершенные лечебницы, а магазины ломились от изобилия. Большие средства уходили на военизированную охрану огороженного колючкой города. Но потом планы переменились. Прежних людей выселили, пришла другая власть, которая решила, что это будет город Справедливости. А поскольку кругом волчьи законы и никакой справедливости нет, колючку решили не убирать, охрану тоже. Но кругом враги, люди исчезают, так что приходится присматривать уже не только за внешним врагом, но и за своими.Памятники старым героям убрали, но зато сделали исторический музей о старом. Больше всего солдатика, у которого была язва желудка, огорчало, что в больнице, оснащённой по последнему слову техники, некому работать.

Солдат докурил свою сигаретку и собрался идти опять на пост. «Нет, – говорит, – пропустить тебя не могу, нужен особый пропуск, – и подмигивает мне с усмешкой: – Может, рановато ещё?» И тут я вижу в глубине леса, за колючей проволокой, что город-то этот – кладбище! А памятники из камня на нём как дома стоят; я почему сразу не угадал? – потому что ни одного креста.

Тут я проснулся от замирания сердца: в самом деле, увидишь такой сон – как не проснёшься! Скажу сразу: сон этот не какой-то литературный приём, он был самым настоящим – видимо, под стук колёс я задремал, а мозг продолжил перерабатывать информацию о скорбных судьбах погибших в здешнем Онегалаге. И вот сон разума выдал мне такую картинку.

Решил: ничего никому не скажу, потому что кто же всерьёз про сон слушать будет! Но про себя-то думаю: «Неспроста мне такие видения Господь послал, что-то донести до меня хотел…» Не успел я очухаться, как поезд действительно подъехал к станции Порог. Выходим из вагона, в нашем распоряжении чуть больше часа. Спрашиваем местного жителя, в какой стороне тут кладбище. Он машет рукой вперёд по движению, в сторону железнодорожного моста через Онегу. Я читал про этот мост на участке железной дороги Обозерская – Беломорск. Его строили заключённые осенью 1941 года, стоя по грудь в ледяной воде. Хватало их ненадолго – истощённые, они просто падали и вмерзали в лёд. А по весне 1942-го трупы массово поплыли по Онеге в Белое море. Когда саму железку строили, с заключёнными тоже не церемонились – прямо в насыпь закапывали, так что поезда в буквальном смысле ходят сейчас по костям. Но большинство умерших сваливали в коллективные могилы. Смертность составляла 20 процентов, то есть каждые пять лет состав лагерей полностью обновлялся. Но это в среднем – в некоторые периоды она доходила до 50. Из-за больших потерь, а точнее, из-за срывов сроков и экономического ущерба (человек тут был не более чем производственной единицей) трёх подряд лагерных начальников отправили под суд, впрочем, скоро освобождали – стране нужны были такие кадры. Один из них, чекист ещё революционной закалки, по иронии судьбы сейчас покоится на кладбище Донского монастыря.

Так вот, дошли мы по шпалам до переезда и не знаем, куда податься – налево или направо. Решили: мы с Александром идём в одну сторону, остальные – в противоположную. И вот идём, и мысленно я ищу ворота, которые во сне видел. Но нет ворот, только лесок вдоль обочины. Далеко ушли, я уже почти бегу. Как же так! Значит, обманул сон? «Придётся нам, Александр, возвращаться, как бы на поезд не опоздать».

А оказалось, что мы не в ту сторону пошли. Чтоб попасть на место захоронения заключённых – там сейчас установлен большой мемориальный крест, один на всех, – надо было идти в противоположную сторону, к горе Глигорухе, она совсем недалеко, возле речки Вонгуда. Но это уже потом я узнал, в Онеге, от человека, который этот самый крест и ставил…

Оглядываясь назад

Из записок Михаила Сизова:

«Охранник сопровождение пригородных поездов» – так, без падежного согласования, называется должность Олега, с которым мы познакомились на пути в Онегу. Когда мы вышли из вагона, он предложил «сопроводить» до гостиницы, благо ему по пути. И вот такую необычную картину могли видеть онежане: впереди идёт охранник в форме, за ним человек с большим жёлтым рюкзаком, уткнувшийся в телефонный навигатор, а следом семенит отряд походников. Зачем Павел достал свой телефон с яндекс-картами? По цивилизации, видно, соскучился. После тайги да деревенек районный центр казался мегаполисом – пятиэтажные «высотки», витрины магазинов и… асфальт!

В 1933 году, когда отец Иоанн Серов пришёл в Онегу за бумагой об освобождении, городок поразил его своей обустроенностью: брусчатка на улицах в центре, каменные дома и храмы. Впрочем, храмы к тому времени были уже разрушены, оставался только один – на кладбище. Туда священник и ходил на службы, дожидаясь освобождения и живя на постое у многодетной хозяйки. В дневник он записал:

«Приближался долгожданный момент – день комиссии. День этот выпал на понедельник, по старому стилю 21 ноября – в день праздника Введения Пресвятой Богородицы. В субботу, 18 ноября, я пошёл к всенощной. Как на беду, в этот день служащий батюшка очень опоздал, пришлось ждать начала службы часа два. Мороз был 40 градусов, в храме холодно, и я, видно, немного простудился. Пришёл я на квартиру, чувствую себя хорошо, но вот с полночи почувствовал сильное повышение температуры. Начало меня ломать и трясти. Что делать, думаю, никакой помощи нет, да и ждать неоткуда. Один момент – и в душу проник какой-то страх. А вдруг хозяйка узнает, что я заболел, и испугается – ведь я же не был прописан, а за это её могут наказать. Мысли, как льдины Ледовитого океана, надвигались на меня, готовые раздавить, окончательно сломить моё самообладание…

Да, сила молитвы спасает болящего, сказал апостол Иаков (Послание Иакова, гл. 5, стих 15: «И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь; и если он соделал грехи, простятся ему»). В эту ночь я положил более тысячи поклонов: падал, изнемогал, почти теряя сознание. И к семи или восьми утра я почувствовал прилив какой-то теплоты, мысли мои прояснились. Поблагодарив Бога, я невольно улыбнулся своему малодушию. Утром почувствовал, что температура установилась, только ощущал физическую слабость».

Настал, наконец, день комиссии, и тут батюшке улыбнулась удача – он попал в список на приём. Затем была встреча с комендантом: «Женщина очень любезно сказала несколько ласковых замечаний в мой адрес и как бы в доказательство своего доброго отношения выписала мне за целый месяц хлеб, о котором я и не мечтал. Словом, я получил документы об освобождении и самые лучшие пожелания. И как бы в подтверждение всего этого она дала мне 15 рублей с предложением, чтобы я не шёл пешком.

Невозможно изложить на бумаге то внутреннее состояние, которое я ощущал по получении документа, дающего мне право свободно возвратиться к своим родным… Да, я уже свободен! Как дорого это слово! И каким нежелательным преткновением может оно являться для тех людей, которые не могут правильно приложить его к человеческой жизни».

* * *

И наш поход близится к завершению. В гостинице расходимся по номерам, все теперь наособицу. Из совместной программы осталась только встреча с краеведами города Онеги, которая намечена на вечер следующего дня. На Кий-остров в бывший Крестный монастырь москвичи не поплывут – не успевают по времени, так что мы с Игорем отправимся туда вдвоём – уже в формате редакционной экспедиции.

Утром я сидел с диктофоном в фойе гостиницы и поджидал наших походников, чтобы провести блиц-опрос. Собственно, вопрос один: «Какие самые яркие впечатления?»

Артём Зуев, москвич, студент Свято-Тихоновского гуманитарного университета, будущий религиовед:

– Самое запоминающееся – путь по болотам. Я такого не ожидал. Вроде бы страшно – под ногами нетвёрдая земля, дождь, идёшь мокрый, а всё равно на душе чувство свободы.

И второе – гостеприимство. В Москве менталитет людей немного иной, там тебя не примут так радушно. А здесь ты приходишь – и как родной: накормят, обогреют. Это меня очень удивило.

Анна Лизунова, жительница Подмосковья:

– Хотелось сходить в поход, но такой, чтобы принести какую-то пользу, а не просто для отдыха. Понимаю, что от меня особой научной пользы нет, но, отвечая за кухню, я кормила ребят, и более умные, так скажем, могли заниматься серьёзным делом. Первое яркое впечатление – это когда мы ночевали в избушке связистов: можно было выйти в лес и немножко постоять без дела. Вековые огромные деревья, где-то вдали сосна качается от ветра и поскрипывает. И тишина полнейшая. Ты такой маленький, а вокруг всё необъятно, словно есть только этот лес и более ничего. Это пробирает и заставляет задуматься, кто ты есть, зачем на этом свете.

Второе – молитва. Когда мы шли по болотам, то я чувствовала, как даже физически она помогает: забываешь об усталости и что болят мозоли. И как легко здесь молиться! В городе ведь постоянно что-то отвлекает. Этот опыт бесценный – прочувствовать возможности молитвы и потом уже в городе этим жить. А если не знаешь, то и не живёшь этим. Я даже рада, что Господь дал нам такие тяжёлые условия.

У каждого были свои испытания, а у меня – потерянные очки. Я выхожу из палатки и ничего не вижу. Думаю: «Нам ещё идти три дня до жилья, как же я буду?» Это стоило пережить, беспомощность настоящую. И пережить то чудо, когда очки вдруг нашлись в куче веток, принесённых для костра.

А самое проникновенное – это люди. Когда мы сели в электричку, тут же с нами познакомилась женщина. Оказалось, она соседка директора музея в Большом Бору, где мы были. Сразу завязался разговор, и она пригласила нас погостить у неё на даче. Такой открытости от людей я нигде ещё не встречала.

Анна Дубровская, москвичка, учительница начальных классов:

– Запомнилось, как мы остановились на Кольозере и вечером у охотничьей избушки возле костра читали вслух дневник отца Иоанна. Тронул такой эпизод. В одном селении священника отказывались пускать в дома на ночёвку, наконец одна бабушка нерадушно его приняла. Но после того как увидела, что её внук тянется к священнику, обнимает его за шею, совершенно переменила отношение – через ребёнка увидела в этом измученном пожилом человеке родного…

Евдокия Шибалова, дизайнер московского детского издательства, родом из г. Торжка:

– Помимо прочего я ехала за красивой природой и красивыми видами. Сначала было примерно так же, как у нас, а потом начались глухие места со мхом, старыми ёлками, болотом. Сказочно, как на иллюстрациях Билибина и картинах Васнецова. Я специально останавливалась, чтобы посмотреть и запомнить рельеф леса, домов, как птицы летают. И открыла для себя, что известные иллюстраторы детских сказок примерно так же смотрели… Получается, есть в северной природе то особенное, что видят разные художники.

Алексей Дмитриенко, семинарист с Луганщины (Луганской Народной Республики):

– Никого из ребят я практически не знаю, и в незнакомой компании меня приняли очень душевно, по-братски, кто, сколько мог, помог, а это ценно в нынешнее время. Тяжёлые условия всех так сплотили! В тот вечер, когда была мокрая стоянка, все устали, но сразу каждый стал заниматься тем, что нужно: тащить дрова, ставить палатки, разжигать костёр. Когда спели акафист Иисусу Сладчайшему, почувствовали, как будто Господь нас всех защитил в этих условиях. Это бесценно. Весь поход – одна сплошная чистая красота. Избушки, тайга… И насколько здесь, на Севере, приветливые люди! Просто нет слов, просто Божия милость! Храни, Господь, таких людей.

Александр Савин, учащийся магистратуры Российского университета транспорта:

– Поднялись на холм, в деревню Поле – и такой простор для русского взгляда, и тишина! В городе, где смотришь из окна и видишь другие окна, этого не понять. Тут целый мир и душа раскрывается. Вот этого не хватает в жизни. А с другой стороны, здесь сурово, холодно и надо претерпевать трудности.

Виталий Моргунов, математик, преподаватель кафедры экономики в Российском университете транспорта (самый из нас экипированный, взял с собой особый плащ с карманом, чтобы и рюкзак от дождя закрывать):

– Идти в поход я не сразу согласился, поскольку навёл справки и узнал, что маршрут трудный, по бездорожью. И прогноз погоды не радовал. Пошёл лишь от сознания, что это дело полезное для информирования людей о том, что происходило в этих краях в переломные годы.

Что поразило? Люди здесь не только знают о прошлом, но и пытаются сохранить память. Вот, например, музейчик в Бору – скажи об этом городскому жителю, он усомнится: а что там экспонировать? Предметы быта, утварь, старые фотографии – вроде ничего особенного. Но всё собрано по крупицам. И с какой любовью это хранится!

До революции у нас была и городская культура, сложившаяся за столетия. Но сейчас у многих город связан только с работой – сам он жителей не интересует, как будто временное что-то. Человек может работать на одной улице, и ему неинтересно, что на соседней улице. А представьте, если человек живёт в деревне и не знает, какие ещё деревни есть в округе, – такое просто невозможно. Вот шли мы, уже и деревень каких-то нет, стёрты с лица земли, а нам рассказывают, какие они были. Люди знают свою землю, любят её – как радостно душе, что Русь ещё стоит.

Северный храм

Ребята отправились погулять по городу, а мы с Игорем пошли искать катер до острова Кий. Выходим на набережную. Там на скамеечке сидит Алексей с одной из наших походниц, любуется видом Онеги, которая впереди раздаётся в необъятную ширь Онежской губы Белого моря. Качаются серые волны под низким серым небом. Интересно, что так приворожило луганчанина, который, наверное, часто бывал на Азовском и Чёрном морях? Там летом море ласковое, навевает романтические мысли. А здесь… Вот если бы Александр Грин в юности своей сбежал из Вятки не в Одессу, а сюда и нанялся бы не на одесский пароход, а на поморский рыболовный баркас, написал бы он потом «Алые паруса» и «Бегущую по волнам»? Вряд ли. Тут иной мир. Не представляю, чтобы некая женщина Фрэзи стала бы бегать босиком по этим свинцовым волнам.

Отец Иоанн Серов тоже был с тёплой Украины, из Житомира. В Онеге он записал в дневник впечатление о богослужении в местном храме: «В день праздника Введения чувствовался какой-то религиозный холод». Да, народ здесь сдержанный, свои чувства не выказывает. Но от этого, думаю, религиозность его только яснее и строже. Образно говоря, «по волнам» здесь ходит только Христос.

Алексею мы не стали мешать, прошли мимо – к пирсу. Там, у причаленного глиссера «Заря» со снятым на берег дизель-мотором, нашли Алексея Петровича Степанова, бывшего директора Кий-островского дома отдыха. Через него и собирались узнать, как можно добраться до острова. Внешне Алексей Петрович чем-то похож на писателя Валентина Распутина – глаза внимательно смотрят из-под бровей. Сам начал с расспросов:

С Алексеем Степановым мы беседовали на пирсе

– Значит, от Щукозерья пешком шли… А в Усолье как, церковь ещё стоит? Бывал я там в 1979-м, на лыжах шли, мороз под тридцать градусов. Большая была деревня, в одном доме приняли на ночёвку, баню затопили.

– Жилая была? – удивился Игорь. – А такое ощущение, что она ещё до войны умерла. Там теперь всего один полуразрушенный дом, да и храм тоже скоро развалится.

– Живи хоть один человек, храм бы устоял, – кивает Алексей Петрович. – Вот в Подпорожье зимой напостоянку живут Альбина Малкова и Юра Келарев. Альбине Дмитриевне 80 лет, она местная, а Юре чуть за сорок, он там фермерское хозяйство завёл, но дело не пошло, однако всё равно деревню не покинул, работает вахтовым способом на железной дороге, которая за рекой. И Владимирский храм там стоит. Хотя окон, когда мы приехали туда первый раз, не было, полов тоже, крыша протекала. Но стоял же! Первым делом мусор убрали, потом чинить стали, и Юра нам помогал.

– А почему вдруг подпорожским храмом заинтересовались?

– Я тогда директором санатория на Кий-острове был, и монастырские храмы мы там старались поддерживать. В Подпорожье съездил – может, тоже надо что-то сделать? Храм красивый, со множеством куполов, покрытых лемехом. Сохранились небеса, которые в любой момент могли обрушиться, потому что держались на восьми клиньях, а сверху давила тяжесть – полтора метра голубиного помёта. Стали мы добиваться от государства помощи в реставрации, письма писали. Ответы приходили уклончивые. Так что самим пришлось. В деревне поселилась ещё одна семья, из верующих людей, и дело пошло – помёт с ними и выгребли. Я в столярке рамы заказал, окна вставили, отец мой их застеклил.

– А откуда деньги?

– Так скидывались всем миром. Когда полы сделали, осталось ещё в притворе настелить и паперть сделать. Приехали мы с Галиной, бухгалтером из нашей администрации, стали считать. Надо восемь кубов досок на 60 тысяч рублей. Подали мы заявку на получение гранта для ТОСа. Но конкурс в мае, лёд на реке растает – как доски-то перевозить? И решили мы с Галиной свои деньги вложить, по 30 тысяч. Завёз я купленные доски на снегоходе, а на конкурсе проектов мы проиграли: «В Подпорожье почти никто не живёт, поэтому денег на вас нет». Ну ладно. Тут к ремонту храма подключилось «Общее дело», и Галине выдали 30 тысяч, мне – 10. Пригласили Сергея Головченко, чтобы руководил волонтёрами из Москвы. Он местный, мастер плотницких работ и давно храмы восстанавливает. В общем, закончили полы.

– В храме давно уже служат? – интересуюсь.

– Летом, на Владимирскую икону, и раньше священник приезжал. Но мы туда и зимой ездим с нашим настоятелем и частью прихода. Машины на берегу оставляем и пешком по льду.

– То есть храм полностью готов?

– Готов. Престол есть, и летом, когда волонтёры работают, регулярно служится литургия. А нынче даже и Патриарх послужит там.

Храм в Подпорожье в день прилёта Святейшего Патриарха

О том, что вертолёт со Святейшим Патриархом Кириллом по пути с Соловков приземлится в деревнях Подпорожье и Ворзогоры, мы уже знали и удивлялись совпадению: мы ведь тоже запланировали там побывать. Но удастся ли? Вертолёта у нас нет, а в обе деревни надо как-то через Онегу перебираться. Да ещё на Кий-остров успеть бы. Но тут Алексей Петрович нас «остудил»: передано штормовое предупреждение, капитан порта запретил судам выходить из Онеги, а сколько продлится шторм в Белом море, то неведомо.

К Белому морю

Алексей Петрович приглашает с пирса пройти в гостевой домик, в холле которого на стене висит нарисованная карта Онежского района.

– Вот здесь обозначены деревни, – показывает он, – и в каждой были деревянные храмы. Некоторые, утраченные, я ещё застал. Помню, как в Верховье восстановили полностью тройник, то есть два храма с колокольней. А потом он сгорел. Сгорел ещё до этого тройник близ Макарьинской, это на реке Кожа…

Заговорили о путешествиях, и хозяин вспомнил о Фёдоре Конюхове, первом в мире человеке, достигшем всех полюсов Земли. Оказывается, род его происходит из поморов, хотя во всех энциклопедиях пишут, что родился на Украине, в Приазовье. Предки Фёдора Филипповича, ныне священника, жили на берегу Белого моря у губы Конюхова, в деревне Конюховка, откуда и фамилия.

– И вот в 2016 году решил он крест поставить на месте родовой своей деревни, – рассказывает Алексей Петрович. – Крест повёз из Петрозаводска на собачьей упряжке, и с ним ещё были военные, которые новые армейские снегоходы испытывали. Приехали в Онегу и меня взяли за проводника. Филиппыч оказался нормальным мужиком, не задирался и не хвастался. Хотя не преминул сказать, что все в его роду были мореходами или священниками, а он теперь и то и другое. До губы Конюхова, почти на самой оконечности полуострова Канин, отсюда 229 километров. Но ехали мы четверо суток, потому что собаки задерживали и остановки в деревнях, где Фёдор Филиппович общался с народом. Добрались до Летней Золотицы, довольно населённой, там более ста человек живёт, потом в Конюховку съездили, где только одна изба осталась на берегу моря. Фёдор Филиппович поставил там крест – в память о предках, в том числе и о тех, кто не вернулся с моря.

Отец Фёдор Конюхов совершает молебен перед только что установленным крестом. Фото пресс-службы национального парка «Онежское поморье»

Как понимаю, он обет такой себе дал, когда в одно из путешествий попал в бурю. Попрощались. Им ехать по ледовому припаю через Канин нос в Северодвинск, а мне обратно, тоже по замёрзшему морю. Отец Фёдор меня благословил, сказал: «Опасно одному на снегоходе – вдруг сломается, а телефонной связи нет. Хоть навигатор возьми, пригодится». Ехал, значит, вдоль берега и решил резануть залив Ухта. Тут быстро стемнело – и ничего уже не видать, только белое поле впереди. У навигатора экранчик маленький, тоже ничего не видно из-за начавшейся метели. Так бы и укатил я по заливу в море, да приметил огоньки. Подъезжаю – мужики сидят в палатках, навагу ловят. «Ты откуда взялся?!» – удивляются. Отвечаю: «Правил на Кянду, да сюда зарулил». Показали они мне направление…

– Получается, навигатор, подаренный священником, не помог, а выручило его благословение? – тоже удивляюсь.

– Получается, так. У Кянды выехал я на бережок и решил дальше по морю не ехать, тем более там уже дорога начиналась, которую зимой чистят. И путешествие закончилось благополучно.

– Странно было бы заблудиться топографу, – шучу.

– Так я топографом и не работал, сразу после техникума в строительный институт поступил, затем распределился инженером на Онежский железобетонный завод. А в 2003 году предложили пойти директором на Кий-остров. И вот там, на острове, моя церковная тема и началась. Взялся за ремонт монастырских построек, которые санаторием не используются, а стоят сами по себе, разрушаются. Рубероид на крышах протекал, так я железом их покрыл. С Сергеем Головченко сделали купол для деревянной церкви Всех Святых, которая в своё время была переделана в жилой коттедж. Ещё крыльцо с резными колоннами поставили, так что на храм теперь похож. И каменный собор Воздвижения Честного Креста, в котором хранился знаменитый Кийский крест, тоже подлатали. Там много построек от монастыря осталось. Деревянные настоятельский и братские корпуса, надкладезная церковь Происхождения Честных Древ Животворящего Креста с пристроенным хозяйственно-келейным корпусом и другие.

Будни Кий-острова

Из рассказа Алексея Петровича больше всего заинтересовало меня упоминание Кийского креста, пред которым молился я в Москве накануне нашей экспедиции («Кийский крест», «Вера», № 829, июнь 2019 г.). Спрашиваю, интересовался ли он историей этого креста, будучи директором на Кий-острове.

– Конечно! – отвечает. – Даже копию его сделали. Однажды, в феврале 2006 или 2007 года, пришёл к нам какой-то бродяга, назвался монахом Матвеем. Сказал, что умеет по дереву резать, мол, хочу Кийский крест сделать. Проверил я: он чик-чик – и ножичком фигурку вырезал. Оказалось, прежде он преподавал резьбу в детской школе искусств, а сам родом из Симферополя. Из Крыма Матвей уехал на Дальний Восток, там храм строил, а после сюда пришёл. Мастер, словом.

После того как монах вырезал разную утварь для храмов у меня на острове, позвонил я одному москвичу, который каждое лето к нам отдыхать ездил: «Александр Михайлович, сходите в церковь в Крапивниках, где Кийский крест стоит, снимите размеры, чтобы наш человек копию изготовил». Он прислал нам чертёж с фотографиями, взяли мы благословение у нашего настоятеля, и дело пошло. Поставили крест на историческое место. Ещё я собрал по острову осколки прежнего его основания из чёрного мрамора, который в своё время подарил монастырю Олонецкий епископ.

– Основание было разбито?

– Да, на куски и растащено по территории. Что-то собралось, чего-то не хватило. Там ещё был киот из розового мрамора. От него один фрагмент остался, но массивный. Сохранился, потому что кто-то его землёй прикопал, чтобы не раздолбили до конца.

– А из чего крест сделали? – интересуется Игорь.

– Настоящий был из кипариса, а этот сделали из сосны. Так и у отца Александра в нашем Троицком храме тоже не кипарисовый. Когда Кийский крест везли из Москвы в Крестовый монастырь, то по пути в деревнях его копии делали, и вот одна сохранилась, находится у нас, в онежском храме. Отец Александр в этот древний крест мощи разных святых вложил, в подобие Кийскому.

– А у вас на острове в крест мощи не вставляли?

– Вставили частицу настоящего креста, привезённую из Москвы. На Кий-остров ведь отовсюду священники приезжали. Батюшки крестили отдыхающих, крестные ходы проводили и службы совершали в Крестовоздвиженском соборе. Вместе с этим и бывший монастырь обустраивался. После сильного шторма в 2006 году мы заменили железную кровлю на Трапезном комплексе и Надкладезной церкви, вставили новые окна. В соборе разобрали кинобудку, сделали стропила и кровлю в усыпальнице, законсервировали деревянную ограду с угловой башней. Так потихоньку всё менялось.

– А Матвей, который крест резал, где сейчас? – спрашиваю бывшего директора.

– Пропал. Правду говоря, он ведь зависимый был от алкоголя. Но держался. Когда мы летом крест поставили, я ему отдельное помещение дал, чтобы жил и молился. Но дом отдыха оказался не самым подходящим местом для подвигов. Стали к нему по вечерам заглядывать отдыхающие: «Давай, Матвей, красненького, кагорчику выпьем». Однажды захожу: он сидит, носом клюёт. Я ему: «Ты же монах!» Короче, он уехал. Потом я нашёл его в Лявле под Архангельском, там для Иоанно-Богословского монастыря домовую церковь украшал.

Позже он опять ко мне пришёл, какое-то время работал. Осенью говорит: «Давай будем делать иконостас, купим досок». Купили хороших досок здесь, в Онеге, погрузили на наш теплоход «Буревестник». Матвея с ещё одним работником я оставил ночевать в конторе, а сам домой пошёл. Утром являюсь, пора уже отчаливать, а Матвея нет. Работник говорит: «Он в храм пошёл». Бегу туда – нет его. Подумал я, что он вообще сгинул, может, в Онегу упал. А нынче, восемь лет спустя, Сергей Головченко мне сказал, что где-то у Каргополя Матвея видал. Тот уже постарел, ослеп, резать не мог, если только на ощупь. Потом говорили, что нашли тело замёрзшего человека на пути в Кожеозерский монастырь. Может, это он, слепой, туда пошёл. На него подумал.

– Так иконостас и не сделали?

– Нет. Доски на другое разошлись.

– А вы как с острова ушли? – решаюсь спросить. – Наскучило там?

– Разные сложились обстоятельства. Тамошний дом отдыха – это собственность федерации профсоюзов. Прежний председатель профсоюзов ушёл, поставили нового, а он жуликом оказался, стал требовать левые деньги. Говорил: «Окажите благотворительность детскому лагерю на 250 тысяч рублей». То есть по этой статье надо было деньги «отмыть». Откуда нам их взять? Потом снова: «Вот тебе счета на 500 тысяч за продукты, оплати, а то сам продуктов на остров не получишь. Спишете потом». Понимаю, что это уже уголовка, и я в ФСБ заявил. Стали они за ним следить, а мне говорят: «Ты соглашайся, деньги перечисляй, а мы его подловим». Ну, оплатил я несколько счетов, а его не арестовывают. Перестал я деньги посылать. Он мне: «Ты не хочешь с нами финансово сотрудничать! Когда 200 тысяч выплатишь?» Разговор был по телефону, а у меня суета на острове, рабочая запарка, и говорю в трубку: «Да никогда!» Через два дня приехал их юрист: «Алексей Петрович, вот ваша трудовая книжка, в ваших услугах мы больше не нуждаемся». В общем, был уволен я без объяснения причин, то есть даже законный порядок не удосужились соблюсти. Поставили нового директора. Прошло месяца четыре, и этого председателя арестовали, дали по суду ему 9 лет. Оказалось, что ФСБ продолжало за ним следить, но поскольку я отказался «финансово сотрудничать», то не могли на крупном прихватить. Но у него было много и других подведомственных организаций – санаторий, гостиница, бассейн и так далее, где он поставил своих директоров. Там-то и погорел.

– А вы, получается, оказались ни с чем? – сочувствую бывшему директору.

– Да я уже понимал, что не сработаюсь, и начали мы гостевые дома здесь организовывать, получили и лицензию на перевозку пассажиров водным транспортом.

– Это тот теплоход, что у пирса?

– Это городская собственность, дали мне в аренду два судна, чтобы я организовал переправу через Онегу.

– Вы в этом разбираетесь?

– Так десять лет на Кий-острове проработал, и регистры, и все эти предъявления морские давно знакомы. Проблема-то в другом. Один из теплоходов надо отправить в Архангельск на капремонт, а у второго тоже дизель барахлит. Видели – движок на пирсе лежит? Всё лето в нём ковыряемся. А переправу остановить нельзя, на той стороне реки в деревнях и посёлках три тысячи человек живут. Кстати, Ворзогоры тоже на той стороне, вы ведь туда собираетесь?

Отвечаем, придётся добираться туда, если шторм на море не утихнет. Но подождём пока, может, всё же повезёт на Кий-остров попасть.

Прощаясь, спрашиваю Алексея Петровича:

– А вам никто не говорил, что внешне на писателя Валентина Распутина похожи?

Тот смеётся, потом говорит серьёзно:

– Да-а, хорошо бы сесть и записать всё, что видел. У нас ведь много интересного здесь, на Онеге.

В этом мы убедились, отправившись на встречу с местными краеведами.

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска