Рассказ вологодского священника Андрея Исаева о своей судьбе

Отец Андрей Исаев

Евангелие «для русского народа»

– Мой отец был крещён, как принято на Руси, а вот мама воспитана в среде баптистов, в Симферополе. Когда-то и её род был православным, но ещё прабабушка в 1920-е годы сменила веру. Ревностной баптисткой была и моя бабушка. Харизматичная, эмоциональная, она познакомила меня со Христом, с чувством пересказывала библейские истории, а однажды подарила Евангелие. Как сейчас его помню: издание 1895 года, обложка из чёрного коленкора с большим православным восьмиконечным крестом. Позади надпись: «Для русского народа» и цена – 25 копеек. Евангелие было на русском языке, в старой орфографии, благодаря чему я освоил её ещё в детстве – впоследствии это пригодилось. Подклеил аккуратно клеем БФ. Может, это было провиденциально – то, что именно моя бабушка подарила мне эту Книгу, словно благословив меня на приход в православие, конечно в тот момент не сознавая это. Увы, Евангелие куда-то пропало при переезде из Архангельска в Вологду, о чём я потом сильно горевал.

Переехали мы в связи со службой отца – он был офицером, командиром автомобильной роты. Поэтому я ещё в детстве ощутил мощь Советской армии. «Папа, – говорю как-то, – мне кораблик надо!» «Хорошо, сынок», – отвечает отец. В части солдаты отшлифовали для меня доску, сделав из пятидесятки двадцатку, а потом из неё выпилили небольшой кусочек. Приспособили металлическую пушечку, поставили мачту. Это была целая войсковая операция. На улице в тот момент красили ЗИЛ – покрасили из краскопульта и моё судёнышко. Выхожу, семилетний, из части, рот до ушей. Солдат ребёнка не обидит. Все армейские песни мы с сестрой распевали наизусть: «Идёт солдат по городу», «Солдаты, в путь…».

Тогда же была сделана фотография, где я с отцовским взводом снят в музее Малые Корелы. Посещали мы Корелы и втроём с отцом и мамой, а в Архангельском краеведческом музее я стал завсегдатаем, чем встревожил старушек-смотрительниц: не готовлю ли дерзкую кражу? Лет десять мне тогда было, уже с этого возраста старинная русская культура интересовала меня чрезвычайно. В Вологде, этой благодатной Северной Фиваиде, мой интерес только вырос – тут и храмы, и иконы, которыми я подолгу любовался. В Спасо-Прилуцком монастыре, который тогда ещё был музеем, меня не опасались, наоборот, были рады. Какое-то время покупал там билеты по 5 копеек, но потом меня признали за своего и стали пускать бесплатно. С родителями мы ездили в Кирилло-Белозерский монастырь. Но неизвестно, как всё могло сложиться, ведь на баптистских собраниях я немало всего наслушался про Церковь и относился к ней довольно непримиримо. Вот тут и случилась моя встреча с отцом Георгием.

Храм, где он служил, недавно открылся, иконы только что расставлены, везде была ещё сырость, церковь не успели толком протопить. Зашёл я туда вовсе не в поисках веры, скорее из интереса к архитектуре. А батюшка подходит, спрашивает, как зовут, крещён ли. «Надо креститься!» И было в нём что-то столь убедительное, что один только вопрос и возник: «Что же я родным-то скажу?!» Спустя два дня, 16 декабря 1990 года, на шестнадцатом году жизни я крестился. Переход к православию произошёл столь быстро, что изумил всех близких. Мама, естественно, была против, волновалась, недоумевала. Но больше всего я боялся, как отнесётся к этому бабушка моя любимая, поругивавшая и Церковь, и попов.

Бабушку, конечно, известили о случившейся со мной метаморфозе, но крестик я, отправившись в Симферополь, всё-таки решил скрыть, чтобы поберечь и её, и себя, не слышать: «Вот тут распятый Христос, нехорошо на это смотреть». Мы старались избегать разговоров на тему моего обращения, как-то я даже сходил с бабушкой на баптистское собрание. Интересно было послушать на русском те места из Евангелия, которые я уже привык слышать на церковнославянском. Закончилось всё тем, что бабушка благожелательно признала, что я необычный мальчик и, наверное, в том, что со мной произошло, есть какой-то смысл. Буквально: «Господь его избрал». Мама не поверила, сказала, что никто меня не избирал, но бабушка была права – я стал священником, возможно первым в обоих наших родах.

Андрей Подозванный

– В храме я был до 94-го года буквально каждый день, пока не поступил в семинарию. Был небольшой эпизод, когда я месяца три не ходил в церковь, но батюшка меня пристыдил: «Зачем тогда ты крестился?» Звал батюшка меня Андреем Подозванным – храм наш был, напомню, во имя Андрея Первозванного, в чём и состояла соль этой шутки. Ещё называл «архимандритом», желая, чтобы я принял монашество. Но когда уже во время учёбы в Московской семинарии я сказал, что у меня есть невеста, отнёсся к этому благосклонно, по-отечески – для него главным было, чтобы я служил.

– Помните, отец Андрей, вагончик возле храма?

– Да, конечно, коричневый такой.

– Мой друг Лёша Смирнов там жил, когда послушничал, и я как-то ночевал там в девяносто шестом… Это отец Георгий уговорил вас поступать в семинарию?

Из очерка «ЦЕРКОВЬ У РЕКИ». В. Григорян (1996 г.):

«Строгий священник отец Георгий. Напутал что-то певчий, и вот уже летит в его сторону гневное: “Мартышка!” Потом, конечно, грубость свою искупит не раз и не два, сказав провинившемуся тёплое слово. Веке в семнадцатом подобные штуки смотрелись, наверное, всегда кстати, но сейчас они в диковинку. Реакция на это поначалу возникает отрицательная – вот, мол, мизантроп какой. Но потом оказывается – смиряет. А главное – человек добрейший, умный, с хорошим чувством юмора.

Познакомились мы с ним через послушника его Алексея, моего друга. До прихода в Андреевскую церковь Алёша заведовал редакцией кинохроники Северо-Запада (Русского Севера). И вот сидит он в верхнем храме и усердно шкурит раму будущего иконостаса. А я рядом, развлекаю Алексея разговором. Входит отец Георгий, иронически оглядывает эту сцену и начинает речь: “Вран, вран, Илию кормил, отчего меня не кормит, интеллигентного такого, на диване, в квартире лежу, интеллигентный, хороший, врана жду. Вран-то помер небось, тот, что Илию кормил…” И так далее. Наконец, понимаю, что речь обо мне идёт. Удостоверившись, что моим надеждам на врана нанесён серьёзный ущерб, отец Георгий посылает меня в магазин за скипидаром.

Сильно опасался отец Георгий, что я буду “Алёшу уговаривать в мир вернуться”. Меру пресечения моим козням выбрал самобытную. Как-то раз остановился я перед входом в церковь и собрался перекреститься. Вдруг выбегает откуда-то о. Георгий, молниеносным движением хватает меня за руку и с простоватой, как у кулачного бойца, улыбкой громко требует, чтобы я крестное знамение сотворил и дал слово, что Алёшку от священства не буду отваживать. Для лучшего усвоения несколько раз продиктовал мне текст моего выступления: “Алёшку от священства не буду отваживать”. Слава Богу, в мыслях у меня не было Алёшку от священства отваживать. Не знаю, чем бы в противном случае всё закончилось».

– Конечно, он. Чем он меня притянул? – тем, как служил. Сейчас, глядя сквозь пелену времени, сам став священником, понимаю, как мне порой недостаёт его самоотверженности. Ещё он покорил внимательным отношением к людям. Переживал, нервничал за людей, убеждал. Эта ревность, мне кажется, и подорвала его здоровье. Множество воспоминаний, конечно, о том времени. Например, как ездили к отцу Георгию на дачу копать картошку. Дом у него был под Кадниковым – это большое село. Часикам к девяти приезжали, а к обеду несколько утомлялись. Потом был такой обед, что не только работать, а дышать было трудно – хлебосольство отца Георгия не знало границ. Причём всё готовил сам, пироги и остальное. Прилечь бы после этого – всё было бы прекрасно, но нет, вроде как работать приехали, так что снова приходилось браться за лопаты. А потом ужин, такой же впечатляющий, как обед. Русская душа.

Семинарская коммуна

– Поступившие в семинарию были советскими ребятами в хорошем смысле – переход к капитализму на них совсем не отразился. Очень дружелюбный народ, задорный – без нарушений дисциплины, но очень живой. Мне говорят, что сейчас не такие. Жаль, если так. Мы не обращали внимания, на чём спим, что едим. Не забуду, как нас кормили просроченными шоколадными батончиками «Твикс» из гуманитарной помощи.

Жили мы по двадцать пять человек в спальне – такая коммуна в хорошем смысле, где привычными качествами были честность, доброта, открытость. Не было замков, всё настежь. Казалось, денег не существует, хотя это были девяностые, время больших возможностей, больших желаний. Но мы жили в своём мире. Большинство стало священниками. Архимандрит Савва (Мажуко), скажем, известный пастырь, тогда ещё Дима. Лишь двое остались мирянами, но и то – один в лаврском хоре поёт, другой тоже в Сергиевом Посаде. Один наш однокурсник стал печально известным, ныне запрещённым в служении митрополитом Александром (Драбинко), ушедшим к раскольникам. Учился с нами и нынешний епископ Парамон (Голубка), в 2019–20-х годах бывший наместником Троице-Сергиевой лавры. Были ребята из Якутии.

В семинарии нам открылось православие с тех сторон, о которых мы не знали, – святоотеческое. Всё-таки в храме оно у нас было, можно так сказать, бабушкино. Старушки стояли на клиросе, у подсвечников, многих из нас они воспитывали. У них был свой мир – очень хороший, но хотелось его расширить. Годы учёбы пролетели одним днём. Обидно, что по своей вине получил меньше, чем мог. И в библиотеку нужно было больше ходить, и к Алексею Ильичу Осипову почаще с вопросами обращаться. Как и отец Георгий, он очень внимателен к людям. Видно было, что Господь его призвал, это чувствовалось. Никогда не говорил, что спешит, когда к нему подходили. Не помню в нём усталости, никогда не видел раздражённым. Все наши преподаватели были в этом отношении железными людьми.

Алексей Ильич Осипов

Из старших, кто передавал нам знания и опыт, запомнился владыка Василий (Родзянко) из Зарубежной Церкви, приезжавший в семинарию. Рассказывал о своём деде, который вытребовал у царя Николая Второго подпись под отречением. Владыка нёс покаяние за деда, как сам он говорил. Преподаватель церковной истории Константин Ефимович Скурат, ныне покойный, утешал нас, молодых семинаристов, когда мы сетовали на трудную жизнь – сам он учился ещё до открытия семинарии, на курсах в Новодевичьем монастыре, и говорил, что тогда было намного тяжелее.

Регентом у нас был Марк Харитонович Трофимчук, уроженец Житомира. Говорил, что, когда началась война, его сослали на Урал, потому что власти не доверяли украинцам, до 1939 года жившим в Польше. Он не был обижен, признавал: «Мы воевать не умели». Уже году в 53-м, вернувшись домой, встретил лесных братьев. Живописным малоросским говором рассказывал, как они вышли из леса, спросили: «Ты кто?» – «Я Марк Трофимчук». – «Чем занимаешься?» – «В Москве учусь на священника». «Ты смотри! – удивились. – В семинарии!» И ушли в лес. Бывало, на спевке он нас вдруг спросит: «Вы помните, как в пятидесятые годы…» «Да, помним, помним!» – весело кричали мы. Как не помнить, если родились в конце шестидесятых, в семидесятые. Рассказывал, как в нашей Лавре снимали какие-то фильмы, а люди удивлялись, что монахи выходят за ограду и курят. На самом деле это были актёры. Вспоминал о приезде Маргарет Тэтчер в Лавру. Подошла к мощам, постояла возле них, поклонилась. «Земным поклоном?» – спрашиваем Трофимчука. «Нет, что вы! – отвечает. – Дипломатическим».

Жаль, не ценил, не записывал, мало запомнил. Надо дорожить тем, где ты находишься в сию минуту, чтобы не жалеть потом.

«Хорошая новость»

– На третьем курсе меня познакомили с будущей женой. Спальня наша располагалась в северо-восточной крепостной стене, рядом с красивой Уточьей башней. Я занимался своим гардеробом, когда подошёл однокурсник и сказал: «Андрей, у меня есть для тебя очень хорошая новость». И объясняет какая. Я оделся, причесался и пошёл знакомиться. Моя будущая супруга Елена работала в академической столовой и училась в регентской школе. Родом она из Нижнего Новгорода.

Стали гулять вместе по улицам Сергиева Посада, по Лавре. Нужно было покупать платье для невесты, а денег было слишком мало. Выручил военный овчинный тулуп, который дал мне отец, когда я поехал учиться. Продал его за 600 тысяч нашим якутам – они умели ценить такую одежду. Ещё какие-то деньги у меня были. Поехали в Москву и в какой-то подворотне купили за 800 тысяч платье. Отец приехал на машине, чтоб ехать в Вологду, – приданое еле затолкали.

Отец Георгий Иванов, Андрей и Елена Исаевы

Пришлось перейти на заочное обучение. Женитьба была не единственной причиной – отец Георгий всё звал служить, мол, сил нет, нужен диакон. Поселились поначалу в епархиальном управлении, где я устроился сторожем, потом какое-то время скитались по съёмным квартирам, пока отец Георгий Иванов не купил нам квартирку в деревянном доме с печкой. Он чувствовал себя несколько виновато, говорил, что денег хватило только на эту трущобу, но я его успокоил. Своё – и хорошо. Пять лет там прожили. Получал даже удовольствие от такой жизни. Печку топили так, что температура зимой была градусов двадцать пять – двадцать шесть. Матушка недоумевала, зачем такая жара, а мне нравилось. Рядом железная дорога, всё трясётся, но плохого в этом я не видел. Слава Богу, девушка мне досталась простая, выросшая в своём домике, так что для неё всё было привычно. Для священника это самое большое дело – отношения с супругой. Большое дело! В монашестве это духовник, а вот у священника – жена, которая его поддерживает, могу сказать это с полной ответственностью. Если повезло с матушкой, то ты счастливый человек.

«Если повезло с матушкой, то ты счастливый человек»

А деревяшку нашу потом снесли, дали нам однокомнатную квартиру.

«Из кочегарки вылез»

– Зарплата у меня в Андреевском храме была сумасшедшая – 900 тысяч, стоимость полутора старых тулупов, мы все тогда были миллионерами. Но матушка работала машинисткой в епархиальном управлении, так что не голодали. Тогда же я начал преподавать в Вологодском духовном училище, которое впоследствии стало семинарией: церковную историю, церковнославянский язык, историю Русской Церкви, Ветхий Завет, богословие. Несколько предметов продолжаю вести и сейчас. Окидывая взглядом минувшие годы, могу сказать, что поначалу студенты были внутренне проще, но не слишком образованны. Сейчас образование есть, люди поинтеллигентнее, а внутри надо бы поработать, чтобы стержень был. Мне так кажется. Тем не менее новые священники, которые рукополагаются, очень достойные люди. Значительно улучшился быт – в девяностые всё было очень и очень бедно, на грани нищеты. Ужасные спальни и прочее. Сейчас достаточно комфортно.

Из той поры вспоминается, как пришёл к нам в Андреевскую церковь отец Александр Демьянов, Царствие ему Небесное. Он был в запрете, работал в кочегарке, и отец Георгий стал за него хлопотать. Александра восстановили в служении, отправив в наш храм. Не хватало ему и опыта, и расторопности, так что отец Георгий порой возмущался: «Ах ты, Демьян, из кочегарки вылез, ничего не знаешь. Руками машешь, а голова-то пустая». Это было не очень обидно, сердце-то у батюшки доброе. А как-то отправился отец Александр в Успенский храм села Скородумка, где из помощников был только алтарник – дедушка, который кадило подавал. Отец Александр ушёл в алтарь и что-то забыл или потерял – начал бегать, вопия: «Ах ты, Демьян, из кочегарки вылез, ничего не знаешь. Руками машешь, а голова-то пустая!» Тираду всю эту высказал, которую услышал бы от отца Георгия, настроив себя так на богослужение, после чего всё начало получаться.

Нередко заходил к нам в гости протоиерей Василий Чугунов, давно уже пребывавший за штатом, – они были очень дружны с отцом Георгием. Помню, как отец Василий его утешал после пожара в Кадникове, когда сгорели в церковном доме все облачения: «Дорогой отец Георгий, будут у тебя другие облачения, не расстраивайся». Придёт, бывало, начинает рассказывать о прошлом. Как отстаивал Богородицкий храм во время гонений – тот, что у вокзала, кафедральный собор. Говорил он обычно весьма торжественно, с подъёмом, голосом минувшей эпохи. Про отца Георгия: «Это замечательный священнослужитель!» Я наслаждался общением с ним. Побольше бы расспросить, но ума не хватило, к сожалению. Казалось, что они будут всегда, эти люди – отец Василий, отец Георгий. Как-то приехал в епархию, вдруг заходят милиционеры, говорят: «Там возле магазина “Тысяча мелочей”, кажется, священник умер, лежит на земле». Спрашиваю: «Как он выглядит?» – «Очень старый, длинная седая борода, в очках». Тут сердце и упало, понял, кто это: отец Василий жил в доме напротив. Пошёл с милиционерами, опознал: «Да, это наш батюшка». Слава Богу, не лёг он в могилу безымянным. Отпевал отец Георгий, конечно. Обрядили мы отца Василия, всё сделали как должно.

В какой-то момент на отца Георгия мы стали немного обижаться, потому что он стал раздражительным. Не знали, что у него онкологическое заболевание, которое он, как ему было свойственно, переносил на ногах, да и по врачам не ходил. Тяготились – а нам бы вглядеться, понять, как ему плохо.

Из диаконов – в священники

Иереем я стал в две тысячи пятом году. Диаконом мне служить нравилось, рядом с отцом Георгием было очень хорошо.

Отец Георгий Иванов (слева) и диакон Андрей Исаев

Но потом начал немножко унывать. Почти все мои одноклассники давно стали священниками, и я хотел им стать. Моё диаконство отцу Георгию, конечно, облегчало служение, и он это ценил, а я ничего не говорил, поэтому всё шло как шло. Но тут приметил батюшка, что настроение моё изменилось, стал меня расспрашивать, и я признался. В этой ситуации многие настоятели сказали бы: «Нормально, держись!» Но отец Георгий был не такой. Стал уговаривать владыку Максимилиана, что пора меня рукополагать в иереи. Владыке я тоже был полезен в качестве диакона, он нередко брал меня в поездки. Но отец Георгий переживал за меня и добился, что стал я настоятелем сначала одного храма – Иоанна Предтечи в Рощино, возле драмтеатра, а потом и своего нынешнего – Никольского во Владычной слободе.

Одно время, правда, приходилось ездить в Череповец, открывать храм Афанасия и Феодосия Череповецких и пожить там с семьёй. На два города было, конечно, жить непросто. Священник должен быть в одном храме – это и ему удобно, и у прихожан в этом большая потребность.

Опыт священнический, несмотря на немалый уже стаж пребывания в Церкви, пришёл не сразу. Окружающие, прежде всего приход, несколько страдали от моего несовершенства. Был я резок, вспыльчив, раздражителен. Прочитал потом у покойного Патриарха Алексия Второго, как он боролся с гневом внутри себя, и начал стараться следовать его примеру, внимательнее относиться к себе. Ты должен постоянно давать себе отчёт, как ты служишь, где ты служишь. Заботиться о тех, кто рядом, не выпендриваться, не превозноситься. Всё это приходило с годами.

Приход

Наш Никольский храм открылся в 1996–97 годах. Люди пришли из других церквей, старой закалки – радовали своей простотой, трудолюбием. Скажем, Валентина Рафаиловна Шумова. Скончалась недавно в Шамордино, приняв постриг с именем Селафиилы. Запомнилась тем, что, будучи уже в возрасте, была феноменально работящим человеком. Когда у нас потемнели купола – обычное вроде дело, – Валентину Рафаиловну это сильно смутило. Подходит: «Батюшка, если что, вы озаботьтесь, я почищу купола». Если бы благословил, могла и правда почистить. А сейчас всё больше молодёжь, и удивительно, что очень много многодетных семей, один-два ребёнка – это редкость. Поэтому вечерняя служба – это больше люди преклонного возраста, а на литургии – молодёжь. Очень доволен своими прихожанами. И на клиросе все свои, нет пришлых, которые приходят подзаработать, все наши, из гущи народа.

Одна из клирошанок вместе с мужем, тоже ревностным христианином, пришли из протестантов, как и я. Есть семья, которая приехала из-под Грозного во время чеченской войны, сейчас чувствуют себя вологжанами. Некоторые приезжают на службу из других частей города, как, например, мой алтарник – шестилетний Серафим. На раннюю литургию, которая начинается в половине седьмого, он добирается с мамой и бабушкой. Однажды, когда было очень холодно, мама спросила его: «Серафим, давай не пойдём сегодня в храм?» «Нет, мама, – ответил он, – поедем!» Он и вправду «пламенный» – как назовёшь корабль, так и поплывёт. Так что рано утром у меня в алтаре один алтарник шестилетний, другой восьмилетний – Михаил. Третий – Иван – постарше. Я спрашиваю то одного, то другого: «Ты добровольно пришёл, тебя не заставили?» Знаете, бывает у родителей ревность не по разуму. «Нет, – отвечает каждый из них, – сам!» Скоро 11-летний Елисей добавится – уже высказал желание алтарничать.

Вокруг меня действительно прекрасные люди. Есть певчая Ольга, которая работает в реанимации. По трое суток порой не выходит оттуда, а ведь четверо ребятишек в семье. На раннюю литургию бежит из больницы. Я беру с таких людей пример. Иные себя убеждают: «Вот рука, нога, голова заболела, пропущу службу». И сам я порой слабею, а потом смотрю в окно на церковь и вижу, как идёт-бредёт в храм старушка с двумя палочками. И становится стыдно. В общем, прихожане воспитывают меня, а я их. Так и живём.

Послушник Святителя Николая

– Храм Святителя Николая Чудотворца, как я уже сказал, находится во Владычной слободе. Есть придел Первомученика Стефана и Троицкий летний храм на втором этаже, но храм – Никольский. И постоянно чувствуется присутствие Святителя Николая. Что ни задумаешь, он посылает, даёт. Поэтому я себя ощущаю не столько настоятелем, сколько его послушником. Это не красивые слова, а действительно так. Сиди и не мешай, Николай сам всё сделает.

Я слышал не раз, что, когда на Афон приезжаешь, ощущается пребывание там Божией Матери. Когда я туда ездил, убедился: так и есть. Особенно сильно чувствуется в Иверском монастыре, словно Приснодева только что оттуда вышла – этого не объяснить. А у нас так же со Святителем Николаем, он всегда рядом. В Иверском монастыре греки днём храм не открывают, но монах чистил паникадило и подсвечники, так что я смог зайти. Почитал акафист, приложил крест нательный к Иверской чудотворной иконе. Уже на выходе из храма ко мне подошёл паренёк с давно не мытыми волосами. «Вы откуда?» – спрашивает он. «Из России, из Вологды», – ответил я и вдруг посетовал, что денег не хватило икону купить. Просить и в мыслях не было, паренёк выглядел беднее меня, а он протягивает двадцать евро. Купил икону и тоже приложил к чудотворной. Думаю, мы оба понимали, что это воля Матери Божией.

На Афоне нас принимали в 2015 году очень хорошо, но в Пантелеимоновом монастыре чувствовалось напряжение. Большинство братии с Украины, много было паломников в вышиванках, а настоятель был, кажется, из России, во всяком случае русский, и что-то витало в воздухе. Насельники были неразговорчивы, словно терпели какие-то скорби. Как это всё горько!

О чудесах в своей жизни расскажу ещё такой случай. Повесил я в алтаре часы и Иверский образ Матери Божией. Так получилось, что икона во время службы видна, а часы нет – оказались за ризницей, в которой висели облачения. А потребность в часах всё-таки есть во время литургии – и поменял я их местами с иконой, переместив её за облачения. И что вы думаете? Часы остановились. Поменял обратно – часы пошли. Икону снова видно, а часов нет. Неудобно. Опять поменял местами – часы снова остановились. Тут уже понял, что к чему, всё вернул как было, а ризницу убрал, чтобы не загромождала алтарь. Часы ходят безупречно, только батарейку меняй.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска