Лет пятнадцать назад в кочпонском храме Сыктывкара были найдены медные крестики (несколько тысяч), пролежавшие под спудом около полувека. Спрятаны они были в начале хрущёвских гонений, когда власти добились изгнания из республики легендарного отца Владимира Жохова – возобновителя церковной жизни по всему Русскому Северу после войны. Память о нём сохраняется в Мурманске, Красноборске, Котласе, Перми. Мы писали про него не раз. Казалось, больше нечего сказать, но находился человек, который продолжал рассказ. Так случилось и в этот раз.

Отец Владимир Жохов

Мы уже сообщали, что в Александро-Невской лавре идёт выставка «Святая равноапостольная княгиня Ольга». В этом году празднуется 1100-летие со дня рождения этой женщины, положившей начало Святой Руси. Публикацию мы сопроводили фотографиями батиков, иллюстрирующих житие святой. Представляли они на выставке художницу Ольгу Жохову – дочь отца Владимира. Рисование на ткани – её любимая техника.

Об имени и о выставке

– Ольга – любимое имя отца, – говорит она. – Он долго ждал, пока в семье родится девочка: передо мной было пять мальчиков, четверо из которых выжили. А потом появилась я. Это случилось за четыре дня до праздника святой Ольги – 20 июля. Мы жили тогда в Красноборске, оттуда меня увезли в полтора месяца в местечко Кочпон, тогда оно ещё не было частью Сыктывкара. В самом городе власти открыть храм не позволили.

Ольга Жохова. Автопортрет, 1996 г.

В детстве мне почему-то не нравилось моё имя. Но сейчас я горжусь тем, что у меня такая тезоименитая святая. Святую Ольгу впервые я решила изобразить в середине 1990-х – захотелось попробовать разные техники на ткани. Я училась на отделении мебельно-декоративной ткани, где мы изучали гобелены, роспись по ткани. И пристрастие к тканым материалам у меня сохранилось. При работе с ними возможны и шитьё, и аппликации. Можно и бусинки пришить. Получилась икона довольно большая, потом захотелось сделать сюжеты встречи Ольги с князем Игорем, плач по убитому мужу, крещение, видение креста и так далее.

Отец

Накануне нашей беседы я отправил Ольге Владимировне запись, где её отец поёт, читает проповедь. Она у меня давно. Кажется, переписал со старой кассеты, хранившейся у сыктывкарских почитательниц батюшки. Ольга ответила сразу же:

«Владимир, огромное спасибо за аудио! Действительно этого у нас нет. Совершенно неожиданным способом появляются всё новые сведения об отце. Поразительно, что его уже нет 32 года, а его помнят люди, и не только те, которые его знали лично, но и более молодое поколение! Неожиданно появилось видео Поместного Собора Русской Православной Церкви 1945 года – того, на котором был избран Патриархом Алексий (Симанский): на заднем плане отец присутствует совсем ещё молодой!»

* * *

– Ольга Владимировна, – спрашиваю я, – откуда был родом отец Владимир?

– Из Чёлмахты, это деревня в Холмогорском районе Архангельской области. А неподалёку была другая – Казаковщина. Туда, как мне думается, ссылали казаков. Возможно, и Жоховы имеют к ней отношение. Предки отца были кубанскими казаками. Может, поэтому и оказался он на войне в кавалерии. Лошадей он любил самозабвенно. Это была мечта всей его жизни – построить на месте дровяника возле нашего дома в Перми конюшню и завести лошадь. Но в то время это было невозможно.

– Я видел снимок, где отец Владмир в казачьей форме на лошади…

– Ой, да, ему было тогда шестьдесят лет. Когда к нам однажды приехал цирк со знаменитыми братьями Кантемировыми, отец не выдержал и отправился к ним, познакомился. Естественно, попросил, чтобы ему дали поездить на лошадях. Тогда-то и сфотографировали, как он, старый кавалерист-фронтовик, делает свечу на коне.

Отец Владимир Жохов делает свечу на коне

– Отец Владимир что-то рассказывал о своём детстве?

– Рассказывал, как надевал какую-то простынь на себя, чтобы походить на священника и проводить «богослужения». Сам сделал церквушечку из дерева, раскрасил. Я её отдала в Костромской музей-заповедник. Семь лет ему было, когда появилась эта церковка, и всю жизнь он её хранил.

Семья, понятно, была верующей. Мой дед, Платон Матвеевич, работавший на Путиловском заводе, человеком был прямым и в 1935 году что-то высказал на собрании, о чём следовало молчать. Его арестовали, больше родные деда не видели. Жили они на 5-й линии Васильевского острова. Однажды, когда мне было лет четырнадцать, мы с отцом зашли в Андреевский собор и он сказал: «Отсюда ровно шесть минут ходьбы до того места, где мы жили до войны». Интересно, что моя мастерская сейчас недалеко оттуда, так что я часто хожу в этот храм.

После ареста деда отец работал художником в кинотеатре «Звёздочка» – рисовал афиши, делал какие-то механические макеты, рекламирующие фильмы. А учился он в Институте живописи, скульптуры и архитектуры у Александра Ивановича Лактионова – это автор известного полотна «Письмо с фронта». Помню встречу с ним в 1964-м в Паланге, где мы отдыхали, потом он приезжал в Пермь. Отец был человеком широчайшего круга интересов, так что их знакомство возобновилось.

В 39-м Владимира Платоновича призвали в армию. Войну встретил на границе, откуда они с боями отступали до Днепра. В августе он был тяжело контужен взрывом, но Господь его спас. Когда отец лежал на поле, там ходил немец, достреливал тех, кто шевелится. Но как раз на отце у него закончились патроны. Фашист плюнул и пошёл дальше. Потом отца нашли наши, и он две недели пролежал в госпитале, лишь изредка приходя в сознание. В то время дал обет: если уцелеет, то посвятит всю оставшуюся жизнь служению Богу.

К армейской службе он после этого оказался негоден, получив инвалидность второй группы. А ведь после таких контузий многие так и не возвращаются к нормальной жизни. Что делать дальше? Домой не попасть, Ленинград в блокаде. И он отправился в Чёлмахту, где встретил маму. Во время войны она закончила медицинский техникум, но на фронт её не пустили, сказали: «В тылу вы нужнее». Тут она и встретила отца, и как она полюбила его, так до последнего дня своей жизни продолжала любить. Он был для неё главным человеком на свете. Мама была на пять лет младше отца, и через пять лет после его смерти её тоже не стало.

Отец и мать

Матушка Елизавета Ивановна Жохова

А тогда после Чёлмахты был Архангельск, где отец устроился чтецом в Свято-Ильинском соборе. Туда же приехали мать и сестра, каким-то чудом вырвавшиеся из Питера. В 1945-м его рукоположили. Ленинградскую семинарию окончил много позже, заочно, когда мы жили в Кочпоне.

– Ольга Владимировна, вы помните Сыктывкар?

– Конечно, я жила в Кочпоне до одиннадцати лет. Училась в Лесозаводе. Все дома, улочки помню. И храм. Постоянно бегала к матушкам, жившим неподалёку в красном, как мне запомнилось, доме. Так что моими подружками были бабушки, женщины, монахини и мирянки, которые меня воспитывали: матушки Наталья и Анна – обе монахини, Антонина Прокушева, казначей Анна Васильевна Мальцева – впоследствии, уже в Ленинграде, она нянчила моих детей.

Помню, когда был день Ангела у отца, из храма выходила толпа народа с морем цветов. У нас в гостях всё время были люди – великое множество, не только бабушки, но и сыктывкарские художники, интеллигенция, ну и священники, конечно. Покинули мы Кочпон, как вы знаете, не по своей воле – было время хрущёвских гонений.

Однажды мы с мужем приехали навестить места моего детства, познакомившись с кочпонским батюшкой, отцом Гаем Паршуковым, к сожалению, умершим довольно молодым. Он нас поразил: три класса образования, но всё умел – дома у него был водопровод, хотя в то время в Кочпоне о таком ни сном ни духом никто не знал. Всё сам, своими руками.

– После изгнания из Кочпона отец Владимир не мог никуда устроиться, оказался у властей на плохом счету. Правда ли, что ему помог Ворошилов?

– Да, была такая история, когда Ворошилов возмутился, что отца никуда не принимают служить. Но трудно сказать, сумел ли помочь. Во всяком случае, мне запомнилось, что главную роль сыграл Пермский архиепископ Сергий (Ларин). Он привёл отца к уполномоченному, стукнул посохом и сказал: «Этого священника я беру».

Крестик на булавочке

– Кто больше занимался вашим воспитанием?

– Больше мама – Елизавета Ивановна, хотя отец принимал участие, когда это было необходимо, задавал тон. У него был очень твёрдый характер. Если считал что-то правильным, перечить было почти бесполезно, но при этом никогда не ругался, а подробно объяснял свою позицию. Каждый день мы читали Евангелие, это было традицией, собирались все вместе, молились, ходили в храм.

– Как вы жили, когда вас изгнали из Кочпона?

– Мы были дети, мало что запомнили, мама нас всегда ограждала от неприятностей. Но видели, как народ переживал, люди были испуганные, несчастные. Мы это ощущали. Мама не могла нас защитить от всего. Мы были поповские, так что детей, готовых дружить с нами, было немного. Можно сказать, что и не было. К счастью, нас с братьями было пятеро – нам хватало друг друга.

В школе нас почти не донимали, но я постоянно ощущала, что люди вокруг помнят, кто я такая – дочь священника. Иногда можно было услышать какие-то смешки. Ребята не знали, как им себя вести со мной. Как-то учитель истории намекнул, что я чужая для всех, и сказал, указывая на меня, что «ей этого не понять» или что-то вроде того. Я убежала в туалет и там рыдала. Мне было очень больно.

Однажды мне захотелось это изменить: я жутко захотела стать пионеркой. Отец, естественно, возражал и, как всегда в таких случаях, пытался меня убедить, но всё было бесполезно. Хочу, и всё тут! – все с галстуками, мне тоже это интересно. Добилась своего, но, проносив галстук две недели, стала реветь: «Мама, сходи к учительнице, скажи, что больше не могу». Она сходила, объяснила, и мне разрешили ходить без галстука. В комсомол я отказалась идти уже сознательно, хотя к комсомольцам относилась спокойно, смотрела, что за человек – статус не имел значения. В институте удивлялись, что я не в комсомоле, предлагали вступить, но я отхихикивалась, так что на меня махнули рукой.

– Были ли сомнения в вере?

– Никогда, я родилась в этом, другой жизни не представляла и не хотела. Всегда носила крестик. Знаете, мама прикалывала его булавочкой к одежде – чтобы никто в школе не мог посмеяться. Некоторые недоумевают, но я до сих пор ношу его не на цепочке, не на верёвочке, а именно так.

Матушка Елизавета Ивановна Жохова. Работа Ольги Жоховой

«Художник – мужская профессия»

– Вы стали художником, потому что это хотел отец?

– Война остановила его занятия живописью, но отец мечтал, что художником станет кто-то из сыновей. Однако никто из них не захотел, зато я вдруг начала рисовать. Это застало его врасплох. Отец считал, что художник – мужская профессия, женская судьба – быть матерью, а если она хочет работать, то можно стать парикмахером или поваром. Дело не в том, что он относился к женщинам свысока, просто он был уверен, что искусству нужно отдаваться полностью, а все остальные мирские дела отвлекают. Нянчить детей и рисовать – как это можно совместить?

Долго я его убеждала, но тут в Перми открылась художественная школа, мой напор возрос многократно, и он сдался. Занималась я там с огромным желанием, готова была дни и ночи там проводить – это была сказка.

– А отец Владимир продолжал рисовать?

– Немного, какие-то небольшие вещи. У него был большой круг интересов, в которые мы так или иначе вовлекались, что, конечно, тоже оказывало влияние. Скажем, очень любил оперное пение, знал наизусть множество арий. В доме вечно пели отцовские канарейки, которые даже побеждали в каких-то конкурсах, но главным было не это, а та музыкальная атмосфера, которую они создавали. Очень много читал. Когда они с мамой ездили в отпуск, то мама привозила нам чемодан игрушек, а папа – чемодан книг. У него была великолепная библиотека.

Митрофорный протоиерей Владимир Жохов у себя в кабинете. Усть-Качка, Пермский край

Ещё у него была значительная коллекция марок, но это было не просто собирание. Благодаря маркам он и сам многое узнавал, и нам многое открыл о жизни, о странах, о науке – это было невероятно интересно. У него было особое отношение к Царской Семье. Хотя книг, посвящённых ей, тогда не было, отец находил всё, что было доступно. Царь был для него святым мучеником. На стене висели снимки Государя, Императрицы и их детей. Ему хотелось их видеть перед собой. Это не всем из наших многочисленных гостей можно было показывать, поэтому он иногда снимал эти фотографии, вешал что-то другое, а потом возвращал на место. Конечно, я тогда и думать не думала, что однажды эти люди будут прославлены и я начну писать их иконы.

Сомнений, кем хочу стать после школы, у меня не было, равно как и где хочу жить. Только художественное образование, только Ленинград-Петербург. Не сразу это получилось, но когда наведалась в Москву – может, там что-то выйдет, – окончательно поняла: это не мой город. Братья, знакомые говорили: «Куда ты едешь? Там учиться стремятся люди со всей страны. Ты представляешь, какой там конкурс?!» Но меня это остановить не могло.

Дочь

– Поступила я в Высшее художественно-промышленное училище имени Веры Мухиной, по статусу это был институт, сейчас – Академия имени Штиглица.

Было много других радостей в жизни, но безмерное, ни с чем не сравнимое счастье я пережила, наверное, лишь однажды – когда узнала, что меня приняли. Далось поступление мне непросто – приняли с третьего раза. Сначала, в 17 лет, приехала просто посмотреть уровень поступающих, понять, к чему нужно готовиться. Естественно, завалила. На следующий год была более настойчива, но не прошла по конкурсу. Что делать? Возвращаться в Пермь? Нет, это невозможно.

Оставались вопросы: на что я буду жить, как попасть на подготовительные курсы – для этого требовалась прописка. Но тут кто-то дал совет: «Есть военный завод на Ржевке, где стрелкам дают лимитную прописку». И целый год я отработала в вооружённой охране – девушка восемнадцати лет. Мне выдали карабин, наган такой с барабаном, мы ходили на стрельбище, где нас обучали, так что я неплохо научилась стрелять. Слава Богу, этот год на секретном предприятии обошёлся без происшествий. Уже после моего увольнения случилось нападение на часовых, кто-то сам застрелился, а меня Бог миловал. Сутки работаешь, а потом три дня принадлежишь только себе. Я ходила на курсы, в студии, много рисовала и гуляла по городу. Даже транспортом редко пользовалась, так мне нравилось ходить, особенно вдоль каналов, узнавать свой любимый город.

«Ангел над городом»

Вскоре познакомилась с будущим мужем Геннадием: я была на первом курсе, а он на пятом. На следующий год обвенчались в Никольском соборе, рядом с которым я жила. На службы ходила либо туда, либо в Преображенский собор недалеко от Мухинского училища. Венчались тайно – если бы в училище узнали, мне бы досталось. Но мама обо всём договорилась заранее, так что в храме никого не было, кроме нас и самых близких друзей. Жили в мастерской мужа. Диплом готовила, будучи беременной. Потом, когда начала работать, из Кочпона приехала Анна Васильевна нянчиться с детьми – великая труженица, она недолго была замужем в молодости, а когда супруга не стало, жила храмом, помощью людям.

Моего мужа не стало в 2004-м – сердце. Он приехал из Новосибирска, а полюбил Питер так же, как и я. Мы вместе интересовались иконописью, изучали её. Через знакомство с иконами он и начал ходить в церковь.

– Среди ваших картин я видел портрет казака. Кто он?

– Это была большая история, которая отчасти и сейчас продолжается. Когда казачество у нас в 91-м появилось, сердце ёкнуло, и пошла на круг. Там ездили на лошадях, к которым у меня особое отношение, устраивали выставки – были и художники. Пришла – и что-то захватило. Поняла: это моё! А муж один раз сходил, посмотрел и сказал: «Не моё». Там был какой-то интересный дух. Не могу сказать, что это было связано с отцом.

– Хотя и художником стали, продолжив путь, который у него оборвался, и любовь к лошадям и память о казачьих корнях передались.

Любовь к лошадям – память о казачьих корнях

– Да, братьям почему-то всё это не перешло, только мне. Однажды сшила чёрную кофту, не помышляя о казачестве. Уже потом оказалось, что именно в таких казачки и ходили. Всё-таки голос крови удивительная вещь. Так вот, о портрете. Андрея Казакова я впервые увидела в Лавре, в столярной мастерской. Мы пришли с сыном заказать крест на могилу мужа, а потом в Платовской станице смотрю – он.

Андрей Казаков

Оказалось, казак не только по фамилии. Очень любил лошадей, на конюшне рядом с ними и умер, хотя был довольно молод, пятьдесят с небольшим.

– Хотел спросить: как вы пришли к иконописи, как рождались образа?

Икона Царственных мучеников

– Сюжеты приходят сами, я никогда их специально не искала. К религиозным сюжетам я обратилась давно, начав с иконы святого Анатолия – святого покровителя моего брата, хотела подарить ему на день Ангела. Но у меня ничего не вышло, даже не закончила. А потом стало получаться. Недавно сделала двухметровый образ Александра Невского. Давно могла бы, ведь живу в городе, сердцем которого являются мощи святого Александра. Задумывалась над этим не раз, но нет, что-то не складывалось. А сейчас, в коронавирусный период, вдруг он у меня родился, этот образ – сейчас сижу оформляю. Всё приходит ко мне само, без чудес. Меня всегда Кто-то вёл, был рядом, словно держал за руку. Я знаю Кто.

* * *

Люди уходят, сохраняясь на земле в портретах, вещах, воспоминаниях. На каком-то аукционе недавно обнаружился наперсный крест отца Владимира из золота и серебра, созданный полтора века назад поставщиком Императорского Двора Немировым-Колодкиным. Узнал я об этом не от Ольги Владимировны, она лишь прокомментировала: «Бог весть куда делись все ценные отцовские вещи после его ухода. Видимо, к маме сразу прибежали заинтересованные люди. Нам, детям, это неизвестно. Хорошо помню этот крест, всегда был на нём».

Зато в кочпонской церкви произошёл в прошлом году совершенно замечательный случай. Женщина ходила вокруг аналоя, держа в руках фотографию. Её спросили: «Что вы тут делаете?» Она протянула старенький, мятый снимок отца Владимира Жохова и сказала: «Бабушке батюшка подарил свою фотографию. Вот каждый год прихожу сюда и показываю ему храм: что сделано, какой он теперь стал. Рассказываю ему всё».

Просто представьте, как же его любили, если спустя семьдесят лет случаются подобные истории.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска