«Здесь моя родина»

Вид с холма

Стоим втроём на холме, рядом с недавно построенной Преображенской церковью. Два батюшки, отцы Сергий Умбрасас и Роман Овсянников, и ваш покорный слуга. Оба священника в прошлом имели хорошую работу, ни в чём не нуждались. Они из тех, кто без гвоздя может построить дом, ну или с гвоздями, но точно своими руками, умеющими очень многое, не тянущимися к чужому и не трясущимися. Да и ноги прочно стоят на земле. Но однажды призвал Господь – и они шагнули, с обыденной точки зрения, в никуда. Стали пастырями, успокаивая матушек, волновавшихся за детей: «На что жить-то будем?» – «Бог не оставит».

Об отце Романе я уже рассказывал нашим читателям. Пора и про отца Сергия поведать – отца не только для прихожан, но и для большого семейства.

Когда смотришь с холма, неподалёку видна высокая деревянная водокачка, совершенно серая от старости. Дальше – деревня Андреевская, слева дорога, за нею лес.

Если закроешь глаза, эта картинка исчезнет – и тогда можно увидеть другие, из прошлого, вернувшись на сорок лет назад. Дорога и деревня похожи на нынешние, а водокачка ещё не вызывает сострадания. За деревьями, на берегу большого озера – строения Дома отдыха, весьма любимого няндомцами. Оттуда идёт, поднимаясь к нам на холм по каменной лестнице, множество людей – время обеда. В ещё крепком старом храме – столовая.

В девяностые, оставшись без присмотра, исчезнут одновременно и Дом отдыха, и церковь.

Переносимся ещё на сотню с чем-то лет назад. Меняются деревня и лес, исчезает асфальт с дороги. Храм становится опрятным, праздничным, лестница остаётся, а по ней идёт навестить отца настоятеля мальчик Вася Казанский, будущий священномученник Вениамин, митрополит Петроградский.

– Лестницу мы восстановим, – обещает отец Сергий Умбрасас.

Отец Роман Овсянников согласно кивает.

– На дореволюционной фотографии это место выглядит очень живописно, – продолжает отец Сергий. – Обнесено забором деревянным из кругляка, с башенками. К двухтысячным годам, когда я пришёл в Церковь и начал пономарить, ничего не осталось. Мы поставили здесь Поклонный крест в память о святом Вениамине, но сейчас он совсем обветшал, так что будем менять на новый. Ещё хотим сделать смотровую площадку, с которой можно будет любоваться на озеро Боровое.

Отец Роман уточняет:

– Оно километра три в длину.

– Там, на берегу, остатки Дома отдыха? – спрашиваю.

– Да, один предприниматель пытается восстановить, но не знаю, что из этого выйдет. Бор там хороший, лодочная станция. Была. Мало что осталось.

– Как это совместить, – спрашиваю отцов, – чтобы и Дом отдыха стоял, где люди могли бы поправить здоровье, и храм остался храмом, не был превращён в столовую? Почему у нас всё так: либо одно, либо другое?

– Вот как-то так, – с философской печалью отвечает отец Сергий.

Отец Роман смотрит на деревню – молчаливую, ни звука оттуда, никакого движения.

– Отец Сергий, сколько людей из Андреевской ходит к вам на службы?

– Человек десять. Когда нужно освящать воду, яйца, куличи – побольше. Зато из постоянных прихожан причащаются на литургии все десятеро.

Заходим в церковь.

– Вот такой храм у нас, – обводит рукой помещение отец Сергий. – Было холодно, но печку поставили, стало хорошо. Полы утеплили, так что можно служить не только летом. Потолок подняли, низенький был. Мои сыновья помогали – Савва и Арсений.

Отец Роман смеётся и, кивая на отца Сергия, шутит:

– А может, и не они. Он не помнит, кого как зовут. Восемь детей у него.

Отец Сергий улыбается, мол, шути-шути. Не может отец запутаться в своих детях. Восемь – это разве много? Продолжает рассказ:

– Хорошо бы бригаду собрать, крышу доделать. Матушка спрашивает, когда прихожан начну вовлекать в труды, а то меня одного на всё не хватит. Пытаюсь, конечно. Вовлечь. Но иногда проще сделать самому, хотя это и неправильно. Когда прихожане что-то делают сами, это потом больше ими ценится. Но один не умеет, другой слишком занят, третий ещё что-то.

Артель нужна для церковных нужд, а с умелыми руками плохо и здесь, в Андреевской, и в Няндоме. Говорят прямо, когда предлагаю работу: «Дёшево не можем, нужно семью кормить, а брать дорого – стыдно». Такая логика. Поэтому всё делаю сам. Священник должен всё уметь: и сварщиком быть, и плотником, и столяром, и службу служить.

Отец Роман откликается:

– Я раньше думал: зачем мне столько умений? Железо сваривать научился, трубы паять, дома строил. Когда стал священником, понял зачем.

Отец Сергий:

– Я на приходе столько напаялся уже! Даже гибкую черепицу научился делать.

…«Джипиэс – система активна», – произносит искусственный женский голос. Мы снова в машине, возвращаемся в Няндому.

Ссыльные

– Что там расписывать? – недоумевает отец Сергий, когда я начинаю расспрашивать его про судьбу. – Наша жизнь такая скудная и смешная.

– И всё же, вы здешний, няндомский?

– Можно и так сказать, хотя родился в Емецке, а жили там рядом, на лесопункте Новая Ильма.

– Судя по фамилии, вы из ссыльных.

– Да, мама, Таисия Повеласовна, родом из Литвы, отец, Борис Иванович, из Эстонии. Правда, сослали их не в эти края, а в Томский край. Там, в Сибири, они и познакомились.

Мама рассказывала о том, как всё было, довольно подробно. Семья жила на хуторе и имела достаточно много земли – около 60 гектаров, которые понадобились колхозу. Властям было всё равно, кого отправить на восток. Предложили хозяевам хуторов самим выбрать, кому из них ехать в Сибирь, лишившись всего на родине. Не знаю, как они решали, может, голосованием, может, жребием, но выбор в результате пал на мамину семью. Выслали всех, включая маленьких детей. Дали два дня, чтобы собрать вещи, только то, что можно унести в руках. Дома остался лишь старший брат мамы, он учился в Клайпедском университете, но этого его не спасло, а, наоборот, погубило. Месяц продержали в камере на бетонном полу, где он простыл, заболел туберкулёзом и умер.

Случилось всё это в пятьдесят первом году. Маме тогда было семнадцать, а фамилия у неё была Каулите. У литовцев так принято: если девушка не замужем, в конце добавляется «те», а если замужем, то фамилия звучала бы Каулене, а у мужа вообще третий вариант – Каулюс. У моей супруги в Литве фамилия была бы Умбрасене, а в России она у нас одинаковая – Умбрасас.

– Запомнить практически невозможно.

Смеёмся. На самом деле я в конце концов запомнил. Но это будет позже, а пока отец Сергий продолжает:

– Две недели мамину семью везли в необорудованных вагонах. Хорошо хоть, отхожее место имелось. На станциях не выпускали, питались теми припасами, что взяли с собой. Когда начали выгружать, добравшись до места ссылки, литовцы очень удивились – они никогда не видели столько снега. Встречали их молодые ребята на санях, запряжённых быками. Погрузили только вещи, с трудом удалось убедить парней посадить на сани мою бабушку. Русского языка ссыльные не знали, а встречавшие относились к ним неприязненно. Наверное, их убедили, что привезли врагов народа. Такая уж политика была – разделяй и властвуй. Был сильный мороз, мама не знала, куда их ведут. Шла-шла и так устала, что не могла больше сдвинуться с места. Тогда притворилась, что у неё разболелся живот, и только тогда ей нашлось на санях место.

Расселили по домам, указав место на полу, где можно спать. Младшие братья мамы – им было лет по шесть-семь – очень хотели есть. Хозяева варили еду для скота: картошку и прочее, но с навязанными им гостями ничем делиться не собирались, даже с детьми. Когда хозяйка вышла, мама выхватила несколько горячих картофелин и накормила братьев.

Работали девушки наравне с мужчинами, жили в наскоро построенных бараках. Маму отправили на сплав, где она несколько раз тонула среди брёвен, но Господь милостив, выжила. Так как дед был человеком с руками, умел шить, даже на гармони играл, то начал понемногу зарабатывать, и спустя какое-то время семья купила корову. Мама вышла замуж, сумели обжиться, а когда через семь лет вернулись в Литву, оказалось, что от их хозяйства там остался лишь угол дома – остальное растащили соседи. Слава Богу, нашлись добрые люди, привезли что-то из вещей, инструментов, материалов. Начали строиться заново. Да только на работу ссыльных особо не брали, поэтому, когда приехали вербовщики и позвали их в Архангельскую область, мои родители согласились. А потом так полюбили Север, что решили остаться здесь навсегда.

После распада СССР начали возвращать имущество в Литве. Землю вернули не всю, правда, но что-то досталось – там сейчас живёт мой дядя с семьёй. Нам тоже выплатили компенсацию и предложили вернуться, даже жильё пообещали, но я отказался – здесь моя родина.

«Всегда есть  и будет»

– Родители работали на лесопункте в Емецком районе, – продолжает отец Сергий, – а в Няндому переехали, потому что здесь есть железная дорога, можно сказать, цивилизация. Мама ни меня, ни брата с сестрой не водила в садик, поэтому выбирала такую работу, чтобы можно было побольше времени проводить с нами. Побывала и в сторожах, и в кочегарах, и песок сушила для тепловозов.

Она была верующей, католичкой, и я с детства знал, что Господь меня охраняет. В шесть лет после тяжелейшего отравления выжил лишь по молитвам матери. Надежды было мало, но я, как видите, перед вами. Я тоже был крещён в католичестве, и воспитывала нас мама соответственно. Научила молитвам на литовском – в армии это потом очень пригодилось. Когда я решил стать православным священником, мама благословила, а потом и сама перешла в православие. Она хотела приобщаться к Таинствам.

Отец, что в Емецке, что в Няндоме, работал бригадиром раскорчёвщиков в лесу. В Сибирь их выслали намного раньше, чем семью мамы, ещё до войны. В войну он работал на танковом заводе в Челябинске, хотя ему было лет десять-одиннадцать. Вспоминал, как лазил с мальчишками в немецкие танки, добывая там жир, на котором можно готовить еду. Начальство ругалось, но детям очень хотелось есть. Хотя отец и был эстонцем, но из православной семьи, так у них издавна в роду повелось. После того как я стал священником, отец тоже воцерковился, а буквально за три часа до смерти, в реанимации, исповедовался и причастился.

У них была трудная жизнь, у моих родителей, но они достойно приняли все беды.

С матушкой Ларисой мы учились в одной школе, так что знали друг друга с детства. И однажды разглядели друг друга. К тридцати годам я сменил не одну работу. Был завклубом, потом водителем, чтобы заработать на квартиру, – это ещё в советское время. Жильё получил в последнем доме, построенном в Няндоме при СССР, – радость была необычайная! Но уже начинались капиталистические времена. Работал экспедитором – возили продукты. В общем, крутились как могли. Так было, пока у нас не умер сын.

Голос отца Сергия меняется. Я теряюсь, не зная, что произнести. Священник продолжает:

– Ему было шесть лет. Сделали операцию на сердце – у него был порок сердца, и всё было хорошо. Нас даже выписали…

Из записок матушки Ларисы:

«А через два дня сыну снова стало плохо. Вызвали скорую, и нас снова привезли в больницу. Сыну было плохо дышать, я не могла смотреть на те страдания, которые он испытывал, и поэтому вышла в коридор. Мужа врачи тоже попросили выйти. Через полчаса вышла медсестра, и по её лицу мы поняли, что Господь у нас забрал самое дорогое. Поняли и то, что наказаны за наше нерадение. За то, что не хранили самый дорогой Божий дар: своего ребёнка и семейный мир.

Когда я увидела своего малютку мёртвым, рухнул весь мир, которым я жила до сих пор. Всё стало незначимо и пусто. Почувствовала, что в жизни есть что-то более ценное, чем материальное благосостояние и интересная работа. Как-то сразу поняла, что жизнь, которой я жила, не имела ценности, раз так быстро может всё прекратиться. Я не находила себе места, не с кем было разделить своё горе.

Поехала с мужем в Санкт-Петербург в командировку. Пришла в клинику, где делали операцию сыну. Вошла в храм при клинике. Стояла, смотрела и не знала, что делать. Шла исповедь. В то время не знала, что это такое. Все люди шли, и я пошла. Мне надо было хоть с кем-то разделить своё горе. Когда подошла к священнику, из меня вместе со слезами просто полилось моё горе… А потом было первое причастие, после которого я ожила».

«Другого шанса не будет»

– Отец Сергий, не было обиды на Бога за то, что случилось?

– Нет, никогда. Была растерянность. А теперь я думаю, что без смерти сына, без его жертвы не родились бы другие наши дети. Они появились на свет, потому что мы изменились, отказавшись от прежней беспечной жизни. Забрав одного ребёнка, Бог дал восьмерых – это был Его дар, Его утешение. Дети радуют бесконечно, хотя случаются и огорчения, но радости больше.

– Как вы стали священником?

– Это случилось в 2002 году. Когда поехали мы в Андреевскую устанавливать Поклонный крест, к нам присоединился отец Владимир Кузив из Архангельска. Не знаю почему, но я ему понравился. Спустя какое-то время звонит и говорит: «Бросай ты все свои предпринимательства, приезжай на смотрины. Поглядим, сможешь ли стать диаконом». «Какой из меня диакон? – не понимаю. – Недостоин я». «Надо ехать, другого шанса не будет. Подумай», – продолжает отец Владимир.

Растерянный, отправляюсь вместе с Ларисой в Троице-Сергиеву Лавру к хорошему знакомому моей матушки, иеромонаху Герману, – решили спросить волю Божию. «Пока зовут, нужно идти», – сказал отец Герман. «Ладно, – думаю, – а что я теряю?» В Архангельске меня поселили в епархиальном управлении, выдали короткий подрясник. Отец Владимир возмущался, но другого под мой рост не нашлось. Каждый день были службы, а через месяц решили, что быть мне диаконом.

Матушка плакала, когда мы созванивались. Она не была против, наоборот, но волновалась, не понимая, на что мы будем теперь жить. Существование у нас было довольно безбедным. Имелись квартира, машина, можно было съездить куда-нибудь отдохнуть. В общем, жили в своё удовольствие, не помышляя о том, чтобы стать многодетной семьёй. Но вдруг всё изменилось.

Матушка Лариса

Из записок матушки Ларисы:

«И время как-то быстро полетело. Вспоминается такой эпизод. В прошлом году, когда копала с детьми огород, к дому подъехала очень красивая иномарка. Я вышла встретить. Это оказался мой бывший компаньон, у меня дрогнуло сердце. Подумала, что тоже могла бы иметь такую машину и даже лучше, красивый дом и финансы. То есть быть “независимой”, так как в бизнесе я имела успех гораздо больший, чем он. Но через мгновение уже думала о другом. Что имеет он, и что имею я. У него машина, деньги, рестораны, разборки с женой, вечно мешающие дети, головная боль о том, как заработать, а потом как потратить деньги. А у меня дорогой для меня муж, от любимого мужа могут быть только любимые дети, а самое главное – у меня есть Бог, Который никогда не предаст, всегда поможет и защитит. Всегда есть и будет, и этому нет конца».

Руки священника

Автомобиль подъезжает к няндомской церкви Зосимы и Савватия Соловецких. Располагаемся в трапезной. Отец Роман по-прежнему с нами, а ещё отец Василий Иванов подошёл – второй священник этого храма. Он старше других батюшек, приехал когда-то в эти края из Вологодской области, из Вожеги. Работал крановщиком, а потом «понял, что неправильно живу». Отцы смеются, увидев, как я с интересом разглядываю стоящую в углу коробку с котятами и безымянную кошку.

– Забирайте одного, будет ловить мышей ваших сыктывкарских, – предлагает кто-то из них.

– Кот у меня уже есть, а вот мышей нет. Были один год, а потом исчезли.

– А у нас нашествие случилось осенью, – говорит отец Василий. – Видать, почувствовали, что зима будет очень холодной.

В этот момент я обращаю внимание на руки отца Сергия Умбрасаса, сидящего рядом на скамейке. Говорю:

– Вы уже рассказывали, что приходится много работать, но я не слишком проникся – только сейчас понял. У меня отец сварщик и каменщик, поэтому знаю, как выглядят руки строителя, много лет имевшего дело с кирпичом, деревом, железом.

– Вся моя жизнь в священстве – стройка. Начал, правда, с собственного дома. Решил переехать из квартиры, потому что большую часть жизни провёл в деревенских домах. А в квартире настолько обленился, что даже мусор выносить не хотелось. Четвёртый этаж, а мне лень. «Я так погибну, – подумал. – Погибаю от лени!»

Когда привёз жену на место, где решил строиться, она испугалась, не сошёл ли я с ума. Одна помойка на участке чего стоила! Туда сваливали мусор окрестные жители. «Ничего, – успокаиваю Ларису, – справимся. Не на то ты смотришь, погляди, какая рядом речка, какой лес». С помойкой разобрался, засыпав песком и выровняв, а сверху построил гараж. Потом стали поднимать дом, водопровод из речки провели. Денег, можно сказать, не было, но помощь приходила, откуда не ждали. Обжились постепенно.

Поповский остров

– Начинал служение здесь, – рассказывает батюшка, – в Зосимо-Савватьевском, под началом нашего настоятеля отца Олега Ежова. Потом благословлено было окормлять приход в Мошинском поселении. По преданию, туда приплыла икона Николая Чудотворца, после чего был возведён на острове Погост – первый храм Никольский, тогда ещё деревянный. Было это чуть ли не тысячу лет назад, но когда мы произвели раскопки, то нашли наконечники, которые ещё древнее…

Уже вернувшись после командировки, я решил для себя дополнить рассказ отца Сергия.

Первое известие о приходе относится к 1137 году, то есть за век до монголо-татарского нашествия. Вокруг Никольского озера уже тогда был куст деревень, известно, что при Иване Грозном их было семьдесят четыре. При Петре Первом вместо деревянной Никольской церкви построили каменную, а вторую – Рождества Богородицы – век спустя.

Задумываюсь: как это – храмы на острове, ведь дважды в год весной и осенью они недоступны? Ну а если на Пасху лёд уже растает, но ещё не сойдёт?

Из беседы с матушкой Ларисой – мы пообщались с ней позже по телефону.

– Николу Угодника на озере часто поминают. Здесь нередко дуют сильные ветра, весной заливает дамбу и приходится плыть на лодке. А раньше и дамбы не было.

И как разыграется озеро, то и неверующие вспоминают молитвы. Однажды подобрали мы людей, у которых оторвалась и уплыла вёсельная лодка. Это была милость Божия – то, что уплыла, потому что, когда мы посадили людей к себе в моторку и тронулись в путь, началась буря. На вёслах пришлось бы совсем плохо, а мы несёмся, помню, по волнам, одиннадцать человек, и молимся сугубо, чтобы не опрокинуться. И видно, хорошо молились.

– Я, кстати, всё думал: а что бывает, когда ледоход приходится на Пасху и до острова не добраться? Где вы тогда служите?

– Просим Бога, чтобы такого не случилось, и за шестнадцать лет ни разу не пришлось отменять службу.

– Храм на острове двенадцатого века. Неужели никогда Пасха не приходилась на время, когда идёт шуга и лодкам ходу нет?

– Мне кажется, всегда получалось, так же как у нас, ведь сам Святитель Николай за этим местом присматривает.

Есть что-то красивое, торжественное, веющее седой древностью в этих путешествиях на лодках к острову, на котором высятся храмы. Точнее, высились. После революции их закрыли, Никольский взорвали, а иконы из Богородице-Рождественского храма побросали в озеро. Слава Богу, сам храм уцелел.

– Про то, что там был прежде приход, люди не забыли, стали называть остров Поповским, – говорит отец Сергий, – хотя власти и пытались переименовать его в Мошинский. Поповский – потому что там прежде жили священники с семьями, псаломщики, учителя церковно-приходской школы. Благодаря им жизнь на острове продолжалась, школа просуществовала до девяностого года. Весной здесь ходил двухпалубный катер, возил детей на остров.

Дополню рассказ батюшки. Построили школу в 1897-м, когда Царь-мученик начал осуществлять свою мечту – каждый человек в стране должен быть грамотен. Талантливых детей из бедных семей кормили и селили в общежитии за казённый счёт. Хорошо было поставлено изучение русского языка и родной литературы. Учили каллиграфическому письму – сейчас уже мало кто помнит, что это такое.

Школьный хор, кроме церковных песнопений, исполнял русские и украинские народные песни, имелся класс игры на скрипке.

Чудо о трёх ангелах

К моменту возобновления прихода жизнь на Никольском почти угасла. А началось её возвращение с чуда.

– Есть у нас старейшая прихожанка в Моше, – рассказывает батюшка, – Евдокия Филипповна Ерофеева. Из её окна виден остров, и она неоднократно наблюдала над разрушенным Никольским храмом появление трёх светлых ангелов.

Родом Евдокия Филипповна из Белоруссии, в войну стала малолетней узницей нацистских концлагерей. Их было четверо – сестёр и братьев. Старший брат погиб незадолго до конца войны от разрыва снаряда, а остальных отправили в детдом. Выучилась на фрезеровщика и работала в городе Молотовске, ныне это Северодвинск, где строят подводные лодки, а потом оказалась здесь.

На месте Никольского храма, где появлялись ангелы, остался лишь холмик, который мы разобрали и нашли фундамент церкви. А вот храм Рождества Пресвятой Богородицы сохранился настолько, что мы смогли его восстановить.

Служили поначалу в посёлке на материке, где оборудовали домовую церковку. Вот только люди шли неохотно из-за соседства храма с весёлой компанией в доме напротив. Запах оттуда шёл впечатляющий. У нас был один вход: налево – эти страждущие, направо – церковь, так что был выбор у людей, куда пойти, десный или шуйный. Шумели соседи, бывало, сильно, а я всё боялся, что они нас подожгут – не по злобе, а по неосторожности. Так-то люди не совсем пропащие были, иной раз даже на службу к нам заглядывали.

Это была подготовка, а потом началась наша эпопея на острове. Размер его полтора километра на восемьсот метров. Место хорошее – правда, попасть трудно. Нужно проехать пятнадцать километров до дамбы или на лодочке плыть. Но вниманием Погост не обделён. На православно-патриотический фестиваль «Благодатное небо», который мы проводим каждый год, приезжает больше тысячи человек. Понятно, что фестиваль – это и песни, и танцы, а из оригинального – конкурс косарей или регата на лодках.

Приходы и прихожане

– Вы сказали, что в Андреевской у вас десять активных прихожан. А в Моше?

– Около двадцати, в том числе директор колхоза Николай Викторович Тарутин и вся его семья. Тарутин у нас и звонарь, и певчий. Говорит, что именно приход к вере помог ему создать большое хозяйство. Начинал ведь с десяти коров, тогда и в храм пришёл. Молоко в то время возил на своей «Ниве» – всего две фляги надаивали. А сейчас у него почти девятьсот голов, в том числе племенное стадо холмогорок.

Был ещё очень один деятельный человек – Фёдор Филиппович Михайлов. Капитан третьего ранга, подводник, ходивший в кругосветку и награждённый орденом Ленина. Рыбачить очень любил. Рыбнадзор ему даже сетку разрешил ставить, чтобы снабжать рыбой клир и прихожан. Покоится сейчас в Моше на кладбище – Царствие Небесное.

Прихожане у нас и пожилые, и молодые, в основном люди семейные, которые беспокоятся о детях. Чаще всего в храм приводят болезни или какие-то нужды. Из числа последних – у семьи есть один ребёнок, молятся, чтобы Бог послал второго. Ну и бабушки, понятно.

– А сколько у вас всего приходов?

– Пять. Но некоторые, как выразился наш епархиальный миссионер отец Евгений Комаров, – «приедешь, а там три бабушки и миллион комаров».

Бегом от пчёл

– Пятый год занимаюсь пчеловодством, – упоминает в разговоре батюшка. – Дети не в восторге – опасаются они пчёл, но всё равно помогают, надев экипировку. Сказать честно, я и сам побаиваюсь. Как-то раз решил сходить к пчёлам в чём был, без защиты. Сходил. Хорошо бежал: они и в сапоги, и в рукава, и в волосы забрались. Бегу – они следом. В баню заскочил – они за мной. Запер их там, так только и оторвался от погони.

А началось всё с того, что увидел у дяди в Литве рамки с сотами. Он принёс, угостил нас, а спустя много лет я решил – пора. Съездил в одну обитель в Вологодской области, привёз оттуда три улья и стал учиться.

У меня был знакомый участник войны в Каргополе – Николай Петрович, фамилию запамятовал, который занимался пчеловодством. На фронте был несколько раз ранен, однажды пуля прошила его насквозь. А когда лежал в Польше в госпитале, полячка-медсестра посоветовала заняться пчёлами ради того, чтобы окончательно исцелиться. Занялся – и дожил до девяноста с лишним лет.

Ходил Николай Петрович среди ульев без маски и перчаток, а пчёлы по нему ползали, не кусая. Я глазам своим не верил, ведь пчёлы у нас дикие, злые – порода такая, русские пчёлы. Очень боевые, зато мёд вкусный. Как он объяснял, чтобы добиться такого, нужно прополисом намазаться. Но одного этого, видно, недостаточно, так что хожу я к пчёлам, как рыцарь на бой, прикрытый отовсюду. Дело это интересное – пчеловодство. Но я даже не представлял, когда брался, насколько будет трудно.

– А что это даёт?

– Мёд! – улыбается отец Сергий.

Восьмеро

– Отче, как вы с матушкой решились на то, чтобы родить восьмерых?

– Да мы как бы и не решались – слава Богу за каждого. Для меня каждый раз – это чудо, когда жена говорит: «У нас будет ребёнок». Это ведь прекрасно, что будет ещё один маленький. Старший – Артём, мы его в честь Артемия Веркольского назвали. Родился в 98-м, ещё до моего рукоположения. А потом Мария, Савва, Арсений, Елисавета, Василий, Василиса и младшая Параскева, которая спать мне не даёт. Каждую ночь приходит: «Я буду с тобой спать!»

Савва с братом и сёстрами в Варницкой гимназии

– Что вы испытали, когда жена сказала, что родится первый из восьми – Артемий? Ведь позади была трагедия. Не было страха, что она может повториться?

– Об этом совершенно не думал. Думал, от чего придётся отказаться. От рыбалки, например, от каких-то других удовольствий: кино посмотреть, книгу почитать. Когда поступал в семинарию, жена сказала: «Хочешь учиться – учись. Но твоё время после десяти вечера. А до десяти ты должен быть с семьёй». Так я и готовился к занятиям – поздно вечером. Когда рождается ребёнок, многое уходит на задний план, выполняешь задачу растить – стираешь, убираешь, помогая жене.

А в семинарии у нас был преподаватель из мирян, который очень интересно ставил оценки. Придёт на лекцию и попросит: «Дорогие отцы, поднимите руки, у кого пять детей и более». Тем, кто поднимал, сообщал: «Можете идти, вы уже свою норму выполнили, ставлю вам пять». У меня в ту пору было шестеро, и было приятно, что наличие детей – показатель. А кто-то руку тянет: «А если четверо, четвёрочку не поставите?» Нет, маловато. Другой спрашивает: «А приёмные считаются?» – «Не считаются, своих нужно рожать». А многодетные отцы гордо так выходят, забывая, как тряслись от страха, мечтая получить хотя бы тройку.

– Как вы воспитываете детей?

– Пока сыновья Артём, Савва и Арсений маленькие были, то могли помещаться в двухсотлитровую пластмассовую бочку, которая стояла в доме. А так как часто болели, то решено было заняться их закаливанием. Подниму, окуну в бочку, потом растираю. Но пришлось подавать и личный пример. Берёшь ведро воды, выходишь на улицу, а дети в окошко смотрят – их не проведёшь. Вздохнёшь и опрокинешь на себя ледяную воду. А как по-другому? Закаливание помогло – болеть стали меньше. Могли босиком на улицу выбежать и запустить по снегу. Пришла как-то терапевт, а на снегу следы босых детских ног. Ничего не сказала, но лицо было удивлённое. В этом году на Крещение купались в проруби, и было очень холодно. Пока добежал до палатки, ноги так замёрзли, что память даже сейчас хранит этот холод. Думаю: «Никогда больше». Но посмотрим.

Василия мы, в то время когда матушка его носила, решили назвать Богданом – Богом данным. Я порой спрашивал: «Как там Богдан?» Но когда сын наконец родился, тут я засомневался, ведь на свет он появился в январе, на Василия Великого. Звоню духовнику, а он недоумённо: «Какой ещё Богдан? Хмельницкий, что ли?» Это ещё больше смутило, но мы не могли так просто отступиться. Написали на клочках бумаги два имени: «Богдан» и «Василий», и кто-то из младших детей вытянул жребий. Все дети названы применительно к святым – Савве Сторожевскому, Арсению Великому, Марии Египетской, великомученице святой княгине Елисавете, мученице Василисе, святой Параскеве. Про Артемия уже говорил.

Матушка потом кое-что добавила к рассказу мужа:

– Однажды Маша нас очень обрадовала. Мы тогда вещи собирали для помощи неимущим. А дочка подходит и в кармашек кофточки для ребёнка кладёт деньги, что скопила за несколько месяцев, все свои сбережения. Или вот другая история, тоже про неё. Когда родился Василий… Седьмой? Да, седьмой наш ребёнок, Маша с ним много нянчилась. И я однажды смотрю её школьный дневник, а она так-то хорошо училась, и вижу – двойки появились. «Как же так?» «Не знаю, мама, – отвечает, – не успела». Лишь позже я поняла, что Маша как придёт из школы, так всё время сидит с малышом. И ведь даже не подумала сказать об этом в своё оправдание.

* * *

– Пока сыновья были маленькими, у них игра была такая, – улыбается отец Сергий. – Оденутся во священническую одежду, сделанную из чего придётся, например полотенце вместо фелони, – «служат». Потом в храме пономарили – дети священника всегда при храме.

Сейчас только Василий с нами. Артемий окончил аграрный вуз, отслужил в армии, работает в Моше зоотехником. Живёт при храме, помогает его восстанавливать. Савва раньше, Арсений позже закончили Варницкую православную гимназию на родине преподобного Сергия Радонежского. Образование получают тоже светское, что не исключает рукоположения в будущем. Священник должен уметь что-то делать руками и вообще созреть, чтобы быть пастырем.

– Как в школе, на улице другие дети относились к поповичам и поповнам?

– Артемию сильно доставалось, осадок остался. До драк не доходило, но дразнили, «попиками» называли, приходилось крепиться. Младшим было попроще… наверное. Не всегда ведь и расскажут.

Да и мне тоже перепадает за то, что священник. Года три назад распустили слух, будто видели, как я шёл с дымящейся сигаретой, хотя отродясь не курил. Но слухи на то и слухи – раз курю, то и пью, понятно, а раз пью, значит, и блудник, да ещё и матушку с детьми поколачиваю. Это не весь список, весь доносится до сведения наших детей, а они хоть и знают правду, но доказать порой невозможно.

Слушаю отца Сергия и думаю, что в прежние времена так же было. Священник первым стоит на пути сатаны, заслоняя людей, за что на него всегда будут клеветать. Но, как говорил блаженный Феодорит, «Твоё, Господи, обетование поддерживает меня; с этою надеждою и совершаю я путь».

Церковь Рождества Богородицы на острове Погост

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий