Заметки отпускника

От войны до войны

Летний отпуск. Вновь я в родном посёлке Золотец, что на берегу бурливой реки Выг, несущей воды в Белое море. Сколько уже воды утекло, а ничто в посёлке не меняется. Только дома пообветшали. Но они, сколько себя помню, всегда такими и были – ветшающими. Построили их для рабочих, которые возводили на реке гидроэлектростанцию, – и вот уже 70 лет прошло, а эти деревянные многоквартирные дома стоят, люди в них живут. И вроде бы неплохо живут – пенсионеры и те, кто сумел найти работу в десяти километрах от посёлка, в городе Беломорске. Остальные или разъехались, или поумирали в пьяные 90-е годы. Нынче-то ни одного пьяного в посёлке не увидишь. Мужики все справные, многие на иномарках ездят и отдельные дома себе выстроили. Тишь и благодать.

Из сегодняшних событий – в посёлке открыли пункт интернет-покупок. Специально сходил я посмотреть на этакое чудо с большой вывеской: «Ozon». Поглазел да и свернул к обычному магазину, где продают всё для жизни, от мыла до колбасы, и где за отсутствием клуба (закрыли и сломали его в 90-е) поселковые жители встречаются и новостями обмениваются.

– День добрый, – здороваюсь я с мамой бывшего своего соседа Дениса Копылова, ныне воюющего в СВО. О нём, его жене Наталье и большом их семействе писал я два года назад («Беломорские люди», № 905, август 2022 г.), тогда же молился о нём в нашем храме. – Как Денис? Ещё не вернулся?

– Так сказано, что будут там до победного, – отвечает женщина. – Дениса уже два раза ранило, а ещё его орденом Мужества наградили.

Спустя время встретил и Наталью, в ответ на расспросы она уточнила:

– На самом деле Дениса три раза ранило. Мы уж не стали о третьем ранении маме говорить, чтобы не переживала. Он завтра приедет, отпустили его с войны на похороны.

– А кто умер?

– Мой брат Федя, – лаконично ответила Наталья.

Подробности узнал я из районной газеты «Беломорская трибуна». Похоронили Фёдора Каманина в его родном селе Сумпосад с воинскими почестями. Написано было, что героически погиб 30 июня на СВО. Он моложе Дениса был и опыта поменьше – Денис-то ещё в чеченскую воевал. Вот странно… Нынешняя война намного масштабней той, чеченской, а живём мы лучше, чем тогда. Вообще война не ощущается – достаточно глянуть округ.

* * *

– Знаешь, никогда наш народ не жил так хорошо, как сейчас. К добру ли это? – говорит мне Людмила Ильичёва, которую я встретил в нашем храме Великомученицы Варвары. Был воскресный день, в храм пришли пять женщин, 90-летний Адам Филимонов да я с сыном. Священник редко приезжает, так что мы сами и акафист почитали, и помолились.

Людмила Александровна Ильичёва

Людмила к себе в гости пригласила. О ней, строительнице золотецкого храма, я уже писал («Варварина церковь», № 498, август 2005 г.), а также об истории её рода Соловьёвых по отцовской линии. Дедушка её был племянником русского религиозного философа Владимира Соловьёва, за что потом пострадал её отец – и не от советской власти, а от украинских националистов («Как там, в родной сторонке», № 897, апрель 2022 г.). По материнской же линии у Людмилы Александровны были в роду простые крестьяне из карельской деревни Сигово Пудожского района. Вот о них, о Демидовых, она и вспомнила, когда заговорила о том, что «никогда наш народ не жил так хорошо» – ни при Ельцине, ни при коммунистах, ни даже в царские времена.

– Жили-то Демидовы справно, потому что хорошие работники были, – продолжила Людмила Александровна. – Но это ж была постоянная пахота, головы не поднять. Советская власть пришла, колхозы появились – ко всему прочему ещё и подневольными стали. А потом – страшная война. Маме тогда десять лет исполнилось, за хорошую учёбу ей дали путёвку в Артек. Представь, из глухой деревни поехать в Артек! Но отец её, мой дедушка, сказал: «Никуда не поедешь!» Он чувствовал, что война начнётся. Но всё равно даже в деревне спрятаться от неё не удалось. Сигово постоянно бомбили, уж не знаю почему – может, близость Онежского озера сказалась: финны с немцами пытались всё его побережье захватить.

Мама вспоминала: «Воздушная тревога, прячутся все. А я вышла на крыльцо. Фриц летит на самолёте прямо над крышами, близко-близко, я его лицо вижу. Он хохочет и стреляет, чтобы меня напугать. Я упала, голову руками закрыла. Раз! – и мою косу прямо к доске прибило». Пулей. Она потом показывала эту дырочку в полу.

– А почему она не спряталась? Хотя бы в погреб? – прерываю рассказ. Мы сидим у Людмилы дома, она испечённые блины на стол выкладывает, угощает и объясняет:

– Так замешкалась. Не знаю почему. И до сих пор не могу понять, зачем немцы деревню расстреливали – там же не было войск. Я когда ездила туда на каникулы и купалась в речке, бабушка остерегала: «Туда не ходи, там глубоко, воронка, ил засосёт. И туда нельзя, воронка…» Она помнила все места, куда бомбы падали.

А погреб, чтобы спрятаться, конечно, имелся – глубокий, крепкий. Это же Демидовы! И дом был большой, двухэтажный. Справно жили, дед не хотел в колхоз вступать. Пришли его вилами заколоть, так бабушка Катя легла на порог: «Сначала меня убейте!» В доме куча детей, как ей без мужа-то. Те и повернули назад, никого не тронули. Бабушка говорила, что Бог помог.

Напротив их дома стояла часовня Иконы Смоленской Божией Матери, в которой потом магазин сделали. Я-то не знала и удивлялась: какой красивый магазин – с колоннами, с интересными дверями. И не понимала, почему бабушка никогда в магазин не ходит… Вот давай я тебе иконку покажу.

Людмила Александровна достала с полки небольшой образ. Лик святой в схимонашеском облачении частично утрачен и надпись стёрта – не понять, кто изображён.

– Это иконку бабушка Катя спасла, когда часовню закрывали. Ей сказали, что часовню хотят сжечь, и она побежала туда, хотя беременная была. Схватила иконы, что под руки попались, чтобы спасти, споткнулась, упала – только одна в руке осталась. Сунула её под юбку. Те совработники, что из часовни всё выносили, чтобы сжечь, замахнулись: «Прочь отсюда!» Но не тронули беременную женщину. И она икону вынесла. Когда моя мама замуж выходила, то бабушка этим образом её благословила. Потом мама мой брак ею благословила.

Спасенная икона

Бабушка Людмилы Екатерина с дочкой Клавдией, рождённой после спасения иконы

– А кто на иконе?

– У кого ни спрашивала, никто не знает. Предполагают, что Анна Пророчица. Но почему-то здесь она в схиме и молодая.

«Хорошо живём»

– Ваша бабушка, наверное, тоже ещё молодая была, когда икону спасла? – предполагаю. – Раз ребёнка носила…

– Ей сорок шесть лет было. Тут как получилось. Дедушка был младшим из трёх братьев, и по закону его забрали в армию. А оставшимся в семье за это деревенский мир льготы разные предоставил, дал дополнительный надел земли. Когда же дедушка вернулся из армии, с Первой мировой войны, то сам оказался безземельным. Увидел, что есть в деревне старая дева Екатерина с большим наделом земли, который ей от умершей сестры достался, и посватался к ней. Брак по расчёту – обычное дело по тем временам. Так что бабушка уже тогда в возрасте была. Но сумела родить мужу тринадцать детей, из которых пять выжило. Остальные до года доживали и умирали.

– Из-за болезней?

– Из-за плохого питания. Я, как медик по профессии, так понимаю, что младенцам не хватало витамина А и кальция, из-за чего начиналась спазмофилия – судороги мышц. Ребёнка начинало корёжить всего, сердечная мышца сокращалась, и он умирал. Бабушка уже тогда в колхозе работала и, уходя в поле, говорила дочкам: «Если ребёночек будет умирать, вы его простынкой накройте и вьюшку у печной трубы откройте».

– А зачем трубу открывать?

– Думаешь, я знаю?! Мне в детстве это рассказывали, а я просто слушала. И вот бабушка с поля возвращается, а младенец уже дух испустил – на трубе вьюшка открыта. Спрашивает у старшей дочки: «Во сколько он умер?» Та отвечает: «Не знаю, я пошла огород полоть. Но слышала, как “ма-а-ма-а” надо мной пролетело». Будто бы из трубы вылетело.

Это уже при советской власти было. В колхоз-то деду всё равно пришлось вступить, иначе бы налогами задушили. И он за неимением своей земли стал пастухом. Но пас не колхозный скот, а личный, кто какой держал в своём хозяйстве. Он был старше бабушки на десять лет. Мама говорила, что помнит его только стариком. Когда последняя дочка родилась, ему уже 56 лет было.

Пахали тогда все, в том числе и дети. При этом жили скудно. Одну из дочерей, Елену, которая инвалидом родилась – одна нога короче другой, пришлось в интернат отдать, только на выходные оттуда забирали. А иначе бы не прокормились. И что интересно, тётка Лена всех и спасла от голода во время войны.

Портному делу она обучилась, наверное, ещё в интернате. И её приняли в швейную артель, состоявшую сплошь из инвалидов. При Сталине были такие мелкие частные предприятия, артели да кооперативы, и особенно много поблажек в этом плане оказывали как раз инвалидам. Началась война, артель стала шить всё для фронта, и государство за это деньги платило. А ещё частные заказы имелись. К тёте Лене, как швее от Бога, даже генералы и полковники приезжали, чтобы шинель или ещё что-то заказать. Раз в месяц она получала хорошие деньги и в Пудоже вела в ресторан мою маму, которая была вся в фурункулах от недостатка витаминов. Из-за дистрофии её даже записали на диетическое питание при больнице, но там кормили водичкой да капустным листом. А в коммерческих ресторанах и кафе – мясо, красная рыба… И вот тётя Лена наберёт мясных блюд, маму мою покормит раз-другой, и деньги заканчивались. А потом по блату устроила маму к себе в артель работать, хотя та не была инвалидом. Так и выжили.

Артель инвалидов. Портниха Лена сзади в центре

К концу войны эту артель из Пудожа перевели в деревню Вилга. Встал вопрос, ехать ли туда моей маме, она ведь ещё девчонкой была. Дедушка сказал: «Хорошая деревня, помню её. Езжайте». Он в тех местах бывал, когда после армии шёл пешком из Петербурга в Пудож. Поехали туда. Вилгу как раз освободили из-под финской оккупации. Мама там осталась, так что я в Вилге родилась.

Мама Людмилы (справа) и ее тёти – Клава и Маруся с сыном

Позже интересовалась я военной историей и узнала, что в Вилге финны концлагерь устроили, в котором держали женщин, стариков и детей, заставляя работать на лесопункте. За провинности начальник лесопункта Арви Мальмиваара избивал резиновой палкой, а чтобы подгонять рабочих, солдаты били их по спине тростями. Один мальчик, Петя Пелепенок, сбежал оттуда в Петрозаводск, чтобы повидать родных, и, пойманный, был отправлен обратно. Так этот Мальмиваара перед строем лагерников сначала избивал мальчика, потом, войдя в раж, схватил за горло и стал душить. Когда мальчик упал без сознания, приказал его застрелить. Позже расстрелял и юношу Петра Пустовалова, который также сбежал из лагерного рабства и был пойман в лесу. Это всё задокументировано, в архиве лежат собственноручные показания людей от 1944 года. В советское время их не публиковали, потому что с Финляндией как бы дружили.

Всё познаётся в сравнении. При коммунистах народ небогато жил, но представь, если бы нас тогда завоевали. А потом же так и получилось: когда Советский Союз рухнул и мы в мягкую кабалу попали, деньги на Запад стали утекать. Скинули это ярмо, так нам войнушку устроили – Украиной в бок тыкать стали. Но всё равно ведь хорошо пока живём?

От сумы да тюрьмы…

– Да и много ли нам надо? Не в деньгах счастье, – заключает Людмила. – Мне вот пенсии хватает. Когда отец Сергий Михайлов благочинным был и я к нему в Беломорск в храм Зосимы и Савватия Соловецких ездила, на клиросе пела и воскресную школу вела, то он немного нам платил. Без всяких документов, чтобы у нас пенсия индексировалась. А когда его из-за кляузы с должности сняли, благочинным стал отец Александр. Он всех собрал и объявил: «Будем подписывать договор, официально всех трудоустроим». Я стою молюсь – и вдруг мне голос: «Пятой будешь». Я аж остолбенела: что это – «пятой»?! И вдруг вспоминаю, что в роду-то у нас четверо на деньгах погорели.

Такие уж мы лапшуны, доверчивые. Первой погорела тётка Лена – та портниха, которая мою маму в ресторан водила и денег не считала. Кому-то что-то сшила, и ей задатком заплатили. Она эти деньги на похороны потратила – как раз баба Катя, её мама, умерла. А заказчица обратно сшитое принесла, не понравилось ей, и задаток потребовала. И тётку в тюрьму посадили, хоть она и инвалид. Но недолго там просидела.

Второй стала тётка Клава – самая младшая, которая с иконой-то родилась, спасённой из часовни. Она единственная из детей получила образование – окончила кооперативный техникум, который по деревенским меркам был словно университет. По распределению отправили её в леспромхозный посёлок заведовать кооперативным магазином. Продавца там не было, так что самой пришлось встать за прилавок. А народ там жил от получки до получки, покупал в магазине в долг – и тётя Клава долги в тетрадь записывала. Нагрянула ревизия: «Где выручка?» Тётя им тетрадь показывает. «Это не деньги. Чтоб к завтрашнему все долги собрала и нам представила». Но у людей-то денег нет, до получки далеко. Тогда моя мама продала шубу, которую тётя Лена оставила ей в наследство – красивую, беличью. А дядька мой, единственный их брат, продал своих коров. Он с фронта инвалидом вернулся, осколок снаряда в виске застрял, и хирурги боялись его вынуть, думали, после этого умрёт. Голова у него болела, работать на производстве не мог и только скотиной занимался – этим и жил. Тогда же продали и овец, за счёт которых жила тётка Маруся – шерсть с них пряла на продажу. Но всё равно этих денег не хватило, чтобы долги покрыть. И был назначен суд.

К счастью для тёти Клавы, представитель истца на суд не явился и в тюрьму её сажать не стали, постановили только деньги выплатить. И она девять лет выплачивала, работая забесплатно. Жила она вместе с нами в Вилге, и я помню, какая бедность у нас была. Моего отца тогда уже убили выпущенные из тюрем бандеровцы. Об этом я в прошлый раз рассказывала. И мама одна всех кормила – нас, детей, у неё трое было на руках.

Ну а четвёртым стал брат мой. Такой же лапшун. После строительного института направили его в Сибирь мастером на стройку. Там заведующий складами в отпуск уходил, сказал: «Вот ключи от складов, ты туда не ходи, просто ключи храни». А там пуховики гагачьи, огромные шубы, унты дорогущие. Ну, брат туда и не ходил. Вернулся заведующий из отпуска, ключи не берёт: «Сначала ревизию сделаем». А там недостача. И брат пятнадцать лет отрабатывал за здорово живёшь.

Вот поэтому я с деньгами не хотела дела иметь, отказалась договор подписывать. И здесь, в золотецком храме, к ним не притрагивалась: свечи в киоске выложу, а рядом коробочку – чтобы люди сами денежку клали. Благочинный приезжал и забирал. А потом прислали другого, и новый благочинный у меня ключи забрал, запретив в храм заходить. Ну, это ещё было связано с нашим батюшкой Сергием, на которого кляузу написали, а я заступаться стала. Ну, ты мой характер знаешь… Несколько лет я в наш храм не ходила.

– Так, слава Богу, всё же наладилось: того благочинного от дел отставили, теперь снова отец Александр, – говорю. – И на стене церкви теперь мраморная доска висит: «Храм сей построен во славу Божью трудами протоиерея Сергия Михайлова, Л.А. Ильичёвой и многих тружеников, ихже имена у Бога в Книге Вечности».

– Доску три года назад повесили, без меня. Когда я в храм вернулась, сказала: «Чего вы меня уже похоронили, в Вечность-то записали?» Они смеются. Это, говорят, не мемориальная доска, а памятная. А в чём разница, не пойму…

Потопа не будет?

Беспечные отпускные деньки мелькали незаметно – мы с сыном купались, за грибами ходили. Потом друг за дружкой случились два события. Первое: в золотецкий храм приехал батюшка и отслужил литургию. Второе: близ посёлка, в местечке Залавруга, где на скале древними людьми выбиты петроглифы, районные власти провели XII Фестиваль первобытных искусств.

Литургия в Варварином храме

На литургию собралось немного народа. Хором на клиросе руководила Людмила. Пели по-деревенски, без партесных красот. Отцу Александру помогал юный алтарник, что весьма порадовало – вот и смена растёт. После службы спросил я батюшку, какие новые приходы в районе открылись.

Отец Александр Баруев

– Новых нет, какие были при отце Сергии Михайлове, такие и остались, – ответил он. – У нас в благочинии всего четыре священника, едва успеваем посещать.

– Да вам же ещё приходится и на жизнь зарабатывать, – припоминаю. – Вы, я слышал, в «Мостоотряде» мастером работаете?

– На железнодорожном мосту работаю, развожу его, когда по Беломорканалу суда проходят. И так уже двадцать пять лет со священством совмещаю. Приходы у нас маленькие. В селе Сухом, например, человек шесть на службе бывает. Нынче очень я удивился: пришла одна женщина и четверо мужиков. Обычно же наоборот получается. Потом узнал, что это отпускники, не постоянные жители.

– Зато у вас вон смена подрастает, – киваю на алтарника.

– Денис-то? Ему уже пятнадцать лет, собирается в будущем в семинарию поступать. Он однажды пришёл к нам в храм, спросил: «Могу я здесь помогать?» – да так и остался. У меня то же самое было, когда в городе появился первый священник, отец Сергий. Я тогда тоже мальчишкой был. Просто пришёл, и батюшка всему научил. Так что всё нормально.

– Денис, твои родители верующие? – спрашиваю подростка.

– Мама верует. А папа умер. Когда мы в Золотце жили, то с мамой всегда в церковь ходили. У меня были проблемы с одноклассниками здесь в школе, мы в город переехали – там то же самое. Вот я в храм и пришёл.

– Дразнили из-за того, что верующий? – сочувствую пареньку.

– Нет, не из-за этого. Просто донимали.

– Ладно, пойдём, отрок, – поторопил его батюшка и направился к выходу.

– Подождите, – останавливаю батюшку, – забыл спросить: как вы к фестивалю первобытному относитесь, который на Залавруге будет? Вроде как язычество…

– Нормально отношусь. Культурное мероприятие. Там никакой обрядовой части нет, просто театральное представление. Туризм в районе надо же развивать, вот в этом духе и делается.

– А вы на этих фестивалях бывали?

– Вообще-то нас всюду приглашают, с администрацией мы дружим, но вот не довелось. Да и к чему? Каждый занимается своим…

Со службы мы возвращались вместе с Людмилой. Поделился с ней своим открытием:

– В золотецкой школе за веру в Бога теперь уже не обзывают. А меня, когда там учился, «богомолом» дразнили, и брата моего старшеклассники молиться заставляли в насмешку. И всё из-за того, что у моей матери кто-то крестик увидел. А Денис вон открыто в храм ходил, и задирали его совсем не из-за этого. Как всё изменилось!

– Да, изменилось. Но к лучшему ли? На место богоборчества пришло равнодушие, – ответила Людмила Александровна. – Все думают о деньгах, как в жизни лучше устроиться. И будь ты христианин, язычник или атеист – никому дела нет. Вот о фестивале-то что батюшка сказал?

– Культурное мероприятие.

– Ага! Была я там однажды – свою внучку и детей московских друзей туда водила. Ну, там из лука они постреляли, копьё в цель побросали, подобно первобытным людям. Ладно. А потом «шаман» предложил всем выпить якобы целебной настойки из мухоморов. Я схватила детей и бегом оттуда.

– А я в один год видел, как «шаман» на фестивале людей лечил, – делюсь своим впечатлением. – Обмазал больного охрой, из чума выскочил и давай что-то в небо кричать, к духам обращаться.

– Вот-вот. Язычники!

Всё же повёл я сына на это «культурное мероприятие», поскольку других-то развлечений в посёлке не было. И… прав оказался батюшка, нет там уже никакого язычества. Среди выступавших на фестивале был Беломорский народный хор – женщины в поморских сарафанах близ наскальных рисунков водили хоровод. Что выглядело несколько странно. Потом были эстрадные номера и дефиле «первобытной моды». Особенно поразили меня костюм «дикаря» с короткими бриджами и шляпой-котелком, как у Чарли Чаплина, и платье у девушки с рёбрами скелета. При чём здесь «первобытная культура», я так и не понял. «Шаманы» тоже были – лихо отплясывали с бубном в развевающихся белых одеждах навроде кимоно восточных борцов. Ведущая бодро кричала в микрофон, заводя публику: «Похлопаем нашим замечательным шаманам и их духам!»

«Шаманы» на Залавруге

Да, как разительно всё изменилось… Из прежней «тусовки» исторических реконструкторов я заметил только одного парня, который стоял в сторонке с деревянными принадлежностями для добывания огня методом трения. Он даже обрадовался, когда мы с сыном к нему подошли, и во всех подробностях показал, как первобытные люди обходились без спичек.

Шли мы с сыном по лесной тропе, возвращаясь из Залавруги в посёлок, и думал я: «Может, вот эта попса, пошлость – плата за наше нынешнее благополучие? У нас даже война как бы и не война – многие равнодушно взирают, что там показывают по телевизору. Лишь бы это не мешало жизненному комфорту. Только тем, кому за 60 – поколению Людмилы и старше, – ведомо о лишениях, голоде, страданиях, какие могут настигнуть в одночасье. Да и то знают обо всём понаслышке, от своих родителей. А ведь выросли уже те, кто и понятия не имеет об этом. Может, права Людмила: не к добру всё это?

Отпуск подходил к концу, и 29 июля над нашим посёлком завыла сирена – Выгостровская ГЭС в срочном порядке открыла шандоры, сбрасывая воду из водохранилища в реку. Такого бешеного потока у нас на Выге я в жизни не видел! Вода дыбилась, разбиваясь о скалы – словно огромные кони неслись меж каменных берегов в белоснежной пене. СМИ сообщили, что на Беломорканале, в районе 11-го шлюза, прорвало плотину, один человек погиб, много раненых, водяной вал катится оттуда вниз по каналу. На сайте «Комсомольской правды» назвали это «Большой волной» и будто бы она достигнет нас вечером, примерно в 17 часов, затопит наш посёлок, а также Выгостров и островную часть города Беломорска. Из Залавруги уже эвакуировали туристов на трёх автобусах.

Вечером зашёл я в магазин масла купить, чтобы грибы мариновать. Одна из покупательниц громко жаловалась: «Ну и где эта Большая волна?! Я собаку из будки забрала в дом, думала, её затопит. А уровень в реке даже не поднялся!»

Видно, справилась гидросистема канала – никакого потопа не случилось. И все восприняли это как должное. Жизнь продолжилась. В меру сытная и беззаботная.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска