«Она получает удовольствие от того, что помогает людям, в глазах прямо что-то светиться начинает, – рассказывает староста храма Святой Варвары в Воркуте Елена Боле про Александру Ефремовну Попову. – В своё время ездили с отцом Николаем по домам престарелых, которые были не то что нынешние, намного хуже. Она подстригала стариков, ухаживала. Я её, можно сказать, как маму воспринимаю. Работает вахтёром, иногда предупреждает: “Я в ночь, на литургию не могу прийти”. Ей за семьдесят, но то на одну работу зовут, то на другую – знают, что ответственная, ценят. Травы собирает в тундре, потом нас вкусными чаями поит. В храме помогает, а когда хотим её какой-нибудь грамотой наградить, искренне отбивается, только что не умоляет: “Мне ничего не нужно!”»

Александра Ефремовна Попова

«Давай я встану»

Мы своеобразно беседуем с Александрой Ефремовной. Она рвётся в храм, к своим делам, к тому же в ужасе, что про неё кто-то из знакомых прочтёт в «Вере» – это деревенская мудрость: не выделяйся. Но и отказать неудобно, раз спрашивают, да и самой хочется ещё раз воскресить в памяти тех, кого поминает в молитвах за здравие, но чаще уже за упокой. Так и балансируем на грани между двумя её желаниями: сбежать и рассказать.

– Родом я из деревни Типайки, что на Нижегородчине, – говорит она. – Мама моя, Анастасия Андреевна, была верующей и водила нас с сестрой в старинный храм Пресвятой Троицы села Русские Краи. Это в Кировской области, а мы жили совсем рядом, в семи километрах, хотя и в Горьковской области. Посты соблюдали, молились – всё как положено. В пионеры я не вступала, потому что мама сказала: «В пионеры грех вступать!» Ну и в комсомоле, понятно, тоже не состояла. Учителя проверяли на Пасху, кто в церковь пришёл, а потом ругали на школьной линейке. А сестрёнка потом в партию вступила, так что и детей крестить нельзя стало. Я спрашивала её: «Зачем?» А она отвечала: «Заставили». То есть её не больно-то и спрашивали.

Про маму. Её уже сорок три года на свете нет, а я всё помню. Парализовало маму в пятьдесят четыре года, и тогда одна женщина сказала: «Везите её к отцу Матвею в Яранск», – так у нас звали преподобного Матфея, Яранского чудотворца. Приехали, а там милиция к могилке не пускает – больных-то много привозили, властям это не нравилось. Проползла мама вокруг могилы святого Матвея три раза, а потом говорит: «Давай я встану». Встала, один раз шагнула, другой – и пошла, я только сзади поддерживала. «Отпусти, – говорит, – сама пойду». Когда на святой источник поехали, она семь километров по лесу шла и даже не присела, сказала: «Пока ноги идут, буду идти». Набрала я воды в бидончик, окатила маму, и девять лет после этого она ещё прожила, сама огород полола, по хозяйству делала что могла и благодарила Бога.

Из деревни – в Заполярье

– Жили мы в деревне бедно, денег не видели, вместо них – трудодни. Молоко от нашей коровы заставляли в магазин сдавать. Яйца от кур – тоже. Поэтому я с первого класса начала вязать вечерами. Свяжу платок, его продадут, купят лес, чтоб дом строить. Пятнадцати лет не было, когда пошла работать на льнозавод в Русских Краях. Думаю, подзаработаю и поеду учиться. Но вместо этого в Ивановской области год работала на швейной фабрике – шила солдатскую форму.

– После деревенской жизни станки не пугали?

– Не такие уж мы и забитые были. Но не прижилась там, вернулась. Стала работать на молокозаводе в Кикнуре. Учиться поступила заочно, сначала на зоотехника, а потом думаю: «Не то!» – и перевелась на агронома. Узнала, как хорошо зарабатывают на Севере: поехала сначала в Инту, а потом ещё дальше – в Воркуту.

Еду на такси в Воркуте и вижу – швейная фабрика. «Ой, – говорю, – моя швейная фабрика». «Какая шустрая!» – смеётся таксист. На фабрику меня сразу взяли. Сначала снимала жильё, а потом к подруге Светке переехала. У её родителей была трёхкомнатная квартира, в одной из комнат жили мы. До сих пор дружим, почти пятьдесят лет. Ей сейчас восемьдесят девять.

– Выходит, заработать поехали. И как, вышло?

Александра Ефремовна смеётся. Смех у неё грудной, тихий, как бы застенчивый:

– Я и говорила: «Поеду за длинным рублём». Но так до него и не доехала. Зарабатывала, правда, больше инженера, но что это много – не скажешь. Только один раз хорошо получила – триста двадцать рублей. Это было ещё до того, как переехала к подруге. В съёмное жильё возвращаться не хотелось, думаю, лучше поработаю. И по пять смен с фабрики не выходила, шила утеплители. Меня даже проверять стали, не было ли приписок. Двадцать семь лет отработала, потом вынуждена была уволиться, устроилась уборщицей.

– А замуж как вышли?

– Виктор был на пять лет младше меня. Отец у него воронежский, мать из Лузы, а в Воркуту приехали, когда Виктору было два года. Дружить мы с ним начали ещё до армии, правда недолго – месяц. Мать его сказала: «Ой, да ещё ни одна девка парня со службы не дождалась!» Он мне писал, но письма почему-то не доходили – может, кто-то забирал. А я его адреса не знала и не ведала: ждать не ждать?

А Виктор, оказывается, всё мать спрашивал: «Где Шура живёт?» Но так и не узнал. И видно, решил, что я не дождалась. Когда вернулся из армии, не объявился, а потом мне сказали, что с какой-то девушкой встречается. «Ну, – думаю, – пусть встречается, зачем такой нужен?» Три года после его возвращения прошло, и вот однажды стою на остановке, Виктор подходит. Поздоровался, семечками угостил. Узнал, что я не замужем и никого у меня нет, и, вернувшись домой, сказал матери: «Я на Шуре женюсь».

И стали жить-поживать. Жильё на Руднике получили, углём топили, но жизнь была веселее. А сейчас тухнет Воркута. Ну да ладно, что об этом говорить… Виктор электриком работал, а для души что-то придумывать любил. Из дерева вырезал, крестик золотой мне сделал, очень красивый, и сейчас я его ношу. Я слышала, что верующая жена спасает неверующего мужа. Но как сказать про то, что было у нас? Приду со швейной фабрики уставшая, прикорну. А муж будит: «Ты ещё не помолилась?» – вечернюю молитву нужно прочесть. «Слава Богу, – думаю, – что ему не всё равно». Как и мой отец, Виктор был мастером на все руки и таким же отзывчивым, поэтому и дети у нас хорошие выросли.

Позднее причащение

– Вы про отца ничего не рассказали.

– Моего папу звали Ефрем Никифорович Беляев. Он был фронтовиком – побывал в плену, имел награды. К маминой вере относился спокойно, но, бывало, в Пасху начнёт работать, а мама ему: «Ты что, в праздник-то?!» А он отмахнётся: «Только тунеядцы не работают, им делать нечего».

Больше всего я ценила в родителях то, что они помогали людям. Помню, папа ходил печь топить немощной соседке, хотя у неё родственники были. Я тогда маленькая была, думала про папу: «Надо же, мужчина, а ходит помогать старухам». А он и хлеб испечёт, отнесёт. И чего только не делал! Ещё одна старушка рядом жила – совсем слепая. Так папа провод сделал, чтобы она, держась за него, могла дойти до нас. И все к нам ходили за помощью, даже те, кто жил лучше нас.

Но в Бога папа поверил, только когда заболел, ему было тогда семьдесят восемь. В то время сестрёнка его к себе в Кикнур забрала, но она и сама операцию на сердце перенесла, слабая, зовёт меня: «С папкой совсем плохо, а мне тяжело его одной поднимать». Хотели ему отрезать ногу, с ней что-то не так было, но врач сказал: «Если оперировать, не выживет». И стал тогда папка говорить: «Господи, помилуй», Бога вспоминать – наконец-то дошло. Стал исповедоваться – священника домой звали, – креститься перед едой и после еды.

Приехала я к ним с сестрой, оставив детей свекрови. Как-то раз вздремнула и вижу: кругом человечки какие-то – нечисть, всю землю покрыли. «Господи, где мы живём, где находимся? – не понимаю я. – Белого света не видно». А потом смотрю: небо открывается и оттуда Иисус Христос с крестом спускается. «Господи, – радуюсь я, – наконец-то!» Прямо с крестом спускается на опоганенную землю. А как белый свет появился, надо же, эти человечки-малявки улетучились куда-то.

За двадцать минут до смерти батюшка причастил отца, и папка три раза мне улыбнулся ясно-ясно, словно прощаясь. Потом ему хуже стало, пульс начал исчезать. «Давайте, – предлагает батюшка, – отходную молитву почитаю с вашего позволения». И только он вышел за порог, а отец уже не дышит. Была полночь. Двадцать второго мая мы его хороняли, а гроб всю литургию простоял в храме, от начала до конца. У нас так редко бывает. Матушка даже сказала, что у них такое первый раз.

Помогала во славу Божию

– Рассказывают, вы многим людям помогаете?

– Всем старухам и старикам в деревне помогал мой папка, и мы за ним тянулись. А мои дети – за нами с мужем. Вот сейчас детей не приучают бабульке на улице помочь сумку донести. А наши соседки всё моего сына Алёшку вспоминали: «Вот у тебя Алёша прямо до подъезда сумку донесёт».

Был у нас сосед, мы с детьми его сначала боялись. Дети меня просили: «Мама, не ходи возле ресторана, там дед такой злой, он с ножом». У него нож всегда в сапоге был. И я обходила ресторан, где он работал, стороной. А потом он рядом с нами поселился. И оказалось, такой добрый дед – добрее не бывает. Звали его Николай Афанасьевич Шишакиди. Он был греком, родился в Трапезунде в 1910 году, потом жил в Крыму, где его арестовали как политического и отправили в наши края, а после реабилитировали.

Как-то раз стучится: «Деткам я гостинцы принёс». Очень ему нравилось, что они с ним здороваются. К нам тянулся. Когда начал сдавать, стали мы его поддерживать. Я варила, кормила, одевала, убирала. Когда на работу шла на швейную фабрику, тогда муж ему готовил и дети помогали – они у нас молодцы. Говорил мне дедушка: «Вас мне Боженька послал». «А может, вас – нам», – отвечаю. Ведь нам тогда, в девяностые, на работе зарплату не платили, и Николай Афанасьевич мне сказал: «Деточка, забирай мою пенсию». «Не надо», – говорю, но он же видел, как мы живём. Куплю дедушке продуктов, а едим вместе. Меня деточкой звал. Если задерживалась, весь подъезд на ноги ставил: звонил, искал, куда дочка делась. Ещё и дочкой называл, а детей – внучатами. Стал он нам как дед по крови, совсем родным.

Был он верующим, всегда торжественно так перекрестится, а под подушкой икону Николая Чудотворца держал. Когда правую руку парализовало, стал левой креститься, а я всё в церковь его возила. Так рядом с нами и прожил он пятнадцать лет. Когда переболел воспалением лёгких, совсем ослаб.

Однажды мы собрались в отпуск к родителям мужа, которые купили себе дом в деревне в Кировской области. А Николай Афанасьевич говорит: «Я с вами поеду». – «Да как мы с вами в поезде-то?! Там же пересадки, и поезд две минуты стоит». Но ведь как оставишь. Врач сказал: «Не езжайте, дед на ниточке держится. Вам прямо с поезда придётся возвращаться».

Не поехала, осталась, муж один отправился, даже проститься с Николаем Афанасиевичем не успел. «Что с дедом-то не попрощался?» – спрашиваю. «Да мы с ним ещё встретимся», – отвечает. Уехал, а через несколько дней сообщают: «Виктору плохо, срочно приезжай!» Язва, видно, открылась, кровью начал истекать. Капельницу ставили, но почки отказали, не спасли. Когда я приехала, он уже без сознания лежал. Ему было всего сорок два года. А через двадцать дней после него умер дед – ему девяносто первый шёл.

Всех не упомнить… Августе Владимировне то продукты принесу, то ещё что. Ванну купили, унитаз новый, сын Алёша всё установил и трубы поменял. Говорю ей: «Не надо никаких денег». А потом смотрю – деньги перекладывает, когда дети в отпуск собрались. «Десять тысяч Алёше, – считает, – десять Наде, десять себе». «Не надо», – прошу. «Бери!» Вижу, обидится, если откажусь. Ей было девяносто четыре, когда умерла. Бабушек-то много было, хоронять приходилось. Александра Васильевна – незрячая, возила её в Общество слепых и дома помогала: то поесть занесёшь, то чаю попьёшь, послушаешь. Я тогда с фабрики уже ушла, уборщицей работала… Нечего говорить. Это во славу Божию.

– За всех молюсь. Лучше помочь, чем просить, – тихо произносит Александра Ефремовна. – Сделаешь доброе – на душе легче. И поди пойми, кто кому помогает. Это никому не интересно.

– Мне интересно.

– Господь и нам тоже всегда помогал. Было такое: хлеба нет, сидим голодные, как вдруг с ресторана «Кавказ» утром дядька стучит: «Я вам хлеба принёс – две буханки». Боженька нам его прислал. Верю потому как.

– Хорошо сказали.

– Ещё жила Света в малосемейке. Молодая ещё была, пятьдесят с чем-то, когда сильно обездвижилась. Помогала ей как могла, а однажды она перестала отвечать на звонки. «Ну что ж такое, почему не отвечает-то?» Ну, мало ли что бывает. Но на третий день я уже стала сильно волноваться. Звоню в милицию. Приехали, хотели дверь ломать, но я сказала: «Не надо, через окно полезайте». Вызвали вышку, милиционер поначалу побоялся на четвёртый этаж лезть, но потом пересилил себя. Забрались через окно, потом дверь открыли, а Света в коридоре третий день лежит. Оказывается, она купалась, упала и уже не смогла встать. Попросила пить, а потом сказала: «Спасибо тебе». Положили её в больницу. Мы разговаривали, я лекарства какие надо покупала и приносила, и всё вроде было хорошо. Но однажды Света мне говорит: «Больше ничего не носи». И голос у неё совсем другой был. Я вышла от неё, домой отправилась, но на полпути врач позвонил и сказал: «Чернова умерла». Чуть-чуть я не дождалась, раньше ушла.

Она меняет тему, а может, и не меняет:

– На детей не нарадуюсь. Дочка на Воргашоре в отделе кадров в интернате для ненецких детей работает. Детишек оленеводы на лето в тундру забирают, а в остальное время они в Воркуте живут. Алёша на шахте работает, но знакомым бабулькам если что сделает – холодильник отремонтирует или ещё что, – денег никогда не возьмёт. Но к этому нужно с детства приучать.

«Хорошо съездили»

– Как долго вы не ходили в церковь, после того как переехали в Воркуту?

– Почему не ходила? Мы же в отпуск к родителям ездили. А потом на Комсомольской площади открылся храм, там раньше вроде как кулинарное училище было – здание маленькое, деревянное. Служил там отец Владимир, а Воркута небольшая – узнала и пошла туда.

Как-то молюсь на службе: «Господи, хоть бы во втором районе открыли храм». Всё-таки поближе к нам. А через неделю батюшка говорит: «Во втором районе будут открывать храм, на Пирогова».

Стали ремонт делать. Галя – основная малярша, на подсвечнике сейчас стоит, а мы – подсобниками. Служил сначала отец Андрей. Я и облачения шила, и для алтаря что нужно, и шторы.

После приехали Беловоловы – отец Николай с отцом Рафаилом. Когда отцу Николаю дали храм в третьем районе, мы – за ним. Много лет там помогали, потом сюда перебрались, в Святую Варвару. Живём дружно, Псалтырь читаем по соглашению – двадцать три человека уже лет девять, наверное. Евангелие каждый день стараюсь не пропускать.

С отцом Николаем два раза в Иерусалим ездили. На контроле в аэропорту отчество моё не понравилось – Ефремовна, спросили, не еврейка ли, хотя по мне не скажешь – нижегородские мы. Уж не знаю, что их насторожило. Завели нас с батюшкой в кабинеты по отдельности, весь багаж проверили и перепроверили. Полтора часа держали и про всё-всё расспрашивали, а остальные двадцать человек, что с нами приехали, сидели и ждали. Сколько денег, интересовались, кто мне чемодан упаковывал, кто сама такая. Спрашивают: «Вы здесь были уже?» – «Не была». – «А почему не были?» – «Так не к кому ездить. А сейчас подарок себе на юбилей решила сделать, на Святой Земле побывать».

Не поверили, всё с кем-то созванивались, всё спрашивали и спрашивали. У меня ведь и прадеда звали Никифор Арабович.

– Может, Абрамович?

– Арабович вроде. А прабабушка была Сара.

– Мне кажется, всё-таки Абрамович, а Арабович – это уже в советское время придумали или неправильно написали.

– Может, и так.

Смеюсь:

– И чего не понравилось-то? Обычные русские имена – Авраам и Сара.

– Вот и я не знаю. Отпустили нас, и поехали мы по Святой Земле. В Иерусалиме всё обошли. У Гроба Господня побывали, залезли внутрь, там узенько. На Гроб святыньки положили – крестики, пояса, а потом ещё раз – на Камень помазания. Господь сподобил. Оттуда в Египет, в Екатерининский монастырь на Синайской горе.

После решили ехать на Иордан. В автобусе кто псалмы читал, кто молитвы, кто спал, а на полпути нас вдруг останавливают, какие-то автоматчики забегали и в автобус заскочили: «Вертайтесь обратно!» «Стреляют, – говорят, – автобус тут захватили. Как бы и вас тоже. Если что, прячьтесь за камни». Там они у дороги лежат – большие. Но за камни прятаться не пришлось, Господь уберёг. В общем, хорошо съездили. Мне так понравилось, что потом ещё раз побывала.

* * *

Александра Ефремовна наконец смогла от меня сбежать. В храме много дел, не до разговоров. Мне, конечно, было совестно, уж как она вздыхала и на потолок поглядывала – мы ведь в цокольном этаже разговаривали, а где-то там, наверху, звучали молитвы – кажется, начинался молебен. Удерживал её, но, думаю, это было не зря – так надо было. Ещё одну историю русской христианки рубежа третьего тысячелетия узнал. Уж сколько их было на моей памяти, но ни одной похожей.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска