от протоиерея Арсения Лебединцева – благочинного церквей южного берега Крыма –к Преосвященному Иннокентию, архиепископу Херсонскому и Таврическому, с донесением о ходе военных действий и состоянии церквей и духовенства во время 11-месячной осады Севастополя.

Большинство этих писем публикуется впервые с конца XIX века, да и тогда письма были малоизвестны, так как вышли в Киеве небольшим тиражом. Между тем уникальные дневники отца Арсения, написанные хорошим языком, позволяют нам погрузиться в атмосферу Севастопольской обороны.

Протоиерей Арсений Лебединцев и владыка Иннокентий Херсонский

1854 год

Письмо 2-е.

10 октября. В 1-й день потеря наша на всех бастионах и батареях убитыми и ранеными простиралась до 400 человек. Но самая тяжкая в этот день потеря – это смерть Влад. Ал. Корнилова. На Малаховом кургане ему, когда объезжал батареи, оторвало ногу по бедро; от таковой тяжкой раны он вскоре и скончался.

Из начальников при погребении были кто мог, и просто в строевых шинелях. Впрочем, была музыка и по баталиону от морских и армейских солдат. Хотя в 6 ч. пальба прекратилась, но по временам неприятельские бомбы летали в город и носились над головами печальной процессии. Могилой для Корнилова послужил склеп его же начальника, адмирала Лазарева, с которым он и положен рядом.

Правда, в следующие 6 дней убыль в войсках незначительна, но смерть летает по всему городу. Моя квартира казалась совершенно удалённою от выстрелов, но и меня достигают они. Бомбы разрывались по одну и другую сторону церкви, на улице. Ядра свистят у окон нашего церковного дома; одним вышибло карниз над самою дверию, другим вырвало несколько столбцов в каменной ограде церковной.

Гарнизон рвётся за стены, но не пускают. Арестантам дана свобода, и они употребляют её прекрасно. Многие уже получили Георгиевские кресты.

Письмо 3-е.

14 октября. Вот и 10 дней провели мы среди огня и смерти. Пишу с вечера, не зная, что породит утро.

Много у нас убитых и раненых, впрочем, за достоверное не знаю. Можно полагать 2000. Защита Севастополя пала на одних моряков. На всей оборонительной линии у орудий стоят одни матросы и лихо действуют, как настоящие артиллеристы. Армейские полки составляют только прикрытие батарей.

12 числа, в 4 часа, когда уже звонили к вечерне, пала бомба близ самой церкви нашей, взрывом вышибла на южной стороне стёкла, два окна даже с рамами, и повредила немного крышу. Обошлось без несчастия, хотя в церкви были люди, и я сам там находился. Убравши из церкви сор и стёкла и затворив на побитых окнах ставни, я отслужил вечерню.

Мужской пол у нас на службе, а женский, страха ради смертного, или выехал, или скрывается в потаённых местах. Молим и просим дней лучших. Молитвы ваши и милость Господня утешают нас.

Неприятели наши – образованные народы, из человеколюбия пустили в город фонтанную воду, но отравленную. 5 человек умерло.

Письмо 4-е.

Одна бомба упала у самой церкви, вышибла большой камень в ступенях, повредила немного колонну, и более ничего. Другие бомбы падали в направлении церкви, но вне церковного двора. Я предложил одному офицеру вопрос: не целят ли неприятели в церкви нарочно? Он отвечал мне, что слышал от одного офицера, будто кто-то передал неприятелям, что в церквях наших сложены порох и снаряды, а потому будто бы выстрелы неприятельские имеют такое направление. Правда сие или нет, но истинно, что Господь видимо хранит храм святой. Служение продолжается.

 Письмо 8-е.

Князь Меншиков ничего не предпринимает и свои мысли скрывает даже от своей фуражки, которую сжёг бы, если б она узнала их. Эта непонятная таинственность и бывшие опыты неудачи тягостное производят влияние на всех, а главное на армию, которая крайне не расположена к своему главнокомандующему.

 Письмо 14-е.

Невесело и неприятелям от столь долгого безуспешия и наступивших непогод. Уже перебегают к нам и англичане от крайней нужды, ими терпимой. Они, забыв стыд, м.б. рады и бросить своих друзей. Но две французские дивизии, говорят, отодвинулись к Балаклаве, именно для того, чтобы наблюдать за действиями искренних союзников. Французы отодвинули свои иностранные легионы также потому, что из них стали часто перебегать к нам. В неприятельском лагере, по показанию пленных, очень много больных и умирают от холеры и цинги.

Замечательны в военное время игры мальчишек. «Идём, – кричат, – на батарею!» На улице строят из камушков бруствер и затем начинают бросать друг в друга грязью, случается, и камушком. Мнимо убит или ранен кто, кричат: «Носилки!»

Письмо 15-е.

Положение наше не изменилось. 20 ноября ознаменовано, по крайней мере, небольшим успешным делом: 80 человек охотников на рассвете напали на английскую траншею, в которой было 200 англичан; закололи из них 30 и принесли 12 штуцеров. Потеряли одного только убитого, которого тело принесли домой.

Письмо 17-е.

27 ноября. День пасмурный. В бомбардировании ничего особенного. Не могу не сказать о приключении со мною при переправе на Северную сторону. Уже я вышел из шлюпки и шёл по этому узкому деревянному мосту, как вол, бывший в телеге, вдруг поворачивается – и столкнул меня в воду. К счастию, было не глубоко, только в пояс. Благодарение Богу, не уронил и Св. Даров, ибо я приглашён был на батарею 4-ю для приобщения больного офицера и для служения в этой небольшой офицерской больнице молебна. Дело я исполнил, но пока в мокром белье я возвратился домой, чувствительно простудился.

Письмо 22-е.

25 декабря. Великий праздник христианский мы паче чаяния встретили и провели совершенно мирно, не будучи обеспокоены ни одним выстрелом неприятельским. Для меня собственно праздник настоящий был как-то неудачен от неосторожности моей. Согревшись у железной печи и на минуту только выбежав на порог, я так сильно простудился накануне праздника, что в первый день едва мог служить от головной боли.

1855 год

Письмо 2-е.

Прежде чем вступлю в принятую форму письма, замечу обстоятельство, мною нечаянно пропущенное. Во время освящения воды, 6-го января, на устроенную на Екатерининской пристани иордань слетел орёл и держался до исполнения стиха: «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи». Орёл замечен всеми, даже начальствующими лицами.

Был я на перевязочном пункте для исповеди и причастия офицера флотского, который для сего потребовал именно меня, хотя там иеромонахи содержат дежурство. Он в последней вылазке ранен в грудь навылет, а был прежде в 3-х вылазках. Доктора дают надежду на выздоровление, но Бог весть. Подле него лежит родной брат, тяжело контуженный. Встреча братьев на перевязочном пункте – не редкость. На Альме два брата пали от одного ядра. Ещё один больной (без руки) офицер, которого бы я не приметил, сам зовёт: «Батюшка, дайте поцеловать крест». Какое утешение – вера!

Письмо 9-е.

О Крестовоздвиженской общине сестёр должно сказать, что она несёт добровольно поднятый крест с безграничным усердием и христианским самопожертвованием. Нельзя не пожалеть, что некоторым из них начинают изменять силы их, чему причиною самая тяжесть креста, в иной день и чрезмерно тяжёлого. Одна из них вчера слегла, другая – сегодня. Сама начальница Екатерина Михайловна Бакунина (генеральская дочь, внучка Кутузова, пожилая девица), кроме надзора за другими, принимает на себя обязанность дежурной сестры по два дня кряду и только в третий день остаётся при одних общих обязанностях своих.

Всю общину возглавляет доктор Пирогов, уважаемый и любимый сёстрами и медиками своими.

Что же я делаю, спросите, в качестве духовника Крестовоздвиженской общины? Снабдив палаты больных иконами, снабдил и лампадками, для которых масло с охотою покупают сами больные, у кого только есть какая копейка. Исповедываю и приобщаю больных, случалось и по 15 человек в один раз. Ежедневно посещая больных, стараюсь поговорить с каждым из них, причём с большою пользою для себя и для них, знакомлюсь с их мыслями и чувствами, а между тем незаметно, но располагаю к себе самих больных, что нахожу в служении моём всего важнее.

Киевской губернии однодворец, и притом католик, которому только что сделана операция, говорит мне: «Вот руки нет, но пойду, непременно пойду с одной рукой. Я старый солдат, должен показывать пример молодым». И залился, бедный, слезами не столько от боли, сколько от досады, что не скоро уже будет в траншеях. Потом продолжает: «В Венгрии заслужил медаль, на Дунае заслужил, и здесь от Императрицы получил», – и указывает при этом на иконку у себя на шее. При этом я узнал, что от имени Императрицы были розданы солдатам иконки для ношения на шее.

Письмо 10-е.

Успешное дело 12 февраля, отданным по армии приказом, приписывается преимущественно мужеству и храбрости генерала Хрущова, который был сам впереди своего полка. Неприятельский отряд состоял из охотников, воодушевлённых спиртом, от которого уже в плену некоторые не скоро отрезвились.

Вчера проводил на Северную одну сестру Крестовоздвиженской общины, умершую от тифозной горячки.

Письмо 13-е.

Весть о кончине Государя Императора привезена в Севастополь сыном фельдмаршала, князя Паскевича. Привод к присяге войск и жителей совершался на площади Михайловской церкви и при других церквях, и везде, где удобнее было собирать войска.

Наш католический ксендз арестован за внушение на исповеди солдатам изменнических мыслей. Не от того ли часто бегали поляки?

Ночь на 7-е марта была одна из ужаснейших. Полагают, что неприятелями брошено бомб и ядер до 4-х тысяч. Идя к утрени, я едва не подвернулся под осколки бомбы, лопнувшей у самых ворот церковных. Благодарение Богу, несчастные случаи очень редки.

Письмо 14-е.

В ту же ночь, как у Корнилова бастиона лилась кровь, на город из-за 4-го бастиона неслась самая ужасная бомбардировка. Бомбы сменялись ракетами и соперничали в своих ужасах. Когда удалось сделать три пожара, то на них именно направлены были новые огни. Один пожар вспыхнул недалеко от нашей библиотеки. Направленные туда бомбы и ракеты неслись прямо чрез мою церковь. Несколько бомб лопнуло в воздухе над самою церковию; одна ударила в стену церкви, миновав колонну, и хотя повредила стену, но не пробила насквозь. Удар был так силён, что в церкви большие подсвечники повалились. Одна бомба пала в саду на дорожке к моей квартире, лопнувши глубоко в земле, брызнула не осколками, а землёю, которая налетала на самую крышу дома. С 9-ти часов вечера почти до утрени я простоял с причтом у церкви, наблюдая за смертию и укрываясь от неё за колоннами. Но Сам Господь видимо хранит всех. Более 5-ти тысяч бомб брошено в город, а между тем из жителей всего ранены 2 женщины и на линии собственно городской не более 30 человек.

Изменник ксендз выдан коменданту 20 солдатами-католиками, которым он внушал на исповеди, что присяга не так важна, как услуга, которую они могут теперь оказать своей погибшей отчизне (Польше. – В.Г.), что нужно дорожить временем и действовать и проч.

Письмо 15-е.

Христос воскресе!

С праздником светлым приветствую Вас, Милостивый архипастырь и отец. Да будет он светл у Вас, а у нас с 5 часов утра страшно уже омрачён дымом и ужасами открытой бомбардировки, которою так долго стращали враги наши. Во время утрени, стоя у престола, сколько раз ощущал я такое сотрясение от выстрелов на самое здание церкви, что пол под ногами колебался. Бог весть, что будет, но спешу известить вас, что настал наконец час, кажется, решительный.

Тёмная ночь, в которую бдели и ожидали первого праздничного часа, хотя и была освещаема молниями пушечного огня, но этот огонь был обыкновенный и не нарушал в храмах Божиих спокойствия и сладостных минут Пасхальной службы. Они переполнены были православными воинами, коим, впрочем, объявлено было всякую минуту быть готовыми и к другой службе. Потому и для светлого дня начальники были в тех же серых шинелях, как и солдаты. Т.е. мы праздновали Пасху, подобно Израилю, стоя, препоясавшись и с жезлами в руках, будучи готовы на всё от неприятелей.

Хотя внешнего освещения на храмах теперь не было у нас, но их прекрасно освещал народ, не вмещавшийся в храмах и со свечами стоявший на дворе и по улице, где стояли ряды с пасхами, приготовленными для освящения. На бастионах Пасхальная служба была совершена иеромонахами, оттуда никому не велено было отлучаться ни на минуту.

Письмо 17-е.

Все ожидали мы, что после бомбардировки будет какой-либо конец, ибо пора, и естественно потому было ожидать этого конца.

В ночь на 4-е число неприятели взорвали 4 мины своих против 4-го бастиона, которому, впрочем, не причинили никакого вреда. Люди, бывшие в наших колодцах, придавлены землёю, и 60 человек ранено камнями. Но неприятели ничего не извлекли из этого взрыва; когда они бросились к воронкам, их встретили таким картечным огнём, что потерю неприятелей считают гораздо больше нашей. Потом на том же месте они успели поставить туры и два орудия. Вчерашнюю ночь сделана вылазка, батарею разметали, а траншею наполнили неприятельскими трупами. Матрос, бывший в этом деле, рассказывая про успех, досадовал на начальство, которое скоро бьёт отбой; человек только что разогреется, а тут бьют назад.

Во время бомбардировки немало было несчастных случаев с женщинами и детьми. Из одного дома принесли мать полуживую, двух мальчиков обожжённых, ребёнка убитого, и только дочь, прибитая камнями, могла рассказать про несчастия этого бедного семейства. Жалко смотреть на старуху 60 лет, которой отнимают ногу, но ещё больнее смотреть на раненого грудного ребёнка, который ещё живёт и которому нечем помочь, мать его убита. Вчера я был свидетелем этой сцены. Удивляться должно, как иногда смерть ищет своей жертвы. Бомба пробивает в Александровских казармах, где помещался госпиталь, крышу и потолок, не вредя больным, но, оставляя два следующие этажа здания, вылетает в окно, пав на камень, и, сделав рикошет, влетает в окно подвала этого же здания, и там находит несчастную мать, которую лишает всей семьи, состоявшей из трёх маленьких детей. Смотритель госпиталя рассказывал мне про этот случай со слезами на глазах. Там же в другой день контужена сестра, а медику оторвало руку.

Письмо 20-е.

Моряки, почти 8 месяцев защищая Севастополь своею грудию, не могут без негодования говорить о бездействии армии и каком-то холодном равнодушии её генералов. Наконец, почти нет флота; перевелись и матросы, и офицеры. Кому Севастополь не родной, тот не поймёт болезни моряка; между тем все говорят о моряках с благоговением и скорбят, что их так мало. Нахимов с трудом теперь находит и своих больных, о коих он заботился более, чем отец: они стали редки на перевязочных пунктах и в госпиталях. Много есть прекрасных сторон в этом адмирале, между прочим, память о моряках – покойниках. В этом месяце я служил для него три панихиды: 5-го числа по Корнилову, 11-го – по Лазареву, 15-го – по Истомину, по случаю 40 дней от кончины сего последнего. Он не забывает дней кончины их. «Очень мала теперь семья наша, – говорил он мне на могиле, – и неудобно теперь собираться сюда, но должно исполнить святой долг наш». Владимирский храм будет теперь как бы на гробах мучеников. Два адмирала пали за веру, и третьего кончина была страдальческая, если покойник смотрел на свои страдания как должно.

Письмо 29-е.

Плохо, очень плохо нам. В последние дни поколебалась наша уверенность в неодолимости Севастополя. 25 мая неприятель открыл третью адскую бомбардировку, 26 около 6 часов вечера бросился на наши редуты Волынский, Силенгинский и Камчатский и занял их: ибо на редутах, кроме артиллерийской прислуги, почти никого не было; прикрытия были спрятаны от бомб в городе, и поздно поспели на помощь. Потеря наша убитыми и ранеными не менее 5000, до 100 орудий остались у неприятелей и до 1000 зарядов. В плен попалось 15 офицеров и две роты солдат. Причиною сему, как говорят все, наша крайняя оплошность и недостаток распорядительности. Сегодня с утра стало тише. Но эта тишина не возвратит войскам и нам прежнего духа. Я вижу в нашем несчастии попущение Божие, которое, когда нужно наказать, отнимает и ум у начальников.

Письмо 30-е.

Адмирала Нахимова похоронили также в будущем храме Владимирском, со всею честию, чину его подобающею.

Письмо 42-е.

Севастополь оставлен. Мне кажется, что удобнее оплакивать, чем описывать это тяжко печальное событие. Омытый кровию, прославленный мужеством, обративший на себя взор всего света, затмивший славою все города, какие когда-либо были осаждаемы, он, этот знаменитый и вместе злополучный город, наконец, оставлен нами. Мы не могли ожидать сего; едва ли могли ожидать сами неприятели, того желавшие.

27 августа, с рассветом, бомбардировка города открылась так же залпами, как и в предшествовавшие три дня. День был ясный, но чувствительно холодный. Ветер северный дул сильно и распространял в городе пожар, произведённый неприятельскими снарядами.

Больно было видеть неприятельское знамя на том бастионе, который сами неприятели прославили неприступным, который стоил жизни лучшим защитникам Севастополя с Корнилова до Нахимова. Мы не спускали глаз с этого пункта, чтобы не пропустить, как бросятся туда свежие войска и опрокинут вражеское знамя. Но и до вечера наша надежда и наше желание не исполнились.

В 10 часов ночи на 28-е число последовал приказ об отступлении из Севастополя. Может быть, такое решение состоялось и раньше, но только в эту ночную пору оно сделалось общеизвестно.

Прости, Севастополь!

Письмо 47-е.

Мы оставили Севастополь, могу сказать, последними, и никто не может подумать, что мы беглецы. Адмиралтейское духовенство и флотские иеромонахи были уже отпущены военным начальством, коему они подлежали.

Письмо 54-е.

Сейчас возвратился я из северного Севастополя, пишу с отходящею почтою дат отчёт в том, что видел и слышал там. Северная сторона стоит, и может стоять твёрдо. Число батарей увеличено до 60-ти нумеров. Они действуют по неприятелю очень успешно. В городе нашими выстрелами произведено было несколько пожаров. Неприятели боятся жить в городе…

(Печатается в сокращении)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска