К 100-летию мученической кончины святителя Вениамина Петроградского

Время помутнения

Шёл 1922-й год. Закончилась Гражданская война, что развязало большевикам руки в отношении Церкви. Они захватили власть в государстве, созданном православными людьми. Несмотря на все искушения и насилия, верующие составляли по меньшей мере три четверти населения бывшей Российской империи. Можно было просто оставить их в покое, потихоньку зарабатывая уважение. Позиция Патриархии – быть вне политики, подчиниться новой власти, как некогда язычникам, – вполне этому способствовала. Но началось то же, что потом, на рубеже тридцатых, произойдёт и с крестьянством. Жажда абсолютной власти родила убеждение, что лишь два метода могут её обеспечить – репрессии и разделение, дробление всех сил в стране. Отсюда её расчленение на рес­публики, стравливание социальных групп, убийства и лагеря. Всё это разрушало фундамент государства, но создавало иллюзию контроля над ним – именно иллюзию, при наличии неплохих организаторов и перспективных планов. Сила и воля немногих лишали силы воли народ, необратимо слабеющий.

Много веков он сплачивался вокруг царя и Церкви, после чего одолеть его силой становилось невозможно. Царя Россия лишилась в 1917-м. В 22-м году решили сокрушить и Церковь, воспользовавшись голодом, охватившим многие губернии. Ради того чтобы натравить колеблющихся сторонников власти на тех, кто остался верен Христу, объявлено было о реквизиции церковных ценностей. При этом Церковь, повинуясь посланию Святейшего Тихона, сама добровольно отдавала всё, что имела, кроме немногих святынь, например чаш для Святых Даров.

Ради того чтобы отнять и их тоже, начали убивать прихожан. Но Петроград это не затронуло. Митрополит Вениамин Петроградский благословил святыни выкупать – горожане собрали на это много пудов золота и серебра, жертвуя всё, вплоть до обручальных колец и фамильных реликвий.

В то время митрополит Вениамин был, безусловно, самым авторитетным человеком в городе, в том числе среди рабочих. Поэтому в глазах большевиков это был, наверное, самый опасный в стране архиерей – истинно народный. Обвинить его в создании препятствий для изъятия церковных ценностей было затруднительно, так что убийство его хотя и было неизбежно, но могли отложить. А пока ударили в спину, завербовав изменников в церковной среде.

Ради того чтобы обеспечить церковный переворот, был арестован Патриарх Тихон. «Живоцерковники» Введенский и Красницкий, вернувшиеся из Москвы с заявлением, что они теперь вместо Патриарха, были предупреждены митрополитом Вениамином, что должны принести покаяние. Но они отказались и были отлучены от Церкви. Это привело власти в бешенство – рушился план, казавшийся им весьма удачным. Владыка Вениамин и его сподвижники были немедленно арестованы. После состоявшегося суда святитель с тремя другими верными был расстрелян, что предопределило конец обновленчества, пусть не физически, но морально уничтоженного твёрдой позицией и мученической кончиной митрополита.

Отец

Василий Казанский, будущий владыка, родился в Нименском Погосте в 1873 году. В то время это была Олонецкая губерния, сейчас – Архангельская область. От этого места в наши дни пешком можно дойти до города Няндома, но прежде там было пустынно и тихо, не шумели электровозы и даже паровозы. Изредка проедет обоз из Архангельска в Москву, и снова воцарялся покой. Окормлял здешних христиан отец новорождённого – протоиерей Павел Иоаннович Казанский. Он присматривал за десятками деревень среди лесов и озёр на площади 50 на 25 вёрст, порой выбиваясь из сил.

Вениамин (Казанский) – иеромонах

Почти все сведения об отце Павле известны нам со слов митрополита Вениамина и были записаны им по случаю смерти родителя в 1905-м. Этот поэтический текст стал гимном сына в память любимого отца:

«…На требы приходилось ездить верхом. Лесная тропа… шла по болотам и чрез речки, на которых мостики каждую весну и осень уносило водой, и лошади переправлялись вплавь. Сколько бывало всяких приключений: то увязнет лошадь в болоте, то, испуганная в чаще леса птичкой или зверьком, сбросит своего всадника. Господь только хранил от всевозможных опасностей Своего служителя, который, не желая утруждать крестьянина и псаломщика, пускался один в опасные путешествия. Когда ему исполнилось 50 лет, он очень стал чувствовать последствия верховой езды и тех многочисленных ушибов, которые были получены во время падений. Для многих священников, слышавших рассказы о таких путешествиях, жизнь в таком приходе казалась невозможной. А он жил и жил, не год и не два, а целых сорок лет, да ещё и о нуждах прихода пёкся».

Особенностью края было то, что там жило немало староверов, с которыми у священника сложились своеобразные отношения – доверительные. Скажем, стояла в тех края древняя церковь, оставленная старообрядцами, скорее всего, по требованию власти. Крыши не было, и лишь ветви громадных елей защищали храм от непогоды. Люди приходили на богомолье, но ремонтировать не смели. Вдруг священник решил её восстановить, благоговейно сохраняя старинный фасад. Староверы прониклись и, даже понимая, что храм им не достанется, начали на него жертвовать свои с трудом заработанные копейки.

«Раскольники не чуждались священника, – вспоминал владыка, – даже их “отцы” заходили в дом к нему по житейским делам, так как он к полиции в борьбе с расколом никогда не обращался».

Это очень важно: «к полиции… никогда не обращался». Так рождалось взаимное уважение. Чтобы укрепить его, отец Павел вёл жизнь образцовую, даже по праздникам перестав употреблять вино.

Это были бесценный урок для будущего митрополита Вениамина, как и отношение отца к крестьянам. Одному, вспоминал сын, подарил двух малых телят, а когда тот их не уберёг – двухлетнюю телушку, пусть будет с коровой. Семена по весне тем, у кого были средства, продавал, но по цене много ниже рыночной, а самым бедным раздавал просто так. В голодные годы порой самому ничего не оставалось. Сажал и сеял священник самостоятельно, а вот с уборкой урожая и косьбой ему помогали, и веселы были эти помочи – весь день не умолкали песни. Батюшкой были открыты пять церковно-приходских школ. Одна появилась после разорения некой деревни – жители пошли побираться, и батюшка всё думал, как им помочь. Начать решил с того, что собрал детей несчастных, стал их учить, кормить обедом и ужином, снабжать одеждой.

Когда пришла пора отцу Павлу умирать, он призвал детей. Один диакон, другой семинарист, третий – архимандрит, отец Вениамин. «Ничто земное меня не занимает, – сказал им, дочери и жене глава семейства, – так как к земле меня теперь привязывает только вода, которую пью, да ваши ласки. Теперь мне остаётся решить последнюю трудную задачу – умереть».

«К вечеру он всё слабеет, – описал отец Вениамин кончину отца. – Сын-архимандрит надевает епитрахиль, читает акафист Спасителю и канон на исход души. Больной слушает и заставляет себя приподнять. По прочтении молитвы он трижды целует медный крест, употребляемый им при требоисправлениях, и шепчет: “Хорошо”. Потом он ещё что-то шептал, как будто слова молитвы. Прилёг и минуты через три уснул, закрыл глаза, и дыхание прекратилось. Никаких конвульсий, ни хрипения – ничего не было. Последняя задача решена – он умер легко, спокойно, с молитвой на устах».

Влияние родителя на владыку Вениамина трудно преувеличить. Святость порой наследуется.

Годы учения

Дед владыки по отцу, Иоанн Фёдорович, был диаконом в Большой Шалге. Мать, Мария Александровна, в девичестве Смирнова, была дочерью прежнего настоятеля Преображенского храма в Нименском Погосте. Уездной столицей для обоих селений был Каргополь, куда Василий Казанский отправился в десять лет продолжить полученное дома образование. В Каргополе жило много его родни, в том числе смотритель духовного училища Константин Иванович Казанский, двоюродный брат святителя, в будущем депутат Государственной Думы.

Здание духовного училища в Каргополе

Следующей ступенью стала Олонецкая семинария, стоявшая на окраине Петрозаводска. Из этого самого большого здания губернии открывался прекрасный вид с Онежским озером вдали.

В 1893 году в числе лучших выпускников Василий был принят в Санкт-Петербургскую Духовную академию. В ту эпоху в академии существовала хорошая традиция – студенты непрестанно проповедовали среди жителей Петербурга. Скажем, в феврале 1895 года в Адмиралтейском соборе перед флотскими экипажами и солдатами Василий Казанский читал беседу «Страдание православных». Слушали его две тысячи служивых. Вот впечатляющий список мест, где он проповедовал в сентябре 96-го по воскресным и праздничным дням, а кое-где и ежедневно: школа при фабрике братьев Варгуниных, столовая при фабрике товарищества Штиглица, церковь Петра и Павла при Обуховском заводе, подворье Задне-Никифоровской пустыни, ночлежки на Шлиссельбургском проспекте и на Малой Болотной.

Основными слушателями были рабочие и нищие. В тот момент отец Вениамин, конечно, не догадывался, что проповеди будет читать и детям, и внукам этих рабочих, что однажды они изберут его на Петроградскую кафедру, а потом встанут рядом, чтобы отстаивать святую православную веру от посягательств богоборцев. Семена, посеянные им, всходили, быть может, потому, что, не отличаясь красноречием, будущий святитель говорил от всего сердца. Его идеалами среди святых отцов были самоотверженные труженики-миссионеры Стефан Пермский и Иннокентий Московский. Житие святителя Стефана особенно потрясло рассказом, как он придумал для коми-зырян азбуку, переводил для них священные книги, устраивал их жизнь, в том числе за пределами храма. Для о. Вениамина это был пример подлинной любви к своей пастве.

Время учительства

Дальше – обычная для выпускников академии жизнь: преподавание и непрестанные переводы из одной семинарии в другую. Сначала была Рижская, потом Холмская, ректор которой, будущий митрополит Евлогий (Георгиевский), вспоминал об о. Вениамине: «Это был молоденький, скромный, кроткий, улыбающийся монах, а дело повёл крепкой рукой и достиг добрых результатов». Затем стал инспектором Санкт-Петербургской семинарии, ректором Самарской. Мало где в стране было такое разнообразие сект, как в Самарской губернии. Хлысты, штундобаптисты и другие – их воззрения не могли не доходить до православных учащихся семинарии. В рамках учебной программы влиять на умы семинаристов было затруднительно, но отец Вениамин нашёл выход, устраивая постоянные выезды. Иногда они доставляли мало радости, но производили глубокое впечатление, как, например, поездка в колонию душевнобольных, где содержались жертвы алкоголизма. Ну и, конечно, совершались паломничества, в том числе пешие, скажем в Саровскую обитель от станции Шатки Арзамасского уезда. Ректор шёл вместе со всеми, купив себе для этого лапти, ночуя на полу в попутных сельских школах. Забавно вышло в Дивеево. Монахини уже прослышали, что к ним «отец архимандрит-ректор прибудут», стоят, волнуясь, ждут. Отец Вениамин, в простом подряснике, запылённый, тут же – ждёт, как выяснилось, самого себя.

В октябре 1905 года до Самары донеслись революционные веяния: начались митинги, демонстрации, объявили всеобщую забастовку. Отец ректор был удивлён, когда к волнениям присоединились его семинаристы – все, кроме выпускного класса. Случившееся привело его к глубокому убеждению, что смешивать Церковь и политику неприемлемо для христианина. Этим принципом он руководствовался до последнего дня жизни. Владыка был твёрдо уверен, что дело Церкви заниматься спасением души независимо от государственного строя. При этом он не питал иллюзий относительно Временного правительства, не говоря о коммунистах, хорошо сознавал, что Церковь ждут тяжелейшие испытания. Можно спорить, насколько правильна была эта позиция, но мы не видим в ней лукавства. И добавим, что никакие, даже самые страшные обстоятельства не могли её поколебать.

Тринадцатого октября семинаристы собрались в актовом зале, изложив свои требования относительно реформы духовной школы. Отец Вениамин понимал, что дело не столько в несовершенстве прежней системы, сколько в желании юношей участвовать в устроении своей жизни. «Учащиеся теперь уже не могут ходить на прежнем поводке и жить, как раньше, не в состоянии. Надо теперь иначе относиться к ним», – констатировал он. Ни на кого не возлагая ответственности за произошедшее, распорядился отпустить воспитанников по домам – всех, кроме выпускного класса. Нужно было думать, что с этим делать, как убедить семинаристов в том, что будущий священник не имеет права на то, чтобы его политические взгляды возобладали над пастырскими обязанностями, что нельзя одновременно служить Христу и грезить о «правильном мироустройстве», «реформах» и прочих мнимостях, которые едва ли способны сделать мир лучше, зато могут удовлетворить тщеславие, увлечь на ложный путь страждущих от несовершенства мира.

В этот момент пришло сообщение о переводе отца Вениамина в Петербург ректором столичной семинарии. Проводы были очень печальны – семинаристы успели сблизиться с батюшкой, переживали. Некоторые так не хотели расставаться, что отправились провожать любимого учителя до Сызрани, а это по Волге сто вёрст.

В Петербурге отец архимандрит обнаружил волнения и среди столичных семинаристов. Двенадцатого ноября они подали ему петицию о том, какой видят свою дальнейшую жизнь в семинарии. Владыка поступил достаточно неожиданно, пригласив на встречу со студентами их родителей, то есть в большинстве случаев почтенных иереев и протоиереев, – прежде такой традиции не существовало. Поговорили и пришли к выводу, что разжигать страсти не стоит, а вполне угасить невозможно. Некоторые требования семинаристов были справедливы, другие – заимствованы из нечистых источников. Решено было, что отцы, не уверенные в том, что их сыновья подчинятся семинарской дисциплине, на дому подготовят их к весенним экзаменам. Но главное – родительское собрание выработало новые правила, в которых были учтены разумные пожелания и отвергнуты необдуманные.

При этом твёрдо было сказано, что в случае новых волнений семинария или отдельные классы будут закрыты до августа. С окончания рождественских каникул до конца апреля занятия продолжались в спокойной атмосфере, но 1 мая последовала новая забастовка, с тем чтобы «выразить сочувствие пролетариату в его борьбе с буржуазией». На следующий же день все «сочувствующие» были уволены, правда не окончательно, но чтобы вернуться обратно, нужно было сдать экзамен. В семинарии остались лишь два отделения. То же происходило и в большинстве других семинарий. Студенты никак не могли определиться, кому хотят служить: Богу или общественным настроениям.

С этим нужно было что-то делать. Синодальный учебный комитет решил провести что-то вроде съезда, куда были приглашены и четверо ректоров семинарий, в том числе отец Вениамин. Идей было много. Например, обязать семинаристов посещать концерты и театры для эстетического развития, преподавателям разрешалось вносить изменения в программы и самим выбирать учебные пособия, но это, конечно, не главное. Воспитанников рекомендовалось привлекать к практическому участию в богослужении, проповеди, деятельности благотворительных и просветительных учреждений при приходских церквях. То есть семинаристов нужно было воцерковлять, хотя казалось, что люди, выросшие в священнических семьях, должны были быть тут на высоте.

Это не было собранием, куда люди пришли благодушно поговорить. Когда председатель комитета епископ Арсений (Стадницкий) сказал, что время требует от православных педагогов не только тяжёлых трудов на духовном поприще, но и «жертв, порою, может быть, даже своею жизнью», многие его услышали. Безмятежное время закончилось. Мир вновь объявил христианству войну, до конца которой никому из присутствующих, скорее всего, не дожить. Понимание этого начало приходить в Церкви ко многим, в том числе совсем юным. В первый класс Петербургской семинарии поступило в 1906 году 110 человек, больше чем когда-либо за всю её историю, так что пришлось открыть третье отделение. Это было поколение мучеников и исповедников – тихих героев, умиравших в безвестности, во мгле, покрывшей страну.

Подтянулись, надо сказать, и будущие предатели. Бог весть, как это выходит, но, подобно Иуде, они слышат тот же зов, что Пётр и Иоанн, и следуют ему, полные благих намерений, чтобы однажды перегореть и перейти на другую сторону. Кто есть кто, откроется не сразу. Архимандрит Вениамин, вглядываясь в лица семинаристов, напоминал им о минувших событиях: «Пусть тот из вас, в ком есть голос совести, твёрдо решит сейчас же, у входа в это духовное святилище, вопрос, оставаться ли ему здесь с нами или уйти, чтобы не вредить ни нам, ни себе». Никто не ушёл, а он не знал, радоваться этому или огорчаться.

Епископ окраин

Ещё в январе 1906 года о. Вениамин решает возобновить прерванные когда-то занятия с рабочими. На хорошо знакомой архимандриту со времён учёбы фабрике Варгуниных состоялась первая беседа. Народу было множество. С тех пор в рабочих кварталах батюшка частый гость – рассказывает, убеждает, отвечает на вопросы. Часто служит в церквях самых отдалённых и бедных окраин – за Невской и Нарвской заставами, на Охте.

Патриарх Тихон и митрополит Вениамин

Поставление во епископа Гдовского – викария Санкт-Петербургской епархии – не изменило маршрутов Вениамина (Казанского). Безмерно почитая праведного Иоанна Кронштадтского, у его гробницы он отслужил свою первую литургию после хиротонии – владыка пытался, как мог, восполнить для людей утрату святого пастыря. Боролся с пьянством: осенью 1914-го при его деятельном участии было создано Всероссийское Александро-Невское братство трезвости. За этим стояла многолетняя работа. При храме Покрова Пресвятой Богородицы на Боровой улице создал Общество помощи для падших женщин. Многих из них удалось спасти. Положил начало литургиям для учащихся, неутомимо навещая приходские школы.

Перечисление всего заняло бы не одну страницу. Довольно рассказать, как он был избран митрополитом Петроградским, чтобы понять отношение горожан к его трудам.

«Аксиос!»

«Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни», – объявил Синод 9 марта 1917 года. Едва ли это было позволительно – говорить от имени Господа Бога в столь сомнительной ситуации, приписывая Творцу согласие на свержение монарха и появления правительства, почти целиком состоящего из членов масонских лож. Обер-прокурором был назначен князь Владимир Львов, которого многие современники считали бесноватым. На какое-то время он фактически захватил власть в Церкви, непрестанно ей угрожая, так что никаких иллюзий насчёт наступившего царства свободы члены Синода, конечно же, не питали. Стиль послания явно не церковный, скорее всего Львовым оно и написано. Аргументы для давления на архиереев отчасти совпадали с теми, что использовались для убеждения Государя подписать отречение: отсутствие выбора, счастье родины, необходимость сохранить хоть какую-то управляемость страной во время войны.

В апреле Синод и вовсе был разогнан. Из прежнего состава власть доверяла лишь митрополиту Сергию (Страгородскому). В новый состав Синода, кроме него, был включён архиепископ Андрей (Ухтомский), поддержавший революцию. Именно их прочили на Петроградскую кафедру. Но Церковь уже начала приходить в себя после потрясения.

Как отнёсся к революции владыка Вениамин? Вопрос, не имеющий ответа. Как и будущий Патриарх Тихон, он не принадлежал к числу монархистов, как и к любому другому политическому движению. Эти два человека были целиком сосредоточены на жизни Церкви, что не помешало впоследствии Патриарху предельно жёстко осудить расстрел Царской Семьи. Восьмого марта владыки Вениамин и Тихон оказались вместе, чтобы отпеть профессора Духовной академии Николая Покровского. Это был известный археолог и византолог, глубоко преданный Царю. Отречение его убило – не выдержало сердце.

Владыку Вениамина глубоко огорчало разделение между верующими. Одни были за монархию, другие – за новую власть. Он обратился ко всем со словами: «Собирайтесь, рассуждайте, доказывайте друг другу, даже оспаривайте друг друга, если это надо, но во всём этом поступайте с христианской любовию… Ведь мы носим на себе крест Христов и должны думать не только о себе, но и о других!»

А вечером на Троицу, 21 мая по старому стилю, епископ благословил и возглавил крестный ход «О прекращении раздирающих Россию внутренних распрей». В шествии приняло участие триста тысяч человек.

Выборы Петроградского митрополита состоялись 24 мая в Казанском соборе, где собралось 1 587 представителей духовенства и мирян. Это была отчасти вынужденная мера – избрание подобным образом. В противном случае митрополита назначал бы Львов, за которым стояло Временное правительство. Судя по всему, оно было за митрополита Сергия (Страгородского). За архиепископа Андрея (Ухтомского) были военные, его поддерживал и бывший председатель Государственной Думы Родзянко. За владыку Вениамина выступали прежде всего рабочие, имевшие немало церковных организаций. Началось голосование. За митрополита Сергия и архиепископа Андрея было подано 398 и 364 записок, за епископа Вениамина – 699. В последнем туре за владыку Вениамина проголосовали 976 – две трети. «Аксиос!» – раздалось под сводами храма.

На следующий день он обратился к делегатам за поддержкой в настоящее тяжёлое время. В ответ весь собор пропел величание святителю-мученику Патриарху Гермогену – это был день его памяти. Никто, вероятно, не сознавал в тот момент провиденциальный характер происходящего. Митрополит Московский Гермоген, живший в Смутное время, был замучен поляками, недовольными его стоянием за веру.

(Окончание следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска