(Продолжение. Начало в №№ 838–842, 844, 845)

Сырья гора

Из записок Михаила Сизова:

В Сырью мы приехали за полдень. Светило солнце, серебрились толстенные брёвна высоких, как корабли, домов – и ни души. Выгрузились из машины, озираемся. По наитию иду по улочке, сворачиваю за второй по счёту дом и натыкаюсь на густой малинник, весь усыпанный крупной ягодой. Срываю спелый, сочащийся подарочек природы, представляю, как будет таять ягода на языке…

– Малину собираете?

– Да я только попробовать!

– Кушайте, кушайте, – из кустов явился седобородый старичок – ни дать ни взять Никола Чудотворец. Иконописному канону мешала только бандана на голове и бидончик, подвешенный на грудь.

– Вы священник?

– Нет, алтарник. Молюсь здесь, в часовне. Да вы кушайте, вкусна ягодка-то. Осыпается уже. Когда ко мне из Архангельска приезжают, я первым делом сюда их гоню – употребить что Бог послал…

Из записок Игоря Иванова:

Деревня Сырья – прямо напротив Верхнего Бора, на другой стороне реки Кодина. Близко локоть, да не укусишь, если нет моста. В стародавние времена через Кодину была устроена лава – такое наплавное сооружение из продольных брёвен с настилом, по которому на лошадях тащили телеги с грузом на Архангельск. Но только в сезон. А нынче летом полноводная река совсем как весной, и такой наплавной мост бы унесло. Елена Михайловна, глава поселения, уверенно крутит баранку, перевозя нас по крепкому бетонному мосту, построенному в 2003-м. И если б не провалившийся на старом деревянном мосту «КамАЗ», жители двух десятков деревень, может, моста и по сей день не видали бы. Так у нас в России сложилось: за всё нужно заплатить то ли жизнью, то ль здоровьем – только после этого чиновники зачешутся. То, что сегодня Большой Бор жив, – заслуга этого самого моста. Вот раньше был центр здешней волости в Чекуево, там вроде всё было, даже школу в 1970-х каменную построили, и памятник Ленину стоял. А моста не было. И захирело село.

Сырья Гора. Подруливаем по просёлку к трём большим домам, стоящим в рядок и глядящим за реку – ровно в сторону Большого Бора, где на маковке виднеются такие же статные двухэтажные красавцы: вот уже второй век стоят они и молчаливо смотрят друг на друга.

Пока выгружали вещи, потерял Михаила. Но вскоре вижу, что идёт в сопровождении старика с седыми волосами и бородой, точно сошедшего с полотен Михаила Нестерова.

– Анатолий Яковлевич Венедиктов, – представляется он и уточняет: – У Козьмы Пруткова есть любимый персонаж пародий Бенедиктов, а я – Венедиктов. Легко запомнить.

Вот ведь, за видом странника из глубинки не спрятать манеры книжного человека, притом явно не столичного – тот бы не Пруткова вспомнил, а однофамильца из «Эха Москвы», скорее. И верно, через минуту узнаю, что Анатолий Яковлевич, алтарник со стажем, себя скромно называющий «сторожем», – журналист в отставке.

– Вид у вас никак не журналиста, даже и не алтарника, – говорю. – Бери выше, настоящий старец!

– Да уж, – усмехается Анатолий Яковлевич. – Когда в путешествие ездим, отец Константин и отец Александр рядом, а за благословением ко мне идут. Я говорю: «Я ж не священник!» А батюшка: «Да какая разница, благословляй!»

Смеёмся.

Елена представляет свою «подведомственную» деревню:

– Местных жителей в Сырье очень мало, приезжают из других мест и приходят с Бора в основном в часовню Святого Кирилла Сырьинского. Благочиние купило здесь дом. И Анатолий Яковлевич, так сказать, хранитель здешнего подворья Онежского Троицкого собора. Шесть лет жил здесь летом с женой. К сожалению, Галина Алексеевна умерла нынче. Теперь один.

Вдруг Елена обрывает себя:

– Я могу и дальше микрофонить, но это будет не по делу, он сам всё расскажет.

Кириллова пустынь

Алтарник ведёт нас к часовне преподобного – голубенькой избушке с маковкой на тонкой шее. В двери, точно в скворечнике, крохотное оконце.

Алтарник Анатолий Венедиктов на фоне икон в часовне… Ну да, вы подумали о том же самом

Зайдя в каплицу всем отрядом, мы заполняем её целиком. Главное место в часовне занимает гробница, на ней лежит под покрывалом большая старинная икона с изображением схимника. Видно, что век её был труден: глаза святого в советское время выцарапаны гвоздиком.

– Кирилл родом из этих мест, из Чекуево, сын священника, и звали его в детстве Кириаком… – начинает свой рассказ Анатолий Яковлевич, и чувствуется, делает он это не впервые.

Вообще преподобный Кирилл в общецерковных святцах сравнительно недавно – с 1970-х годов (память 28 апреля и 21 мая в Соборе Карельских святых). И известно о нём не так много, хотя преподобный Кирилл под своим мирским именем Кириак почитается и в Финляндской Православной Церкви (там он значится как Кириакос Сыряляйнен), и в Русской Православной Церкви Заграницей. В детстве Кириак рано осиротел и, «ремесла же не имея никоего», решил отправиться в Ошевенский монастырь. Игумен принял Кириака в число братии, и ему пришлось освоить не одно, а сразу несколько ремёсел: постриженник потрудился поваром, пекарем, просфорником, пономарём. Через какое-то время с благословения настоятеля Кирилл покинул монастырь и перебрался служить на родину, в Чекуево. А в конце ХV века на Сырьей Горе, в 9 верстах от села, основал пустынь. Молился, строил потихоньку храм, рядом в Унозере (Спящем) рыбачил, собирал ягоды на огромном болоте Лейхомох – благо всё рядом. Скончался Кирилл, как пишут, «маститым старцем». Из синодальных справочников XIX века церковные интернет-издания до сих пор бездумно копируют год смерти – 1402-й, а ведь в то время и Ошевенского монастыря не существовало ещё.

– Считается, что похоронен Кирилл под спудом, – рассказывает Анатолий Яковлевич членам экспедиции. – Но мы проверяли, непосредственно под часовней мощей нет, а самое древнее захоронение сразу за алтарём, под берёзой. Предположительно, мощи Кирилла там. Но точно сможем сказать, когда Господь откроет.

В часовне – гробница прп. Кирилла, сами мощи – под спудом

Наш гид имеет в виду георадарные исследования специалистов из Архангельска, проведённые несколько лет назад. Тогда удалось установить, что часовня с 1879 года стоит посреди старинного кладбища. Место захоронения святого всегда почиталось местными жителями: ещё в старину сюда на праздник собирались паломники, к гробнице преподобного жертвовали не только денежку, но и одежду, шерсть. Их мог забрать кто-то, взамен оставив пожертвование.

– О чём молятся Кириллу? – спрашиваю.

– В основном это те, кто хочет завести детей. Многие парами приезжают, даже из Лондона приезжали, – вспоминает наш проводник. – Помню, жене звонит женщина: «Получилось, получилось!» – «Чего получилось?» – «Помолилась Кириллу – и у меня дочка забеременела!»

Неисповедима воля Божия: монах – и роженицам помогает…

– А вам помогает преподобный?

– Очень, хоть и негласно. Наверно, Кирилл с Господом молятся, я чувствую эту помощь. Вот дом надо ремонтировать на зиму, но работников нету, опять же побороться с сорняками некому. Попросил Кирилла – и буквально на следующий день два велосипедиста из Питера приезжают. «У вас можно переночевать?» – «Можно. А вы мне не поможете?» – «Запросто, только скажите, что делать». – «Крышу бы надо подлатать, но я не могу вас, молодых, туда поставить, не дай бог, упадёте, а вот давайте поубираем лебеду, да и пырея много…» Я каждый день в семь утра прихожу в часовню на молитву утреннюю и в семь вечера снова. Конечно, если дождь или холод, то дома лампаду зажгу и молюсь. Печи-то здесь, как видите, нет. Или вот сухо было, надо огород поливать, а мне таскать воду не под силу. Я к Кириллу: «Помоги дождиком!» И через два часа дождь пошёл!

Смеёмся:

– Ах вот по чьей вине весь июль здешние места заливает!

– А я слышал, что Сырьей деревню называют потому, что тут всегда сыро, так что и лук не надо поливать… – говорит Михаил.

– Да, я не поливаю лук. А вот капусту поливаю. Сырая земля тут почти всегда потому, что сначала идёт небольшой слой почвы, а потом – слой глины, не пропускающий воду. У многих колодцы, но вода в них верховая.

По крепким мосткам мы идём от часовни к Никольскому храму. Он возвышается над долиной реки – вдали как на ладони Большой Бор, а если присмотреться, и деревеньку Поле можно разглядеть. Привольно взгляду. В храме ещё в войну совершали богослужения, до 1980-х иконы были на месте – потом их вывезли в архангельские музеи. Без них храм захворал, словно душу из него вынули: колокольня накренилась вправо, окна заколочены, крест обвалился.

«По крепким мосткам идём от часовни к Никольскому храму…»

– Храм будем обновлять с крыши, – объясняет Анатолий Яковлевич. – Нашёлся благотворитель, привёз доски, на днях приедет бригада. Внутри храма полы подняты, а чтобы не искушать людей, мы заколотили вход. Это памятник, поэтому восстанавливать нужно таким, каким был.

– Как вы думаете, монастырь здесь может возродиться? – спрашивает Михаил.

– Это как Господь даст. Первое стремление – хотя бы подворье создать. Община в 2013 году увидела, что дом в Сырье продаётся, и купили. Стали обосновываться, завели теплицы, огороды для питания православных прихожан Онеги. Второй, большой, дом нам не продают, пока бабушка-хозяйка живая, но дают пользоваться.

Успенский монастырь, который основал прп. Кирилл, стал затем подворьем Кожеозерского монастыря, а в 1658 г. вместе с деревней был приписан к только что основанному Патриархом Никоном Кийскому Крестному монастырю. Сырьинские же монахи стали и первыми насельниками монастыря на Кий-острове. Спустя сто лет обитель в Сырье упразднили, храмы стали приходскими.

Между прочим, думаю, что преподобный Леонид Устьнедумскмий – на эти сведения я наткнулся недавно – в начале XVII века какое-то время подвизался здесь. Дорог мне этот святой, и так получилось, что совсем недавно были обретены его мощи, а в прошлогодней экспедиции побывал я у места послушания прп. Леонида в Моржегоской пустыни. Вот теперь ещё одна встреча с ним… Задумался о нём ещё вот почему. Как известно, преподобный Леонид, прибыв в Лузскую Пермцу, затеял обширные гидроустроительные работы близ основанной им обители: прокопал канал от реки Лузы в Чёрное озеро, потом ещё два – от Чёрного озера до Святого, а от него до Чёрной речки.

А тут перед нынешней экспедицией в трудах одного краеведа я вычитал, что неподалёку от Сырьи, в соседнем Верховье на берегах Мудьюги, исстари существуют рукотворные пруды, происхождение которых покрыто мраком. Судя по описанию, так это облагороженные старицы естественного происхождения. Но, как утверждает кандидат исторических наук, заведующая методкабинетом Николо-Угрешской семинарии Г.Н. Мелехова, «постройка гидротехнических сооружений в селе Верховье – “павен” (прудов) – дело рук монахов Сырьинского монастыря». Если это так, то не тут ли преподобный Леонид научился премудростям устроения всех этих своих каналов?..

Знаменитый «тройник» в Верховье сгорел вскоре после реставрации 10 августа 1997 года. Телефон не работал, за пожарными пришлось отправлять гонца…

Два колодца

Тем временем, обойдя храм, мы подошли ещё к одному «гидротехническому сооружению» – колодцу, ископанному основателем монастыря прп. Кириллом. Он расположен у самого склона, с которого открывается вид на долину реки Кодина.

Колодец, ископанный основателем монастыря прп. Кириллом

– Я тут посадил три кедра, чтоб обозначить территорию. Пейте, вода хорошая, холодненькая, святая! – нахваливает наш проводник-алтарник. – Раньше отсюда закачивали воду на ферму. А внизу, под берегом, ещё купальня есть…

Но нет, никто не откликается на это предложение: на ветру сегодня и в одежде-то зябко. Наши походники набирают воду из колодца черпаками на длинных палках и пробуют: вкусная! Пробую и я: вода ломит зубы, но в самом деле мягкая и вкусная.

В 50 метрах другой колодец, бетонный, окручен цепями и закрыт на замок. Его хозяин – сосед-«индивидуал», как его называет Анатолий Яковлевич. Да, такие нынче, видно, времена: если хозяин, то вот только такого склада.

Расспрашиваем нашего проводника о деревне, кто тут живёт.

– Раньше здешних жителей называли «воробьями»: здесь жило полтора десятка семей и все – Воробьёвы. Осталось человек 15, и то часть дачники, а местные в основном пьющие: сходят в лес, ягод соберут, продадут, купят водки…

Одна из деревенских легенд о том, что в неких тайных подвалах обители спрятан ром с тех времён, когда ещё монастырь был действующим. Ром? В монастыре? Но, разумеется, время от времени самые нетерпеливые начинали раскопки – вдруг повезёт?

Анатолий Яковлевич приглашает посмотреть своё бытьё-житьё. Заходим в дом – тот самый, что был куплен Онежским приходом.

Анатолий Яковлевич пригласил посмотреть своё бытьё-житьё

– Это сейчас мы его преобразили, – рассказывает он, – а был в удручающем состоянии. Это кухня-трапезная, там шовня. Убрали все обои, перегородку, отшлифовали стены болгаркой, печь новую сложили. Вон Тихвинская иконка, мы считаем её чудотворной. Она была вся закопчённая, а занесли её сюда – и она буквально на глазах у нас стала преображаться, посветлела без всяких наших усилий.

Поднимаемся на второй этаж.

– В доме можно поселить девять человек, – комментирует по ходу наш проводник. – Епископ Александр раза три здесь побывал…

Сам Анатолий Венедиктов родом из Холмогорского района. Сетует: журналистская работа неблагодарная. В Холмогорах ещё в школе учился, когда вышла одна из первых его публикаций – о местном киномеханике.

– Забулдыга – как кино крутит, так всё время пьяный. То плёнка рвётся, то аппарат ломается, то до конца кино не покажет – приходите в другой раз… Написал я в газету критическую заметку о нём, а он мне разгон устроил при всём честном народе. Хорошо, учительница меня спасла: «Ты чего тут самосуд устроил!»

Спрашиваю, когда это было. В конце 50-х. Боже мой, я же тогда ещё не родился!

Рассказывает, как писал о доярках, как потом в армии заметки посылал в дивизионную газетку, как полковник предлагал учиться на военного журналиста, но он не согласился: «Нас семеро детей, но все поразъехались, а кому-то больного отца надо было поддерживать. Вот я и остался». Такой стандартный, привычный путь: членство в партии, в онежской районке аж с 1965 года, командировки – «трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете», как поётся в гимне советских журналистов.

– Бывало, на пароходе приплывёшь куда-то в деревню, темно, дома закрыты, переночевать не пускают – найду, где баня тёплая да не закрыта и переночую, лёжа на полке…

– А когда же началась стезя алтарника? – спрашиваю.

– В деревне Поле есть такой Володя Казаков…

– Как же, как же, слыхали!

– Вот он был алтарником и как-то попросил меня: «Не поможешь в алтаре печки затопить?» Я говорю: «Как же это, мне ведь нельзя в алтарь!» «Не проблема, – отвечает, – я всё устрою». В итоге отец Александр благословил, ну и потихоньку-потихоньку… И вот уже 20 лет.

В общем, и тут вроде всё как обычно.

Раздаётся звонок. После коротких переговоров насчёт картошки наш алтарник кого-то на том конце… (хотел сказать «провода» – да какие по нынешним временам «провода»!) зовёт собирать поспевшую красную смородину и малину. Но я-то уже знаю, что сорняков много, лебеда и пырей, кому-то бы и почистить огород не мешало…

Анатолий Венедиктов достаёт с полки свою книгу «По святыням России», изданную в Онежской типографии в 2010-м. Это сборник публикаций о паломничествах к православным святыням из районной газеты «Онега», обошедшийся автору в 15 тысяч рублей. При этом ещё в сборник включён и список благотворителей на несколько строк.

– У меня много ещё материала, – рассказывает он, – но уже не буду продолжение вторым томом издавать, средств нету.

«Ох, бедная, обкраденная во всём наша провинция!» – думаю.

– Да, по правде говоря, и писать-то не хочется, особенно в последнее время, – добавляет автор. – Исправят текст так, что читаешь себя – и свой смысл не понимаешь, и какую линию должен был провести. Так всё исковеркано…

Спрашиваю о самом сильном впечатлении от многочисленных паломничеств – жду каких-то духовных воспоминаний, признаться. Анатолий Яковлевич вспоминает поездку в Иерусалим с женой:

– Там рот не разевай. У одного из нашей группы, пока тот беседовал, деньги вытащили из кармана, а потом кричат: «Кто кошелёк потерял?!» Вернули, а кошелёк-то уже наполовину пуст. Такой вот честный воришка попался: хоть что-то, да оставил.

И дальше мы продолжаем разговор на злобу наших дней. Анатолий Яковлевич тянется к полке и достаёт с неё какую-то газету. С удивлением вижу, что это наша «Вера».

– Правильно ведь говорит бывший руководитель Вилегодской администрации про Шиес! – восклицает Анатолий Яковлевич. – Вот прочитайте.

Я киваю и пытаюсь сказать о том, что мы – журналисты как раз из этой газеты, но он, в возмущении, пропускает это мимо ушей и продолжает:

– Вот ведь, уничтожают нашу северную природу!..

Ну и ладно.

Вдруг я понимаю, что Анатолий Яковлевич всё время говорит так, будто за спиной у него хозяйка Галина Алексеевна. Не предложит чаю, хотя чайник и чашки у добродушного хозяина на столе – просто раньше это входило в круг её обязанностей. Нередко вместо «я» говорит «мы». А её нет, умерла. И алтарник на Сырьей Горе теперь совершенно один в этих просторных старинных хоромах, в деревне, где не с кем словом перекинуться. Мы уедем сейчас, а он будет жечь лампаду, разговаривать с монахом Кириллом по вечерам, ходить к колодцу за водой, а там, забыв, зачем пришёл, подолгу смотреть с кручи в безбрежную даль тайги. А потом придёт осень, всё изменится в округе. Задует баргузник, разденет леса.

Выглядываю в окно. Ходят девочки – фотографируются на память. Ребята где-то нашли литовку и пробуют косить траву. У крыльца скамейка на чурбаках. Валун, укрывшийся в траве. Рюкзаки, сваленные возле дома напротив, дверь распахнутая, пыльное оконце. Ветер треплет ветви берёзы.

Были люди

Машина везёт нас на станцию Мудьюга. Разглядываю картины за окном – они, в общем, вполне однообразны: лес да лес. Я перед экспедицией собирал всякие истории и легенды здешнего края, желая проверить их на месте. Но, как часто бывает, никто ничего не слыхал, не помнит – ни подтвердить, ни рассказать дополнительные подробности мне не смогли. Ну что ж. Расскажу, что знаю.

Вот отворотка налево, в сторону Грихново. Там в самом конце, в месте, где Мудьюга впадает в Онегу, ещё сравнительно недавно была пристань «Красный крест». Столь необычное название она получила от креста, установленного на берегу. В годы Гражданской войны здесь, по легенде, была расстреляна группа большевиков – организаторов восстания в Пятом стрелковом полку. На месте расстрела был установлен крест и покрашен красной краской.

Проезжаем Верховье. Село разделено рекой Мудьюгой на две части, на левом берегу – деревня Ряховская. Здесь жил исстари народ богобоязненный. Но однажды – а было это в начале прошлого века: известно какое время, расхристанное, – на Казанскую летнюю народ уехал на сенокос. В тот день в деревне случилась гроза, а был ветер, и сгорело с десяток домов: молния ударила в косу-горбушу, висевшую под крышей, искры упали на сено и оно вспыхнуло. Знамение было слишком очевидным, чтоб верховцы его не поняли. По этому случаю был совершён покаянный молебен, и с тех пор сенокос стали начинать позднее Казанской, а сам этот день отмечать как престольный праздник, вдобавок к местным празднованиям Смоленской и Тихвинской.

Переезжаем по мосту, и по левую руку – Митинская. Здесь есть другая, тоже легендарная, история. Когда у здешнего крестьянина Плешкова медведь в лесу задавил корову, вместе с охотником Шерстобоевым они отправились за ним в лес. На тропе хозяин тайги подстерёг их, и когда крестьяне обернулись, огромный медведь уже стоял перед ними на задних лапах. Плешков успел выхватить нож, метнулся на зверя и всадил ему в пасть нож по локоть. Медведь рухнул, подмяв под себя крестьянина, и стал драть его когтями. В это время охотник выхватил из-за пояса топор и вспрыгнул на медведя сверху. Плешков закричал: «Бей обухом, шкуру попортишь!» Медведь перевернулся, и теперь уже Плешков оказался наверху, а Шерстобоев под медведем. Весь в крови, крестьянин добил медведя… Не хочешь, а вспомнишь тут фильм «Выживший». Вот только крестьянину не просто надо было выжить, а продолжить работать и семью кормить, несмотря на глубокие раны.

Вот такой тут народ жил. Фамилия Шерстобоев и Плешков, кстати, в Онежском районе и сегодня не редкость.

Снимок на память возле какой-то конторы на станции Мудьюга: решётка на окне, наверно, ещё с ГУЛАГовских времён

У Порога

Из записок Михаила Сизова:

Из Сырьи хлебосольные боровчане доставили нас на железнодорожную станцию Мудьюга. Прощаемся. Грустно. А с нашим проводником Анатолием Викторовичем Ковалёвым мы простились ещё в Большом Бору. Что ж, остался нам последний пункт долгого пути, который мы повторяем вслед за исповедником веры протоиереем Иоанном Серовым. В дневнике его рассказано, как он ездил в город Онегу за документами об освобождении – ну и нам туда же.

Вот по привычке написал о священнике: «ездил в город Онегу», – и спохватился. Это мы сейчас ездим и, глядя на расписание, сетуем: «Почти три часа до города пилить плюс ещё на станции Порог торчать на перецепке!» А батюшка туда четыре дня пешком шёл.

В дневнике отца Иоанна этому посвящена целая глава, названная так: «Поход в Онегу за освобождением». Первая запись сделана ещё в таёжном бараке: «Вчера получил от своей матушки документ, в котором значится, что она берёт меня на поруки. Этот документ я должен буду предоставить в Онежское ГПУ, чтобы получить освобождение. Сегодня день прощания с Шоглой… Вещи сложены, и я сейчас иду на кладбище, чтобы отслужить последнюю прощальную панихиду по своим соузникам, почившим волею Вышнего на этом далёком Севере… Картина достойна кисти художника. Господи, укрепи во мне память, чтобы сохранить эти минуты живыми до гроба».

Поход свой в Онегу батюшка начал из деревни Поле, где некоторое время пожил, набираясь сил: «8.11 старого стиля, в день св. Архистратига Михаила. Сопровождаемый добрыми пожеланиями моих благодетелей-старушек, вышел я из с. Поле по направлению к г. Онега. А так как дорога в г. Онегу проходила через село Большой Бор, куда я обычно ходил в Церковь, то я и в этот раз зашёл к своему духовнику получить напутственное благословение. Духовником был принят, по обыкновению, радушно и с любовью». Защита святого архистратига и напутствие духовника понадобились, чтобы преодолеть неимоверные тяготы. Вот только два эпизода:

«9.11 ст. стиля. Первый мой ночлег выпал в деревне Усть-Кожа. Наступил вечер. Мороз как бы ободрял и напоминал о себе. Надо было искать место для ночлега. Вот тут-то мне и пришлось испытать всю действительность положения ссыльных. В какую избу я ни входил с вопросом переночевать, везде слышал один ответ: “Разве деревня малая, иди к другим, у нас негде”. Прошёл с десяток домов, и везде один и тот же ответ…»

«10.11 ст. стиля. Было ещё темно, морозец потрескивал приличный – градусов тридцать. Но я мало его ощущал. Вышел я, конечно, с молитвой и упованием. Ситуация была очень неблагоприятна. Во-первых, дорога совершенно мне незнакома, к тому же было ещё темно, а главное – ветер совершенно засыпал снегом дорогу, и мне пришлось идти по указанию телеграфных столбов, копаясь в снегу. В этот день я прошёл 41 версту, только один раз отдыхая на пути – в селе Карельском».

Зал ожидания на станции Мудьюга малюсенький, так что отряд наш моментально загромоздил пространство рюкзаками. Павел попросил: «Посторожите?» Понятно, пойдут на ближнее озеро прощаться с Онежским краем, костёр напоследок пожечь. В ближайшие два дня москвичи ещё не раз будут «прощаться», словно отсюда на Луну улетают. Ну а мы с Игорем, бывалые походники, переобуваем сапоги на кроссовки и заваливаемся на рюкзаки подремать. Сон – друг и товарищ в пути.

…Стоим на пустой платформе, ждём поезда. Маша спрыгнула на рельсы, фотографирует группу. Ей кричат, чтобы возвращалась, опасно, мол. Она вскарабкивается обратно и шутливо оправдывается:

– А мой прадедушка в детстве ложился на шпалы, а паровоз над ним проезжал. Так он свою храбрость закалял.

Аня не верит:

– Как он мог так хулиганить? Он же святой!

Да, интересная подробность из жизни иерея Владимира Амбарцумова, расстрелянного на Бутовском полигоне и причисленного к лику святых. Чего в детстве не бывает! Святость вовсе не значит «правильность» или умеренность. Подискутировать на эту тему не успели – подошла местная «электричка» с одним вагоном.

На станции Порог наш вагон загнали на запасные пути, и появилась пара часов, чтобы сходить на кладбище. Там упокоились заключённые, строившие железную дорогу. И Анатолий Викторович просил пропеть литию над могилами. Вся группа отправилась по шпалам искать погост, и я, оставленный за сторожа, тоже решил размять ноги: посмотреть диких уток на болотце, что зеленело ряской прямо возле насыпи. Вслед за мной вышел покурить мужик в форме дорожной «секьюрити».

– Они на кладбище пошли? – спрашивает. – Два лагеря эту дорогу строили, они были с двух сторон железнодорожного полотна, метров пятьсот отсюда. Ничего уж от них не осталось. Пацанами мы там лазили, но только большой котёл нашли да окопчики. А сейчас, поди, и колючая проволока сгнила – её же в ту пору неоцинкованной делали.

– Да, время залечивает раны, – отвечаю философски и показываю на уток. – Вот ведь плавают и не боятся.

– Кого?

– Охотников.

– Так это же нырки, попробуй их подстрели. А вообще раньше на месте этого болота было озеро, рыбу в нём ловили. Как всё изменилось! Всего-то за двадцать лет. А ещё через двадцать здесь будет отравленная пустыня, если ничего не делать.

– Почему отравленная?

– Про мусорный полигон в Шиесе слышали? Это лишь пробный камень. В планах ещё дальше по Северной железной дороге полигоны открывать, в сторону Малошуйки и Нименьги. Целая сеть полигонов. Ездили тут разные, вынюхивали, мы же видим. Если до нас дойдёт, то я возьму ружьё и в партизаны подамся. Места здесь глухие, никакой ОМОН или Росгвардия не выковырнет.

Мужик сказал это столь решительно, что я сразу поверил – такой может. Наш северный человек бывает иногда обидчивым, недоверчивым и упрямым до невозможности что-то ему втемяшить. Вообще сложный характер. Вот отец Иоанн писал о своём «походе» в Онегу: «Следующее село было порожское – Пороги, на берегу реки Онеги. Село известно по своему исключительному обилию ценной рыбы сёмги. Люди этого села очень неприветливы, и ночлега в нём найти почти невозможно, о чём я уже был предупреждён». Означает ли это, что там жили куркули? Просто не доверяли чужим. А вот в Каменихе, куда пошёл священник, миновав Порог, его уже встретили с радушием, поскольку там жила «знакомая старушка, приютившая меня в первое моё путешествие в г. Онегу. Усталость была невероятная, но благодаря доброте и заботливости хозяйки-старушки я отдохнул, согрелся».

Знакомлюсь с мужиком. Зовут его Олегом, пенсии не хватает, поэтому подрабатывает охранником на железной дороге. Рассказываю ему про священника, который не стал останавливаться в Пороге.

– Да наговаривает! – возмутился Олег. – Бабушка моя в Пороге жила и рассказывала, что ссыльных принимали, кормили чем богаты, картошкой да рыбой.

– Она сама родом из Порога?

– Нет, из Каменихи.

– Ага! Вот там, в Каменихе, священника как раз и приветили. Может, это прабабушка ваша и была.

– Скорей, прапрабабушка. Бабушка-то с 1924 года, ей, получается, девять лет было, когда ваш священник в Каменихе ночевал. Только они тогда не в самой Каменихе жили, а рядышком, в Мошевихе, их иногда путают. Жили в достатке. Прадед нигде официально не работал, но не был, как сейчас говорят, бичом, девятерых детей смог поднять. До революции он рыбалкой занимался, тоню в Каменихе имел. Вообще же сёмга здешняя славилась, исстари посылали в Москву на царский стол. Она по жирности превосходила мурманскую и мезенскую. При Брежневе тоже в Москву посылали. Был случай: кто-то украл девять столитровых ёмкостей с сёмгой, предназначенной для Кремля, так начальников здешних поснимали.

– И что же, одной рыбой ваш прадед кормился?

– Естественно, были лошадь, корова, огород. Народ здесь трудолюбивый. В принципе, при царе на Севере лучше жилось, чем потом. Бабушка рассказывала: пьяниц было очень мало, водку в казёнке не брали, всегда ставили брагу – только на праздники, в страду пьянствовать просто в голове не укладывалось. А ещё рядом с Каменихой была деревенька, название которой теперь и не вспомню. Её во время коллективизации полностью выселили. Все там имели коров, лошадей, поэтому вся деревня была признана кулацкой и подлежащей раскулачиванию.

– А куда выселили?

– Без понятия. Как рассказывал мне Виктор Иванович, старик, с которым вместе работали, многих выселяли в верховья Онеги. Он там, в Топьево, рос в детстве и видел, как поволжских немцев просто высадили на берег и отчалили. Те стали рыть землянки, потом отстраиваться. Фамилии меняли: был Мартин – стал Мартынов. Ещё, знаю, выселяли в Ворзогоры, на самый берег моря. Большинство этих немцев потом никуда не уехали, здесь корни пустили. Сейчас и не отличишь от русских.

– Север – экономически особая территория, – продолжал размышлять Олег, – крепостного права здесь не было, и при Петре I налоги отменили, то есть понимали, что на Севере жить непросто. И при советской власти тоже по-особому относились. А теперь всё зарастает. Вон там дальше было поле, сенокос, а сейчас деревья растут. Люди уезжают. В том же Пороге никакой работы, кроме как на железной дороге, нету. Ну, пообещают ещё на мусорном полигоне подработку, так это же в душу плевок.

Поговорили мы с Олегом, глядь, наши возвращаются. Выяснилось, что до кладбищ идти далече, не успеют до поезда. «Ничего, мы на обратном пути в этом же тупике стоять будем, обязательно до погоста дойдём», – пообещал Павел. Ещё мы посидели на рельсах, глядя на болото, в который раз прощаясь с тяготами пути и с радостью совместного дела.

Тут и большой поезд подкатил, повёз в Онегу. Временами казалось, что едем мы по лесовозной узкоколейке: вагоны «штормило» килевою качкой, еловые лапы чуть ли не царапали окошки. И это дорога в портовый город! Похоже, как зэки рельсы положили, так их не перекладывали. Но вот и Онега…

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска