(Окончание. Начало в № 908)

Рядом с часовней блж Ксении – полуразрушенный храм Рождества Богородицы

«Тя величаем!»

Путешествие наше по домам-музеям (в Сизьме их немало: музей истории села, музей крестьянского быта, музей хлеба, музей посуды и др.) закончилось рассказом Елены Евгеньевны о том, как в Сиземском крае варили шти.

Старинный дом стал музеем и получил каменное основание

– Но знаете, не все у нас так говорят: «шти», – добавила она, когда мы шли от музеев к храму. – Отец мой всегда произносил «шьи», с мягким «ш». Спорила я с нашим директором, Владимиром Валентиновичем, но он на своём стоит: так у них в Малой Сизьме произносится. Там всё по-другому: и диалект, и даже люди другие.

– Ваш директор как-то странно говорит, по-старушечьи, что ли, – подтверждаю.

– Так он и вырос в окружении бабушек! От них и старый говорок получил, и веру в Бога. Родители его тоже верующие, но они всё время на работе были, и поначалу его баба Прасковья воспитывала. А когда умерла, с ним водилась её сестра, баба Маша. К десятому классу он сто молитв наизусть знал. Однокашники приставали: «Почитай молитву». Он читал, а они смеялись. Советское время ведь было. Ни разу на дискотеке его не видела, всё со своими старушками…

– После школы он в селе остался?

– В Ярославский мединститут поступил, но после третьего курса ушёл – то ли по болезни, то ли, как говорят, скальпель в руки дали, а он не смог резать по живому. Вернулся, стал работать в доме культуры и за родителями ухаживать. Он вообще такой охранник семейного очага, отсюда и горячая любовь к родному краю. После смерти мамы папу поддержал, и тот ещё долго пожил. А когда и он ушёл, то дом их не опустел – Владимир Валентинович постоянно в свою деревню, Телибаново, ездит, хозяйство ведёт. Это в Малой Сизьме, где 14 деревень. А у нас в Большой Сизьме деревень 17. Раньше эти деревни независимо держались, много колхозов было, пока в один «Путь Ленина» не объединили.

Ну вот, начал он в доме культуры работать и сразу загорелся церковь восстановить. В 90-м году это было. Над ним смеялись: «Вовка сбрендил, по развалинам ползает». Там же ни крыши, ни окон не было, стены одни. Я тогда учителем работала. Помню, выходим из школы, видим: он там копается. Кто-то говорит: «Ну и дурак!» Прошло много лет, и в тот день, когда купола на храм поднимали, был у нас педсовет. И вдруг среди нашего собрания чей-то голос: «Ну и кто дурак?» Жизнь так повернулась, что верить в Бога стало уже не позорным, а наоборот.

– Тогда же и музеи ваши стали создаваться?

– Чуток позже. Хотя Володя и прежде всё старое собирал. Идёт по улице и обязательно на себе что-то тащит: кадушку, прялку какую. «Опять что-то прёт», – говорили. Ставить это было некуда, и глава сельсовета выделила ему помещение в доме культуры. Стал он детей туда приглашать. «Ой, мы после школы были у Володи Егорова, в прятки играли: в кадушке прятались и в сундуках», – рассказывали они родителям. Но там не только прятки были – Владимир Валентинович рассказывал им о родном селе, об истории. Дети выросли и до сих пор это вспоминают.

Сизьма. Сельская улица

Владимира Егорова, директора Шекснинского районного центра традиционной народной культуры и по совместительству председателя приходского совета, мы застали в его кабинете. Видеоконференция уже закончилась, Владимир Валентинович звонил кому-то по телефону.

– Батюшка наш на поправку пошёл, но прийти не сможет, отлёживается после операции, – сообщил он. – Он уже девятый год у нас живёт и служит, ездит по деревням, восстанавливает храмы в Чаромском и Чуровском. В районе у нас всего два священника – благочинный отец Александр Колесов и наш отец Кирилл Кобрин. И вот они надвое поделили район. Наш-то неместный, родом из Орла, но влился в нашу среду, добродушный такой, нашёл контакт со всеми. Но пойдёмте, храм-то покажу.

Владимир Егоров отворяет двери храма старинным ключом

У входа в церковь директор центра остановился:

– Так, на колокольню мы с вами уже лазили. Но я тогда не успел вам сказать о роли колоколов в сельской жизни. Колокола сейчас звонят перед службой и после, ещё на крестный ход. А раньше было не так. Понятно, что крестьянин не мог часто ходить в церковь, и вот трудится он на поле – и колокола слушает. Это мне рассказывали жившие ещё до революции бабушки, которых я застал. Благовестник зазвонил: «Ой, это к службе звонят». Останавливают работу, молятся. Перерыв между заутренней и литургией и основные моменты службы всегда сопровождались колокольным звоном. «Ой, это уже “Херувимскую” поют!» – и замирали. А колокола так выводили: «Честне-йшую Херувим и сла-внейшую без сравне-ния Серафим…» В конце работники в голос возглашали: «Тя величаем!» Или когда Евангелие читали, колокола: «Ди-инь-бо-ом…» – и также прекращали работать.

Так что на основных моментах крестьяне в поле все стояли и молились. И знали, какие требы в храме. «Ой, зазвонили этак – венчаются!» Или кого хоронят. А вот кто-то в лесу заблудился, и колокол призывает: «При-ди сю-да, при-ди сю-да…» А пожар – особый полохальный звон. «Полохальный» – так у нас взбалмошных людей называли. И что важно: колокола покупались с тем расчётом, чтобы было слышно по всему приходу, это в округе минимум на десять километров. А дальше были другие храмы со своими колоколами: в Чаромском, в Шексне, в Сологостье, в Устьеугольском и так далее. То есть вся наша земля колокольным звоном была покрыта.

Три осколка

– Так, теперь про крест скажу, – продолжает Владимир Валентинович. – Вот здесь, на паперти, он стоял, и каждый входящий ему кланялся. Был он каменный, более ста килограммов весом, и приплыл к нам по реке. Чудо это было описано до революции в «Вологодских епархиальных ведомостях». Первоначально крест плыл по Шексне, затем по притоку её, Сизьме, после – по притоку Лапсарь, на которой и стоит наше село. Люди, жившие по берегам, видели плывущий крест, и каждый его старался поймать. Но он под воду уходил – стоило приблизиться. И Господь Бог даровал милость нашим сизьмичам. Они косили траву по берегам Лапсари и увидели над водой движущийся столп огня, решили подойти поближе. Крест приплыл к их ногам и остановился. Поднявшись на локоть из воды, он повернулся ликом Христа Распятого в сторону нашего храма. И говорили, что он трижды поднимался из воды, освящая наше село. Позвали священника. Он отслужил молебен у креста. Решили везти его в храм до деревни Андрюшино, там Троицкая церковь была на берегу реки Шексны.

– Почему именно туда? – перебиваю рассказ.

– А перед тем крест там останавливался и стоял трое суток, но из-за огня, от него исходившего, люди взять его не могли. И вот взяли крест, погрузили на подводу и туда повезли. Когда подвода через Сизьму ехала и поравнялась с нашей церковью, лошади встали как вкопанные. Как их ни стегали, даже перепрягали – с места не стронулись. И так крест остался у нас. Заболевал человек или скотинка – крест омывали и этой водой кропили больные места или давали её пить. Исцелений было множество, им даже счёта не вели.

А потом церковь закрыли, в 37-м году. Иконостас отрывали от стен железными ломами, топорами сдирали с икон дорогие оклады, а сами иконы бросали на пол. На церковном кладбище возле храма, прямо на могилах, был разведён большой костёр, в который полетели скульптуры ангелов, запрестольные хоругви и древний церковный фонарь из слюдяных чешуек – светильник веры православной. Разбили на куски и чудотворный крест. Несколько кусочков прихожане смогли унести в свои дома, и, что удивительно, они по вере продолжали чудотворить. Батюшек-то уже не было, некому было воду освящать, так наши сизьмичи омывали останки и то, что стекало, использовали как святую воду. Когда мы храм стали восстанавливать, эти кусочки креста нам принесли. Мы для них сделали особый киот – и поныне идём ко Кресту Животворящему за помощью и просим у Господа Бога, на нём распятого, телесного здравия, душевного спасения и благополучия в наших семьях…

Входим в храм и прикладываемся к частицам креста. Их три в киоте. На одном видна резьба по камню: «Царь Славы».

– А остальные части не искали? – спрашиваю.

– Искали. Старожилы говорят, что их под фундамент где-то использовали. К нам приезжали специалисты из Петербурга, исследовали остатки креста и, как понимаю, по резьбе датировали крест концом XV века или началом XVI. Древний.

– Откуда он сюда явился, нет догадок?

– Знаю, что похожий каменный крест стоит в Великом Новгороде, в Софийском соборе. И в Кириллове, в музее, такой же есть. Думаю, неважно, откуда он прибыл. Господь его послал.

Живые иконы

Внутри храм напомнил мне переполненный музейный фонд. Иконы всюду: на стенах, на столпах, на аналоях и в напольных киотах.

«Иконы всюду: на стенах, на столпах, на аналоях и в напольных киотах»

– Раньше в сиземском храме икон было ещё больше, – объясняет Егоров. – И многие чудотворили. Убранство тоже было побогаче: киоты резные, пятиярусный иконостас с тридцатью восемью резными ангелами. А ныне у нас уже своя история… Вот перед вами икона Казанской Божией Матери. Видите, по краям её потёртости? Это потому, что ею много лет кадушку с соленьями закрывали. Люди-то не знали, что это икона, ведь доска была совершенно чёрная. В 90-м году бабушка Клавдия Путикова из деревни Плосково принесла эту доску, сказала мне: «Мама моя взяла из церкви, когда её закрывали. Наверное, это была столешница. Хорошая доска, может, на ней напишете икону, а ежели нет, то поставишь на подстолье и будешь бабушек чайком поить. Раз из церкви – возьми, пригодится». Ну, доска и доска. Я отнёс её на второй этаж храма, где у нас тогда был склад, и года два там она находилась. Однажды поднялся я туда и вижу: на доске появились контур и глаза. Как раз из Череповца приехал к нам батюшка, показал ему, и тот определил, что это был образ Богородицы. Поставил я доску за печку – и с каждым днём образ становился всё ярче и ярче. Это происходило прямо на глазах у жителей нашего села. Когда полностью обновилась, мы повесили её в храме. Смотрите, какие краски! Словно недавно написана.

Икона Божией Матери Семистрельная

Или вот ещё история. Двадцать пять лет назад в Сизьме ломали один дом, и мы пришли туда за экспонатами для нашего музея. И вот в хлеву на окошке, откуда выкидывали навоз, на петли была приколочена доска. Отмыли её от навоза, смотрим: доска хорошая. Взяли её только из-за того, что возле церкви по весне возникала такая грязь, что требовалось стелить доски, чтобы добраться до входа. Время было зимнее, говорю: «Снег растает, и эту доску положим у входа». Тогда у нас не было ни склада, ни дровяника, и доску я положил в церкви у арки. Народ, как узнал, что это из навоза в храм принесено, стал возмущаться: «Люди молиться в церкви не будут, если ты такое таскаешь!» И эту доску я прикрывал полотенцем, и она стояла здесь, у арочки. Когда батюшка приезжал служить, народ становился в стороне от арки, чтобы показать свой протест. И вот однажды бабушки полотенце оттолкнули и увидели отчётливый контур. Кто изображён, мы тогда не знали. Но с каждой службой в храме икона стала всё больше проявляться – прямо на глазах возник лик батюшки Серафима Саровского, чернота продолжала отодвигаться от него к краям. А сейчас, посмотрите, обычная икона. И никакой реставрации, сама восстановилась!

Рассказываю дальше. Девять лет назад из деревни Соловарка пришла бабушка Александра Александровна Титова: «Знаешь, Володя, у меня на чердаке есть доска чёрная. Помню, когда я была маленькой, моя мама эту доску целовала». Поехали туда. Огромная такая доска, неведомо, как и на чердак затащили. История повторилась: когда я в храме её установил, народ начал возмущаться: «Может, это не икона вовсе, а дверь от сарая!» Думаю: «Снять её, что ли?» Взяли святую воду, начали её протирать – и на нас стали смотреть глаза Христа Спасителя. А потом проявилось Евангелие в Его руке, на котором отчётливо видны слова. А буквально за последние три года икона стала цветная, проявился красный цвет.

Как это происходит, я не знаю. Эта икона вся в трещинках, поглядите: красочный слой сильно повредился, хотя образ-то виден чётко. Думаю, эти трещинки исчезнут, потому что на других обновлённых иконах трещинки чудесным образом стянулись в цельный слой. Такое невозможно сделать ни клеем, ни краской – полное обновление, даже самого красочного слоя.

– Она старинная? – вглядываюсь в обновляющийся образ Христа Спасителя.

– Написана в девятнадцатом веке нашими сиземскими иконописцами, возможно Андреем Лукиновым. Какой-то особой техникой письма они не владели, краски тёрли из обычных камушков, которые вымываются у нас на речке Сизьма: красные, перламутровые, жёлтые. Потрёшь камешек о камушек, порошок смешаешь с желтком – вот тебе и краска. То есть ничего необычного. И то, что в красочном слое трещинки стягиваются, – это только произволением Господа Бога.

Но пройдёмте дальше… Некоторые иконы вернулись на своё законное место, как этот Почаевский образ Божией Матери. В девятнадцатом веке настоятелем нашего храма служил священник Александр Кедровский, а его двоюродный брат был наместником Почаевской лавры, и специально для нашего храма он сделал этот список. Бабушки подсказали, что прежде она висела слева от амвона, туда и повесили. А вот эта, «Семистрельная», списана с первообраза, который, как вы знаете, в давние времена был явлен в окрестностях Вологды.

История её схожа с той, что я только что вам рассказал. Если вкратце: хромому крестьянину из Кадниковского уезда Богородица во сне сказала, что он исцелится, если помолится образу, который увидит во сне. И указала, где этот образ находится: в храме под Вологдой, у реки Тошни. Пришёл он туда, весь храм осмотрел, но той иконы не увидел. А потом, отчаявшись, стал искать на чердаке. Перевернул одну из досок, по которым ходили звонари, а на ней – тот самый лик. Все в храме, конечно, ужаснулись, что, не ведая того, ходили по иконе. Отмыли её от грязи, и крестьянин исцелился. Позже икона не раз спасала Вологду от бедствий. Поэтому и у нас список появился. Ходили с ним в Вологду крестным ходом – это 110 километров по дочернему тракту.

– Дочернему?

– Был центральный тракт на Петербург и дочерний, который начинался в Вологде на Сенной площади и через нас проходил. По нему скот гнали на продажу. Стадо ведь не погонишь там, где транспортное сообщение, они моментом дорогу закупорят. Теперь-то мы с «Семистрельной» в Вологду не ходим, но все у нас её почитают. Считается, что молитвы перед ней даруют примирение враждующим и избавление от жестокосердия.

Плач из подполья

– Ну а про целителя Пантелеимона все знают, что у него просить, – продолжает вести нас по храму Егоров. – Вот эту его икону до революции написали на Афоне, в Свято-Пантелеимоновом монастыре, для храма Рождества Богородицы в Малой Сизьме. Доставили её в Вологду, затем оттуда несли к месту назначения на руках крестным ходом. Пока несли, в каждом селе и деревне служили молебны. А в одну деревню, Починов, войти не смогли, потому что в ней было поветрие, эпидемия то есть. По просьбе её жителей омыли икону из ближнего родничка и передали им воду. Они стали её пить, и все исцелились. И уже 179 лет этот родничок почитается у нас святым.

– А отверстие тут для чего? – разглядываю я большую тумбу с установленной на ней иконой Иоанна Предтечи. Внизу в ней устроен прямоугольный лаз, но лишь согнувшись до земли, в него можно протиснуться.

Лаз под иконой Иоанна Крестителя

– Это тоже из малосиземской церкви. Лаз для того, чтобы люди под иконой проходили, вдоль неё справа налево, такая традиция. Когда храм закрыли, икону спрятали на повети, на чердаке одного сарая, и больные люди продолжали через лаз ходить – и исцелялись. Это ещё недавно было, в советское время. И теперь исцеления продолжаются.

– Да-а… Сколько у вас икон, да ещё с необычными историями! – удивляюсь.

– Люди продолжают их приносить. Как бывает: умрёт бабушка и дети приносят её икону. Потом из города приезжают сюда на дачу, встанут перед ней, крестятся, говорят: «Наша икона». Ещё нам приносят «обещальные» образа. Деревень-то было много, и у каждой свой какой-то обет перед Господом. Падёж скота, неурожай ржи или ещё что – и деревенские обещались особо чтить тот или иной праздник или святого. И заказывали иконописцам свои «обещальные» иконы. Многих деревень-то уже нет, а их иконы вот они, у нас.

Есть у нас и поруганные образа, хотя Бог-то поругаем не бывает. Вот на иконе «Всех скорбящих Радость», также на Афоне написанной, у Богомладенца и Божией Матери глаза гвоздём вычерканы. Все у нас знают, кто это сделал, но имя этого мужика называть не буду – Бог ему судья.

Дело было так. Когда храм закрывали, он сказал: «Если есть Бог, то накажет, а если нет, то и Бога нет». Потом вырвал икону из киота и бросил на пол – на то самое место, где сейчас стоите, и давай на иконе плясать. Раньше сапоги шили дома и каблуки прибивали гвоздиками железными с форсистыми головками, чтобы по каменной мостовой можно было этак с бряцаньем пройтись. И смотрите: выемочки на иконе – они от тех гвоздей, остались после пляски. Плясал мужик, пел частушки матюжные и через три дня ослеп. Тогда-то о Боге вспомнили – пошли родственники в церковь эту икону искать, благо на костре ещё не была сожжена.

Возили мужика по больницам, но зрение так и не вернулось: не призрела их Богородица. Вот глаза-то Её и исчиркали гвоздём. Эту историю у нас многие помнили, ведь здоровый мужик, всего 45 лет, а полностью ослеп. Прошли годы, мы начали храм восстанавливать. И вот приходит бабушка с этой иконой, нам передаёт. Оказалось, жена того мужика. Говорит: «Ой, как ни просила Богородицу, как ни молила, но мужа моего так и не простила». Но как же простить, если, по её же словам, он ходил по дому на ощупь и до конца дней своих материл Господа Бога.

– Вы говорили, что сизьмичи отличались большой набожностью, – напоминаю. – Как же они допустили такое?

– Так они и церковь не давали закрыть. И немногие здесь активисты – коммунистами я их не называю – не знали, как людей из храма выгнать. Бывало, наловят ворон и галок, за пазуху себе засунут и, когда служба пойдёт, выпускают – и вороны летают по храму, мешают своим карканьем. Но служба-то всё равно идёт! И для них было проблемой храм захватить, потому что он на замок запирался. А замки тогда крепкие были, кованые, не чета нынешним. Отпирали храм, лишь когда народ на службу собирался, и тут уж против не попрёшь – сизьмичи храм не отдадут. Тогда придумали такую хитрость.

Дело было, как бабушки сказывали, в ту пору, когда «уже лён съели» – то есть в начале июня, когда зимние припасы закончились. Погода стояла тёплая, сухая. А в полукилометре от нас была деревня Дураково, которую в советское время переименовали в Дудки. И вот активисты туда на телегах навозили еловых лап и большущий костёр запалили. Дыму-то! Прибежали в церковь, где шла служба: «Дураково горит!» Все бросились на пожар, только человек десять в храме осталось. Этим активисты с приезжими милиционерами и воспользовались. Из храма вытолкали батюшку Василия Петошина, руки заломили. Он, кстати, сам из череповецких крестьян, был шестыми ребёнком в семье, с детства на земле трудился, и записать его в «эксплуататоры» только безумец бы смог. А когда люди вернулись из Дураково – храм на чужой замок закрыт. Началась потасовка: кто-то батюшку оттаскивал, кто-то кулаками махался… Только выстрелы из револьвера утихомирили людей. А чтобы ещё больше устрашить, руки батюшки к хвосту лошади привязали и погнали её галопом. И люди, кто в окно глядел – а дома были высокие, двухэтажные, – не могли понять, что лошадь тащит: бревно или человека.

Затем батюшку посадили в тюрьму. Вернулся он в 43-м году – выжил и от Бога не отказался. Сказал народу: «Я приехал умирать в Сизьму». К храму батюшку власти не подпускали, и остаток дней он доживал в деревне Марьино. Людей предупредили: кто попа к себе возьмёт, того в ссылку отправят. Взяли Коничевы, не побоялись. Катя Коничева рассказывала, что её отца тогда арестовали, сослали и потом расстреляли. Но люди, как и раньше, к батюшке шли с просьбами требы совершить, и он всех утешал. Сейчас кожаные куртки у многих, а тогда если в деревню приезжал кто-то в кожанке – это явно кому-то смерть. За домом, где батюшка жил, был устроен негласный контроль, даже ночью дежурили «кожанки». Одна женщина, уже покойная, рассказывала, как её мать носила ребёнка крестить. Договорилась с батюшкой и под покровом ночи понесла младенца в дом Кати Коничевой: «И вижу: кожаная куртка блестит при луне, человек ходит. Я ребёнка в капусту пихнула, будто я капусту ворую. Ребёнок перед этим хныкал, ревел, а тут даже не пискнул». Батюшка года три-четыре пожил и умер, похоронили на деревенском кладбище. А лет пятнадцать назад мы его перезахоронили к нашему храму, где ему и место.

Поначалу в нашем Никольском храме устроили избу-читальню. Прислали в Сизьму библиотекаршу, молоденькую барышню, и старожилы вспоминали, что перед ней двери защелкодивались сами по себе и эта девушка не могла выйти из храма. Она вся поседела, сказала, что больше туда ни ногой, и уехала из Сизьмы. Двери я эти видел, и заметно, что ломиком щеколду вытаскивали, так там заклинивало. Читальню закрыли, сделали зерносклад. И перед самой войной заведующий складом был местный мужик Василий Кундашов. В том году весна выдалась дождливой и с севом запозднились – начало его пришлось как раз на Николу Вешнего. А по миру тогда ходило много нищих людей, и если появлялся какой незнакомый, то ему не удивлялись – подавали милостыню, и он шёл дальше. И вот сюда, к церкви, подошёл старичок с палкой и Василию нашему говорит: «Знаешь, я дорогу дальнюю шёл, посижу я на крылечке, отдохну». Присел на паперть, развязал котомку, достал хлебушек. Как рассказывал Василий, поговорили они. Дедушка спросил: «Как тут с житьём?» Василий: «А худо живём, видишь, на улице-то дождь. Сев только начали, не знаю, успеем ли отсеяться». Дедушка: «Наверное, вы Господа Бога прогневили, у вас церква-то закрыта, купола с крестами стащены». – «Так, дедушка, новая метёлка метёт по-новому. Раньше Богу молились, сейчас зерно храним». Дедушка и говорит: «Сегодня праздник у вас, Никола Вешний, а храм-то Никольский. Я зайду, Господу Богу помолюсь». – «Ты что, сдурел, дедушка?! Если узнают, меня из партии исключат. Видишь, партбилет в кармане?» – «Так никого нету, разреши. Помолюсь и уйду».

И вот дедушка зашёл сюда помолиться. Иконы-то были вынесены, но раньше весь храм был расписан святыми, перед ними можно было молиться. И Василий рассказывает: «Сижу тут, на крылечке, покуриваю самокрутку. Вижу: лошадь заехала в ограду за зерном. Я побежал: “Дедка, убирайся!” Но тот словно в воздухе растворился». Пришёл он домой, матери рассказал. Она взяла его за руку, подвела к иконе Николы Чудотворца: «Он?..»

Василия я застал ещё, он мне сам это рассказал. Говорил: «Я всю жизнь коммунист, атеист ярый, но у меня, когда на икону взглянул, волосы встали дыбом. Как на иконе изображён, таким дедушка и был…» Так что Николай Чудотворец не оставлял нас даже в советское время. Василий уже умер. Но в Сизьме жив не один десяток людей, кто помнит другое чудо и может его подтвердить. Когда после склада в церкви сделали клуб и технички приходили мыть полы, а истопники печки топить, то в дни церковных праздников они слышали, как под полом плачет ребёнок. Не только они, многие это слышали.

Лет двадцать назад разговорился я с одним стариком восьмидесяти лет, жителем Череповца. «Да, – сказал он, – это правда. Я тогда в Шексне работал вторым секретарём райкома, и мы специально выезжали в Сизьму, потому как стали распространяться слухи. Чтобы их развеять, была создана специальная комиссия. И когда зашли мы в клуб в означенный церковный день, было настолько жутко! Под полом действительно плакал ребёнок. Мы топорами половицы поддевали, но они не поддавались. Понятно, что ребёнка никто бы не стал туда садить, туда просто никак не проникнуть. Магнитофон засунули? Но тоже как? Пол-то сплошной. Да и какие могли быть у нас магнитофоны 57-м году?»

На самом деле то был голос не ребёнка, а ангела Божьего, который плакал о святыне.

С 1984-го до 1990-го здание стояло бесхозным, всё развалилось. И вот тогда мы – восемь бабушек и я, 22-летний парнишка, глядя на которого все крутили у виска, – пришли сюда мусор убирать. И знаете, настолько здесь пахло ладаном! Бывает, что Великим постом благоухают частицы мощей в нашем храме – и вот тогда запах был похожий, тонкий такой. Бабушки тоже заметили: «Чувствуешь, как ароматом пахнет?» Кругом мусор, разруха, а в воздухе что-то неземное!

Новые заступники

Паломничество наше по сиземскому храму продолжалось – поднялись в верхнюю церковь, которая прежде была зимней. Сейчас-то отапливаются оба храма – с помощью благодетелей поставили котёл и провели трубы на оба этажа.

– Иконостас в верхнем храме – это подарок правительства Вологодской области. Иконы писали в Шуе Ивановской области, а резьбой занимались резчики из Кириллова. Новодел. А раньше, как бабушки рассказывают, по обеим сторонам Царских врат стояли на постаментах две фигуры в человеческий рост – архангелов Михаил и Гавриила. Вот встаньте-ка сюда и руку в сторону отставьте, – просит меня Владимир Валентинович. – Так и архангелы стояли, придерживая дверцы Царских врат. Руки у них были на шарнирах, и они как бы открывали и закрывали врата.

Ещё у нас здесь очень необычная икона. Когда царь Николай II отрёкся от престола, то в Коломенском, как вы знаете, 15 марта 1917 года был обретён образ Державной Богородицы, которая заступила на место помазанника Божьего, взяв Россию под Свой омофор. У нас в Сизьме про это прознали и заказали такую же икону местному иконописцу Андрею Лукинову – чтобы Богородица была с короной на голове и со скипетром в руке. Но забыли сказать, что на коленях у Неё восседает Богомладенец. И Лукинов написал Богородицу одну на царском престоле. Наверное, такого образа нигде в России нет, только у нас.

Необычная икона Божией Матери «Державная»

Так что после революции у сизьмичей появились новые заступники пред Господом. В том числе и блаженная Ксения Петербургская, о которой прежде у нас никто не ведал, ведь она не была ещё канонизирована.

Подходим к образу блаженной Ксении, который весь увешан золотыми и серебряными кольцами, цепочками, нательными крестиками. Десять ниточек натянуто, унизанных дарами от людей, и навскидку это тысяча благодарностей за исцеления и другую помощь.

– Ксеньюшку у нас почитают не меньше, чем в Петербурге. А как так получилось? Началась война, в Сизьму привезли эвакуированных из Ленинграда. Наши люди хорошо их приняли, разобрали по своим домам. Видят, у них странные иконки – фотографии портрета какой-то женщины. Ленинградцы молились перед этими фотографиями, и помощь им быстро поступала. Стали расспрашивать и узнали, кто такая Ксения Петербургская. А когда блокада закончилась, ленинградцы уехали, а сизьмичам в благодарность оставили иконки Ксеньюшки. С детства помню, что почти в каждом доме были у нас эти чёрно-белые фотографии. Их прикладывали к больным местам, и болезни проходили. А в наше время ей построили у нас часовню – после одного чудесного случая.

Часовня блаженной Ксениии в Соловарке больше похожа на храм

* * *

Проводить нас к часовне директор центра попросил свою сотрудницу Елену Евгеньевну, которая показывала нам музеи. Садимся в машину, она поясняет:

– Это недалеко, у деревни Соловарка.

– Почему именно там? Как-то связано с Ксенией Петербургской?

– Из Соловарки родом Александра Александровна Гычева, в девичестве Малашкина. Живёт она в Томске, работает генеральным директором областной Роспечати. В 1999 году ей во сне явилась блаженная Ксения и показала часовню близ храма и знакомого ей камня. Храм она тоже узнала – соловарский, во имя Иоанна Предтечи. Рассказала она своему настоятелю этот сон и попросила благословения построить часовню на родине. Батюшка ответил: «Чего в такую даль ехать, строй у нас в Томске». И вот выделена земля под строительство, закуплены стройматериалы, но вдруг выясняется, что отвод земли оформлен неправильно, и городские власти забрали её обратно. Наверное, это был знак свыше. Собрав оставшиеся средства, Александра Александровна в феврале 99-го приехала на родину, обратилась к Владимиру Валентиновичу. Он очень почитает блаженную Ксению: многократно ездил в Петербург на Смоленское кладбище, возил записки как местных жителей, так и самих односельчан. Сказал Александре: «Денег, говоришь, немного привезла? Но зачин дороже денег, тем более сама Ксения тебе явилась. Всем миром построим…» И построили, в 2000 году там уже началась молитва.

– А почему именно соловарской уроженке блаженная явилась, как думаете? – спрашиваю нашего гида. – Соловарка-то здесь при чём?..

– Я думала над этим, а потом узнала, что Ксения Петербургская очень почитала святого Георгия Победоносца. Её покойный муж, одежду которого она носила, был ведь военным. А в Соловарке близ храма есть святой источник во имя Георгия Победоносца. Это отдельная история, очень давняя, первое упоминание о ней в письменных источниках было в 1678 году.

В деревне Кузьминское жил неходячий юноша из рода Губиных. Когда ему исполнилось 18 лет, он дал обет, что если встанет на ноги, то пешком дойдёт до Белого моря и поклонится там святыням Соловецкого монастыря. И вот во сне является ему ангел Божий и говорит: «Пусть снесут тебя на носилках под гору за храм Божий, захвати с собой заступ и вырой ямку, в ней появится вода. Этою водою умойся – и получишь исцеление». Имелся в виду храм в Соловарке. Всё так и сделали, и юноша исцелился, домой вернулся на своих ногах. А источник, который забил из земли, назвали Егорьевским, поскольку чудо это совершилось в день Георгия Победоносца. Много веков люди получали там исцеления, а в 1928 году колодец засыпали землёй. Но вода всё равно наружу протекала, и люди приходили за ней. Рассказывают, ещё в начале 70-х у заваленного колодца на Егорьев день стояли милиционеры и никого не подпускали. И ведь как получилось-то: когда мы часовню Блаженной Ксении строили, то заодно очистили этот колодец, поставили сень и люди вновь туда приходят. Считаю, это так блаженная о святыне порадела.

Источник Великомученика Георгия в Соловарке, на берегу речки Сизьмы

Елена Лепихина открыла часовню в неурочный час – и сразу откуда-то появились паломники

Позже я поинтересовался судьбой Александры Гычевой, и выяснилось, что спустя два года после открытия часовни в Соловарке она помогла построить храм во имя Ксении Петербургской в селе Александровском под Томском. Стала его ктитором. В самом же Томске её стараниями в 2018 году был поставлен памятник императору Александру Первому, который теперь посещают не только томичи, но и приезжающие в город наследники династии Романовых. Помогла она и крест установить в ограде Томского Богородице-Алексеевского мужского монастыря c надписью: «Здесь погребено тело Великого Благословенного старца Феодора Козьмича, скончавшегося 20 января 1864 года». Наверное, есть незримая связь русского императора с блаженной Ксенией, которая почила спустя два года после восшествия его на престол. Ведь он как бы продолжил её подвиг – отказался от всего мирского и ушёл странствовать под вымышленным именем Фёдора Кузьмича, если верить преданию. И как удивительно всё это связалось через простую русскую женщину, уроженку никому не ведомой Соловарки!

У деревни машину оставляем, дальше идём пешком. Вот и часовня. Рядом на скамеечке сидят две девушки, из пакета чипсы кушают.

– Вы откроете нам церковь? – спрашивают.

– Конечно, – отвечает Елена Евгеньевна, – только чипсы на скамейке оставьте, их никто не тронет.

– А вы тоже угощайтесь, – добродушные девушки протягивают нам пакет.

Внутри часовня напомнила мне сиземский храм – иконы всюду, уже и вешать некуда. Есть среди них и первоначальный образ блаженной Ксении, который ходил в народе: чёрно-белая её «фотография».

– В зимнее время часовня у нас открыта в субботу, когда читается акафист блаженной, и в воскресенье, – поясняет Елена Евгеньевна. – А летом каждый день, кроме понедельника, две женщины дежурят. Людей здесь бывает много – молятся, записочки Ксеньюшке оставляют, опускают их вот в этот ящичек. Мы записки, конечно, не читаем, но однажды на полу у ящичка увидела календарик, подняла, а на нём написано: «Хочу сушаться». Явно ребёнок писал, с ошибкой. Положили к другим запискам… Ещё у нас журнал есть, куда люди пишут блаженной благодарности за помощь. В каждый месяц по десять и более записей.

Помолившись пред иконой Ксении Петербургской, выходим на улицу. Наш проводник по святому месту показывает камень, который увидала во сне устроительница часовни: «В том сне, как рассказала нам Александра Александровна, Ксения постукивала по камню своим батожком. А теперь, смотрите, камень почти весь в землю ушёл. Видать, он уже не нужен».

Рядом – увиденный во сне храм, точнее стены его.

– Восстановить его пока что силёнок у нас не хватает, – вздыхает Елена Евгеньевна. – Это не тот, древний деревянный, который был во время появления Егорьевского источника, а новый, построенный в 1875 году. Место его постройки указала Сама Богородица, явив здесь на рябине Свою икону. Позже люди заметили, что если помолишься и пожуёшь ягодки или листья этой рябины, то будет тебе просимое исцеление.

– Той рябины уже нет?

– Почему же? Стоит вон, за храмом. Основной её ствол уже отмер, а поросль от него осталась. Причём она быстро разрослась, когда мы часовню открыли. Народ стал ветки обрывать, так что пришлось ограду сделать. Главврач приезжал из Шексны удостовериться в целебных свойствах храмовой рябины. Стал листик жевать да вокруг храма ходить – и забыл, что у него зуб болит: как рукой сняло. Это он мне сам рассказывал. И бабушки как одна утверждают, что рябинка им помогает.

Возле священной рябины в Соловарке

Возвращаемся к часовне. Оттуда выходят девушки с просветлёнными лицами: помолились и написали записочки блаженной. Спрашиваю их имена.

– Елена и Надежда.

– Ещё бы Веру вам и Любовь за компанию, – шучу.

– Да, нам нужна любовь! – смеются.

Ага, понятно, о чём Ксению Петербургскую попросили.

Елена Евгеньевна советует им:

– Только не просите рукастого да головастого. Есть такие, кто попросил, а теперь ездят и наоборот отмаливают.

– Почему?

– Одна женщина овдовела – двое детей, дача, долги за квартиру. Попрошу-ка Ксению дать мне мужичка рукастого да головастого. И по молитве нашёлся такой. Всё ей сделал и на даче, и дома, с детьми нашёл общий язык. Но ей сорок, а ему семьдесят, в отцы ей годится – и стала женщина этим тяготиться… Так что думайте сначала, что у Господа просить.

Что в памяти останется

Сходив на Егорьев источник и ополоснув лица целебной водой, вернулись мы к машине и поехали обратно в Сизьму. Вспомнив о тех девушках, спрашиваю:

– Наверное, парней-то в округе мало осталось, все поразъехались?

– В 1984 году, когда я окончила пединститут и вернулась в Сизьму в школе работать, было 180 учеников. А рабочей молодёжи сколько! В клубе на танцах едва помещались. Вообще, жизнь здесь интересная была. А теперь кто из последних моих выпусков остался? В колхозе два парня работают, пятеро лесниками устроились, есть ещё пяток ребят, частным подрядом занимаются да строителями по вызову. Остальные в городах, в Москве и Петербурге.

– У вас ещё более-менее, колхоз не закрылся, поля вспаханы, – говорю. – Наверное, сказывается, что народ богомольный. И как тут Богу не молиться, если столько святынь! Чудотворные иконы, святые источники, частицы мощей в храме: Пантелеимона, Димитрия Солунского, Георгия Победоносца, великомученицы Варвары…

– Всего у нас в храме 198 частиц документально подтверждённых. Часть их привёз наш батюшка Кирилл, когда ездил на Афон с владыкой, другие пришли из Александро-Невской лавры – стараниями потомков ленинградцев, бывших у нас в эвакуации. И святыни реально нам помогают. Расскажу личную свою историю.

Было это перед самой Пасхой. Вела я урок, писала мелом на доске, и вдруг почувствовала резкую боль. Прямо на глазах рука раздулась. Пошла домой, свекровь в ужасе: «Скорей к врачу!» В Шексне врач говорит: «Вам надо срочно в больницу ложиться, чтобы руку сберечь». Отвечаю: «У меня даже зубной щётки с собой нет, давайте завтра приеду». Вернулась, а была Страстная суббота. Думаю, идти ли на всенощную с такой рукой? Ладно, думаю, приду перед службой, пока толчеи нет, постою и уйду. В храме подошла к обломкам нашего чудотворного креста, приложила к ним руку, в шарф замотанную, и такое облегчение накатило! Боли нет! Так я всю службу и простояла у креста.

Прихожу домой – опухоли как не бывало, нормальная рука. А вскорости к нам в школу приехали медики смотреть детей. Подходит ко мне тот хирург, что меня осматривал: «Почему не явились на стационар?» Отвечаю, что рука прошла. «Не может быть! Я хорошо помню ту опухоль, сама пройти не могла. Признайся, к какой бабке-знахарке ходила?» Не стала ему говорить про чудотворный крест, а то подумает: учительница – и в Бога верит. Это был 2007 год, когда «клерикализации» школы чурались как огня. Жалею, что не сказала ему, он ведь умер потом. А так, может, в церковь бы пришёл, душу свою спас.

– А вы сами на службы стали ходить, когда в Сизьме храм открылся?

– Ещё раньше. Я ведь была на лекциях профессора Камкина и вела в школе курс «Истоки», на котором надо было детям о православии рассказывать. Через это и пришла.

Дальше ехали мы в молчании, чему я, честно сказать, был только рад – столько уже информации на голову свалилось! Наш гид хорошо поставленным голосом вдруг продолжила:

– А сейчас мы проезжаем мимо Ромкиного кладбища. Почему оно так называется? Начну с самого начала. Дело в том, что Белозерский князь Михаил Верейский, внук Дмитрия Донского, пожаловал Сизьму во владения Кирилло-Белозерского монастыря, о чём есть письменное упоминания под 1460 годом. Спустя полтора столетия польско-литовские отряды осадили Кириллов, польстившись на богатства монастыря, но не смогли взять его приступом. Разъярённые разбойники стали грабить и сжигать окрестные сёла, добрались и до Сизьмы – монастырской вотчины. В нашем храме как раз шла служба, поляки вошли, никаких богатств не увидели и тогда священнику отрубили голову и сбросили её с колокольни на глазах у прихожан. Потом их заперли и сожгли вместе с храмом. А сына священника, семилетнего Рому, взяли с собой, чтобы отдельно его замучить. Далеко везти не стали, утопили в речке Лапсарь. С той поры берег в том месте стали называть Ромкина топь. Позже там появилось кладбище, и до сих пор его называют Ромкиным. Поляки-то хотели запугать сизьмичей, а в веках осталась память о невинном мученике.

– Жестокость какая-то нечеловеческая, – удивляюсь. – И после этого нам рассказывают о цивилизованной Европе и «варварах-московитах».

– Историю разные люди творили – и грешники, и святые. Лучше, конечно, держаться за святых.

Не останавливаться!

В доме культуры был уже накрыт длинный стол, за которым собрались сотрудники Центра традиционной народной культуры. Как оказалось, все они нашу газету уже много лет читают. За чаем с пирогами зачалась задушевная беседа, о разном в жизни, что письменно трудно передать.

– Володя, про матушек-то расскажи, – просит своего начальника Елена Евгеньевна.

– Да, было, было.

– Так расскажи, интересно же! – смеётся она. – Ладно, сама скажу. Он ведь, когда в школе учился, девчонок называл так: «Матушки мои».

– А что такого, – улыбается Владимир Валентинович, – у нас в Малой Сизьме всё матушки да батюшки. Придёт мужик в дом чужой: «Ой, ну-ка, матушки, на стол накрывайте». Или: «Ой, вы какие, матушки, сегодня хорошие, больно уж баско сдобелися» – то есть красиво оделись. В Сизьме если одёжа хорошая, то говорят «сдоба» и «снаряд», отсюда «сдоблеться» или «раздоблеться». А если мужик работает механизатором и у него одежда мазутная, то это уже «оболочка», а глагол – «оболокаться» и «разболокаться». Говорят: «Разболокайся и вешай свою фуфайку». Свой говор-то. Так и «матушки дорогие». Что-то там случилось: «Ой, матушки! Ой, батюшки!»

– Говорят, вы среди бабушек выросли?

– А мне с самого детства интересно было стариков послушать. Придут соседи да начнут дореволюционную жизнь вспоминать – взахлёб их слушал, думал, хоть бы одним глазком это увидеть. Таким и рос. Помнишь, Лена, в школе говорили: «Все идут вперёд, только Вовка идёт назад»?

– Да, было такое!

– В итоге появился этот Центр традиционной культуры, на который равняются во всей Вологодской области, – говорю.

– Да мы и не думали ни о каком центре, тем более о туристах и паломниках, – не соглашается директор. – Делали всё для себя, чтобы сохранить нашу духовность, нашу культуру и жить церковной жизнью.

Ведь точно так же с храмом получилось. Думаете, мы с самого начала замысливали его таким благолепным, со множеством святынь? Восстанавливали потихоньку на пожертвования наших сизьмичей, надеялись только на себя. Однажды приехали армяне из кондитерской фирмы «Атаг»: «Давайте мы вам пол с подогревом сделаем, стены оштукатурим, побелим, церковную ограду построим и ночную подсветку установим». Смотрю на них: нет, не верю, так не бывает! И отказал. Они рты раскрыли: «Первый раз видим, чтобы от помощи отказывались!» Но всё же приехал их прораб с рулеткой, всё измерил. Собрали мы сельский сход: «Будем помощь принимать?» Народ стал думать: «Вспомните, сколько мы делали полы, потолки, всё ведь разворотят и бросят. Молиться и на холодном полу можно, на наш век хватит».

Всё же решили попробовать. Вскрыли они полы: батюшки, там пустота, расстояние от пола до земли – 1 метр 70 сантиметров. Оказалось, раньше там подвал был. Ночь я не спал: «Господи помилуй, что нам делать? Какие полы с подогревом, тут песком не один год засыпать!»

Приехали их работники и менее чем за месяц вручную на тачках перетаскали 78 «КамАЗов» песка. Раньше мы храм топили печками и натопить не могли – зимой ноги к полу примерзали. Люди от печки угорали, на службах нашатырный спирт нюхали, иконы давали трещинки от перепада температур. А теперь вон как легко дышится, ещё и вентиляцию сделали с постоянной циркуляцией воздуха. Даже запаха от горящих свечей нету, иконам тоже идеальные условия.

– А правду говорят, что вас под своё крыло взяла Валентина Ивановна Матвиенко, поэтому и удалось храм восстановить? – интересуюсь.

– Наш губернатор привозил её в 2009 году к нам на праздник. Пообщалась питерский губернатор с народом, сказала: «Я слышала, что здесь почитают блаженную Ксению, но что настолько, даже не могла предположить!» Наши бабушки рассказали ей, как в войну принимали у себя блокадников и лечили. И что до сих пор потомки тех блокадников приезжают в Сизьму. Валентина Ивановна очень этим впечатлилась, и часть икон в нашем храме – это дар от неё.

Далее пошёл общий разговор. Одна из сотрудниц, Нина Николаевна Белова, припомнила, как в её родной деревне мужики мечтали свой храм восстановить. В ту пору по телику крутили различные викторины, говорили: «Вот выиграю миллион – на храм отдам!» А надо было самим потрудиться…

– Нынче работники не те, – соглашается Владимир Валентинович. – Вот бабушки-то рассказывали. У Лены Зуевой муж в Первую мировую погиб, осталась она с тремя детьми и хозяйством: более двадцати коров, столько же телят, поросята и прочая живность, сорок ульев да земли гектаров тридцать. Да ещё дом огроменный. И ведь муж её со всем этим справлялся! А ей пришлось «казаков» нанять, так у нас батраков называли. К нам в казаки-то из других волостей в охотку шли. За одним столом с хозяевами сидели, были как родня, и со временем работники своё хозяйство заводили. Когда раскулачивание пошло, комиссары говорили казакам: «Теперь вы свободны!» Они: «Мы здесь хотим остаться, заработать, чтобы потом самим обустроиться».

А когда в 90-е годы бросили клич: «Берите землю, обрабатывайте!» – энтузиазма уже не было. Многие ведь думали, что прежние порядки могут возвернуться. Записывал я у бабушек старинные песни, и одна ни за что не хотела спеть ту, за которую сослали её отца. Кое-как уговорил. Сочинили её примерно в тридцатые годы. Парень полюбил дочь священника. И такой у них диалог: «Брось, моя девица, брось, моя милая, брось, позабудь ты отца». – «Нет, миленький мой, твоя просьба напрасна, я не забуду отца никогда». – «Последнее слово тебе, дорогая, ты будешь моей или нет?» – «Твоей я не буду, тебе повторяю, последний тебе дам ответ». И там были такие слова: «Отец мой священник, ты знаешь прекрасно, а ты, милый мой, коммунист. Отец ведь советскую власть ненавидел ужасно, он ярый у нас монархист». В итоге парень: «Тогда не достанешься ты никому!» И старушка, спев песню, просила: «Только, Володя, никому не говори, что от меня услышал. А то меня сошлют, как отца». Вот как народ-то запугали.

А насчёт работников – кто хочет жить богато, он так и живёт. Лодыри и раньше были. Не буду называть фамилию, но в одной семье, бывало, тесто намесят, испечь уже лень – и едят сырое.

– Так в старину и жидкий хлеб кушали. От чего и произошло слово «хлебать», – уточняет Елена Евгеньевна.

– Лена, так хлебали-то не сырым, а болтушку делали, с толокном-то.

Трапеза подходит к концу, благодарим за пироги и разносолы. Спрашиваю, есть ли ещё примеры в России, чтобы одновременно и церковную, и традиционную жизнь налаживали.

– Приезжал к нам батюшка из села Давыдово Ярославской области со своим фольклорным коллективом, у нас с ними много общего. А больше не слышал. Свой-то опыт мы стараемся другим передавать. У нас ведь как? Много народных праздников проводим – но обязательно по-церковному, всё у нас начинается со службы в храме. На Масленицу сжигаем не соломенную девку, а люди приносят ненужные вещи, хлам – вот и это сжигаем. Через костёр не скачем – только игры, которые бытовали на протяжении многих веков. Да и никогда у нас через костёр не прыгали. Мамы на Масленицу приходили с детьми, приносили криночки с молоком и плескали молоко в костёр, приговаривая: «Ой, дай мне молочка! Да как же дам, оно в костре сгорело». Это чтобы дети понимали, что наступает время поста. Вот настоящая наша традиция.

А на Рождество у нас театр, и сценарий нисколько не отступает от Евангельской истории. Владыка и батюшки приезжали, удивлялись: как всё по-церковному у вас! У нас в спектакле нет даже изображения Богомладенца, тем более Его куклы – только волхвы, царь Ирод.

Да много можно ещё рассказать… Вы вот что, когда ещё мимо нас в Петербург ехать будете, обязательно предупредите: мы штями вас из русской печки накормим, в мини-гостиницу для паломников устроим и что-нибудь старое-новое покажем, мы ведь продолжаем обустраиваться. Останавливаться нельзя, а надо делать то, на что есть воля Божья.

Прощаемся. Удивительный здесь народ! Он как Сиземский крест – расколот на кусочки, но продолжает жить и творить добро.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска