(Продолжение. Начало в №№ 813–818, 820, 821)

Строители и Святые

Из записок М. Сизова:

Позже этот неожиданный коллоквиум в доме кандидата исторических наук, защитившегося в 65 лет, мы называли промеж себя «военным советом в Филях».

Сидят пятеро за столом – священник, историк, философ-политик (да не обидится Нелли Ивановна, что так рекомендую её), два православных журналиста – и решают извечные русские вопросы, среди которых под конец, конечно, вылезает и «что делать».

Сергей Сергеевич гнёт свою линию, мол, нет в России таких «провинций», которые изначально были бы обречены на прозябание. Вот Каргополь – глухомань по московским меркам, но был центром удельного княжества и князь Глеб Каргопольский по чести ничем не уступал князю Московскому Дмитрию – как равные русские воины, стояли они на Куликовом поле, защищая Русь. Да, к тому времени Москва была богаче и Дмитрий был Великим князем, но это не нарушало изначальное братство. На маленькие города не смотрели как на каких-то приблудных, все имели равновеликое достоинство.

Сергей Сергеевич Рягузов

Тут я вставляю слово, рассказываю про Комарицу, где мы с Игорем на днях побывали. Какое-то неведомое сельцо, а ведь оттуда царь позвал мастеров, чтобы выковали ему главные часы государства – те, что повесили на Спасской башне в Кремле. Знал царь о селе Комарица, не было на Руси «неведомых» селений.

– Вот вы про часовщиков из Комарицы, – замечает историк, – а на Каргополье знатные строители были. Когда Патриарх Никон решил построить Крестный монастырь в Белом море, на Кий-острове, где он спасся при кораблекрушении, то позвал мастеров отсюда. А ещё прежде по нашей порожистой Онеге он перевозил с Соловков в Москву мощи митрополита Филиппа и сделал остановку в Каргополе. Народ встречал за две версты от городка, был молебен в нашем храме. Наш край Никон хорошо знал, поскольку игуменствовал в Кожеезерском монастыре.

Соборная площадь Каргополя

– Сергей Сергеевич, – прерывает Игорь, – можно вопрос, не совсем исторический? Мы прошли по городу, и столько здесь храмов! Неужели во всех одновременно служили?

– В начале ХХ века на три с половиной тысячи жителей города приходилось 22 церкви и два монастыря. О часовнях я уж не говорю, даже на маленьком островке на реке Онеге стояла часовенка. Вот и считайте. Приходы были небольшие.

– И это нормально, – отмечает отец Феофил. – Священники знали всех причастников по именам, крепкие общины были. Но тут надо учесть, что у одного прихода могло быть по три храма – летний, зимний, соборный.

– Город наш торговый, – поясняет историк. – Купцы знали, что в храмах здравица строителям храма, как и Патриарху, поётся на каждой литургии. И ещё была конкуренция в хорошем смысле слова – кто краше построит. Доходы были большие, Иван Грозный дал каргопольским купцам монопольное право торговли на полмиллиона пудов соли. Благодаря этому первый собор у нас, Рождества Христова, и появился в 1562 году.

– А где соль добывали?

– Это была «морянка», с Белого моря.

– В нашем Антониево-Сийском монастыре из пяти солеварен четыре находились на побережье моря, выпаривали там, – добавляет отец Феофил.

– Хозяйство – это понятно, – продолжает Игорь. – Но в Устюге, например, где купцы тоже храмы строили, и святых было немало: Прокопий Праведный, Киприан, Иоанн и Мария, юродивый Иоанн. Опять же святитель Стефан там родился. А кто в Каргополе?

– У нас тоже много святых: Пахомий Кенский, Кирилл Челмогорский, Александр Ошевенский, Никодим и Серапион Кожеезерские, Кириак Каргопольский… Но они подвизались не в самом городе, а в лесных пустынях. Край-то у нас лесной.

– А более современные святые есть? – спрашиваю.

– Праведники, конечно, были, но чтобы официально канонизировали… Понимаете, здесь ведь много старообрядцев жило. Самое последнее самосожжение староверов в России, в 1860 году, было как раз у нас в Волосово. Это село близ Архангельского тракта, в сторону Плесецка…

Вспомнилось мне, что покойный Анин рассказывал об этом. Сам он был родом как раз из Волосово. Пятнадцать человек заперлись в избушке и подожгли себя, оставив записку: «Мы убежали от антихриста и не можем на вашу прелесть глядети, лучше в огне сгореть, чем антихристу служить и бесами быть». Анин говорил, что это исключительный случай, в целом-то волосовцы были спокойными, трезвыми людьми. «Таким я помню деда своего – грамотного, рассудительного, – вспоминал Николай Фёдорович. – Книжки у него были старинные, рукописные, учил меня по ним читать. Все дела мои в детстве начинались с его благословения. Он и в церковь меня водил. Помню, как мне, малышу, было интересно: причастие на ложке давали, пели очень умилительно».

Рассказывал Анин и про юродивых: «Была у нас в селе Марьюшка. Её называли Стушка – потому что она выражалась всё стишками, былинами. Помню, во время войны, в начале где-то, мне было шесть-семь лет – входит Марьюшка, такая небольшенькая старушка, и сразу с порога начинает как бы стихами, песней. Садится на скамейку и “рассказывает”… Бывало, несколько дней живёт и никто не гонит – только слушают. А потом она потерялась. Говорят, что переходила из деревни в деревню, в лесу заболела и там её комары до смерти загрызли».

– Сказительниц у нас было много, – подтверждает Сергей Сергеевич, – под конец, наверное, их уже за юродивых считали. Но в старину были и настоящие юродивые. В известной книге Георгия Федотова «Святые Древней Руси» указано: «Вологда, Тотьма, Каргополь, Архангельск, Вятка – города последних святых юродивых».

– Кого из святых каргопольцы больше почитали?

– Александра Ошевенского, наверное. В нашем музее хранится девять икон ему. И есть икона из церкви Спаса на Валушках, на которой изображены первые русские святые Борис и Глеб на фоне пожара, который случился в Каргополе 1 мая 1700 года. Люди отчаялись его потушить, но тут на одной из башен крепости появились святые князья. И город был спасён.

Свв. Борис и Глеб на фоне горящего Каргополя

Фрагмент иконы

Каргопольские часовни

– В самом городе был святой источник Иоанна Власатого, на Горке, – рассказывает Сергей Сергеевич. – Люди исцелялись. Там, помню, и купальня стояла. Но когда строили Октябрьский проспект, забыли сделать отводную трубу, и вода с дороги пошла в родник, болотинка образовалась. Теперь народ ездит к святым источникам далеко за город. В 12 километрах, в деревне Пономарёве, есть родник Спаса Всемилостивого, мы с отцом Феодосием ходили туда крестным ходом. В 2012 году там поставили часовню, освятили. Люди ездят туда не только из Каргополя, но и из Архангельска, Вологды, даже из Петербурга и Москвы. Ещё в 19 километрах от нас – Святое озеро, туда ездят купаться. Вы мимо проезжали, когда из Ошевенска ехали…

– А сохранилась ли часовенка в Архангело? – спрашиваю. – Двадцать лет назад отец Борис рассказывал, как однажды ему показали часовню в излучине Онеги, которая вела себя странно: когда весной вода прибывала, она отрывалась от земли и крутилась на месте, но не уплывала. «Был я там в последний раз, гляжу: часовенку эту кто-то проволокой обвязал и за дерево зацепил. Чтобы не унесло, – вспоминал батюшка. – Местные бабушки со мной были, заохали, увидев такое: “Кто это удумал?! Как козу привязали… Да не было ещё такого, чтобы Макарий нас покинул!” Часовня-то в честь преподобного Макария Унженского названа. А потом приехал ко мне один мужик из Архангело, говорит: “Я новую часовню срубил, на высоком месте. Уже иконы туда поставили, народ ходит молиться. Только освятить надобно”».

– Жива, жива часовня, – заверил Сергей Сергеевич. – Она находится рядом с Архангело, в бывшей деревне Забивкине (Ескинская). Жители её в начале 1920-х годов увидели во время ледохода, что по Онеге плывёт часовня, зацепили баграми и установили на горке, под которой в овраге били святые источники. Поставили в часовню иконы, ходили молиться. Несколько раз видели в ней незнакомых женщин, которые приезжали по обету издалека, даже из Москвы. Последней хранительницей часовни была местная жительница Евгения Михайловна Нестерова, которая, как у нас бывает, однажды пошла по грибы-ягоды и пропала в лесу. Нашли её кузовок, но ни тела, никаких следов. После этого часовня стала приходить в упадок, тем более, на горке ведь срубили новую – ту, что освятил отец Борис.

Но в 2013 году «путешествующей» часовней заинтересовался наш благочинный отец Андрей, и он попросил осмотреть её плотника-реставратора Александра Матюхина. Сделали обмеры. Реставратор по «ушастым» косякам определил, что в ней признаки народной архитектуры XVIII века. Также он определил по врубкам, что прежде с трёх сторон у неё была галерея. Взяв за основу похожую часовню в деревне Авдотьино, он сделал проект реставрации – с восстановлением галереи и навершия. Часовню разобрали и перевезли в Архангело, в мастерскую Матюхина. Как понимаю, работы проведены и в 2019 году её установят на прежнем месте.

– Интересно, что в Забивкине все были долгожителями, – добавляет Нелли Ивановна. – Объясняли это тем, что пили из святого источника под Горкой, где стояла часовня. Но сама деревня их не пережила, расселили.

Такой была часовня в Забивкине…

…и приблизительно так она будет выглядеть. На фото – подобная часовня в Авдотьино

Проект реставрации часовни с восстановлением галереи и навершия

– А что же в самом Каргополе источник не уберегли?

– Так время было такое, – вздыхает Сергей Сергеевич. – В педучилище, где мы с Нелли преподавали, в 50-е годы студентов из комсомола исключали только за то, что они в храм заходили просто поглазеть. Одну девушку, помню, из училища отчислили, потому что крестик носила. Когда крестили мою сестру, которая младше меня на 13 лет, мама побоялась нести её в храм и пригласила старенького батюшку вот сюда, в этот дом. И всё совершилось тайно. А что касается святого источника… Да он на Горке был, где стоял женский Успенский монастырь. Разрушили его в начале 60-х, исчез и родник. Помню с детства, какая была красота: входишь под арку с надвратной церковью, а за ней ещё храм… При мне там детдом был. До этого – контора Каргопольлага.

Монастрские врата, 1912 год. Ныне от них не осталось и следа

Каргопольский Успенский женский монастырь начало XX века

– Стуков мне рассказывал, что на Горке должна была часовня появиться, – припоминаю. – Её обещал построить какой-то старообрядец, приехавший из Москвы. Двадцать лет назад я пытался с ним встретиться, но не получилось. Говорят, он ходил по Каргополю с бородой, заткнутой за пояс, приметный человек. Где он сейчас?

– Это Орловский, вроде бы он из беспоповцев филипповского толка происходил, – рассказывает Нелли Ивановна. – Человек довольно агрессивный. Люди такие сценки видели: едет наш батюшка Борис на велосипеде на службу, ему дорогу Орловский загораживает и начинает на него орать. Батюшка с велосипеда слезет, крестным знамением того осенит и дальше едет… Часовню Орловский пытался на мысу построить, даже стройматериал завёз, который долго лежал рядом с его домиком.

Где-то в 2009 году к нам в Каргополь по программе переселения соотечественников приехали старообрядцы из Аргентины. Наш глава попросил меня их сопровождать. Поехали мы к Орловскому. Сторож вышел: «Что вы тут делаете?!» Пришлось ретироваться и поехать в микрорайон Западный. Там прежде были парники и земля хорошая, чёрная, но их собирались отдать под жилую застройку. Когда «аргентинцы» узнали об этом, то расстроились: «Как, на этой земле будут строить дом?! Дом надо строить на камнях». Видно, в Аргентине мало пригодной земли, и они всё восхищались нашими просторами. Потом мне Орловский позвонил: «Кого ты ко мне приводила?» Я объяснила, что старой веры они, надо бы вам познакомиться. Он: «Они будут претендовать на мою землю!» Старообрядцы-иностранцы у нас не задержались, поехали в Белгородскую область. А Орловский куда делся, не знаю. Никто к нему не ходил. Он считал себя вольным художником, что-то рисовал, иногда приходил на собрания, например на «круглый стол» по культуре, и всегда это сопровождалось скандалом. Всех ругал, особенно батюшек, «никониан».

– По-моему, Орловский умер, но не здесь. Примерно в 2010 году, – припомнил Сергей Сергеевич. – Так что не смог он у нас часовню поставить.

Уроки о смысле

– А вы, получается, в горадминистрации работали, раз выполняли поручения главы? – спрашивает Игорь Нелли Ивановну. – Нам говорили, вы преподаватель философии, да ещё в сократовском стиле.

– Ну какой я философ! – смеётся она. – История такая. В Ленинграде закончила я факультет иностранных языков, потом меня судьба определила в райком комсомола, затем – редакция нашей каргопольской газеты, учёба в высшей партийной школе. Когда в 1986 году после конфликта с партийными властями я должна была уйти из редакции, то устроилась в педучилище. Дали вести философию – без программ, без учебников: что найдёшь, то и хорошо. Я сразу поняла, что студентам нашим философия как наука по жизни не нужна. Не умещалось это в их головах. Чтобы заинтересовать ребят, стала я говорить на лекциях о смысле жизни, спрашивала: «Зачем вы живёте?» Невольно перешли к этическим проблемам, к вопросам нравственности. И вот с поиском материала для своего курса начался у меня поиск смысла собственной жизни. Сергей Сергеевич через историю к Церкви шёл, я – через эти лекции.

– А из газеты за что вас уволили?

– Не поверите: за «организацию коллективной пьянки». В райкоме думали, за что бы такое зацепиться, и вспомнили, что мы за несколько месяцев до того хоронили нашего корректора, фронтовичку. Раз похороны – значит, и поминки. Их организовывал сын покойной, но всё повесили на главного редактора, то есть на меня, – это были дни очередного съезда КПСС, к тому же действовал сухой закон. В райкоме считали, что я слишком острые вопросы поднимаю. Например, написала, что если в магазинах везде дефицит, то в стране надо вводить талоны. Их и ввели – уже после моего увольнения, которое, кстати, потом сослужило мне службу. Народ наш обиженных любит и поддержал меня, когда я в 1990-м решила участвовала в выборах народных депутатов Российской Федерации. В первом туре я набрала больше всех голосов, а во втором по мне пульнули из тяжёлой артиллерии. Дошло до того, что в нашей воинской части выдавали бюллетени, где моя фамилия была вычеркнута.

– Так, может, и хорошо, что вас не выбрали тогда? – говорит Игорь. – Когда человек попадает во власть, он меняется не в лучшую сторону.

– Не знаю. Со своими студентами я была откровенна и как-то сказала: «Если бы попала в Верховный Совет, то могла бы оказаться среди расстрелянных в 93-м году». Точно бы в стороне не осталась…

– Ваши уроки «о смысле жизни» на судьбах учеников как-то сказались?

– Меня очень радует, что многие пошли поступать на исторический факультет и сейчас преподают. Почему так получилось? Через историю народа, государства можно осознать и своё место в этом мире. Они мне постоянно звонят, пишут – мы друг друга понимаем, несмотря на разницу в возрасте. И я им благодарна, что вместе с ними смогла взобраться на первую ступеньку той лестницы, что ведёт в Церковь.

– А следующая ступенька? – спрашиваю.

– Подтолкнула ситуация домашняя. В 93-м получила я квартиру, очень хорошую для Каргополя. В ней горячая вода, ванна – не нужно на другой конец города в баню маму возить. Красота. Обрадовалась, что она хоть поживёт нормально в конце жизни. Тут мама заболела, в больницу её положили. Я без неё вещи перевезла, сварила вкусной ухи из окуней, которую мама любит, и на время забрала её из больницы, чтобы жильё показать. Она вошла, села, и такой взгляд отсутствующий, будто в гостях, у чужих. Мне стало страшно: неужели мама уже не хочет жить, даже в таких нормальных условиях? Проводила её обратно в больницу, вернулась и заплакал навзрыд: «Неужели мама не поправится? Тогда и мне эта квартира будет не нужна». Я встала на колени: «Господи, помоги маме! Спаси её. Если это произойдёт, я обязательно окрещусь». К счастью, мама выздоровела. И я крестилась.

– Отец Борис крестил?

– Конечно, мне кажется, он тут всегда служил.

– И служил буквально до конца 2017-го, в ноябре ушёл, – говорит отец Феофил. – Народ не хотел отпускать, письма в епархию писали, но он сам уже боялся, что из-за слабости Чашу не удержит. В прошлый понедельник владыка вручил ему медаль на столетие восстановления Патриаршества. Хорошо его поздравили, прихожане буквально завалили цветами.

– А мама ваша верующей была? – спрашиваю Нелли Ивановну.

– Яйца на Пасху красила. Но откуда ей было знать про Бога? В советском детдоме выросла. Так-то, конечно, крещёной была, и хоронили её с отпеванием, как положено. За полгода до её смерти я надумала освятить квартиру. Мама согласилась. Сидела на диване в белом платочке, со свечкой в руках – и тихонько улыбалась. Перед смертью впала в кому, но правая рука ещё двигалась, и она нащупывала крестик на груди и тянула его к губам, чтобы поцеловать. Эта картина до сих перед глазами…

– Что-то мы о грустном, – вздохнул Сергей Сергеевич. – На самом деле Нелли человек радостный, всех энергией заряжает. Вчера вот на рыбалку на велосипеде ездила.

– Да, четыре килограмма окуней наловила! А на велосипеде я всё время, если надо куда-то дальше шести километров.

– Успевает и книги писать, – продолжает рекомендовать хозяин.

– Только что вышла книжка «День за днём», это дневник последних десяти лет. Боюсь, что будут судебные иски. Там с фамилиями и как всё было на самом деле. Например, про выборы в Государственную Думу, как к нам из Москвы политтехнолог приезжал. Собрал актив и прямым текстом спросил: «По двести долларов вам хватит?» Наши отказались…

К сожалению, в Москве много таких, кто жизнь «на периферии» ни во что не ставит. Помните, в 90-е годы в правительстве была идея переселения с Севера? Мол, здесь экономика не эффективна, поэтому держать социалку для людей не выгодно – пусть все уедут, а работать будут приезжать на вахты. Сейчас другая идея – агломерация. Пусть останутся только города и прилегающие районы, которые будут снабжать их молочком и мясом. Остальное – это леса, дикая природа, на освоение которой не стоит тратить сил. Никаких сёл и деревень. Что это означает? Что полноценной жизни здесь не будет. И у людей поменяется менталитет – вместо хозяев своей земли будет обслуживающий персонал.

Дай Бог, чтобы политики поняли, что здесь Русь и она не должна прекращаться. А иначе другие сюда придут хозяйствовать. Кстати, на Арктическом форуме в Архангельске в 2017 году самая большая делегация была из Китая – 70 человек…

О многом мы переговорили в тот вечер. Когда пришла пора прощаться, спросил я у Нелли Ивановны, давно ли она знает про газету «Вера».

– А я у вас печаталась, – ответила она и, увидев наши изумлённые лица, пояснила: – Заметку посылала не под своей фамилией, а подписалась псевдонимом, потому что она очень личная, о том, как пришла к Богу («Завещание», № 633, пасхальный выпуск 2011 г.).

На Челму-гору

Из записок И. Иванова:

В полусотне километров от Каргополя направо есть отворотка – начало «экологической тропы», ведущей к Челмогорскому монастырю, вернее, тому, что от него осталось. Про тропу и монастырь нам накануне рассказал отец Феофил. Утром он продемонстрировал фотографию этой самой тропы, практически дощатую мостовую, какие до сих пор можно встретить в Архангельске. И в дорогу надел ботинки. Хоть мы его и отговаривали, ссылаясь на дождь, поливавший всю ночь. Ну и ладно. А мы с Михаилом всё-таки предпочли сапоги.

И вот оно – начало этой самой тропы, доехали. Здесь установлен в 2000-х годах большой голгофский крест – красивый, можно сказать, идеальных пропорций. У основания его на каменной плите выгравировано: «Этот путь освящён стопами прп. Кирилла Челмогорского (†1367 память 8 (21) декабря), устроителя монашеской жизни Каргополья, одного из первых проповедников христианства на Архангельском Севере, основавшего (1316 г.) в 7 верстах от этого места Кирилло-Челмогорский монастырь. Преподобне отче Кирилле, испроси нам у Христа мира и велия милости!»

Такие экотропы здесь дирекция Кензерского парка оборудует. Рядом – со вкусом оформленный стенд «Тропа старца Кирилла» и схема тропы: мимо Монастырского озера до реки Челмы. Вот только чего нет, так это дощатой мостовой – впереди видна лишь трава по колено. Смотрим на реакцию отца Феофила, на его ботинки. Он искренне удивлён, но невозмутим.

Тропа на Челма-гору

Оставив машину, отправляемся в путь. Поначалу удобная дорожка через сто метров превращается в тропку, а вскоре заканчивается и она – дальше ведёт заросшая травой и перегороженная огромными лужами заболоченная лесная стёжка. Медвежьи лапки, удерживающие после вчерашнего ливня увесистые, похожие на ртуть шарики холодной воды, кажется, с наслаждением сливают их аккурат в ботинки батюшки. Вскоре становится слышно, как обувка отца Феофила хлюпает водой; подрясник отсырел чуть ли не до пояса, хоть он и приподнимает его всякий раз, ступая по краю луж. В одном месте, перепрыгивая ручей, он поскальзывается и, охнув, приседает. Мы в панике: неужели ногу подвернул! Но батюшка поправляет свой «Кэнон» на груди, машет нам рукой, дескать, всё нормально, идите вперёд, догоню. Да, монах суть воин – но ведь мы не на войне, да и сражаться-то монах всё-таки должен больше по духовной части. Так что ждём. Богу слава, растяжения нет.

Иду и думаю: пешком-то не находишься до Челмы-горы. Тропа, очевидно, искусственного происхождения – когда-то здесь проходил настоящий просёлок, но успел основательно одичать. По левую руку – заболоченный лес, справа – понижение в сторону Монастырского озера. Вот так идёшь и невольно вспомнишь о предках, которые предпочитали по таким тропам передвигаться на лошадях. Оно и теперь-то тут машина не пройдёт, разве что вездеход. А лошадь – да. Неслучайно в крестьянских хозяйствах до колхозной конфискации здесь по две лошадки держали: одна землю пашет да невод тягает, другая возит сани и телегу. А то и верхом. Отношение к лошади было как к члену семьи: перед первой пахотой коней прыскали святой водой, как и землепашцев, тому и другому давали съесть кусочки «великоденных четверёжек» – хлебцов, испечённых в Великий четверг и хранящихся в божнице. То же и по окончании страды: последний сноп урожая ставили в красный угол, где он стоял до Покрова, а в праздник его скармливали лошади.

Одно из посмертных чудес преподобного Кирилла, между прочим, тоже связано с лошадью. Как-то в монастырь пожертвовали коня, но вскоре он пропал. Через сорок дней его «списали», решив, что он украден или съеден зверями. Но вдруг в одну из суббот, когда совершалась всенощная, инокиня Марфа, выполнявшая послушание на скотном дворе, увидела возвращающегося коня, следом за ним шёл монах. Старец впустил коня на хоздвор, а сам зашёл в монастырь. Вечером иеромонах Мисаил, обнаружив коня, удивился и спросил Марфу, кто привёл его. «Я думала, что это ты, отче, пригнал его к воротам…» Поняв, что это был прп. Кирилл, братия возблагодарила Богу у гроба отца основателя обители.

…Как это обычно бывает, сначала мы шли переговариваясь, потом замолчали, погрузившись в мысли. Я пытался представить себя как бы с высоты самолёта: маленькая точка среди бескрайней тайги и бесчисленных озёр – всего метров пятьсот чахлого лесочка до Монастырского озера, а за ним циклопические болота до горизонта. Здесь когда-то жили русские люди, но ушли. И вот мы тащимся втроём под пологом листвы. Видит ли нас Бог?.. Но вскоре из мыслей-то только одна и осталась: поскорей бы дойти. Наконец лес раздвинулся, открылась некошеная луговина. Что там такое белеется, похожее на аналой? Подхожу ближе: надо же – средь поляны в траве стоит не просто столик, а вкопанный в землю настоящий проскинитарий на резных деревянных столбах, оборудованный, по-видимому, Кенозерским парком: на нём – «антивандальные», красиво оформленные металлические листы с информацией о святом Кирилле, о старинной обители, временах процветания её и разорения.

На одной из картинок изображена Кирилло-Челмогорская пустынь: квадратная в плане, башенки на углах, два храма посередине. Хотя значение Ошевенской обители с Челмогорской не сравнишь, всё же они похожи как старший и младший братья; и кстати, они почти ровесники. Между собой обители сообщались постоянно, в 1914 году управлявший Челмогорским монастырём иеромонах Дионисий возглавил Ошевенский. Ещё занятная деталь: про неприязнь местных жителей к Александру Ошевенскому я рассказывал, но и тут похожая история: Успенский монастырский храм ставили несколько раз, потому как мужики из деревни Труфаново (она в пяти километрах) неоднократно поджигали его, боялись за земли.

Успенье было престольным праздником монастыря, и к его стенам причаливала добравшаяся сюда по Лёкшмозеру и речке Челме целая флотилия лодок. После богослужения отправлялись праздновать в обратную сторону – в ту самую деревню Труфаново, которой на современной карте не сыщешь, на ней она прячется под названиями Казариновская или Ившинская. Вообще к этому сложно привыкнуть: абсолютно у всех деревень тут есть официальное название и настоящее, а ещё вдобавок бывает название третье – старинное. То же самое и с фамилиями жителей – паспортная и по-местному. Издревле такое было на Русском Севере – несколько имён у человека, в том числе «тайное», но чтобы по несколько фамилий…

Между прочим, название Казариновская связано со старинным преданием о казариновской чуди. Будто бы это племя или их потомки, проживавшие в этих местах, хотели сбросить под гору крест, но провалились во внезапно образовавшуюся яму у монастырской ограды – по-видимому, это был карстовый провал огромной глубины. Интересно, что ещё в прошлом веке в Казариновской жили люди с такой фамилией – Казариновы. Прямые потомки той чуди, выходит.

Неожиданная встреча

Три года искал себе уединённое место для подвигов преподобный Кирилл. «Вельме гора сия красива и никому же от человек преждена ней пребывающу, и возрадовался Кирилл духом и возлюби е зело» – так пишет житие о том самом месте, к которому мы подошли. Здесь некогда был основан монастырь. Теперь вместо стен – ровные ряды берёз и елей, выросших как раз на фундаменте монастырской ограды. Внутри всё поросло травой. Справа – небольшой открытый сарай, есть где паломникам спрятаться от непогоды. Рядом – кострище. Прямо по курсу своего рода арт-объекты: вырезанные из металла профили храмов, призванные напомнить паломникам, как выглядели прежде стоявшие тут Богоявленский и Успенский храмы.

Такими объектами почтили память монастырских храмов создатели «экологической тропы»

Чуть левее выстроились, точно прихожане перед алтарной лесной перегородкой, ещё три аналоя. Подхожу и читаю: тут и экскурс в историю СССР, даже перестройка упоминается, история обители, молитвословия преподобному Кириллу, сведения о его учениках и настоятелях.

Точно в храме – перед алтарём леса стоят аналои

Помещена и фотография монахини Анны (Боголеповой), замечательную историю которой прежде я слыхал краем уха – хоть приключенческую повесть пиши. Монашка при Челмогорской общине, она в 1937 году вместе с другими насельницами была арестована, но, к счастью, не расстреляна, как другие, а отправлена по этапу на 10 лет. Потом вернулась и прожила аж до 94 лет. Последние годы обреталась в доме престарелых в Каргополе и там-то незадолго до смерти в 1985 году, будто бы в благодарность за уход на старости лет, рассказала, где зарыто монастырское золото. Вот ведь камень-человек! – почти полвека держала в себе тайну о спрятанных драгоценностях, переданную ей монахами. Поехали проверить её слова и в самом деле на месте бывшей монастырской поварни нашли церковную утварь, монеты и пр. Вертолёт вызывали, чтобы вывезти драгоценности в Архангельск.

Читаю о последних насельниках обители. Последний игумен – «Трифон (Пилюга Кирилл Георгиевич)… исполнял с 1916 года обязанности настоятеля пустыни, рукоположён в сан иеромонаха. В 1928 году принял схиму с именем Кирилл. В 1932 году арестован…»

Стоп, стоп! Пилюга – знакомая фамилия… Точно, вспомнил! Ведь он же в 30-е годы жил в Сыктывкаре! Составляя книгу о пострадавших за веру «Наследие Стефана Пермского», я неоднократно встречал имя этого ссыльного. Но отдельного сюжета ему не посвятил – а тут такая встреча, точно укоризненное напоминание Свыше! Что ж, раз не вошло в книгу, хотя бы коротко расскажу о его интересной и трагической судьбе здесь. Ведь не может быть случайностью, что именно здесь, именно сейчас…

История “заядлого церковника”

Тимофей сын Григорьев (отчество обычно у него ошибочно указывают Георгиевич) родился в 1877 году под Минском в крестьянской белорусской семье. Но смолоду у него судьба пошла не как у крестьянского сына. Служить по призыву в армию попал он не куда-нибудь, а в имперскую столицу, в лейб-гвардии Семёновский полк, четыре года был там вестовым. О служаках элитных полков у нас принято писать как о хлыщах, интересующихся выпивкой да женщинами, а вот простой солдат Тимофей Пилюга вошёл там в своего рода религиозный кружок, подружившись среди прочих с Иваном Мостовым, будущим иеромонахом, и Александром Иевлевым, будущим архимандритом Алипием. Они и после демобилизации долгие годы поддерживали связь, переписывались. Тимофей принял на себя в этом кружке «послушание» миссионера – проповедовал, распространял среди солдат религиозные книги. В деле о втором аресте Пилюги в 1937 году имеется такое показание о его армейских годах: «В то время Пилюга завербовал меня в свою религиозную среду…»

Домой Тимофей уже не вернётся – демобилизовавшись, он отправился на послушание в Сяндемскую Успенскую пустынь Олонецкой губернии, а затем перебрался в Александро-Свирский монастырь. Здесь в возрасте 36 лет и принял постриг.

К воинской службе он ещё вернётся – с началом Первой мировой монах Трифон отправится добровольцем в распоряжение Красного Креста. Но спустя два года, летом 1916-го, приступит к исполнению обязанностей настоятеля Кирилло-Челмогорской пустыни. Уже вскоре после революции монастырь пришлось закрыть – формально. В действительности же в его стенах образовали сельхозартель, а жизнь монахов продолжилась, как и прежде – труд, молитва. Так в те годы поступали повсеместно. Например, в Ульяновском мужском монастыре на Вычегде, в Кылтовском женском. До 1932 года действовал и один из монастырских храмов. Архимандрит Трифон возглавил хозяйство, хотя официально руководителями числились агрономы.

Квазиартель просуществовала до 1927 года.

Не прерывалась духовная жизнь монахов: они совершали богослужения, стремились сохранить монашеский образ жизни.

Удивительно, что в 20-х годах архимандрит верил в добрые намерения новой власти. Он входит в Труфановское земельное общество, участвует в заседаниях Лекшмозерского волостного совета. Приняв в 1928 году схиму с именем Кирилл в честь основателя обители, обращается в совет с просьбой: «Идя навстречу богоугодной мысли благочестивых христиан, прошу передать… остров Наглимозеро с церковью и озером для устройства там скитской строгой монашеской жизни». Положительного ответа ждут ещё пятеро монахов. Разумеется, им отказали.

После разгона артели архимандрит Трифон строит в выселке Пёлла напротив монастыря, на другой стороне озера, дом, где, как потом он давал показания по делу, «сделал небольшой огород для посева огородных овощей, который пользую по настоящее время. Одновременно занимаюсь рыболовством и сбором грибов в лесу. Существование хлебом я обеспечиваю себе за счёт своих трудов, т.е. наловлю рыбы, которую промениваю на хлеб. И давало помощь (печёным хлебом) окружающее население».

Всякие события доходят из столиц в глубинку с задержкой. Вот и сведения о Послании митрополита Сергия (Страгородского) «Об отношении Православной Российской Церкви к существующей гражданской власти» (так называемой Декларации 1927 г.) дошли до Каргополья только в 1929-м. К тому времени православные Русской Церкви уже разделились: кто-то ради сохранения Церкви согласился с митрополитом Сергием на лояльность большевикам, другие увидели в ней желание антихристовой власти закабалить Церковь. Схиархимандрит Кирилл занял позицию этих «других». Он обратился к знакомому ещё по службе в армии Димитрию Любимову, ставшему епископом Гдовским, с просьбой принять руководство монастырём, и тот согласился. Священномученик епископ Димитрий в те дни был ближайшим сподвижником митрополита Ленинградского Иосифа (Петровых), а иосифляне стали многочисленной серьёзной оппозицией, считая своей главой не митрополита Сергия (Страгородского), а Местоблюстителя Патриаршего престола митрополита Крутицкого Петра (Полянского). Для налаживания контактов схиархим. Кирилл лично отправился в Ленинград, в центр иосифлянского движения.

Схиархимандрит Кирилл (Пилюга)

При Челмогорской обители возникла группа принявших постриг духовных дочерей схиархимандрита из крестьянок ближайших деревень. В августе 1931 г. над ними был установлен надзор. Вот донесение: «Пилюга Трифон – около 45 лет, монах, ранее имел сан архимандрита; в данное время в Челмском монастыре в ведении Трифона находятся все молитвенные здания, где он служит службы среди проживающих четырёх крестьянских хозяйств, занимающихся хлебопашеством на монастырской земле; а также приходят в церковь к службе крестьяне окружающих деревень Труфановского и Орловского сельсоветов. Пилюга вращается исключительно в среде духовенства, монахов и монахинь, при нём в монастыре проживают монахи. Пилюга также бывает в центре района у духовенства… в среде адмвысланных… также служил службу и на квартире у монахинь. Пилюга и [епископ] Варсонофий имеют хороший авторитет среди религиозного населения окружающих деревень, которые часто приносят им продукты и т.п.».

В начале сентября 1932 г. схиархимандрита Кирилла арестовали. На допросе он говорил прямо: «Мои убеждения как глубоко религиозного человека – вера в Бога. К существующей коммунистической партии моё отношение как к необходимости пережить время и подчинение; но глубокая вера в Бога – в этом никто не разуверит… С политикой советской власти я не согласен, особенно в отношении религии, где она ущемила интересы Церкви». «Виновным в антисоветской агитации» схиархим. Кирилл себя не признал и, приговорённый к 8 годам ИТЛ, был этапирован в Ухтпечлаг. В дороге он сильно заболел, на некоторое время даже задержался на пересылке в Котласе. Спустя два года с инвалидностью 2-й категории его досрочно освободили из лагеря и отправили в ссылку в Сыктывкар – в возвращении домой отказали.

До 1937 года, до очередного ареста, он живёт в качестве административно ссыльного в с. Тентюково под Сыктывкаром. В ту пору это обычное, ничем не примечательное селение в устье реки Сысолы, где действуют два колхоза – имени Карла Маркса и Иосифа Сталина. Работал отец Кирилл в городском маслопроме на производстве по изготовлению проволоки для ящиков. Буквально по соседству с ним жил в ссылке настоятель московского Данилова монастыря архиепископ Волоколамский Феодор (Поздеевский), лидер ещё одной – «даниловской оппозиции» – митрополиту Сергию.

Интересно, что вот так сложилось: в Тентюково, северном пригороде Сыктывкара, жили в ссылке исповедники веры, отвергающие компромиссы с властью, оппозиционно настроенные по отношению к митрополиту Сергию. В южном пригороде – Кочпоне – жили тоже подвижники Церкви, в частности епископ Герман (Ряшенцев), митрополита Сергия признававшие. Между собой они контактировали плохо из-за идейных расхождений, а ведь когда-то в молодости вместе Феодор и Герман составляли акафист Даниилу Московскому. Но для власти они равно были врагами – и архиепископ Феодор, и епископ Герман. Одного схватили по сфабрикованному делу «Даниловского братства», другого – по такому же делу «Священной дружины». И в 1937 году оба были расстреляны.

А вот что доносили информаторы в Сыктывкаре на схиархимандрита Кирилла: «Пилюга Трифон Георгиевич настроен весьма враждебно… для своей контрреволюционной деятельности жил на одной квартире с Горбунцовой Лидией Афанасьевной (монашка), держа эту монашку под предлогом племянницы… вёл контрреволюционную работу против мероприятий сов. власти и всеми мерами стремился клеветать… в июле месяце 1937 года Пилюга говорил: “Сов. органы насаждают везде и всюду шпионов, везде масса шпионов, даже по соседству ко мне поселили шпиона, сов. власть массу людей безвинно арестовывает, и, очевидно, скоро нас арестуют”. Для успеха своей агитации Пилюга использовал религию, говоря: “Надо быть глубоко верующим, и тогда ничто не страшно”. В то же время он утверждал, что теперь сов. власть как никогда ведёт политику гонения на религию, очевидно, к двадцатилетию сов. власть думает изжить религию и религиозных людей… В общем, Пилюга является заядлым церковником (он – монах-поп) и в то же время контрреволюционером».

29 сентября 1937 г. отец Кирилл был приговорён к 10 годам лагерей. Где именно отбывал новый срок – неизвестно. Но, как выяснила историк Галина Мелехова, в 1945 году он вновь проживал в Сыктывкаре, в квартире всё той же монахини Валентины (Горбунцовой) по адресу: ул. Пушкина, д. 3 кв. 4. И числился сторожем гаража в Союзе потребительских обществ Коми АССР. 5 декабря 1945 г. на 69-м году жизни он скончался от «паралича сердца».

Вот такая история исповедничества, не закончившаяся расстрелом или тюрьмой, и потому вряд ли комиссии по канонизации согласятся сопричислить его к новомученикам. Но разве это так важно для нас? Какие муки прошёл этот человек, сколько претерпел, об этом знает Господь, а теперь знаем и мы. Моли Бога о нас, дорогой отче Кирилле!

Память преподобного

Наша газета несколько лет назад рассказывала о том, что северодвинский архитектор Наталья Варшавская создала трёхмерную археологическую модель Кирилло-Челмогорского монастыря. С монастырём её связывают, можно сказать, родственные узы: здесь находится могила её деда, последнего жителя Челмогорской пустыни.

Форэскиз макета Челмогорского монастыря на начало XX века. Автор Н. Варшавская

«Дед рассказывал мне, – вспоминает она, – что в 1932 году, когда разбирали дома монахов, связанные между собой брёвна и другое имущество буксировали на вёсельных лодках в деревню Лёкшмозеро. Была невероятно тихая и жаркая осень, а над озером стоял плач… После арестов 1937 года продолжилось безбожное разграбление Кирилло-Челмогорской пустыни. Иконы рубили топорами и сжигали на костре. Древнюю Успенскую церковку перевезли по воде в деревню Орлово и там из неё сделали ветлечебницу, а в годы войны – конюшню! А ведь в этой церкви более шести веков хранилась икона Успения Божией Матери, которая, по преданию, была в келье преподобного и составляла, по житию его, “единственное сокровище” святого подвижника».

Это из жития: та самая чудь белоглазая, о которой мы уже вспоминали, как-то раз «явилась грабить преподобного, требуя выдать им сокровища. Старец указал в угол: “Вот моё сокровище!” Разбойники кинулись туда – там стояла чудотворная икона Божьей Матери. Сияние Её лика было столь нестерпимо, что разбойники были поражены ужасом, пали на землю и просили прощения. Авва отпустил их с миром».

Наталья продолжила собирать преданья лет не столь отдалённых, написав историю разорения обители и назвала её «Бог наказал»:

«Часть мужиков деревень с воодушевлением отправились на слом монастыря. Один из них, желая ускорить дело, так спешил, что, потеряв всякую осторожность, уронил на себя колонну и был ею задавлен насмерть, причём и вытащить его из-под неё сумели не сразу, плавали в деревню за средствами подъёма тяжестей.

1932 г. Разобрали и разграбили дома монахов. Бог наказал. Бревно попало на голову Андрея Иосифовича Корякина. Хорошо, что умер, а то бы калекой на всю жизнь остался.

1933 г. В одном из храмов разобрали иконостас. Иконы возили-возили, а Политон Иванович из иконостаса шкафы да скамьи делал. Бог наказал: был у него дом и сарай – всё летом сгорело.

1934 г. С колокольни-красавицы сняли колокола (один 62-пудовый и пять обычного размера). Большой дал трещину.

1937 г. Всё нарушили в храме Успения Божией Матери. Была там люстра – позолоченная с хрусталём, во всю церковь, а когда зажигали лампады, она начинала крутиться. Депутат сделала корону из хрусталя от люстры, надела рясу и залезла на престол: “Я – царица!” Бог наказал. Две дочери умерли в один год до сорокового дня. И сын умер.

1953 г. В храме Богоявления Господня поселились лесорубы. Шура Пономарёва с Борисом, как поженились, стали жить в алтаре. Ночью (во сне?) приходил старец и говорил: “Не место вам здесь жить”. Бог наказал. Сгорела церковка (в день смерти Сталина) и всё имущество с ней.

1958 г. Разрушили последнюю колокольню. Молодой Вовулинский тоже приехал “последних чертей из монастыря выгонять”. Бог наказал. Под колокольней смерть свою нашёл».

…Теперь здесь покойно и безлюдно, только листва шумит. Поднимаемся на небольшой креж. На месте Богоявленского храма, где под спудом почивают мощи преподобного Кирилла, установлен крест, и нетрудно определить, что стоит он на месте алтаря разрушенного храма. Втроём молимся преподобному.

На месте Богоявленского храма установлен крест

Краткий молебен перед крестом на месте алтаря разрушенного храма

После молебна в Челмогорском монастыре отец Феофил прикладывается ко кресту

Неподалёку – открытая часовня, возведённая над пещерой, в которой подвизался прп. Кирилл. Восстановлена она несколько лет назад. Рядом – скамейка, на которую можно сесть, лицом к Монастырскому озеру, и погрузиться в созерцание и размышления…

От часовни на месте пещеры прп. Кирилла Челмогорского открывается вид на Монастырское озеро

Поблизости кладбище, на котором ещё сравнительно недавно хоронили местных жителей. Специально прошёлся по нему – нет, звёзд на памятниках не обнаружил, только кресты. Вот так изменчиво время…

После молебна все трое мы разбрелись кто куда, я же вышел за «ограду» монастыря, к речке. «Скорей сюда, что я обнаружил!» – кричу. Поправляя свою греческую скуфью, отец Феофил спешит на берег запечатлеть на фотоаппарат дорогую его сердцу деревянную мостовую – именно её он узрел на фотографии в Интернете. Мостки ведут через речку Челму. Тут вспоминаю про его мокрую одежду-обувку: сколько уже ходим, а он полусловом не напомнил о неудобствах – а сколько ещё предстоит пройти…

Скорей сюда, что я обнаружил – тот самый деревянный настил!

Однако пора выдвигаться. В былые времена, да и нынче, в Челмогорский монастырь путешествовали почти исключительно на лодках – из Лёкшмозера (д. Морщихинской). Вот нам сейчас как раз туда, только путь наш пролегает по суше. Впрочем, никакой «суши» не предвидится: в лесной тени на «экологической тропе» нас ещё поджидают мокрый кочедыжник и хвощ.

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска