Шестьдесят пять лет со дня крупнейшей морской катастрофы в послевоенной истории СССР – гибели линкора «Новороссийск»

Незавершённость

Гибель линкора «Новороссийск» 29 октября 1955 года – это одна из тех ран, которые лишь рубцуются, но не исчезают. Так было с поражением нашего флота под Цусимой, так было с гибелью теплохода «Нахимов»…

Экипаж «Новороссийска»

В прошлом году известный путешественник отец Фёдор Конюхов спустился вместе с группой водолазов на дно Севастопольской бухты, чтобы увидеть воочию место гибели 829 моряков – большей части экипажа корабля. Перекрестил его, но хотелось большего – установить там, под водой, двухметровый православный крест. Была надежда, что это произойдёт в ближайшее время, но, наверное, помешали все эти нынешние карантинные ограничения. Жаль, потому что в этом кресте есть большой смысл. Хотя матросов давно похоронили, а корабль подняли и разрезали на металл, ощущается какая-то незавершённость в давней трагедии, ставшей своего рода прообразом гибели СССР.

Время от времени появляются статьи, где высказываются догадки, что стало причиной взрыва. Склоняются обычно к гипотезе о диверсии. Но намного важнее то, что случилось в последующие часы. Расследованием гибели линкора занималась Правительственная комиссия, которую возглавил уроженец Сыктывкара (в прошлом Усть-Сысольска) Вячеслав Александрович Малышев. Руководитель Наркомата танковой промышленности во время войны, создатель атомных – подводного и ледокольного – флотов и многого другого, он был человеком редкой порядочности. Случившееся с «Новороссийском» потрясло Малышева.

Вячеслав Александрович Малышев

Линейный корабль должен быть готов к ударам и самым серьёзным повреждениям, а погиб в мирной обстановке, можно сказать, на ровном месте, рядом с берегом. Были, конечно, как всегда у нас, героизм одних людей, из которых почти никто не выжил, и безграмотность, безынициативность других. Страна о случившемся так почти ничего и не узнала. Мать одного из погибших матросов, возвращаясь из Севастополя, рассказала в поезде о своём горе. Кто-то из попутчиков обвинил её в антисоветской пропаганде, высадил на первой же станции и сдал в милицию. Наверняка гордился собой.

Гибели большей части моряков, как выяснилось, можно было избежать, если бы не огромные ошибки, допущенные в ходе спасательных работ, ошибки системные – смертельно опасные не только для флота, но и для страны.

Взрыв

И вдруг содрогнулся внезапно линкор

От грохота вражьего взрыва.

(Из песни о гибели «Новороссийска». Автор неизвестен)

Если говорить о причинах взрыва, то следствие пришло к выводу, что наиболее вероятной причиной трагедии стал взрыв неконтактной немецкой донной мины, оставшейся с войны.

Споры идут до сих пор. Сторонники мнения, что произошла диверсия, утверждают, что немецкая мина здесь ни при чём. Ссылаются на то, что дольше девяти лет ни одна батарея в мине продержаться не в состоянии. А «Новороссийск» погиб спустя одиннадцать лет после минирования немцами Севастопольского рейда. Значит, диверсия? Нет, не значит. Из книги «Внимание, мины!», написанной опытнейшим морским минёром Иваном Андреевичем Величко, узнаём, что после разрядки батареи мина перестаёт реагировать на магнитные поля кораблей и судов, но может взорваться при ударе по её корпусу якорем или гребным винтом.

Второй аргумент в пользу версии о диверсии: немецкие мины имели мощность около тонны в тротиловом эквиваленте – этого недостаточно для возникновения пробоины размером в 150 квадратных метров. Для того чтобы взрыв пробил днище и палубу общей толщиной 136 мм, требовался заряд мощностью до 5 тонн. Но ведь мина могла быть не одна – водолазы наблюдали на дне две воронки, а сейсмологи зафиксировали два взрыва. Это, конечно, большая редкость, но ничего невероятного в этом нет. Мины в бухте находили и до, и после трагедии с «Новороссийском». Погружённые в донные слои ила, они с трудом поддавались обнаружению.

В общем, нет ни одного серьёзного аргумента в пользу диверсии. База флота в Севастополе хорошо охранялась – кто был там, знает, что она не слишком велика. Протащить туда тонны взрывчатки, а потом скрыться в пронизанных советскими разведсетями Англии и Италии – возможно ли это? Без плетения словесных кружев, разного рода допусков и оговорок отвечу – нет. Не стоила овчинка выделки.

Есть «итальянская» версия и версия «британская». Согласно первой, взрыв стал местью итальянцев, ведь до того, как стать «Новороссийском», линкор назывался «Джулио Чезаре» («Юлий Цезарь») и входил в состав итальянского флота. Якобы перед тем, как передать его, итальянцы крейсер заминировали, поместив взрывчатку в каком-то из закутков.

Линкор «Новороссийск»

Обсуждать это всерьёз невозможно. Во-первых, как установила следственная комиссия, взрыв произошёл снаружи. Что же до мести, то итальянцы рады были, что смогли так дёшево – конфискацией корабля – отделаться. За участие в войне на стороне Гитлера с них могли спросить куда более сурово. Согласно второй версии, сработала британская разведка. Зачем? Крейсер не представлял для Англии никакой угрозы, а в случае провала и вполне вероятного разоблачения последствия были бы для Англии ужасны – тут и до Третьей мировой недалеко. Так что нет – никакой альтернативы взрыву немецких мин до сих пор подобрать не удалось.

Не покидая постов

От сна пробудил этот взрыв сразу всех,

Сыграл «боевую» дежурный,

И стал заливать за отсеком отсек

Поток беспрерывный и бурный.

Небо было в ту ночь прекрасно. Корабль недавно вернулся из похода. Его командир, капитан I ранга Александр Кухта, отбыл на отдых на Кавказ. Многие офицеры сошли на берег, в том числе исполняющий обязанности командира Григорий Хуршудов.

Взрыв был очень мощный. Пламя взметнулось по фок-мачте. «Ощутил я взрыв глухой, содрогательный взрыв. Вспоминаю, в Отечественную войну, когда мы подрывались на минах, – такой же характер взрыва», – рассказывал кавторанг Зосима Григорьевич Сербулов, оставшийся в ту ночь на корабле за старшего.

Капитан II ранга Зосима Григорьевич Сербулов

Строгий, но добрый офицер, он был любим матросами, но ни в малейшей степени не соответствовал должности командира линкора. К тому же со дня на день ждал выхода на пенсию, занимаясь оформлением бумаг. После того как вода начала поступать в трюм, Сербулов бросился помогать раненым, хотя обязан был немедленно пройти на капитанский мостик – ГКП (главный командный пост) – и заняться спасением всего корабля. Но о командном посте он и думать не думал – не было у него привычки заглядывать туда лишний раз, не его уровень.

Всё, что делал кавторанг, было замечательно, но!.. «Разве Сербулов – это помощник командира? – спрашивал Вячеслав Малышев членов Правительственной комиссии. – Он, может быть, хороший исполнитель, хороший практик, но он не организатор, это сразу видно». Когда на тонущий корабль прибыло семь адмиралов, включая командующего Черноморским флотом Пархоменко, и 28 старших офицеров, Зосима Григорьевич окончательно сосредоточился на спасении ребят, каждого из которых знал лично. Куда ему, кавторангу, мешаться в ногах у такого начальства.

Но оправдывать себя этим Зосима Григорьевич не стал – не смог. Он хранил дома свой доклад Правительственной комиссии, где были записаны его показания: «Услышав стоны людей, крики в районе взрыва, я принял решение на главный командный пункт не ходить и пошёл на место взрыва, откуда руководил борьбой за живучесть корабля». «Значит, виновен», – решил он для себя. Когда линкор начал валиться на борт, матросы столкнули Сербулова в воду, но перед тем он успел крикнуть морякам, чтобы спасались. Это было нарушением приказа командующего флотом Пархоменко, который до последнего мгновения требовал, чтобы команда оставалась на местах, но сохранило жизни десяткам моряков, услышавших своего командира. И всё равно всю оставшуюся жизнь он страшно мучился по ночам. Стоило забыться, как начинал кричать. Дочь вспоминает, как он упал однажды на колени и разрыдался: «Я мог их спасти!»

В ту ночь корабль оказался фактически обезглавлен. Не было практически никого из тех, кто мог и должен был руководить спасением.

Как это перекликается с крушением СССР! Страшным символом случившегося стало то, что командиры, сошедшие на берег, не задраили иллюминаторы в своих каютах – через них потом хлынула вода. На линкоре осталось всего двадцать офицеров, что формально соответствовало Уставу, но по сути было издевательством над ним: четверо из них были политработниками, один – фельдшером, ещё один – военным дирижёром, присутствовали также интенданты и начальник химгруппы. Руководить они ничем не могли. Из пяти командиров БЧ (Боевой части. – Ред.) на месте оказался только один. Ещё было полторы тысячи матросов, о которых комиссия Малышева отозвалась следующим образом:

«Политико-моральное состояние личного состава линкора, начиная с момента взрыва и до опрокидывания линкора, было высоким, отличным. Не было и следа растерянности, паники, не было ни одного случая нарушения дисциплины и воинского долга. Наоборот, матросы, старшины и офицеры линкора показывали образцы мужества и героизма. Из почти 1000 матросов и старшин, стоявших в строю на палубе тонущего на их глазах корабля, не нашлось ни одного человека, который сделал бы даже попытку прыгнуть за борт, все они стояли на палубе… до тех пор, пока буквально не стали скатываться в воду».

Более двухсот матросов погибло при взрыве, в том числе одиннадцать музыкантов. Кого-то успели эвакуировать заботами Сербулова. Часть добровольно оставалась на боевых постах в утробе корабля, дожидаясь приказов, которые так и не поступили. Остальные стояли на палубе. Покидать судно им запретили.

Можно ли было спасти корабль?

И «новороссийцы» геройски с водой

Боролися в час этот горький,

И с жизнью своей не считался любой,

Шёл вниз, где трещат переборки.

Из доклада Правительственной комиссии от 17.11.55:

«Единственной и самой надёжной мерой для спасения корабля и людей должен был быть немедленный отвод линкора на мелкое место в гавани (на глубину 11-12 метров) с помощью своих машин. Главные машины и котлы корабля находились в таком состоянии, что могли быть запущены через 30-40 минут после команды… Личный состав машинных помещений по своей инициативе привёл в готовность все вспомогательные механизмы. Но в результате преступной беспечности и бездеятельности командующего флотом т. Пархоменко, члена Военного совета флота т. Кулакова, и.о. командующего эскадрой т. Никольского, и.о. командира линкора т. Хуршудова этого сделано не было, и гибель линкора была предрешена».

Отвод корабля своими машинами на более мелкое место полностью исключал возможность катастрофы и обеспечивал все условия для дальнейшей успешной борьбы с затоплением корабля – так установила комиссия. Почему же это не было сделано?

Из беседы Вячеслава Малышева с вернувшимся из отпуска командиром корабля капитаном I ранга Александром Кухтой:

– Говорят, можно было дать полный задний ход через 20 минут, так как котлы были горячие…

– Можно было и тянуть на 10-11 метров, а потом вести борьбу, тем более что в первой башне воды не было. Получилось: вся цитадель поплавком, весь груз пошёл на батарейную палубу.

«Это первый командир, – восклицает Малышев, – который правильно понял, что творилось с кораблём! Он правильно говорит: поплавком. Наверху вода перекатывается, а корабль – как поплавок».

– Значит, вы считаете, что надо было сразу отводить корабль задним ходом на 10-11 метров?

– Там неопасно, на 11-метровой глубине не перевернулся бы, он плоскодонный, можно было спокойно сажать.

Требовалось сделать две вещи: приказать отдать якорь и запустить машины. Семь адмиралов, которые примчались на корабль руководить его спасением, так и не смогли осознать этой элементарной вещи, которая была понятна механикам, ждавшим приказа. Там, в БЧ-5, погибнут на своих местах командиры машинной и котельной групп Писарев и Мартынов.

Радомир Сергеевич Мартынов, командир машинной группы

Останки Мартынова найдут через год, а Писарева последний раз видели стоящим в тамбуре котельного отделения – он уговаривал моряков оставаться на боевом посту и ждать приказа.

Кто должен был его отдать?

С берега прибыл наконец-то капитан II ранга Хуршудов, который должен был командовать в отсутствие капитана. Вместо того чтобы пойти на главный командный пост, он отправился в 7-й кубрик.

– 7-й кубрик – это что за кубрик? – спросил у него Вячеслав Малышев.

– Это жилой кубрик, там пост энергетики и живучести.

– Значит, КП оказался неудачным местом для управления кораблём? Вернее, менее удачным, чем 7-й кубрик?

– Я там мог лучше видеть обстановку.

– Мне непонятно: есть на корабле командный пункт, а командир в момент смертельной опасности для корабля переносит свой штаб в 7-й кубрик…

Малышев просит нарисовать схему водонепроницаемых переборок и цитадели и пр., а затем подписаться, поставив число. Это важно – для того чтобы бороться за плавучесть корабля, нужно его знать. Кавторанг неохотно царапает на бумаге какую-то ерунду и протягивает листок. Малышев, увидев рисунок, приходит в ярость:

– Вы не знаете даже цитадели корабля! Какой же вы командир?! Вы не знаете, где кончается водонепроницаемая переборка… Если корабль продержался 2 часа 50 минут, то это заслуга молодых офицеров… Я никогда этого корабля не знал и за пять дней изучил его. Могу нарисовать всю схему корабля, а вы – военный моряк и не знаете корабля, не знаете жизненно важных частей корабля, от которых зависит жизнь корабля, жизнь полутора тысяч человек команды!

– Вся его роль на корабле сводилась к тому, чтобы быть подальше от начальства, не показывать себя, – говорит Малышев, обращаясь к членам комиссии.

Вячеслав Малышев и адмирал Кузнецов спрашивают у Хуршудова, почему он остался жив, ведь из 7-го кубрика никто больше не уцелел. Оказывается, отправился доложить командованию флотом, что положение корабля безнадёжно, а обратно не успел.

– Любая беспристрастная экспертиза установит, – холодно говорит Малышев кавторангу Хуршудову,– что вы покинули свой боевой пост. Раз вы избрали своим постом как командир корабля 7-й кубрик, вы должны были там оставаться до последнего дыхания.

Как это сделали офицеры, боровшиеся за корабль в БЧ-5.

Из десятков прибывших на корабль старших офицеров и адмиралов лишь один реально занимался спасением «Новороссийска». Это был капитан I ранга, начальник технической части Черноморского флота Виктор Михайлович Иванов. Незадолго до конца он доложил командующему, что линкор вот-вот опрокинется, потом вернулся в БЧ-5 и погиб рядом с инженер-капитаном III ранга электротехником Ефимом Матусевичем и инженер-капитан-лейтенантом Юрием Городецким. Матусевич, фронтовик, защищавший Кавказ, видевший многое, за два с половиной часа стал седым как лунь. Капитан-лейтенант Ходов вспоминал, как предложил Матусевичу уходить. Тот ответил: «Я отсюда не уйду. Вы идите».

Матусевич с Городецким до самой смерти своей боролись за жизнь корабля. Но подлинные виновники трагедии обвинили их в том, что они всех ввели в заблуждение – утверждая, что линкор можно спасти. Но ведь это была чистая правда – «Новороссийск» можно было спасти. Если бы, скажем, на главном посту находился кто-то ещё, кроме телефониста Толовенкова, вспоминавшего: «Ребята ушли, а я остался. Никуда не уходил. Мне предложили одеться по форме № 3. Я сказал, что никуда не пойду. С самого начала я был в трусах. Потом пошёл, надел робу…»

Матрос в трусах был единственным человеком на капитанском мостике почти всё то время, пока экипаж боролся за жизнь корабля. Иногда заходили офицеры с других судов, прибывшие на помощь. Заглянул заместитель командира по политической части. Не обнаружив никого, кроме Толовенкова, они отправлялись дальше – искать командира. Вопрос: кого именно? Этого никто точно не знал.

25 минут

Контр-адмирал Николай Иванович Никольский прибыл на линкор раньше Хуршудова. Ему было 42 года, и он имел большой опыт командования, в том числе в боевых условиях на Северном флоте, и полностью сломленную волю. В начале 1943 года его эсминец в результате заклинивания руля на полном ходу выскочил на берег острова Сальный в Кольском заливе. Никольский был приговорён к 10 годам лишения свободы, исключён из партии, лишён воинского звания. Через пять месяцев разобрались и приговор отменили, восстановили в партии. Но прежнего Николая Никольского больше не существовало.

В 2.35 ночи, через час после взрыва, он получил приказ командующего флотом Пархоменко принять на себя командование «Новороссийском». Буквально: «Возьмите управление в свои руки, установите организацию, наведите должный порядок». Но Никольский сделал вид, что ему поручили возглавить эскадру, занимающуюся спасением линкора.

– Кого вы считали в этот момент командиром корабля? – спросил Малышев.

– Сербулова, – ответил Никольский.

На главный командный пост он тоже не пошёл, словно это место было проклято. А оно и было проклято. Если корабль пойдёт на дно, спрос будет с командира, и Никольский это прекрасно понимал. Он боялся нового трибунала – того, что у него снова отнимут партбилет.

Дальше всё было хуже и хуже. Здесь нужно пояснить, что, кроме запуска котлов и машин, был ещё один вариант спасения линкора – более сложный, менее надёжный, но исполнимый. Его можно было, сняв с якоря, отвести на мелкое место с помощью буксиров. Они прибыли на место почти сразу после взрыва, но командующий флотом Пархоменко велел не суетиться и буксировку отменил. Про машины, дававшие возможность крейсеру двигаться своим ходом, он вообще не подумал.

А о буксирах он вспомнил, когда было уже слишком поздно, даже хуже: его приказ развернуть корабль привёл к тому, что тот начал переворачиваться. Идея развернуть нос принадлежала Никольскому, который всё-таки пытался чем-то руководить то из-за спины Сербулова, то из-за спины Хуршудова. Уж лучше бы он ничего не делал.

– Значит, вы вступили в командование кораблём? – уточнил Малышев, пытаясь понять, считал ли Никольский себя командиром или нет.

Тот попытался ответить и окончательно запутался. На вопрос, почему не разжёг котлы, ответил:

– Для подготовки этого надо было не меньше четырёх часов.

Малышев ошеломлённо смотрит на контр-адмирала, который ничего не смыслит в котлах: на самом деле для этого требовалось 25 минут.

Два молодых лейтенанта – командир котельной группы Владимир Писарев и командир машинной группы Радомир Мартынов – ждут приказа. Максимум через полчаса корабль сможет двинуться на мелководье. Ждут до последней минуты жизни, оставаясь на боевом посту. А контр-адмирал Никольский в это время пребывает в убеждении, что для запуска котлов требуется четыре часа. Он словно прямиком прибыл на флот из времён другой катастрофы – цусимской. Возможно, в то время на это действительно требовалось столько времени.

Обречённые на палубе

И вот корабль стремительно заливает водой. Насосы не справляются. Командующий по совету Никольского приказывает развернуть линкор для его буксировки, после чего судно начинает заваливаться на бок.

– Минут за пятнадцать у меня появилась мысль, что корабль может погибнуть, – признаётся Никольский, – и я попросил разрешения эвакуировать личный состав, который был на верхней палубе.

На самом деле он всё понял раньше. За 30 минут до гибели «Новороссийска» предложил эвакуировать аварийные команды, которые должны уходить с корабля последними. Прекрасно понимал, что происходит. Но за полчаса до гибели корабля боялся прилюдно сказать командующему флотом, что происходит. Ждал до упора. Себя спасти успел.

Как же мы пришли к этому ужасу?

На этот вопрос Малышев найдёт ответ в разговоре с другим обвиняемым – главным политработником Черноморского флота вице-адмиралом Кулаковым.

Кулаков воплощал собой, наверное, худшую сторону наших военных политорганов. В январе 1944-го был отстранён от должности и понижен в звании как один из ответственных за гибель отряда боевых кораблей и другие тяжёлые потери в ходе Керченско-Эльтигенской десантной операции. Ещё раньше успел прославиться, бросив на произвол судьбы защитников Севастополя. Из забвения его вытащил на свою голову наш прославленный адмирал Николай Кузнецов. Он сделал Кулакова своим заместителем – начальником Главного политуправления флота, – за что жестоко поплатился.

В январе 48-го Кулаков возглавил «суд чести» над попавшими в опалу главкомом ВМФ Кузнецовым, адмиралами Галлером и Алафузовым и вице-адмиралом Степановым. Повод был даже не формальным, а просто высосанным из пальца. Во время войны они передали несколько карт нашего побережья английским и американским морякам, водившим в СССР конвои с грузами. Интересно, как бы те делали это вслепую? Но Кулаков злобствовал на суде так, словно его лично чем-то обидели. «До сих пор звучит в ушах голос обвинителя, – вспоминал потом Кузнецов, – который, уже называя нас всякими непристойными словами, требовал, как можно более строго нас наказать». Это подтверждает адмирал Касатонов: «Кулаков, которого в своё время Николай Герасимович уберёг от ответственности за просчёты и ошибки в самые тяжёлые времена, будет не только верным “цепным псом” обвинения, но и постарается как можно больше унизить личное достоинство обвиняемых».

В 1949-м Кулаков слетел с должности за очередной провал работы и столь высоко больше уже не поднимался. Однако вновь сумел напомнить о себе во время гибели «Новороссийска» и его экипажа. Их разговор с Малышевым производит жуткое впечатление. Вместо того чтобы спасать матросов, Кулаков, оказавшись на линкоре, заметил некую неправильность. «Что на меня произвело нехорошее впечатление? – говорил он. – Пока мы проходили по коридорам, кое-где стояли раздетые матросы, босые, грязные, вытащенные снизу. Я спросил у них: что вы делаете? Говорят: обмундирование осталось в кубриках. Я вызвал хозяйственника, приказал одеть людей». «Так они потом одетыми и утонули», – резко заметит историк Каржавин.

Корабль набирает воду, крен растёт. Вот он достигает уже 17-18 градусов. Командующий флотом Пархоменко интересуется у Иванова:

– А какой критический крен корабля?

– 20 градусов, – ответил каперанг.

Это означает, что гибель судна неизбежна. Это место в докладе Правительственной комиссии выделено жирным шифром: «Но даже в этот критический момент командование флотом и эскадры не поняло или не захотело понять всей серьёзности положения корабля и не отдало никаких распоряжений о спасении команды». Около тысячи моряков стоят на палубе. Жить многим из них остаётся всего ничего.

– Мы надеялись, что всё будет нормально, – заявлял потом вице-адмирал Кулаков. – После 6 градусов, когда корабль стал крениться, стал задирать корму, люди стояли, но зубы уже стиснули. Паники нет, но мы поняли, что что-то может быть… Конечно, должен признаться, я думаю, что не у меня одного зарождалась мысль эвакуировать людей немного раньше.

Председатель Правительственной комиссии Вячеслав Малышев спрашивает, почему не был отдан приказ об эвакуации хотя бы за час до гибели линкора – ведь «тысячу человек держали на палубе корабля, который имел ноль остойчивости, 80-100 тонн груза давило на палубу».

Кулаков отвечает, что могла начаться паника.

– Вы думаете, с таким людским материалом нельзя было сделать планомерной эвакуации? – гневно спрашивает Малышев. – Люди до последнего момента и в момент катастрофы не были в панике… Зачем вы клевещете на людей?!

 «Прощайте, братцы»

Вода заметалась, шипя и бурля,

Ломая любую преграду…

И всё закипело внутри корабля,

Подобно кромешному аду.

Не вспомнились солнце и звёзды в тот раз,

И доблесть Советского флага.

И сердцем предчувствуя гибели час,

Матросы запели «Варяга».

После того как линкор перевернулся, внутри оставалось много живых моряков.

«Под водой картина была страшная, – вспоминал водолаз Иван Прохоров. – Мне по ночам потом долго снились лица людей, которых я видел под водой в иллюминаторах, которые они силились открыть. Жестами я давал понять, что будем спасать. Люди кивали, мол, поняли… Погрузился глубже, слышу, стучат морзянкой – стук в воде хорошо слышен: “Спасайте быстрее, задыхаемся…” Я им тоже отстукал: “Крепитесь, все будут спасены”. Передвинулся ближе к носу корабля и не поверил своим ушам – поют “Варяга!”

Прощайте, товарищи! С Богом, ура!

Кипящее море над нами!

Не думали, братцы, мы с вами вчера,

Что нынче умрём под волнами…»

Между смежными отсеками велись разговоры. Обычно они заканчивались словами:

– Сколько у вас воды?

– У нас по шею. Прощайте, братцы!

Из воспоминаний ветерана Вооружённых Сил СССР, офицера в отставке М. Пашкина:

«Внизу, в бронированной утробе линкора, замурованные и обречённые на смерть моряки пели, они пели “Варяга”. На днище это не было слышно, но, приблизившись к динамику, можно было разобрать чуть слышные звуки песни. Это было ошеломляющее впечатление, такого состояния я никогда не испытывал. Все стояли без головных уборов, слов не было».

Только к 1 ноября перестали доноситься стуки моряков.

Алексеенко Виктор Григорьевич матрос-машинист

Виктор Дидковский, горнист музкоманды

Геннадий Исаенков, старший матрос

Николай Воронов, старший матрос, санитар

Ардашес Симованян, старший матрос 10-й батареи

Василий Рудаков, матрос боцманской команды

Из доклада Правительственной комиссии:

«Работы по спасению людей с затонувшего корабля, несмотря на всю их важность, командованием флота были организованы недопустимо плохо, что было установлено комиссией на месте…»

Единственно правильным и необходимым решением для поддержания плавучести кормы линкора и организации спасения людей была немедленная подача воздуха в верхнюю часть корабля, причём чем больше воздуха, тем лучше. Между тем воздух стал подаваться в корабль лишь спустя семь с лишних часов после затопления корабля, и работал при этом только один компрессор из семи. Спустя 17 часов после катастрофы командование флота подписало приказ об организации работ по подъёму корабля, хотя в это время надо было спасать людей, а не поднимать корабль. В тот момент, когда корма корабля была на плаву и в разных помещениях затонувшего корабля прослушивались стуки оставшихся в живых, по приказанию члена Военсовета флота вице-адмирала Кулакова ряд спасательных кораблей переключился на работу по подъёму трупов. Это оторвало и без того крайне ограниченные средства от спасения живых людей.

Не будем пересказывать всего. Картина ясна и без этого. Из более чем двухсот моряков, остававшихся на затонувшем судне, спасли девятерых.

Система

А ведь вице-адмирал Кулаков превосходно знал Систему. Ясно понимал, что пронесёт. И оказался прав. Очередной раз его понизили в звании, а в 65-м дали Звезду Героя Советского Союза, абсолютно непонятно за что.

За десять лет до этого Вячеслав Александрович эмоционально опишет последние минуты гибели корабля, за которой спокойно наблюдали Кулаков и Пархоменко. Потом резко спросит:

– Отчего вы, товарищ Кулаков, улыбаетесь? Идёт разговор, как вы спасали людей, боролись за жизнь людей. Что вы балаганите?.. Вас спрашивают, почему в момент, когда было ясно, что корабль погибает, не были приняты меры к спасению личного состава?

Что именно рассмешило Кулакова – неизвестно, хотя предположить можно. Он чувствовал, что Малышев вот-вот перейдёт черту, пойдёт против Системы. И не ошибся. Вячеслав Александрович, потрясённый гибелью сотен моряков, произносит страстную, быть может, самую откровенную за многие годы речь:

«Мы опросили многих людей, и люди прекрасно понимали положение на корабле. И когда их слушали, видно, что они могли дать очень много полезных советов, во всяком случае, правдивых… Хуршудов знал, что положение безнадёжное… Никольский побоялся доложить о положении дела на корабле… Матусевич и Иванов в последний момент, за 20 минут до гибели, прекрасно понимали положение корабля, что оно безнадёжное, но никто не доложил командующему и члену Военного совета о безнадёжном положении корабля. Чем это объясняется? Матусевич прекрасно понимал, что он будет застрелен или подвергнется оскорблению в присутствии матросов, если скажет, а потому предпочёл пойти умереть в посту живучести, чем получить оскорбление в присутствии десятка матросов. Это более глубокая причина. Если мы в таком духе будем продолжать и дальше воспитывать офицерский состав, мы будем нарываться на целый ряд серьёзных катастроф… Как же воспитывали старших офицеров, что они боялись предложить ответственное предложение?»

«А если война?» – задаются вопросом члены комиссии. И отводят глаза. Ответа у них нет. «Из этого дела нужно извлечь очень крупные уроки», – говорит Малышев, ещё не зная, как мало ему осталось – вскоре он умрёт от облучения, полученного во время испытания водородной бомбы.

Никто никаких уроков не извлёк, хотя случившееся стало моментом истины для Системы в целом. Сигналы идут только сверху вниз, обратная связь отсутствует, что в критический момент превращает беду в катастрофу. Народ дисциплинированно ждёт приказов, но все уровни управления смяты.

Подъём линкора «Новороссийск», 1958 г.

Сумеет ли Советский Союз с таким устроением преодолеть серьёзный кризис? Не сможет. В 91-м году миллионы людей дисциплинированно ждали приказов, а командовать некому – наверху путаница, хаос, страх сказать правду вышестоящим, перекладывание ответственности друг на друга. Советская идеология не смогла воспитать человека ответственного.

Цусима, «Нахимов», «Новороссийск» – может, потому так ранят эти слова, что эти трагедии отражали состояние общества, страны и что Господь что-то пытался донести до нас через них, как и через гибель «Титаника», за которым последовало крушение Европы.

* * *

Невозможно не задаться вопросом: что способно изменить такое положение, что может воспитать людей иначе? Может ли справиться с проблемами корабль нашей Церкви, если ей дать, например, в руки телевидение, прессу? Нет. Я плохо выношу её хулителей – людей чаще всего неумных, лукавых, не изменивших себя, прежде чем учить других. И всё-таки нет: в нашем нынешнем состоянии, когда почти не звучат в храмах слова «мужество» и «честность», когда лукавства слишком много, мы изменить ничего не в состоянии. Пока не в состоянии. Это касается и клира, и мира, мало отличающихся друг от друга, несмотря на то, что большую часть достойных людей в своей жизни я встретил именно в Церкви. За оградою Церкви всё ещё хуже – вот о чём забывают сказать те, кто её шпыняет. Но для нас это слабое утешение.

Мы забыли, что вера плохо растёт на пустом месте, а если что-то появляется, то хиреет. Она растёт не вместо мужества, честности, ответственности, а питаясь ими и питая их. Смирение не вместо них, а вместе с ними чего-то стоит, иначе речь идёт об обычном малодушии. Любовь без них – не более чем симпатия. Беззаветное мужество, абсолютная честность, ответственность, пронизывающая миры, – вот что мы видим, когда Христос восходит на Крест. Пусть хотя бы из-под воды, с глубины 17 метров в Севастопольской бухте, он напоминает нам о Том, Кто отдал за нас жизнь.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска