80 лет битве на Курской дуге

Когда война «пошла в обратную сторону»

Собралась однажды в Москве интересная компания – три молодых человека: драматург Никита Любимов, сын известного театрального режиссёра, кинооператор Владимир Мокренко и актёр Владимир Губанов.

Заговорили о Боге. Мокренко сказал: «Мой дядя видел во время войны Матерь Божию. Это было на Курской дуге. Она явилась на небе, сияющая, сделала рукой движение в сторону немцев, как бы указывая направление наступления. И с этого дня война пошла в обратную сторону». «Дядя твой был верующим?» – спросили друзья. «Нет». – «Он один видел Её? – «Нет, вся рота видела. И все упали на колени. Все уверовали. И дядя стал верующим». Разговор этот состоялся в семидесятых, во времена самые что ни на есть безбожные.

Все трое участников этой беседы тоже стали православными, а Мокренко даже диаконом. Губанов поведал эту историю, о явлении Божией Матери, а Любимов порвал с миром, так что про него даже говорили, что ушёл в монастырь. На самом деле стал прихожанином, полностью посвятив себя духовной жизни.

* * *

Кого-то могут удивить слова: «И с этого дня война пошла в обратную сторону». А как же Сталинградское сражение? Не тогда ли наступил перелом? Нет, не тогда. На самом деле, как и после Московской битвы, ситуация в любой момент могла развернуться в очень неприятном направлении. В феврале–марте 1943-го советские войска потерпели поражение в третьей битве за Харьков. Город был потерян, как и Белгород. Жестокие бои шли на Донбассе, где в марте под Луганском погиб и мой дед – Оганес Григорян.

Это были очень тяжёлые дни. С трёх сторон от Курска в результате зимнего наступления РККА, а затем контрнаступления фашистов образовался огромный выступ – 150 на 200 километров. Оборону там держали армии двух наших фронтов: Центрального под командованием Рокоссовского и Воронежского – им руководил Ватутин. Сумей немцы отсечь этот выступ – Советский Союз ждала бы очередная катастрофа. В окружении могло оказаться более миллиона красноармейцев.

Маршал Советского Союза Константин Рокоссовский

Генерал армии Николай Ватутин

Согласно советской версии, у врага не было никаких шансов. Это, однако, не совсем так: захватчиков снова недооценили и победа досталась большой ценой. Из миллиона трёхсот тысяч бойцов, защищавших выступ, убитыми, ранеными, пропавшими без вести мы потеряли восемьсот шестьдесят тысяч человек – ровно две трети. Нужно, правда, учитывать и погибших с других фронтов, которые приняли участие на последнем этапе сражения, но цифры всё равно страшные. По танкам и самоходкам статистика ещё печальнее. В начале битвы их имелось около четырёх с половиной тысяч, а потеряли шесть тысяч боевых машин, то есть на четверть больше, чем было. Дело в том, что постоянно подходили и сгорали пополнения.

Самым ярким событием Курской битвы стало грандиозное танковое сражение под Прохоровкой. Оно произошло 12 июля на юге Курской дуги, которую оборонял Воронежский фронт. Закончилась эта схватка для нашей армии не слишком удачно – немцы оказались очень близки к прорыву советских позиций. Спасли нас стойкость советских войск, дравшихся с огромным ожесточением, и то, что Центральный фронт Рокоссовского к северу от Курска не только выстоял, но и перешёл в наступление. Вдобавок 17 июля начался штурм германских позиций на Донбассе, где немцы выкопали 18 тысяч километров траншей, но это их не спасло. Начало Миусской операции (так назывался этот прорыв) окончательно деморализовало врага.

К чему мы всё это говорим? Лёгких побед при столкновении с настоящим, сильным противником не бывает. Уже потом, задним числом, придумывается, каким замечательным было планирование, преувеличиваются потери противника и так далее. В реальности побеждает тот, кто совершает меньше ошибок и на чьей стороне Бог.

* * *

Чаша весов победы колебалась в этой мясорубке до последнего. Последствия были грандиозны: Америка и Англия перестали сомневаться в том, что СССР движется к победе, что подтвердила в декабре Тегеранская конференция, а ещё раньше, в сентябре, практически сразу после Курской битвы, Сталин встретился с митрополитом Сергием (Страгородским) и другими иерархами Русской Церкви.

На это было несколько причин, но главная, как мне думается, заключалась в следующем: отношения с Церковью потеплели уже в сорок первом, когда власти поняли, что без единения всего народа стране не выстоять, потому, кстати, и назвали войну Отечественной; но, будучи гордым человеком, Сталин не хотел, чтобы сближение с Церковью выглядело слабостью с его стороны, мол, припекло – и к Богу обратился, поэтому и дожидался поворота в войне; в августе прогремел первый военный салют, а уже в ночь с 4 на 5 сентября до двух часов Иосиф Виссарионович беседовал с нашими митрополитами, обещая прекратить гонения и согласившись на восстановление Патриаршества.

Воистину, тяжкая рана была нанесена дракону в Курской битве, так что и на земле веселились, и на Небесах радовались.

Подготовка

Что немцы ударят в основание Курского выступа, догадаться было нетрудно, глядя на карту, да и разведка это подтверждала. План лёг на стол Сталина через три дня после того, как его подписал Гитлер. Враг хотел атаковать весной, но его остановила распутица. Для новых танков – «Пантер», а особенно для «Тигров» и самоходок «Фердинанд» – дороги и поля стали непроходимы. Это позволило Красной Армии подготовиться к сражению.

Какую избрать стратегию, спорили до последнего. С одной стороны, за плечами успешное зимнее наступление. С другой – за этим последовало поражение под Харьковом. Всё, как в сорок втором, когда враг дошёл до Волги.

Рокоссовский был категорически против наступления, и в этом его поддерживали Жуков и Генеральный штаб. Они считали, что необходимо создать мощные оборонительные линии на Курской дуге, которые измотают, обескровят противника.

Сталин и особенно Ватутин настаивали на наступательных действиях. При этом Верховным главнокомандующим двигала вовсе не страсть к авантюрам, а страх, что оборона может оказаться неудачной. Если бы на дворе был 41-й или 42-й, он настоял бы на своём. Но после неудачных наступлений прошлого года Верховный главнокомандующий стал куда сдержаннее. В отличие от Гитлера, ни в грош не ставившего своих генералов, Сталин умел учиться на ошибках.

В результате две идеи наложились друг на друга, временами мешая одна другой. Рокоссовский на севере Курской дуги дождался, когда враг ослабеет, и провёл совместно с Брянским фронтом блистательную наступательную операцию «Кутузов». Ватутин же, так рвавшийся вперёд, умылся кровью, едва не потерпев из-за спешки поражение на юге выступа. К счастью, к обороне успели подготовиться более чем основательно – вечная слава за это нашим сапёрам и всем, кто принял участие в подготовке к обороне.

«Сапёры и пехотинцы рыли не отдельные стрелковые ячейки, как это бывало раньше, а сплошные траншеи полного профиля, – пишет историк. – Ротные узлы обороны и батальонные опорные пункты соединялись двумя-тремя траншеями, что позволяло успешно маневрировать войсками в ходе боя. Кроме того, подступы к советским позициям плотно минировались – было установлено несколько десятков миллионов мин, как противотанковых, так и противопехотных. Были и смешанные заряды – минофугасы, ящики с бутылками с зажигательной смесью, в центр которых в качестве детонатора помещалась противопехотная мина или толовая шашка».

Всего к 5 июля 1943 года на Курской дуге советскими войсками были созданы три мощных рубежа обороны на общую глубину 250-300 километров. В конце июня, однако, Николай Фёдорович Ватутин опять начал теребить Верховного, требуя перейти в наступление. И снова остальные наши военачальники упёрлись, дотянув до 5 июля. В этот день Рокоссовский позвонил Сталину, радостно сообщив, что немцы начали наступление.

«А чему вы радуетесь?» – не понял тот. «Теперь победа будет за нами, товарищ Сталин!»

Это было, конечно, слишком оптимистично, но в итоге Константин Константинович оказался прав.

Что касается Ватутина, может показаться, что он кругом был неправ. Но всё было сложнее. Сильный был человек, умел слушать подчинённых и почти не пил, кстати случай редкий для военных. Его достоинства и недостатки, его победы и поражения росли из одного корня. Он не понимал другой формы ведения войны, кроме наступления. Прекрасно показал себя под Сталинградом, став одним из отцов победы, наступая, взял Харьков в 43-м – правда, вскоре его потерял. «Генерал от наступления» – так его звали в войсках. Талантливым был военачальником Ватутин, но чтобы одинаково хорошо наступать и обороняться, нужно было быть военным гением, как Рокоссовский.

* * *

Полные сомнений, готовились к Курской битве и немцы. Операцию «Цитадель» они собирались начать 29 апреля, но отложили наступление на 3 мая. Потом Гитлером вдруг овладела идея накопить для прорыва побольше новейших и модернизированных танков – создать стальные клинья, которым невозможно противостоять. И вера фюрера в очередное чудо-оружие оказалась на руку РККА, позволив укрепиться.

Впрочем, Гитлер, возможно, просто придумывал отговорки. Когда Гудериан спросил его, зачем вообще наступать, фюрер признался: «Каждый раз, когда я думаю об этой атаке, у меня всё переворачивается в животе». Гудериану показалось, что они с фюрером поняли друг друга: наступления не будет. Но уже 8 мая Геббельс пишет в своём дневнике о выступлении фюрера на одном из совещаний, когда тот вдруг торжественно провозгласил: «В 1932 году мы добились победы только благодаря упорству, которое иногда выглядело как безумие; так что мы тоже добьёмся этого сегодня». Это не только выглядело, но и было безумием – безумной гордыней, на которой привыкли выезжать фашисты. «Победа под Курском должна стать факелом для всего мира!» – заявил Гитлер. Она им стала, только зажгли этот факел не немцы.

Наши танки

Нужно признать, что к лету 1943-го Красная Армия потеряла военно-техническое преимущество своих танковых войск. Годом раньше с должности наркома танковой промышленности был снят выдающийся инженер и организатор Вячеслав Александрович Малышев.

На его место назначили Исаака Зальцмана, пообещавшего Верховному увеличить производство танков. И увеличил. Но военная приёмка отказалась принимать брак, выпущенный авральным методом. Это как в сказке, где заказчик попросил сшить из овечьей шкуры не одну шапку, а семь.

Но ещё хуже было другое. Немцы вводили в оборот новую технику, те же «Тигры», «Пантеры», «Фердинанды», ставили более мощные пушки и усиливали броню на сравнительно лёгких Т-III и многочисленных T-IV. А в СССР развитие техники почти остановилось. Выпустили разве что несколько десятков отличных самоходок СУ-152 – это была идея замечательного танкового конструктора Семёна Гинзбурга, погибшего в Курском сражении. Как он оказался на фронте? Наказали за что-то, а Зальц­ман не смог или не захотел его спасти. Вся остальная наша бронетехника оказалась против немецкой откровенно слабой. Т-34 первой, ещё довоенной модификации мог поражать врага на расстоянии до 600 метров, а «Тигр» «тридцатьчетвёрку» бил с двух и более километров. Ротный из 10-го танкового корпуса П.И. Громцев говорил: «Сначала стреляли по “тиграм” метров с 700. Видишь – попадаешь, искры бронебойные высекают, а он идёт хоть бы что и один за другим расстреливает наши танки».

Уступали фашисты лишь в численности танков, да и то как посмотреть. Треть советских танков и почти все самоходки были лёгкими, в то время как у фашистов лёгких практически не осталось. Толку от наших Т-70 с их тонкой бронёй и пушками-сорокопятками в лобовом столкновении практически не было. Поэтому, когда вы слышите о том, что у РККА в Курской битве было значительно больше танков, нужно понимать, что формально это правда, но всерьёз эти цифры принимать не стоит. Хорошо они смотрелись только в отчётах Зальцмана, но на поле боя воюют не цифры.

За три дня до Курской битвы Малышев вернулся на пост танкового наркома. Благодаря этому ситуация начала меняться. Появился новый Т-34 с 85-мм пушкой, другой башней, другой бронёй. Наладили массовое производство отличных самоходок. В общем, исправили положение. Но к началу Курского сражения дела обстояли худо.

Начало битвы

Утром 5 июля командир дивизии «Адольф Гитлер» Йозеф Дитрих решил навестить свои «тигры». Какой-то офицер крикнул: «Пообедаем в Курске!» Для нанесения удара по южному флангу выступа немцы решили использовать танковые корпуса СС – лучшие как по личному составу, так и по технике. Входила дивизия в состав 2-го танкового корпуса СС, которому отводилась роль тарана – именно он должен был прорвать наши позиции на южном фасе Курской дуги. В нём имелось: 73 тысячи солдат, 43 «тигра», 352 модернизированных T-IV и 16 Т-III, значительно превосходивших наши многочисленные Т-70, плюс противотанковые самоходки и штурмовые орудия. Это была полноценная армия, вооружённая первоклассной техникой.

К этому времени немцы изобрели построение «танковый колокол», чем-то напоминающий ту самую «свинью», которая вышла на лёд Чудского озера против святого князя Александра Невского. Впереди двигались практически непробиваемые «тигры» – псы-рыцари – с мощнейшими 88-мм пушками. Сталкиваясь с препятствием, они тут же связывались по радио с авиацией и артиллерией, которые наносили удары, смешивая с землёй советские позиции. Когда появлялись советские танки, их расстреливали с недосягаемого для наших машин расстояния.

Но не всегда эта тактика срабатывала. Уже в первый день командир 2-го танкового корпуса Хауссер наблюдал, как цепи моторизованного полка СС «Фюрер», словно покосы травы, ложатся под огнём советской артиллерии. Чёрные грибы с проблесками пламени вспыхивали то тут, то там по всему фронту атаки полка «Германия». Это был первый штурм рубежей нашей 52-й стрелковой дивизии, по которой наносились жесточайшие авиаудары. Она будет драться ещё семь дней и погибнет почти в полном составе к 17 часам 12 июля.

Кроме 2-го танкового корпуса СС были и другие. Соседний с ним 48-й танковый корпус СС, помимо всего прочего, имел почти две сотни «пантер» – T-V. Очень сильная машина, с расстояния в 2,5 километра подбивала наши Т-34.

Но и фашисты несли потери. Уже в первый день на поле боя осталось 18 «пантер», подбитых или подорвавшихся на минах. На следующий день – 6 июля – ещё 39 T-V сожгли наша артиллерия и советские танки, врытые в землю. К вечеру 7 июля «пантер» на ходу осталось лишь два десятка – десять процентов от того, что было вначале.

О том, как это было, вспоминал генерал-лейтенант Николай Кириллович Поппель: «Бинокль – ни к чему. Немецкие танки видны и так. Они текут прерывистой широкой лентой… Стволы иптаповских пушек (ИПТАП – истребительный противотанковый артиллерийский полк. – В.Г.) распластались над землёй. Пламя едва не касается склонившихся колосьев. Полк бьётся менее часа, а треть орудий уже выведена из строя. Поредели расчёты. Потери не столько от танков, сколько от авиации. Небо в безраздельной власти немецких пикирующих бомбардировщиков. Они то летают друг за другом по замкнутому кольцу, то вытягиваются вереницей. И снизу к ним вздымаются столбы земли и пламени, летят куски лафетов, брёвна…»

«Танк надо пропустить на прямой выстрел, – рассказывал командир батареи Ефим Березовский, – это 300 метров. В моей батарее было 67 человек, а после пяти дней боёв в строю осталось только 20. И все они были ранены, да и я тоже».

Основную роль на этом участке сыграли танкисты генерала Михаила Катукова, командовавшего 1-й танковой армией. В 1941-м под Мценском он смог остановить Гудериана, в том числе благодаря новой тактике использования танков. Это был думающий военачальник.

Генерал-лейтенант танковых войск Михаил Катуков

Утром 6 июля с ним захотел поговорить Сталин, узнав, что Катуков категорически против контрудара и командующий фронтом Ватутин не может его уговорить. «Лобовые атаки бессмысленны, товарищ Верховный главнокомандующий, – объяснил Михаил Ефимович. – Нужно вести огонь из засады, постоянно меняя позиции». Использовать манёвренность «тридцатьчетвёрок» Верховный разрешил. Эта тактика немедленно начала приносить свои плоды. Немцы больше не могли расстреливать наши танки с огромного расстояния – попробуй разгляди их за деревьями или за хаткой! 48-й танковый корпус СС увяз в боях, а 2-й танковый корпус врага начал нащупывать место, где наша оборона слабее, сдвигаясь в сторону Прохоровки.

Рассказ монаха

Курская битва – это не только танковые бои и не только сражение под Прохоровкой. Огромная часть тяжести сражения пришлась и на другие рода войск. Вот рассказ монаха Самуила (Малькова), насельника Саввино-Сторожевского монастыря, во время Курского сражения служившего автоматчиком:

«На Курской дуге я был с самого первого дня, как она организовалась (весна 1943 г.) и до самого конца (июль 1943 г.). Снабжение было настолько слабое, что нас неделю не кормили вообще, мы питались подножным кормом. Я был на участке перешейка, где сосредоточились силы для дальнейшего наступления и с нашей стороны, и с немецкой. У немцев было очень мало войск на нашем участке, поэтому мы чувствовали себя спокойно, знали, что наступления не может быть. Немцы нам давали концерты. Включали нам русские песни: “Валенки, валенки…” Нам было приказано: когда играет музыка – слушать, а когда начинается агитация перейти на сторону противника – открывать огонь. Никто из наших не поддавался на агитацию».

Монах Самуил (Мальков)

Летом начались бои. Кроме обычного стрелкового батальона, где служил будущий инок, там были две штрафные роты. «Наступление было неудачное: пришли на минное поле, поэтому от 500 человек, которые пошли в наступление, немного осталось в живых, и раненых было немного, остальные все погибли: оборона плохая, место открытое и пулемётный огонь покосил многих.

Вечером после боя на поле сотни раненых, и впервые в жизни я услышал, что вера была у людей. На поле стоны и вопли людей: “Братцы, помогите! Братцы помилосердствуйте!” К утру голоса стихали. Мы вышли из окопов, и нам дали задание подойти поближе к немецким окопам, чтобы немцы не таскали туда наших раненых. Нам говорили, что немцы их истязают и в конце концов расстреливают. Видим, лежит солдат, красивый такой, и новые сапожки у этого солдата. Мой товарищ, Комышов, сапоги которого были практически рваные, говорит: “Давай сапожки снимем!” – и стал стягивать сапоги, а солдат очнулся и кричит: “Ой, братики пришли, спасли меня, слава Богу!” Он оказался из Рязани, командир взвода.

А 7 июля 1943 года началось наступление на Курской дуге. Мы были в 70 километрах от деревни Прохоровка и видели своими глазами, что такое ад: небо горит, земля дрожит… Страшно. “А каково сейчас тем солдатам, кто сражается там?” – думал я с замиранием сердца.

Я тоже был ранен на Курской дуге, когда мы ползли к немцам, чтобы занять их позиции. Старики говорили, когда ранен и ещё чувствуешь, что жив, нет такой боли, надо всех поминать: родных, близких, прощаться с ними надо. И вот чувствую, что ранен в ногу, а как, не знаю. Нога не шевелится. “Ну, – думаю, – умираю”. Начал прощаться с бабушкой, она у меня самая близкая: “Бабушка, прости!..” Потом чувствую, начал сознание терять. “А, – думаю, – остальные же ещё есть”, – и начал перечислять: “Брат Николай, прости, брат Сергей, прости”. С бабушкой я прощался долго и детально просил у неё прощения. Потерял сознание, наконец, и всё, умер. Проходит какое-то время, не знаю сколько, начинает проявляться сознание, думаю: “Я жив, но где я: на этом свете или на том?” Вдруг разрыв, значит, я на этом свете, на том же свете нет войны. Пришёл в себя, пополз…»

Бог хранил

Ещё одним участником Курской битвы был протоиерей Василий Брылёв, прослуживший у престола более 60 лет.

Протоиерей Василий Брылёв

Отца его арестовали в начале тридцатых за отказ вступать в колхоз. У семьи отняли всё, надеялись только на Бога. Мать водила своих семерых детей в храм за девять километров. На обратном пути дети как-то раз попросили разрешения сорвать несколько колосков. «Умрём, а чужого не возьмём», – отвечала мать. Вымолила мужа, вернулся живым. Ещё раньше, когда чуть полегче стало, стала собирать дома нищих, приютила и монахиню Татьяну из закрытой обители. Такая была вера. Провожая Василия на фронт, сказала, что он вернётся живым.

А он сначала попал подо Ржев, где были тяжелейшие бои, потом под Курск.

«У меня, как у связиста, был напарник, т.к. с аппаратом положено два человека. Страшное дело было: немец откроет огонь, порвёт всю связь – и ползёшь под обстрелом. Рядом рвутся снаряды, а ты ползёшь, потому что некуда деваться. Пули свистят. Я был верующим человеком, а напарник мой был безнравственным. Ему было лет сорок пять, он был начальником цеха на заводе Сталина. Как провод порвётся, так надо ползти. Мы должны были ползти поочерёдно, а он не идёт. Ну, я за него и ползу. Ни в какую не идёт. А куда деваться было? Ползёшь, рядом снаряды рвутся, а жив остаёшься. Много времени прошло, Бог хранил.

Был случай. Немец открыл сильный огонь и порвал всю связь. Начальник штаба батальона меня посылает в одном направлении восстановить связь, а моего напарника – в другом направлении. Я пополз, далеко прополз, нашёл порыв, а у нас своего провода не было, мы пользовались обычно немецкими проводами: немец отступал и оставлял. Я прополз вокруг, но провода не нашёл. Пополз в сторону немцев. Прополз, может, метров триста и обнаружил провод. Я восстановил связь, а остальной провод притащил начальнику штаба. Полкатушки намотал! За это мне дали медаль “За отвагу!”– прямо на фронте наградили.

Когда был на Курской дуге, я написал, что мы вступаем в бой. Мама опечалилась. А Татьяна сказала: “Драгоценная, не печалься, он скоро придёт без одного крыла”. И вскоре мне перебило руку. Господь дал. Лежу, а из груди течёт кровь. Мне осколки попали в грудь. Лёгкое разорвало, грудь задело, руку перебило. Так что и на фронте я был весь в Боге. В окопе молитву читал. Даже те, которые не верили, крестились и молились, но особо не были заметны верующие. Я и ещё несколько человек открыто крестились и молились.

На фронте я пообещал служить Господу, и Бог видел это. Поступил в Богословский институт. Правой рукой не владел, писал на экзаменах левой. А незадолго до рукоположения случилось чудо: рука – правая, так нужна священнику – снова обрела подвижность!»

Сражение под Прохоровкой

Вернёмся под Прохоровку. День за днём 2-й танковый корпус СС прогрызал нашу оборону. Стояла страшная жара. Ночью лили дожди, но уже ближе к полудню становилось нечем дышать.

О Прохоровском танковом сражении были написаны сотни книг, снято множество фильмов. Везде проводилась мысль, что сражение закончилось нашей победой – удалось, пусть ценой огромных жертв, остановить врага. Как отчеканил возглавлявший 5-ю танковую армию Ротмистров на рубеже 1970-х: «В итоге мы не продвинулись вперёд, не разбили корпус СС, но наметившуюся брешь надёжно прикрыли». Едва ли это так.

Генерал-лейтенант танковых войск Павел Ротмистров

Ротмистров получил приказ нанести контр­удар, когда наша разведка ещё не сумела выявить, какими силами располагают немцы на этом участке. Но, в отличие от Катукова, Ротмистров не нашёл в себе силы отказаться, понимая, наверное, что это удар в темноту, в неизвестность. Нанесён он был после изматывающего марша в 250 километров и не в полную силу: фашисты оказались слишком близко и нормально развернуться не получилось.

Советские танковые бригады почти сразу напоролись на противотанковые батареи фашистов, которые благодаря низкому силуэту пушек и маскировке можно было разглядеть не ближе, чем метров с тридцати. По советским танкам начала наносить жесточайшие удары германская авиация. Самое страшное – 5-я танковая столкнулась со 2-м танковым корпусом СС, появление которого в этом месте совершенно не ожидалось.

* * *

– Иванов! Сократить дистанцию! Вакуленко, увеличить скорость! Всем! Всем! Всем! Больше огня! – звучит в наушниках голос комбрига.

Капитан Вакуленко вспоминал: «Только преодолели ржаное поле, двинулись к совхозу, вдруг увидели, как роща у высоты словно вспыхнула огромным костром. Впереди, сзади и прямо у танков стали рваться снаряды. Фашисты сосредоточили шквальный огонь по нашим танкам. Расстелив на поле перебитую гусеницу, замерла одна, вспыхнула другая “тридцатьчетвёрка”. По рации даю команду: “Всем, всем, всем! Дымовые шашки на броню!”».

Окутанные дымом танки вплотную сближаются с врагом, лишая его преимущества в дальнобойности пушек.

Сергей Отрощенков, танкист, вспоминал: «Спереди слева от нас была небольшая роща. На нас из-за края рощицы выскочил Т-4, видимо, опешил, сразу увидев такую массу танков. Я подбил его в лоб первым выстрелом, в упор. Метров сто пятьдесят до него было. И начался страшный встречный бой…

Командир танка
Сергей Отрощенков

Я стрелял, и по мне стреляли, в танк уже было несколько попаданий, но он не горел… В кино показывают, как наши и немецкие танкисты из сожжённых танков выпрыгивают горящие, дерутся и тушат себя в реке. Это реальная вещь, так и было. Поле всё заволокло дымом и пылью, видимость была отвратительная. Давно потерял <из виду> танки моего взвода, связь не работает. Каждый экипаж сам за себя. Я приоткрыл люк и высунулся, чтобы оглядеться. Недалеко разорвалась мина, и осколком меня ранило в шею справа. Рука сразу перестала нормально действовать. Очередным попаданием в наш танк оторвало руку механику, башнёр получил ранение в пах осколками брони. Разбило бензопровод, на боеукладке огромная лужа газойля…»

Поля ржи и пшеницы, где столкнулось более 700 боевых машин, на глазах превращались в танковое кладбище. Немецкие и русские танкисты выбирались из горящих машин и схватывались врукопашную.

«И вдруг – сразу четыре огромных костра: фашисты подбили все наши танки! – вспоминала медсестра Любовь Пахомова. – Из трёх танков вообще никто не выбрался. А из последнего, четвёртого, выкатился огненный клубок… Немцы открыли по нему шквальный огонь. Бросилась из окопа к горящим танкам, но бойцы остановили меня и стащили вниз: помогать уже некому». Девушка боялась, что сойдёт с ума. Годом раньше сгорел в танке её жених, и теперь Люба поняла, как это было. «С тех пор я не могу видеть танки и не езжу на встречу ветеранов в Прохоровку», – призналась она.

Ефрейтор танкового полка СС «Адольф Гитлер» В. Рес рассказывал, как в одном месте «тридцадьчетвёрки» допустили роковую ошибку, не заметив танкового рва, падали туда с высоты в 4,5 метра. Германские танки после такого продолжать боя не могли, им хватало даже небольшой ямы. Советские, к изумлению немцев, вскоре начали выползать по обращённой к врагу стенке высотой в 1,5 метра. Их били из пушек в днище, но русские танки упрямо продолжали атаковать.

Вспоминает Василий Брю­хов, танкист (запись Артёма Драбкина):

«Всё горело. Над полем боя стоял непередаваемый смрад. Всё было закрыто дымом, пылью, огнём так, что казалось, наступили сумерки. Авиация всех бомбила. Танки горели, машины горели, связь не работала. Вся проводка намоталась на гусеницы. Радийная связь заблокирована… В восемь утра мы пошли в атаку и тут же схлестнулись с немцами. Примерно через час мой танк подбили. Откуда-то прилетел снаряд и попал в борт, отбил ленивец и первый каток. Танк остановился, слегка развернувшись. Мы сразу выскочили – и давай в воронку отползать. Тут уж не до ремонта. Это Прохоровка! Там если танк остановился – выскакивай. Если тебя сейчас не убили, то следующий танк подойдёт и добьёт. В упор расстреливали. Я пересел на другой танк. Его тоже вскоре сожгли… В бригаде из 65 танков осталось около 25, но по первому дню у меня создалось впечатление, что потери с обеих сторон были одинаковые».

После сражения под Прохоровкой

* * *

Это был день святых Петра и Павла, первоверховных апостолов, один из которых, согласно преданию, стоит на вратах рая.

Выделяется последний бой командира танка Ивана Гусева и механика-водителя Александра Николаева. В бою ранило их комбата, капитана Скрипкина, которого вытащили из горящего танка. К выжившим двинулся стоящий неподалёку «Тигр». Чтобы спасти капитана, вспоминал генерал Ротмистров, «лейтенант Гусев отдал приказ: “Саша, на таран!” Эту команду слышали по рации в других танках».

«Тридцатьчетвёрку» расстреливают в упор, она горит, но Николаев продолжает жать на рычаги плавящимися руками. С наших позиций видно, как происходит взрыв и всё затягивает дымом. Так появилась легенда, что таран был успешным и «Тигр» погиб. На самом деле, пишет историк Валерий Замулин, враг увернулся, и в этот момент у нашего танка рванул боекомплект. Добавим, что Скрипкина спасти не удалось, он умер от ран, а про Гусева забыли на много десятилетий, потому что в сообщение о бое закралась ошибка. Немец Фризер пишет о «таране» с долей сарказма, не понимая главного. Для нас важен не успех, который можно измерить и взвесить. У меня нет сомнений, что Иван и Александр спасли свои души, даже будь они формально трижды неверующими. Погибший за других первым восходит на Небо вослед за Христом, побеждая всё и везде.

* * *

Столкнулись под Прохоровкой около 530 советских танков и самоходок и менее 200 германских. Но, как мы уже сказали, превосходство с нашей стороны существовало только на бумаге – советская техника значительно уступала. Кроме того, непосредственно в Прохоровском сражении множество наших боевых машин были сожжены не танками противника, а его артиллерией и авиацией.

Заявления некоторых за­падных историков, утверждавших, что фашисты потеряли всего 5 танков, равно как и утверждения Ротмистрова, что немцы потеряли в боях под Прохоровкой около 400 танков, в том числе 70 «тигров», ничего общего с реальностью не имеют. По данным немецкого историка Иоахима Энгельманна, из 294 танков, которые имел второй танковый корпус СС на вечер 11 июля (не все они участвовали в сражении), к 13 июля остался в строю 131 танк, то есть потери составили 163 машины. Потери 5-й танковой армии Ротмистрова – ориентировочно 359 танков. В тех советских бригадах, которые участвовали в бою, потери составили в среднем три четверти бронетехники. Танкистов погибло меньше – нередко они успевали выбраться из подбитого танка. Надо иметь в виду, что часть своей техники немцы смогли восстановить сравнительно быстро: так как поле боя осталось за ними, они эвакуировали почти всю свою подбитую технику, а советские машины взорвали. Но у нас из тыла поступили новые боевые машины, и выжившие продолжили путь на Берлин.

Гибель 233-го

Сражались в тот день, как уже было сказано, не только танкисты. Это касается и битвы под Прохоровкой, где немалая тяжесть пришлась на пехоту, сапёров, артиллерию другой армии – тоже 5-й, но только общевойсковой гвардейской.

В легенду вошли бои за высоту 236.7, особенно расчёт гвардейца-артиллериста красноярца Андрея Данилова. Рядом с ним сражались украинец Панченко, казах Ибраев, башкир Абдульманов, узбек Латынов, мордвин Панкратов.

Гвардеец-артиллерист сержант Андрей Данилов

Когда расчёт погиб, Данилов продолжал бить по вражеским танкам в одиночку, сумев сжечь два из них. Это продолжалось четыре часа. Когда Данилова не стало, ненадолго воцарилась тишина. Наши орудия немецкие танки, как правило, не пробивали, а сдерживать им пришлось атаку 40 «панцеров».

Среди командиров взводов не выжил, кажется, никто. В одной из батарей, смятых танками, уцелела только медсестра, отправленная перед боем в тыл. В других уцелевших было немногим больше. Среди них оказался начальник разведки, вспоминавший, как командир полка майор Алексей Ревин накануне вечером, когда стало прохладно, поверх гимнастёрки с орденами натянул свитер, сказав: «Это я надел на смерть». Во время боя всё просил помощи авиации, а потом бросил кому-то в сердцах: «Мы все здесь погибнем, и вы в этом будете виновны». Когда закончились снаряды, командир в отчаянии распорядился попросить у пехоты гранаты. Говорят, был человеком богатырского роста, необыкновенной храбрости, но вместе с тем большой культуры.

Так погиб 233-й.

«Ни одного камня на камне»

Бои под Прохоровкой продолжались ещё четыре дня. Разведка сообщала Сталину: «Установлено, что перед Воронежским фронтом противник ввёл в бой одиннадцать танковых и одну мотодивизию», но уже 13-го Гитлер теряет к Курску интерес. Однако эсэсовцы, надеявшиеся отдохнуть, день за днём отбиваются от нашей пехоты. Танков в её порядках осталось немного, но она продолжает атаковать.

Разумеется, мы в данном материале не смогли охватить всё происходившее на Курской дуге, многое – лишь пунктирно. Ведь сражение под Курском по сей день является самым крупным в мировой истории. По оценкам историков, в августе 1943 года с обеих сторон принимали участие четыре миллиона солдат, 69 тысяч орудий, 13 тысяч танков и 12 тысяч самолётов.

Это не мешает тому же Фризе, бывшему полковнику Бундесвера, и многим другим доказывать, что под Курском «советские генералы сделали неправильно всё, что можно было сделать». Иногда читаешь их – и складывается впечатление, что эту войну наши деды проиграли.

Мы намеренно в этом очерке старались показать весь трагизм происходившего, не скрывать тяжести потерь. Но не для того, чтобы показать нашу слабость, скорее, наоборот. Тот же советский кинематограф хотя и действовал в рамках парадигмы, что 5-я танковая армия Ротмистрова почти победила, но именно этот самый страшный и не слишком успешный эпизод сражения на Курской дуге вот уже 80 лет притягивает максимум внимания. Куда реже вспоминаются действия Центрального фронта на северном фасе выступа, где великолепно воевал Рокоссовский. Хотя и там было, конечно, тяжело. Пленный эсэсовец, прибывший из Франции, рассказывал, как они весело вступали в битву, голые по пояс из-за жары, как смяли русских штрафников, – и в этот момент веселье закончилось. Какой-то русский младший лейтенант дрался один против всех врукопашную, размахивая противотанковым ружьём как дубиной, «пока его не убили».

Быть может, здесь нерв нашего отношения к вой­не, что ради этого Господь даровал нам Победу. Это хорошо чувствовалось и в советское время. Война для нас трагедия, но возвышающая, когда человек сражается ещё с собой, чтобы не струсить, не поставить себя выше других, не растерять любви. Ради чего? Трудный вопрос. Просто так, но «просто» – непростое слово. Может, ради этого, чаще всего неосознанного: «От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берётся, и употребляющие усилие восхищают его»?

В ночь на 17 июля немцы начали отводить свои части, а 23-го наши вернули все утраченные позиции близ вошедшей в историю станции Прохоровка. Другие советские фронты к этому времени успешно наступали. Утром 5 августа был освобождён Орёл, а к вечеру взяли Белгород.

Сапёр Иван Черезов, уроженец Уржумского района Кировской области, вспоминал о том, что было после Курской битвы:

«Приходим в первую деревню, где были немцы, и там не то что домов, ни одного дома, ни одной печки, ни одного камня на камне не осталось, всё смешалось. И пошли мы дальше. И вот с этого времени мы каждый день стали наступать. И погнали немцев, ну как сказать, дальше».

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска