Наталия СМОЛИНА

Наталия Смолина за последние годы уже стала нашим постоянным автором. Записывала она воспоминания родных и близких, рассказывала собственные истории из жизни – и всякий раз всплывают интересные сюжеты, занятные факты из русской жизни. Вот очередная «тетрадка», присланная Наталией: «Записала я свои воспоминания по рассказам нашей любимой тётушки, Нины Васильевны Смолиной: о семье, о былых временах – и счастливых, и суровых. В общем, о жизни». Здесь – те же герои, что и в публикации «Что записано – не пропадёт» (№ 828, май 2019 г.), да новые сюжеты.

Большой дом

Наша дорогая тётя Нина – вторая из старших сестёр папы – родилась 18 сентября 1918 года. Её отец, Василий Николаевич, наш дедушка, работал на фарфоровой фабрике в Москве и, занимаясь малыми художественными формами, зарабатывал очень прилично. Большой дом в деревне Модявино, где они жили, строил ещё прадед Николай Павлович. Он работал управляющим на смолокурне, откуда и пошла наша фамилия – Смолины. Отличался Николай Павлович большой силой, к тому же имел замечательную ярко-рыжую шевелюру. Эта особенность от прадеда досталась нашей младшей сестричке, и когда, умиляясь, кто-нибудь говорил: «Какая хорошенькая рыженькая малышка!», она возмущалась: «Я не рыженькая! Я каштановая!» Так её в детстве и звали – Алёнка каштановая.

Все наши семьи – большие, дружные, справные – православные верующие. Как и положено, соблюдали церковные установления, делали большие вклады в храмы, помогали нуждающимся. Но вообще в деревнях вокруг не бедствовали.

Рассказывала тётя Нина такой случай. В Москве работал двоюродный брат отца, родом из тех же мест. Сбился мужик с пути праведного – загулял. Сначала ещё отсылал своим родным в деревню деньги на прожитие, а потом перестал. И вот Василий Николаевич обеспечивал эту семью из своего заработка, старался образумить брата, скрывая от родных горькую правду. Вроде тот потом вернулся к своим.

Папа рассказывал, что их бабушка Мария ходила в Иерусалим. Я, тогда ещё небольшая школьница, недоумевала: «Как же это возможно?! Такие расстояния: горы, моря, целые страны!» Папа отвечал: «Не знаю как, но ходила. Я тогда маленький совсем был, когда рассказ об этом слышал, потом забыл. А чтобы выяснять, не те времена были». Всё прояснилось, когда мы с внучкой Лизой во время паломнической поездки оказались в Новом Иерусалиме под Москвой на Истре. Так вот куда ходила прабабушка Мария!

Воскресенский Новоиерусалимский монастырь. Цветная литография-коллаж издательства Сытина, 1899 г.

Если Пасха бывала поздней, уходила Мария Афанасьевна вместе с другими паломниками в Новый Иерусалим Великим постом, а на Страстной неделе уже была дома. А если ранняя Пасха – шли после Светлой седмицы, которую проводили вместе с чадами и домочадцами в своём храме Рождества Иоанна Предтечи.

Слушая эти рассказы, я удивлялась: «Тётя Нина! А как же дети, хозяйство, дом?!» «А что дети, дом?.. – спокойно отвечала тётя Нина. – У детей – няни, в доме – прислуга, работники. Да и родня вся рядом. Наши зажиточно жили, да и здоровые все. Их тогда всем миром собирали-снаряжали. Паломники ведь не развлекаться идут. А там и болящие ходили, и кто по обету какому-нибудь. Да мало ли что у кого… Вот и идут молитвенники за всех оставшихся молиться». Когда умер муж Марии Афанасьевны, наш прадед, она жила с семьёй сына. Ей было возвещено от Господа, по Его великой милости, что упокоится она в Пасху. Она сказала своим об этом: «Вы придёте со службы, а я – почию». Так всё и исполнилось. Упокоение праведное.

Жизнь до коллективизации

В доме в деревне Модявино была добротная обстановка. Имелось много посуды, как простой обиходной, так и праздничных сервизов – столовых и чайных. Хозяйство состояло из стада коров, а овечки, куры, гуси-утки – это уж обязательно. Было несколько лошадей рабочих, для выездов – хорошие породистые кони. Как положено, различный хозяйственный обиход, сани, телеги, повозки и выездные парадные коляски. Одна из них – лаковая, с ковровыми сиденьями, на которой ездили в церковь в Углич и Учму.

Работая в Москве, Василий Николаевич привозил для жены и детей хорошую обувь, красивую одежду, а также различные ткани. Из них заказывали шитьё у портних-модисток в Угличе. Да и сами женщины в семье были изрядными мастерицами: хорошо шили, вязали из шерсти, плели кружева. Отец любил, чтобы всё было красиво в доме и чтобы жена и дети были одеты нарядно. Во всём сказывался его художественный вкус.

Тётя Нина рассказывала, как они одевались для поездок в церковь в праздники. На маме Лизе и на них, старших девочках, – шёлковые платья «горячего» цвета, как тогда говорили (это жёлто-кремовый цвет), с рисунком – коричневыми букетами по полю. Платья отделаны были кремовым кружевом. Кружевные и пелерины, и накрахмаленные шляпки-капоры, завязанные шёлковыми лентами под подбородком. На ногах – мягкие высокие ботиночки из жёлто-коричневой кожи, на коричневых пуговках. Маленький Боря (наш папа) сидел на руках у бабушки Марии Афанасьевны в белой шёлковой рубашке, с бантом под воротничком, а мама Лиза с девочками – напротив. Отец в лаковых сапогах на козлах правил парой лошадок.

Старше тёти Нины была сестра Тамара – 1916 года рождения. Младшая в семье Надежда – 1925 года рождения. Были ещё две девочки, которые умерли в младенчестве. На фотографии, где нашему папе Боре пять лет (1926–1927 гг.), видим вполне благополучную семью. Все спокойны, здоровы, хорошо одеты.

Болезнь отца

После рождения младших детей Василий Николаевич заболел. Он получил отравление от испарения красок на своём производстве. Конечно, ему пришлось оставить работу и уехать в деревню. Состояние было тяжёлое (сильно пострадала нервная система), и положение всё ухудшалось. Тётя Нина рассказывала, что отец совсем ослаб, всё спал, а когда просыпался, то плакал как ребёнок. Папу, как младенца, кормили с ложки, мама Лиза и бабушка Мария Афанасьевна мыли его в корыте.

Можно представить душевное состояние папы: на что теперь обречена семья, дети – и причиной всех несчастий он, муж и отец, такая, казалось бы, несокрушимая опора жизни. Разорение довершает начавшаяся коллективизация.

С самого начала Василий Николаевич не принял безбожной власти. Когда болезнь стала прогрессировать, Нинушка, как тогда звали девочку, с мамой Лизой повезли отца из своей деревни в Большое Село. Там жил и работал врач, лечивший такие болезни. Была зима. Так как у них разорили всё хозяйство, отобрав лошадей, коров (оставили только одну), везли они отца на ручных больших санках, закутав, как ребёнка.

Врач принял их, обследовал Василия Николаевича, назначил лечение. Платы никакой не принял, ещё и лекарств дал с собой, ведь где там им было что-то найти. Велел по весне посуху привезти показать больного. И добавил: «Если я ещё буду на месте…» Да, это было такое время.

Приехали они весной, врача уже не было – его забрали под следствие в Ярославль… Погоревали, переночевали у родственников да и отправились в свою деревню. Потихоньку начал папа выздоравливать, набираться сил: вставать, сначала ходить по дому, а летом уже выходить на крыльцо подышать воздухом. Ребятишки старательно его поддерживали, опережая друг друга, подавали, что просил.

Во время коллективизации разорили их начисто. Из дома забрали мебель, оставили что поплоше, то же было с посудой и одеждой. Открывали все сундуки, шкафы, кладовки и всё – отрезы ткани, хорошую обувь – раз за разом выносили из дома. В одно из нашествий мать успела передать младшим детям, сидевшим на русской печи, свои золотые серёжки, и они спрятали их там, в щёлку между кирпичами под старым барахлишком, постеленным на печи. Когда один из «комиссаров» полез туда, дети заверещали-заплакали – и от них отступились.

Хорошо хоть, из дома не выгнали и не выслали.

Так как отец работать по болезни не мог, да и не соглашался с этой властью, Елизавете Андреевне пришлось устроиться работать в колхозе – нужно было детей кормить-поднимать.

Помощница

В 1925 году тётя Нина начала учиться в школе. Потом ей пришлось пропустить учёбу на два года – нянчила младших сестричек-погодок, Клавочку и Олю, которые умерли впоследствии в младенчестве. Отец занимался с ней математикой, русским языком и другими предметами дома, и Нинушка смогла сократить пропущенное время на целый год. Училась она отлично. Учитель рисования занимался с ней – Нинушка имела хорошие врождённые способности и была очень старательна.

Василий Николаевич, немного окрепнув, стал заниматься по хозяйству, огородом, детьми. Потом начал делать посуду и небольшие фигурки из глины: статуэтки, ну и, конечно, свистульки и копилки, которые пользовались хорошим спросом на ярмарках и базарах. Благо подходящей глины в округе было много. Фигурки сушились и обжигались в печи, потом раскрашивались. Нинушка была в этом деле первой помощницей.

Василий Николаевич брал её с собой на рынок во время зимних торговых ярмарок. Вспоминает тётя Нина такой случай, ей тогда было лет десять. Отлучился на ярмарке отец по своим делам, а Нинушке наказал смотреть за товаром: целый воз с глиняными горшками, кринками и игрушками. Если что спросят, так цены она знает. Вот сидит девчушка с краешку на санях, по сторонам поглядывает. Подходят, разглядывают товар, спрашивают цены, а она заробела и молчит. Тогда стали смеяться над девчонкой, мол, немая да глухая: «Вот мы сейчас заберём у неё всё, у этой молчуньи!» Нинушка рассердилась: «Я вам сейчас заберу! Ишь какие забиральщики! Нечего зря глазеть тут: или покупайте, или отступайте!» И замахнулась кнутом. Цены бойко назвала да под смех и прибаутки расторговала половину игрушек. Через час пришёл отец – Нинушка дала ему отчёт в делах.

Хорошо помнила тётя Нина о том, как отец вместе со школьным учителем рисования писали для Учемского монастыря две ростовые алтарные иконы чудотворцев – Кассиана Учемского и Святителя Николая Мирликийского. Нас с сестрой в детстве отвозили в деревню к тёте Наде, младшей папиной сестре. Там на кухне у стены стояли большие иконы, потемневшие от времени, скорее всего спасённые из разорённых церквей. Может быть, те самые, написанные дедом Василием Николаевичем.

Годы учёбы

В 1933 году Нинушка окончила семилетку, и по настоянию учителя рисования и директора школы её отправляют в Ярославль, в художественное училище. Из колхоза ей дают направление, что было тогда редчайшим исключением. Снарядили её как смогли: блузку мама Лиза перешила из своей, сбережённой с молодости, юбчонка тоже шита-перешита, кофта – мамина самовязка, на ногах – старенькие тапочки. С собой дали картошки, яиц варёных да хлеба домашнего ржаного два каравая. Собрали-снарядили и отправили…

Пока шли вступительные экзамены – ещё ничего, девочка держалась, старалась изо всех сил. Сдавала всё на «отлично». И погода стояла тёплая, сухая. Но уже тогда заскучала Нинушка по дому, затосковала по своим: как они там без неё справляются… Тихонько плакала по ночам в подушку. А к концу экзаменов совсем разорвались тапочки, кончились продукты, да и задождило. Совсем тоска одолела девчонку. Плачет уже не скрываясь, твердит: «Уеду в деревню…» Ребята из группы сообщили завучу, та отвела Нинушку к директору. Он взглянул на девочку, всё сразу понял, успокоил. Велел завучу поставить её на бесплатное довольствие, подобрать обувь из имеющейся на складе и подписал документ на небольшую сумму для поддержания. А Нинушке велел не торопиться, сдать последний экзамен и хорошо подумать.

Сдала она на «отлично» последний экзамен, как и остальные, но решение уехать не изменила. Через день опять разговор у директора, море слёз: «Я так далеко! Они там без меня не справляются!»

Велел директор подождать в коридоре, а когда позвал её опять, то вручил заклеенный конверт с письмом для директора Угличского педагогического училища. Строго-настрого приказал ехать прямо в Углич, не заезжая в деревню. Объяснил, что учиться она будет в Угличе – это всё же ближе к дому, к своим. Сам договорился отправить Нинушку на попутке до Углича и шофёру наказал сдать её там с рук на руки директору училища или завучу. Что и было исполнено.

Так и проехала Нинушка мимо своего дома. Директор педучилища Сергей Александрович Кураев – бывший офицер. Приняв документы у девочки, дал контрольную по математике, за которую она получила «отлично». А вот с экзаменом по русскому языку получилась неувязка. Преподаватель русского языка – еврей. Произношение русских слов было у него довольно своеобразное – например, звук «л» получался как «в».

Нинушка очень старательно писала под диктовку, как слышала учителя, несколько теряя смысл произносимого. Проверив работу и исчёркав всю её красными чернилами, учитель со смехом несёт директору: «Вот какова ваша отличница! Она даже русского языка не знает!» Сергей Александрович посмотрел работу, всё понял и отрезал: «Научитесь сами по-русски правильно говорить!»

Девочку зачислили, дали место в общежитии и назначили небольшую материальную помощь. Так стала Нинушка учащейся Угличского педучилища. Общежитие находилось в студенческом городке на территории упразднённого Богоявленского женского монастыря.

Вот один из случаев того времени. Зимой из родной деревни приезжает братик Боря, ему 11 лет. Его отправили на лошадке отвезти Нинушке продукты. Деревенские мальчики в этом возрасте вполне могли управляться с лошадью, были самостоятельны, заменяли по хозяйству взрослых.

В санях были уложены мешок картошки, капуста да огурцы солёные, чёрный хлеб домашний. Всё укрыто сеном, старенькими дерюжками да кое-чем от мороза. Мальчик, привязав лошадь возле собора к коновязи на улице, отправился искать сестру в общежитие. Ребята-студенты пошли помочь донести мешки, а там… сено и тряпьё раскиданы. Ничего не осталось… Всё разворовано. Прибежали в общежитие, Нинушка с Борей в слезах. Что делать, ведь продукты были собраны на длительный срок? Тут же среди студентов клич: «Нинушку обворовали, поможем ей! Давайте кто что может!» И сразу же из всех комнат общежития начали приходить ребята и девочки, приносить из своих запасов понемногу. Собрали сколько могли, даже оказалось больше, чем было передано из дома. И такие случаи взаимопомощи и дружеского участия и утешения тогда, при всех материальных трудностях и недостатках, были нередки. А незадачливому извозчику настрого приказали дома не говорить о случившемся.

В летние каникулы и всё свободное от учёбы время Нинушка помогала дома по хозяйству. Работала за взрослую, старались и младшие – Борис и Надя. Самая старшая сестра, Тамара, уехала устраиваться в чужие края.

Однажды летом Нинушка на огороде пропалывала грядки и рядом на тропинке заметила что-то блеснувшее. Она поворошила утоптанную землю и подняла… старинную золотую серёжку. Вот так чудо! Пошли они с мамой Лизой в Углич. В те времена открылся в городе «Торгсин» – такой магазин, где принимали от населения драгоценные вещи и где можно было купить продукты или какие-нибудь товары. Сдали они эту серёжку и на вырученные деньги купили мешок пшеничной муки да ещё в комиссионном магазине белого материала Нинушке на блузку – следующий год был выпускным для неё в училище.

Вернулись домой. Мама Лиза напекла пирогов «с нисчем» – круглые колобашки-пышки без начинки. А в семье обычно был только чёрный заварной хлеб да по праздникам пекли пироги-преснухи из ржаной муки, добавляя чуток пшеничной. Пока управлялись по хозяйству, явился брат Боря с двумя друзьями. Сидят они, уминают белые колобашки. Побежала Нинушка пожаловаться матери на такой разор: «Ведь так всё съедят подчистую!» А мама Лиза заплакала: «Пусть едят! Что они видят-то теперь…» Ну да ничего, половина осталась.

Молодая учительница

В 1937 году в 19 лет Нинушка окончила с отличием педучилище, получив диплом преподавателя младших классов. Направили её в школу большого села Ильинского Угличского района.

Спустя два года Нина Васильевна – тогда уже молодая уважаемая учительница – вышла замуж за Александра Ивановича Клокова. Её переводят учительствовать в село Загорье Переславского района – по месту жительства мужа. Дают комнату при школе. Школа эта – добротный бывший барский дом в два этажа. В 1940 году у них рождается первый сын – Виктор. С рождением ребёнка они там получают небольшую квартиру из двух комнат с маленькой кухонькой.

Александр Иванович работает в колхозе механизатором. Он на все руки мастер, как и любой мужчина того времени. Ведь им всем с самых малых лет приходилось делать любую работу. Колхоз – один из передовых в районе. Работа с утра до ночи, с ранней весны и до поздней осени.

Война

Вспоминает Нина Васильевна, как 22 июня 1941 года ехала на телеге с маленьким Витюшкой из соседней деревни, где жили родители мужа и где они с сыном гостили несколько дней, а навстречу им верхом на коне скачет Александр Иванович. Остановился поперёк дороги перед телегой: «Родные! Война…» И поскакал дальше оповещать другие деревни и сёла.

Заголосили женщины, которые ехали с ними, а Нина Васильевна лишь прижала к груди спавшего Витюшку. И даже голос у неё пропал, и слёз не было. Одна из женщин взглянула на неё и воскликнула: «Нина Васильевна, матушка! Ты как Богородица со Христом маленьким!» – и закрестилась. За ней другие крестятся и молитвы сквозь слёзы шепчут.

Слёзы-то потом полились, когда одна за другой пришли повестки призывные на мужа, на брата да на других родственников и односельчан. Как метлой прошлась война по окрестным местам – молодых мужчин и парней всех позабирали.

А с Александром Ивановичем произошло следующее. Накануне он очень сильно простудился, но работал до последнего, пока мог на ногах держаться. Свалился с сильнейшим воспалением лёгких. Высокая температура держалась долго, иногда сознание отключалось: он всё куда-то рвался с постели, а потом лежал пластом без признаков жизни.

Приходила к ним комиссия по случаю неявки на призывной пункт. Проверяли несколько раз, сделали вывод: нежилец. Выздоровление шло очень тяжело. Лечили дома своими средствами. В больницу не отправили – боялись, что по дороге умрёт. Когда он стал в себя приходить, был похож на скелета – так исхудал и обессилел. Попеременно помогали ухаживать за ним его родные, мать и сестра, приходя из соседней деревни.

Потихоньку начал Александр Иванович поправляться, на работу вышел. А там и на призывной пункт сам явился. Но его, такого дохлого, обратно отправили. Только на следующий 1942 год его взяли на фронт. На всех односельчан, которые сразу ушли на фронт, пришли похоронки. Все они попали под Москву и геройски погибли при её защите.

А Бориса отправили в Ярославль на срочные офицерские курсы. Через три месяца он получил звание младшего лейтенанта и отправился на фронт. Стал командиром стрелкового взвода. Первое тяжёлое ранение получил 18 февраля 1942 года. Второе – в сентябре 1943-го. Ещё одно тяжёлое ранение – в сентябре 1944-го. Окружение, потом освобождение – всё это чуть не стоило ему жизни. Даже в документах было отмечено: «Убит». Но он выжил – и опять на фронт.

В его наградных документах говорится: «В бою 10 октября 1944 года за овладение высотой 95.8 под населённым пунктом Вялиденка Варшавского воеводства его подразделение первое дружно поднялось в атаку и с боем овладело обороной противника. Товарищ Смолин Б.В. достоин правительственной награды – ордена “Красная Звезда”».

За неимением в наличии ордена Красной Звезды вручили ему 6 ноября орден Александра Невского.

15 января 1945 года Борис Васильевич был тяжело ранен – сквозное теменно-лобовое осколочное ранение. На этом война для него закончилась. Он направляется в эвакогоспиталь в Ярославль и долгое время пребывает там на излечении.

А в деревне жизнь шла своим порядком. Работа в колхозе с утра до ночи – «Всё для фронта, всё для Победы!». Работники – старые да малые. Школьники начинали учиться после уборки картофеля. Они вместе со взрослыми, а зачастую вместо взрослых трудились на полях. Старательно выполнялись и перевыполнялись нормы по заготовке сена, уборке урожая и на животноводческих фермах.

Про стариц-монахинь

Рассказывала наша тётя Нина, что у них в селе Загорье жили две монахини из Угличского Богоявленского монастыря, как его раньше называли – девичьего. Появились они в селе после закрытия монастыря. Жили в небольшом старом домике на окраине. Были они уже немолодые. Звали их Людочка и Аллочка – видимо, по их мирским именам.

До войны приходилось им работать в колхозе. А так как были они уже старенькие, их на колхозных работах не утруждали. Имелось у них своё хозяйство – огород, курочки, коза. В селе их все очень любили и помогали по хозяйству справляться: дров заготовить, починить что. А они по любому зову приходили к заболевшим, ухаживали за немощными стариками, за захворавшими детишками. Лечили людей травами и молитвой. Также выхаживали младенцев, если у кого не было своих дедушек-бабушек.

Во время войны односельчане приходили к ним за поддержкой, утешением. Они были большими молитвенницами за всех и за вся – за тех, кто на фронте, и за тех, кто погиб (открыто было им о судьбах воинов-односельчан, кого как поминать). Открывал им Господь по молитвам то, что скрыто было от простых людей.

Мама Лиза ходила с Ниной Васильевной за молитвенной помощью. С фронтов поступали известия очень скупо. На сходках колхозников только сводки зачитывались председателем или ответственным за эти сообщения. В семье у Смолиных продолжительное время ничего не знали о своих воинах, а также об уехавшей Тамаре. Сами молились день и ночь о своих близких, но очень тяжело было от неизвестности. Сколько слёз было пролито!

Через некоторое время они получили ответ от стариц-монахинь: «Все ваши живы, не плачьте сильно, не убивайтесь. Все вернутся домой, всех дождётесь. И Тамара приедет, да не одна. А воины ваши тоже приедут в конце войны. Только… не совсем целые… Вы обе молитвенницы. Вашими молитвами сохранит их Господь».

Так всё и случилось. Оба воина были тяжело ранены, и не по одному разу.

У Александра Ивановича после ранения рука плохо действовала – сохла. Но работал он так сноровисто и ловко, что его травма была не заметна. Всё, как говорится, горело в его руках. Больная рука стала не хуже здоровой. После госпиталя он в конце 1944 года вернулся в Загорье. А в 1945 году у них с Ниной Васильевной родился второй сын – Толик.

Так и жили они несколько лет в квартире при школе.

А старшая из сестёр, Тамара, после войны приехала навестить своих из далёких краёв. Она ещё до войны вышла в Перми замуж, у неё было трое сыновей.

Крестьянская жизнь

Наш папа ездил в Загорье помочь в уборке сена, в каком-нибудь строительстве или ремонте. Взаимопомощь у родни была постоянная. И всё это происходило весело, как-то празднично. Время тогда такое было особое: родители молодые, отцы наши – фронтовики-победители. Во всём чувствовался подъём: в труде, в быту, в жизни. Строилась страна, строились семьи.

Когда мы с сестрой были маленькими, иногда родители выезжали в Загорье в летнее время вместе с нами. Дорога была длинной: на договорённых попутках, на лошадях, запряжённых в телегу. Нам было, конечно, непросто – уставали и начинали хныкать. Не доезжая Загорья, нас встречал на лошадке дядя Саша. Чтобы меня с сестрёнкой подбодрить, он говорил: «Смотрите, смотрите! Вон уже Загорье видно. Вон Витя с Толей с крыши пирогами машут». Мы на телеге вскакивали: «Где, где? Не видно!» Так и добирались до дому. А там уже радость встречи, расспросы, разговоры. Нас-то, маленьких, накормят, вымоют да спать уложат.

Ещё взрослые затемно уезжали на сенокос. Это была очень горячая пора, всё делалось быстро, дорожили каждой минутой. Нас иногда брали на покос ворошить сохнущее сено. Нам выдавались специальные детские ворошилки-рогульки из крепкой орешины с раздвоением на конце, ведь даже деревянные грабельки наших братьев нам были ещё тяжеловаты и великоваты, хотя они были сделаны отцом под их рост.

Поездка на покос на телеге, работа вместе со взрослыми, полдник среди травы под раскидистыми кустами, а потом возвращение домой, сидя на душистом сене, – для нас всё было необычным, интересным и незабываемым.

Замечательно было, когда дядя Саша приезжал с покоса или вырубки. Он распрягал лошадь, а с телеги сбрасывал на траву целые букетики земляники или черники! Мы сидели на траве, ели ягоды, обрывая их с веточек. Перемазывались этой ягодной благодатью от ушей до пяток. Потом нас с сестрой приходилось отмывать и отстирывать. Когда наступала пора малины, нас оставляли дома, а все взрослые ещё затемно отправлялись по ягоды. Они приходили обратно, когда мы только просыпались. Варилось варенье прямо возле дома на специальных очажках из кирпичей – в большущих медных блестящих тазах. Пеклись пироги с малиной и черникой, всякие ватрушки и преснушки в русской печи.

Дальше наступала гороховая пора – поспевал полевой горох. Дядя Саша, приезжая на обед с работы, привозил на телеге целые вороха гороха прямо на стеблях. Всё опять оказывалось сваленным на траву. Это было уже не так вкусно, как ягоды, но очень интересно и занятно. После того как мы объедались горохом, начиналась перестрелка. Братья учили нас стрелять горошинами из трубочек, сделанных из полых стеблей каких-то растений, называвшихся дудками. Из них так же делались дудки-гуделки-свистелки.

Прибегали суетливые куры, заявлялись важные гуси – всем доставалось угощение. Куры потом ещё долго старательно выбирали из травы потерявшиеся горошинки.

С коровой у нас были особые отношения – её мы очень боялись и обращались к ней на «вы». Она такая огромная и слишком серьёзная. Да ещё нужно было три раза в день пить её парное молоко «для поправки»! А вот ходить на дойку к реке, куда пастухи пригоняли деревенское стадо в обед, нам очень нравилось – это называлось «пойти на полдни». Всегда удивлялись, как каждая коровушка безошибочно узнаёт свою хозяйку. Мелодично звенели тугие струйки молока, и возникала кружевная молочная пена в больших блестящих подойниках. Обычный труд в деревне для нас, городских детей, был всегда интересен и притягателен.

В хозяйстве имелась разная живность. Вот маленькие цыплята – такие пушистенькие, такие миленькие, такие хорошенькие! На них смотреть мы могли часами. Вот только играть с ними и тискать на ручках нам не разрешалось. Да и мама-курица очень сердитой и расфуфыренной становилась: «Ну вы там! Не очень-то, не очень, а то сейчас получите у меня!» Жили ещё там гуси-шипуны и щипачи – с ними тоже не до шуток. Ну а козы, овцы – эти могли вообще с ног свалить от радости, что к ним обращаешься с какой-нибудь корочкой.

Всех проще было с серенькой Муркой. Её можно было баюкать на ручках, заворачивать в кукольные тряпки, надевать детский чепчик, качать на качелях. И она не сердилась, не расфуфыривалась, как курица, а только мурлыкала да щурилась. И молоко парное лопала за милую душу – без всякого скандала.

Не то что мы с сестрой!

Таинственные сундуки

Помню, как за братьями мы забирались на чердак, когда наши Клоковы ещё жили в школьной квартире. Это был огромный таинственный мир. Там стояли большущие старинные сундуки. И чего в них только не было! Но особенно нас привлекали те, в которых хранилась старинная одежда. Были там шёлковые и парчовые сарафаны, душегреи, рубахи нарядные с пышными рукавами с кружевами, вышивкой и лентами. А пуговички какие красивые! В других сундуках сложены кокошники, венцы девичьи, головные повязки… Всё это разместилось впоследствии в экспозициях музея Переславля-Залесского, что-то попало в Ярославль. Там же, на чердаке, были всевозможные прялки, самопряхи, кросна, гребни для льна и шерсти, рубели, вальки, веретена. Много деревянной и глиняной посуды. Даже старинные детские игрушки.

Мы могли хорошо рассмотреть эти сказочные вещи только недалеко от входного лаза, в начале чердака, куда забирались по высоченной лестнице-стремянке. Там было светло, а дальше – уже темень. Иногда младший из братьев, Толик, из этой темноты нас пугал, завывая волком. Мы с сестрой с визгом бежали к выходу и второпях слетали по лестнице! А жаловаться ни в коем случае нельзя, потому что такие «путешествия» строго-настрого запрещались.

Очень интересно было путешествовать по зданию школы, заглядывать в классы и кабинеты. Нас с сестрой усаживали за парты, показывали необыкновенные предметы, учебные принадлежности, книги, разрешали покрутить глобус. Это был для нас такой неизвестный, взрослый мир! Ведь мы были ещё совсем маленькими.

Появлялись учительницы, улыбаясь, умилялись на двух одинаковых девочек, разговаривали о чём-то взрослом с тётей Ниной и нашей мамой и обязательно спрашивали: «Они у вас двойняшки?» И всегда очень удивлялись, что мы погодки. Мы с сестрой в детстве были очень похожи – мама одевала нас одинаково.

На берегу «детской» реки

Мы в Угличе знали свою Волгу – раздольную, величественно-широкую – и очень её любили. А в Загорье протекала речка Сольба, тоже необыкновенная. Речушка была «детская» – неширокая, тихая. Утром с прозрачной холодной водой, а днём вода становилась совершенно тёплой и вся взбаламученной маленькими купальщиками. Там мы бывали, конечно, только со взрослыми.

Однажды нас провели по бережку немного подальше от купальщиков – и перед нами открылось чудо! На тихой воде среди больших гладких листьев покачивались прекрасные белые цветы. Мы впервые увидели речные лилии. Немного дальше были жёлтенькие кувшинки. Эти лилии – совершенно сказочные цветы, и мы всё старались рассмотреть в какой-нибудь из них крошечную девочку-Дюймовочку или ещё что-то необычное.

В детстве нам читали много книг: сказки, волшебные истории, таинственные приключения. Поэтому мир вокруг казался тогда необыкновенным, всё переплеталось со сказочным и прекрасным. Это потом дети, взрослея, знакомятся с обыденностью и постепенно привыкают к повседневности. Хоть остаются и у взрослого душа и сердце всегда открытыми к восприятию красоты, к принятию этого мира как дара Божьего.

В дальнейшем наши родные в Загорье приобрели хороший, большой дом, при нём – приусадебные постройки, баня, большой сад с огородом. Всё село просто утопало в сирени, а ещё там были старые огромные берёзы, липы и дубы возле домов и старинный парк за селом, устроенный, по преданию, ещё при царице Екатерине.

Наша добрая бабушка

Когда мы подросли, на лето нас отправляли в деревню то к младшей папиной сестре, тёте Наде, в Подберезье, то к тёте Нине в Загорье. Сначала наши родители были вместе с нами – у папы Бори отпуск, потом они уезжали, а через месяц папа за нами приезжал.

В дальнейшие годы, став постарше, мы бывали в Загорье уже без родителей. Когда обзавелись своими семьями, то очень любили приезжать все вместе в этот гостеприимный, такой родной тёплый дом, где всегда всем так хорошо, уютно и радостно.

У наших тётушек очень разные семьи, и мы попадали, казалось, в разные миры. У тёти Нади было двое детей, мальчик и девочка, наши ровесники. Пока наша бабушка, Елизавета Андреевна, была в силах, она жила с ними, помогала по хозяйству и с детьми, да нас ещё на лето им «подкидывали». Так что собиралась очень активная команда – бабушке, конечно, хлопот с нами хватало. Была она очень тихая, добрая и смиренная. Никогда не повышала голоса, не делала нам выговоров. Старалась примирить, объяснить, утешить. Она крестила нас на ночь, перед отъездом, перед едой – и делала это ненавязчиво.

Бабушка Лиза каждое лето нас брала с собой в церковь – причащать. Действующий храм находился в селе Нефедьево, что было совсем неблизко от Подберезья. Рано утром бабушка поднимала нас с сестрой, надевала нарядные платьица, а беленькие носочки с сандальками брала с собой в котомку (летом в деревне мы обычно бегали босиком). И так мы отправлялись в путешествие: сначала на лошадке с кем-то из односельчан, потом шли по просёлочной песчаной дороге. Бегут и бегут детские ножки между полей колосящейся пшеницы, ржи или овса с синими васильками, мимо весёлых берёзовых рощиц по тёплой мягкой пыли. И так красиво вокруг, так весело от солнышка, от птичьего щебета, от необычности этого утра, что совсем не чувствовалось усталости.

Подходили к храму Николы Чудотворца, бабушка вела нас сначала к святому источнику и в ручейке, посадив на брёвнышко, мыла наши запылённые ноги и надевала носочки с сандаликами. Знакомые бабушки улыбались, здоровались, целовались, оглядывая нас с сестрой, приговаривали: «Привела своих угличских барышень, Лизавета! Подросли красавицы с прошлого года». Мы смотрим друг на друга: да, конечно, красавицы – в таких-то нарядных платьицах да с белыми бантами в косичках! Очень довольные с сестрёнкой, стараемся – только бы не поссориться, что с нами часто бывало.

Бабушка нас, детей, брала в церковь парами: одно воскресенье нас с сестрой, другое – наших двоюродных братишку с сестрёнкой. Со всей нашей командой ей никак было не справиться.

Через много-много лет мы вместе с маленькой внучкой Лизочкой попали в нефедьевский храм Спиридона Тримифунтского на престольный праздник.

Это в прежние годы была зимняя церковь, а Николая Чудотворца – летняя.

Её восстановили позже, теперь это подворье нашего мужского Воскресенского монастыря. Мы фотографировались возле храма, я рассказывала о нашем детском пребывании здесь. И вдруг вспомнила про ручеёк и как бабушка умывала нас и мыла ножки, прежде чем войти в храм.

Нас подвели к источнику – он тогда ещё не был облагорожен, работы только начинались. Сейчас все храмы восстановлены, проходят службы, на Святом источнике сделана часовенка и купальня.

Туфельки на каблучках

По нескольку раз за учебный год тётя Нина бывала у нас в Угличе. Во время школьных каникул в Ярославле или Москве проходили учительские конференции, и Нину Васильевну всегда посылали на них. Мы очень любили тётины приезды – её путь на конференцию обязательно проходил через наш город.

Была она тогда очень привлекательной: русые пышные волосы, заплетённые в косу, уложены короной вокруг головы или закручены и заколоты красивым узлом на затылке. Милое спокойное лицо с голубыми глазами светится добротой. Всегда ровная, улыбчивая, очень интересная рассказчица. До сих пор помню её смешные рассказы про маленьких учеников, про их проделки и занятные высказывания.

А ещё нам очень нравились её наряды: туфельки на каблучках, красивые шарфики, сумочки. И вообще все они – мамы, тёти, соседки – были молодыми и очень красивыми. Но так как мы их видели ежедневно, то это было привычно. А вот тётя Нина появлялась у нас изредка, и это выглядело всегда празднично.

Она рассказывала, что в Москве жили в гостинице. Кроме заседаний, были ещё культурные мероприятия – все три дня чётко расписаны. А нужно было ещё пробежаться по магазинам, выполнить поручения и просьбы соседей и родни.

Нина Васильевна и ещё три учительницы на второй вечер пребывания в Москве тайно от остальной группы отправлялись в один из храмов. Заранее ещё из дома созванивались с настоятелем этой церкви. Он служил молебен и исповедовал учительниц, разговаривал с ними, утешал и подсказывал, как правильно поступать.

И когда Нина Васильевна рассказала, что её заставляют стать кандидатом в партию и она ничем не может отговориться, плачет день и ночь, священник сказал ей: «А ты вступай, ведь тебя не оставят в покое. А у тебя дети малые, семья. Ничего. Ни сердца, ни души не прилагай только. Будешь выполнять поручения по работе, а сама ни за что не берись. Молись – Бог не оставит».

Счастливое время

То послевоенное время было особым: наши отцы – герои-фронтовики, мамы – красивые, молодые и все очень хозяйственные, умелые, весёлые. Работа, дом, заботы да хлопоты. В нашем доме устраивались совместные праздники: Первомай, Ноябрьские, Новый год, дни рождения. А ещё летом отмечали День города или День молодёжи, были поездки на моторных лодках за город, на лесистый берег Волги. Гостеприимный дом в Загорье собирал нас всех вместе уже с нашими детьми, потом и с внуками. О том времени осталась очень тёплая и трогательная память – наверное, как и у любого человека о его счастливых детских днях, о любимых и близких родных людях.

Дети вырастали, учились, во всём имея прекрасный пример старшего поколения. Старший – Виктор – работал инженером на Переславском химическом заводе «Славич». Младший – Анатолий – служил офицером на военном аэродроме. Но это уже другие истории.

Когда Нина Васильевна была у нас последний раз, вместе мы побывали во всех храмах Углича, в Никольском – у старца-схиигумена Иоанна, в храме Михаила Архангела во Бору – у отца Сергия Симакова.

Упокоилась она 19 января 2003 года.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска