Никто не знал, какая беда грядёт: что двадцать семь миллионов жизней унесёт война. Советские газеты, фильмы, речи были полны оптимизма. Даже власти, располагавшие самой полной информацией, верили в конце тридцатых годов, что всё обойдётся «малой кровью на чужой территории». И никто, конечно, не обратил внимания, что в Вырице, в саду дома № 9 на Пильном проспекте, каждый день встаёт на гранитный камень больной, ветхий телом человек – иеросхимонах Серафим (Муравьёв), известный ныне всему православному миру как преподобный Серафим Вырицкий.

Иеросхимонах Серафим (Муравьёв)

Дом на Пильном проспекте, 9, где жил преподобныйи нёс свой молитвенный подвиг на камне

Десять лет воздевал он руки к небу, умоляя Господа спасти Россию. Последний раз это случилось в 1945-м, когда вновь зацвела яблонька рядом с камнем.

Купец

Он родился 31 марта 1866 года в деревне Вахромеево Рыбинского уезда Ярославской губернии, в семье крестьян Николая и Хионии Муравьёвых. При крещении мальчик получил имя Василий. Детство закончилось рано, как нередко случалось в ту эпоху, после смерти отца. Десятилетний мальчишка отправился в стольный град на заработки. Был сначала мальчиком на побегушках, а когда самостоятельно выучился читать и считать, стал помогать приказчику в лавке Гостиного двора.

Его мир, казавшийся прочным, был расколот взрывами на набережной Екатерининского канала, где убили царя-освободителя. В тот день отрок окончательно понял: только Бог несокрушим. С этим убеждением он отправился в Александро-Невскую лавру с просьбой благословить его на иноческий путь. Подошёл к старцу, но услышал от него не то, что хотел. Провидец благословил Василию потрудиться в миру, создать семью, воспитать детей и только потом вместе с супругой принять постриг.

Послушание нужно исполнять, а Василий ко всему подходил очень ответственно. Стал усердно изучать торговое дело и уже через три года, в семнадцать лет, стал старшим приказчиком в лавке Гостиного двора. Всё жалованье отправлял больной матери.

Единственное развлечение – книги, которые он читал запоем, узнавая про историю Отечества, познавая математику и другие премудрости, что впоследствии притягивало к нему в Вырицу выдающихся учёных: преподобный говорил с ними на равных. Но главными книгами были святоотеческие. Василий продолжал мечтать о служении, в чём его поддерживал духовный отец – иеромонах Гефсиманского скита Свято-Троицкой Сергиевой Лавры Варнава (Меркулов). Он был духовником обер-прокурора, членов Императорского дома, но находились время и силы и для Василия – старец провидел будущее этого юноши.

* * *

В 1889 году Василий Николаевич женился на Ольге Ивановне Нетрониной. Она тоже была из крестьян Рыбинского уезда – землячка. Сиротка, выросшая в приёмной семье, также мечтала о монашестве и получила точно такое же, как и Василий, благословение, но только от схимонахини Иверского монастыря Московской губернии Пелагии: завести семью, родить детей, а потом и постриг принять. Ездя с мужем на коммерческие переговоры, она производила впечатление русской аристократки, так как чужда была заносчивости, вела себя просто, умно и с достоинством. Никто не догадывался, что всему этому она научилась у монахинь.

Муравьёв стал, что называется, предпринимателем-миллионером, одним из крупнейших в Петербурге торговцем мехом. Меха поставлял в Европу, зарабатывая по девяносто тысяч рублей в год. В переводе на наши деньги это более полумиллиарда рублей. Попутно изучил немецкий язык и окончил высшие коммерческие курсы. Нетрудно догадаться, что стал одним из крупнейших благотворителей. Но не ограничивался только тем, что отправлял деньги монастырям, а, например, забирал из больниц одиноких людей и селил у себя дома. На церковные праздники накрывал столы и зазывал с улиц неимущих, которых после трапезы одаривал деньгами и подарками.

Купцы в России, конечно, славились размахом во всём – и в добром, и в разгульном. Но вот чтобы лишь в добром, да ещё с таким размахом, – это было всё-таки редкостью. Уже и добрейшая Ольга Ивановна заподозрила, не желает ли Василий Николаевич разориться, но он уверил её, что чем больше раздаст, тем больше прибудет. Старец Варнава не раз слышал от духовного сына просьбу дозволить поступить в монастырь. Но повторял: «Чадо! Сейчас ты нужнее здесь – посмотри, сколько обездоленных нуждаются в твоей помощи!» Бессчётное множество предпринимателей, панически боявшихся разорения, всё равно потерпели крах, а тут человек и хочет этого, но ничего не выходит – Бог благословил ему быть богатым.

* * *

Первенцем Муравьёвых стал сын Николай, которого ждала, увы, печальная судьба. Потом родилась дочка Ольга, однако она скончалась в младенчестве. Вскоре после этого супруги по взаимному согласию решили жить как брат и сестра, но так и остались кем-то вроде иголочки с ниточкой: супруг был для Ольги Николаевны и мужем, и отцом, и братом, за которым порой нужен присмотр. Характер у неё был весьма твёрдым. Во время поездок мужа она заведовала всеми делами в Петербурге, да и при нём становилась порой ангелом с горящим мечом, обнаружив, что супруга опять пытаются обмануть.

Супруги Муравьевы (справа) с родственниками-ярославцами

Василию Николаевичу в то время было немногим больше тридцати – цветущий человек, который решил, что раз ему не благословляют принять постриг, он будет подвизаться в миру. Ел он и прежде мало, а тут стал поститься, как схимник. Об этом никто не знал, кроме жены и, быть может, служанки, готовившей ему. Внешне всё оставалось как прежде, жизнь семья вела приличествующую. Скажем, в 1906 году был приобретён большой двухэтажный дом-дача в посёлке Тярлево, недалеко от Царского Села, на краю Павловского парка.

Дом Муравьёвых в Тярлево под Павловском

Василий Николаевич, Ольга Ивановна и Николай Муравьёвы. Около 1905 г.

Тревожно было за сына Николая, который словно поставил перед собой задачу стать совершенно непохожим на родителей. В 1914-м он, бросив учёбу на юридическом факультете университета, перешёл в католицизм. Николай унаследовал от отца его одарённость, ярко проявляя себя во всём, за что брался. Он знал восемь языков, писал стихи, добровольцем ушёл на фронт, где стал военным лётчиком, пока не получил сильную контузию и не был комиссован.

Николай Васильевич Муравьёв, 1915 г.

Несмотря на смену веры, о разрыве с родителями не было речи – они смирились, продолжая молиться за сына. Много лет спустя старец, описывая одно своё видение, скажет монахине Серафиме (Морозовой): «Я побывал во всех странах. Лучше нашей страны я не нашёл, и лучше нашей веры я не видел. Наша вера – выше всех. Это вера православная, истинная. Из всех известных вероучений только она одна принесена на землю вочеловечившимся Сыном Божиим. Прошу тебя, матушка Серафима, говорить всем, чтобы от нашей веры никто не отступал!» Увы, преподобный, о котором говорили, что он воскрешает мёртвых, чуда возвращения сына в православие так и не вымолил.

Жизнь между войнами

Муравьёвы были верны царю, так что после Февральской революции ничего хорошего от будущего не ждали. Василий Николаевич прекращает все торговые дела, часть состояния жертвует нуждающимся сотрудникам, остальное – Александро-Невской лавре, Новодевичьему и Пюхтицкому монастырям и нескольким другим. Последний взнос в Лавру последовал в 1920-м – всего он пожертвовал ей сорок тысяч рублей золотом. На эту сумму семья могла жить десятилетиями, ни в чём не нуждаясь. Но супруги сделали свой выбор.

Василию Николаевичу исполнилось 54 года – далеко не старый ещё, полный сил человек. Через день после того, как сделал крупное пожертвование Лавре, он пишет прошение принять его в число братии и через полтора месяца принимает постриг, став Варнавой. Одновременно Ольга Ивановна поступает в Санкт-Петербургский Новодевичий монастырь, где становится инокиней Христиной. Впоследствии, в схиме, муж стал Серафимом, а жена – Серафимой. Воистину, одна плоть.

* * *

Иеромонахом преподобный стал примерно через год. Начинал в обители с заведующего кладбищенской конторой, был казначеем, а в 1926 году избран духовником. Исповедовались у него не только лаврские монахи, но и епископ Григорий (Лебедев), митрополит Серафим (Чичагов), епископ Николай (Ярушевич), будущий Патриарх архиепископ Алексий (Симанский). В 1927 году архиепископ Алексий был управляющим Новгородской епархией и опасался ареста. «Не лучше ли мне уехать за границу, отец Серафим?» – спросил он у духовника. «А на кого вы Русскую Православную Церковь оставите? Ведь вам её пасти! – последовал ответ. – Не бойтесь. Сама Матерь Божия защитит вас». Трудно сказать, понял ли владыка в тот момент, что это пророчество о его будущем патриаршестве. Но одно святитель Алексий понял совершенно точно: бежать не благословляется, Господь не оставит.

Иеросхимонах Серафим, фотография начала 1930-х гг.

Схимонахиня Серафима. 1940 г.

Об отце Серафиме начинают говорить как о Божьем угоднике. Однажды привели бесноватую, которая не могла перекреститься – начинало трясти. «Дедушка очень спокойно и ласково сказал: “Будем сейчас молиться и просить Господа о помощи”», – вспоминала внучка преподобного Маргарита. Когда помолились, взял масло из лампады перед образом Пресвятой Богородицы и крестообразно помазал несчастной лоб. Женщина упала на пол и стала корчиться, а потом ожесточённо залаяла. Отец Серафим накрыл её епитрахилью и стал читать молитву. Больная затихла, а когда поднялась на ноги, была уже смирна.

Около семи лет преподобный принимает исповедь в Лавре по восемь часов в день, стоя на каменном полу всегда в одном месте, около Распятия. Однажды хотел уже уходить, но упал от слабости в ногах. Ноги болели с тех пор невозможно и постоянно – закупорка вен. Этим озаботился митрополит Ленинградский Серафим (Чичагов) – врач по образованию. И он отправляет отца Серафима в Вырицу. Место курортное, медики советуют. Шёл 1930 год.

Понятно, что и духовные чада, и другие почитатели потянулись следом. Вырица была удобна тем, что дачники и прочие отдыхающие проходили через неё летом без счёта, так что посетителям батюшки легко было затеряться в этом человеческом море.

А посетители бывали всякие, в том числе и именитые, дружившие с батюшкой со времён его духовничества в Лавре: академик астрономии Глазенап, профессор-гомеопат Фаворский, известный своими трудами по квантовой физике академик Фок, академик биологии Орбели и даже всемирно известный физиолог Павлов. Иногда пишут, что отец Серафим был духовником Павлова, то же приписывают старцу Сампсону (Сиверсу). Физиолог любил Церковь, православное пение и архитектуру и уважал иных отцов, но нет точных сведений, что верил в Бога, зато есть воспоминания, что нет. И всё равно приезжал. Горделивый ум, бывает, уводит в пустыню неверия, а душа-христианка ищет иного пути.

Вот ещё одна иллюстрация этого. В конце тридцатых повадились в келью старца чекисты – проводили обыски. Батюшка был тогда прикован к постели. Как-то подозвал одного, погладил его руку, а потом, приложив свою руку к голове представителя власти, произнёс: «Да простятся тебе грехи твои, раб Божий…» – и произнёс имя. Родные батюшки вспоминают, как один из сотрудников НКВД, главный среди них, сказал: «Если бы таких старцев было больше, мы бы все стали верующими».

* * *

О своих. В Вырицу вместе с 13-летней внучкой Маргаритой перебралась в 1930 году и матушка Серафима. Тоже по благословению митрополита Серафима (Чичагова). Был рядом с батюшкой один ангел с мечом, а тут появился новый, с косичками. Характером она пошла в бабушку и была рядом с ней с трёх лет, так что девочку многие – и не в шутку – стали звать Маргаритой Николаевной. Как-то раз Маргарита, ставшая келейницей своего преподобного деда, сказала чекистам: «Не пущу!» Те потоптались, но силу применить так и не решились. А однажды, во время войны, в дом вошли немецкие офицеры, которым матушка Серафима коротко сказала: «Weg!» – что значит: «Вон!» Немцы тут же ушли.

Маргарита Николаевна Муравьёва

Нужно сказать, что именно переезд к дедушке сделал Маргариту счастливым человеком. Бабушка была строга, а от деда девочка ничего, кроме любви и ласки, не видела. Но любила она их одинаково сильно, оставшись сиротой при живом отце.

Увы, трещина, которая прошла по судьбе Николая Муравьёва в 1914 году, не исчезла, а, напротив, расширялась с каждым годом. После революции он расстался с первой женой, матерью Маргариты, потом попытался добраться до белых, но не сумел, став объектом пристального внимания чекистов. Совсем уже решил бежать за границу, но влюбился в артистку, в супружестве с которой родилась ещё одна дочь. Брак распался, когда Николая арестовали. Потом был ещё один брак и ещё… Несмотря на запутанную семейную жизнь, Николай оставался практикующим католиком – это его и погубило. В Детском Селе был католический собор, где он познакомился со священником-французом.И естественно, был обвинён в шпионаже. Вот формулировка следствия: «С 1937 года занимался сбором разносторонних сведений о колхозах в пользу французской разведки». И что за тайны таили колхозы?.. 4 сентября 1941 года Николай Муравьёв был расстрелян.

* * *

Старец Серафим Вырицкий писал стихи. Одно из самых известных появилось на свет примерно в 1939-м:

Пройдёт гроза над Русскою землёю,
Народу русскому Господь грехи простит,
И крест святой Божественной красою
На храмах Божиих вновь ярко заблестит.
И звон колоколов всю нашу Русь Святую
От сна греховного к спасенью пробудит,
Открыты будут вновь обители святые,
И вера в Бога всех соединит.

Предсказывал, что Ленинград переименуют в Санкт-Петербург, а по радио будут петь молитвы, но всё это случится не скоро, а скоро будет война. В том же году перестал давать благословения на брак: «Никакой свадьбы! Скоро будет великая война!»

Война

В Вырицу немцы и румыны вошли осенью 41-го, с удивлением обнаружив, что там живёт starez. Несколько офицеров отправились к его дому по Пильному проспекту. Там увидели измождённого монаха, полулежавшего на узкой кровати. «Скоро ли наши войска пройдут победным маршем по Дворцовой площади?» – спросил через переводчика немецкий капитан. «Этого никогда не будет», – ответил святой старик на хорошем немецком. В 1980-м в Вырицу приехал поклониться могиле батюшки румын, который при той встрече присутствовал. Вспоминал среди прочего, что отец Серафим предрёк тому капитану скорую гибель, что и сбылось.

Солдат вражеских в Вырице во время оккупации было немного, в основном румыны, а они православные. Сначала один, потом другой, а вскоре во множестве стали появляться они в Казанском храме на богослужениях. Народ сначала нервничал, потом привык. Холодок, конечно, оставался – всё-таки враги. За всё время оккупации от их рук пострадавших не было.

В течение десяти лет – с 1935-го по 1945-й – старец каждый день молился о спасении России от гибели. Вот как описывали это его внуки: «В саду, за домом, метрах в пятидесяти, выступал из земли гранитный валун, перед которым росла небольшая яблонька. Вот на этом-то камне и возносил к Господу свои прошения отец Серафим. К месту моления его вели под руки, а иногда просто несли. На яблоньке укреплялась икона, а дедушка вставал своими больными коленями на камень и простирал руки к небу… Чего ему это стоило! Видимо, Сам Господь помогал ему, но без слёз на всё это смотреть было невозможно. Неоднократно умоляли мы его оставить этот подвиг – ведь можно было молиться и в келии, но в этом случае он был беспощаден и к себе, и к нам».

В Вырице не сомневаются, что по его молитвам Бог спас как минимум посёлок и храм от разрушения и других бедствий. Когда немцы приблизились, наши решили взорвать Казанскую церковь, чтобы враг не смог использовать её купол для наводки орудий. Отправили команду подрывников во главе с лейтенантом, который попросил своих бойцов подождать, пока он осмотрит объект. Вошёл, а вскоре раздался выстрел. Солдаты бросились в храм и увидели, что командир лежит с простреленной головой, а рядом валяется наган. После этого им стало не до взрывов, а вскоре РККА оставила посёлок.

За время войны пострадал лишь один дом, принадлежавший Марии Лапиной. Это было поразительно, что всего один, так как по Вырице стреляли и немцы, наступая, и наши – освобождая посёлок. В один из первых дней войны Мария прибежала к батюшке вместе с дочерью. Тот коротко сказал: «Вам необходимо покинуть Вырицу!» Женщина не послушалась его, в результате их семья оказалась в лагере для перемещённых лиц, а вернувшись на родину, они увидели вместо своего дома на Сиверском шоссе только груду развалин.

* * *

Во время войны потянулись к старцу люди из других городов и селений, чаще ради ответа, что с родными на фронте. «Жив твой муж, уже на поезд садится», – отвечал старец одной. И счастье озаряло лицо женщины – в прозорливости отца Серафима давно перестали сомневаться. «Не придёт, молись об упокоении», – слышала другая. Елизавета Коковисина приехала из Царского Села. Отправилась искать дом батюшки, увидела калитку, где толпился народ, спросила: «Кто последний?» «Помню, – вспоминала, – впереди оказался мужественного вида седой полковник». Очередь большая, как бы не опоздать на работу, тогда с этим было не просто строго, а беспощадно. Вдруг выходит келейница, спрашивает: «Кто здесь из Царского Села? Пропустите эту девушку – ей надо к 14 часам на поезд успеть, чтобы на работу добраться вовремя. Так батюшка велел». Когда она вошла, упала перед отцом Серафимом на колени, а он: «Не плачь, не плачь, твой жив и скоро вернётся. Я вас в книгу себе запишу и поминать буду». Успокоилась, передала гостиницы, муку и яблоки, которые батюшка тут же велел раздать. А Елизавете на прощанье сказал: «Обязательно молись за врагов. Если не молишься, то будто в огонь керосин льёшь – пламя всё больше и больше разгорается. Всегда и за всё, даже за скорби, благодари Господа и Пресвятую Богородицу».

Зоя Сошальская не раз приезжала к старцу до войны. Жила она в Ленинграде. Когда началась блокада, взяла за правило молиться: «Батюшка отец Серафим! Спаси, помоги!» Когда немцев отбросили, поспешила в Вырицу: «Батюшка, ты меня, наверное, уже забыл?» Отец Серафим улыбнулся: «Тебя забудешь! Надоела мне, кричавши: спаси-помоги, отец Серафим!» Благословил на постриг в Пюхтице, потом добавил: «Будешь ещё в Иерусалиме игуменьей…» Но, подумав, решил: «Нет, хватит с тебя, пожалуй, и послушания казначея!» Спустя лет десять с небольшим, в середине 1950-х, она действительно оказалась в Горненском монастыре, двадцать лет исполняя послушание казначея.

Сашу Савича привезла тётка. Хотя мальчика смогли эвакуировать из Ленинграда, голодно было везде, и домой он вернулся крайне истощённым. Врачи диагностировали неустойчивость нервной системы и нашли порок сердца. Родным сказали, что он едва ли доживёт до сорока. Саша рядом со сверстниками робел, зато со взрослыми, в том числе близкими, вёл себя безобразно – всё равно ничего не сделают. В поезде и до самого порога келии грубил, кривлялся, передразнивал, пообещав, что на колени перед батюшкой не встанет.

«Нравится мне этот мальчик», – сказал батюшка. И Саша просто воспарил – он был счастлив, всё и всех полюбил, пусть и на время, но этого состояния хватило на несколько дней. Мальчик не знал, что оно называется благодатью. С того дня его здоровье пошло на поправку. Сначала начал играть в футбол, потом получил разряд по плаванию, стал инженером-гидрологом. Пытаясь разузнать, что стало дальше с этим человеком, обнаружил, что в 1998 году в Петербурге вышла его книга, посвящённая предку – известному русскому астроному академику Алексею Савичу.

* * *

Победный год был омрачён горем в семье Муравьёвых: отошла к Господу матушка Серафима. Внучка Маргарита знала, что этот день однажды настанет, и всё предупреждала: «Бабуленька, ты на меня не обижайся. Я тебе уже сейчас скажу, что не смогу тебя хоронить и быть рядом с тобой, для меня это непереносимое испытание». Но когда пришло горе, не отходила от бабушки. А старец завещал похоронить себя рядом с женой. История, достойная святых Петра и Февронии – такая же прекрасная.

«От Меня это было»

«Переживаешь ли ты ночь скорбей, ты разлучён с близкими и дорогими сердцу твоему – от Меня это было. Я – муж скорбей, изведавший болезни, Я допустил это, чтобы ты обратился ко Мне и во Мне мог найти утешение вечное», – складываются в сердце старца строки духовного завещания. Здоровье, и без того подорванное, становится всё хуже, но стучит о дно чернильницы-непроливайки железное перо, а рука выводит на бумаге: «Посетила ли тебя тяжкая болезнь, временная или неисцельная, и ты оказался прикованным к одру своему – от Меня это было».

* * *

Маргарита Николаевна вспоминала о Вырице тех лет: «Она была поистине прекрасна. Красивая, чистая, в великолепных песчаных берегах река Оредеж. Прямые, выложенные гранитным булыжником улицы, по обеим сторонам которых росли тогда ещё низкие ели (теперь всё вырублено). Почти каждый дом окружал небольшой, ничем не загрязнённый лесной участок.

Великолепные вёсны, пробуждающаяся природа, молодая зелень на берёзах, первый аромат грозы с запахами листвы, хвои… Зимние лунные вечера, также со сверкающим под луной снегом, длинными тенями от деревьев и заборов, заснеженными ветвями елей. А вьюги… Хочу вспомнить, что дедушка рассказывал, как ещё в миру любил зимние вьюги и отпускал лошадей, чтобы пройтись пешком в этом замечательном вихре».

* * *

Отец Серафим почти перестал вставать с постели и молился всё свободное время. Маргарита, к тому времени получившая диплом медсестры, ничего не могла поделать с тем, что он не соглашался нормально питаться. «Когда, правда редко, мама отваживалась более настойчиво действовать и подкладывать в самую простую пищу что-то, – вспоминали её дочери, – всегда в этих случаях он отказывался принимать пищу вообще, причём не сердясь и раздражаясь, а ласково говоря, что совершенно сыт, и к такой еде не притрагивался. Чтобы мама не расстраивалась, что было естественно, он говорил ей как бы шутя, что целый день только лежит и ничего не делает».

Поток посетителей не уменьшался. Когда выходили, правнучки слышали: «От батюшки исходит свет», «Он словно в ореоле света». Одна молодая супружеская пара принесла отцу Серафиму тысячу рублей – тогда это были очень приличные деньги, две средние зарплаты. Отец Серафим их не принял, но благословил отдать первому встречному по дороге на станцию. Этот встречный оказался вдрызг пьян. Жена растерялась, а муж спокойно сказал: «Поступим по слову батюшки». Как только отдали деньги, встречный мгновенно протрезвел – перед ними оказался совершенно другой человек, который, волнуясь, сказал, что они его спасли от гибели: он работал в торговле и у него образовалась недостача как раз на эту сумму, занять было не у кого, а значит, тюрьма; с горя он решил наложить на себя руки, а перед тем выпить для храбрости. Такая вот история. Одна из немногих, что дошли до нас – в те годы чудеса тщательно скрывали.

* * *

Прикованный к постели, преподобный видит будущее, прозревает окончание гонений, но новые беды сменят старые.

«Наступит время, когда Россию станут раздирать на части. Сначала её поделят, а потом начнут грабить богатства. Запад будет всячески способствовать разрушению».

«Если русский народ не придёт к покаянию, может случиться так, что вновь восстанет брат на брата».

«Придёт время, когда не гонения, а деньги и прелести мира сего отвратят людей от Бога, и погибнет куда больше душ, чем во времена открытого богоборчества. С одной стороны, будут воздвигать кресты и золотить купола, а с другой – настанет царство лжи и зла. Истинная Церковь всегда будет гонима, а спастись можно будет только скорбями и болезнями, гонения же будут принимать самый изощрённый, непредсказуемый характер».

Но отчаиваться нельзя, не для того посылаются испытания: «Малодушный! Как ты не замечал в мрачные минуты, что рука Моя, водящая тебя, всегда укрепляла тебя; помощь Моя, хотя и в последнюю минуту, когда как будто неоткуда было ожидать её, приходила к тебе. Ибо всё это от Меня было. Ибо на мгновение гнев Мой, но на всю жизнь благоволение Моё». Ибо «вечером водворится плач, а наутро – радость».

* * *

«Маргариточка, ты так устала со мной», – говорит старец внучке, которая возится с ним как с ребёнком. Она упала на колени и заплакала: «Что ты, дедуленька, я готова всю свою жизнь ухаживать за тобой, только живи». А он наставлял: «После моей смерти приходите ко мне на могилку как к живому и разговаривайте со мною как с живым, и я всегда помогу вам».

Часовня, где находятся могилы иеросхимонаха Серафима и схимонахини Серафимы (Муравьёвых)

Его время пришло. Ольга Набоко вспоминает: «Ночью, во 2-м часу, мама меня разбудила и сказала: “Дедуленька умирает”. “Почему ты знаешь это?!” – воскликнула я. Мама ответила: “Дедуленька сказал мне, что к нему пришла Женщина неземной красоты, в белоснежных одеждах и указала рукой на небо”». Это была Царица Небесная, посетившая того, кто с младых ногтей служил Ей. После этого он всё спрашивал у внучки, словно ожидая поезда: «Маргариточка, который сейчас час?» Когда она сказала: «2 часа и 15 минут», старец перекрестился и произнёс: «Спаси, Господи, и помилуй весь мир». После чего рука его упала… Спустя много лет так же ушла из жизни и Маргарита Николаевна. «Скоро, скоро», – говорила она кому-то радостно. Дочь Наталья спросила: «Мама, ты дедушке это сказала?» – «Да, дедуленьке».

Три дня люди шли мимо гроба, отмечая, что руки старца были удивительно мягкими и тёплыми, словно у живого. Пели три хора. Один из Казанского храма, который батюшка очень любил и зазывал к себе в гости. Там певчие любили петь его стихи, что приводило старца в такое умиление, что он плакал. Второй – вырицкий же, но из Петропавловского храма, а третий – хор Духовной академии, приехавший из Ленинграда. В день погребения вырицкого подвижника митрополит Григорий (Чуков) отменил занятия в академии и семинарии. Четырём лучшим студентам выпала честь стоять у гроба преподобного. Одним из них был будущий Патриарх Алексий II. В первый день после кончины старца случилось первое посмертное чудо по молитвам к нему, правда о нём не сразу узнали. Мать подвела ко гробу слепую девочку со словами: «Поцелуй дедушке руку». Вскоре девочка прозрела. Чудеса в последующие семьдесят пять лет сосчитать не проще, чем звёзды на небе. Так порой восходят над миром святые.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска