Жил-был священник
Что о нём известно? Ничего. Нигде ни одного упоминания о пастыре добром – отце Василии Бороздине, прослужившем два десятка лет в Стефановском храме Устюга.
Однажды матушка Галина пришла на кладбище и увидела у могилы мужа молодую пару. «Меня вот этот батюшка крестил», – сказал парень, показывая на фотографию. Тогда, в девяностые, ещё помнили – батюшку в городе знали очень и очень многие. Потом стали забывать. В их квартире я словно вернулся в семидесятые. Похоже, с тех пор здесь ничего не изменилось: ни стол со стульями, ни тюлевые занавески, ни цветы на подоконниках.
– Как кошечку зовут? – спрашиваю.
– Лася, Ласечка.
Кошка заинтересованно посмотрела на нас: мол, меня обсуждаете? Внимательно изучив меня, она, похоже, решила, что свой. А вот матушка в сомнениях – журналист не вызывает у неё доверия.
– Я про плохое говорить не буду, – смущённо произносит она.
– Давайте тогда про хорошее.
Этот небольшой рассказ посвящён им обоим – батюшке и матушке. Мне трудно сказать, были ли они счастливы. Счастье – редкость в нашем мире. На Руси его чаще заменяло терпение, когда парившая где-то в высях душа постепенно свыкается с прозой жизни. Но никогда не смиряется до конца, отсюда вера и та любовь, лишённая страсти, которая растёт долго и пребывает вечно.
«Сгорю, так в храме»
– Матушка, вы, наверное, и сама из верующей семьи? Другие-то редко ходили в храм в пятидесятые-шестидесятые.
– Отца в мае 41-го забрали на переподготовку. С войны он не вернулся – пропал без вести, так что я родилась без него. А семья была благочестивая – и мама, и бабушка. Сама я девочкой стала ходить в вологодский кафедральный собор Рождества Богородицы. Храм был двухэтажный, служили в большие праздники две ранние литургии и две поздние.
– Это не тот, где был пожар в пятидесятых, когда много народа погибло?
– Не было пожара. Я училась тогда в восьмом или девятом классе, пришла домой, положила портфель и пошла в храм. Значит, пришла. А у меня была такая привычка: вперёд не лезла, стояла сзади, где лестница на второй этаж. Вот я на лестнице и встала. Стали читать молитвы на освящение верб во время всенощной, и тут меня как будто какая-то сила подтолкнула, чтобы я зашла в храм и встала сбоку от входа. Какое-то время прошло, владыка Гавриил, Царствие ему Небесное, стал читать молитвы на освящение верб, и вдруг открывается боковая дверь и звонариха Шура кричит: «Пожар! Горим!» Все рванулись назад, и если бы я сзади стояла на лестнице, по мне бы прошлись. Женщина молодая там одна была, на моё место встала. Девочка у неё была полугодовалая, сиротой осталась. И по ней прошлись, и ещё много кого затоптали. Когда сутолока началась и все побежали, я так и осталась стоять. Меня прижали к косяку, а я руками, как могла, худенькой была, от него отжалась, думаю: «Ну что, сгорю, так в храме». Этим и спаслась.
Мамы в городе не было: она проводником работала и оказалась в рейсе. А бабушка в это время стояла в другой церкви и очень сильно за меня испугалась – ей сказали, что много молодых погибло.
После этого храм на несколько дней, пока шло следствие, закрыли. Что случилось? Коробка деревянная задымилась, в которой какие-то электрические провода сходились или ещё что-то, с этим связанное. Нам её потом на суде показывали. Когда пожарного спросили на суде, сколько времени нужно было, чтобы церковь занялась, он ответил: «Шесть часов». Всё вокруг каменное, да и коробку сорвали, с колокольни сбросили, едва дымиться стала. Александре-звонарихе ничего не было, а настоятеля отца Евстафия посадили на десять лет. Мол, не уследил, провода в каких-то трубах держать надо было. А он откуда мог знать, что да как? И все на суде за него говорили: и пожарные, и остальные. Только один свидетель – врач из Прилук – был против него.
Я потом немного почитал об этой трагедии. Оказывается, протодиакон Анатолий кричал людям: «Не бегите, здание каменное, не может сгореть!» Но остановить панику не смог. Погиб 21 человек. Владыка Гавриил, когда всё началось, сохранил самообладание и этим спас, быть может, немало жизней. Не прекратил елеопомазание, и верные успокоились, продолжая подходить к нему. Как и матушка Галина, они решили для себя: «Сгорим, так в храме». Маловеры же бежали, затаптывая всех на своём пути к мнимому спасению от несуществующей угрозы. Такое было испытание для вологодской общины.
Это случилось 25 апреля 1959 года, в начале хрущёвских гонений, когда часть народа отошла из страха от Церкви.
– Вскоре гонения начались, – вторит моим мыслям матушка, – ребёнка стало не причастить без разрешения родителей. Но меня это не коснулось. Кому я нужна была, девочка? Да я ещё и неконфликтная была. Работала в ателье. Начинала с мужской одежды, а закончила летним платьем. Когда мы, молодые, поступали на работу, некоторые стали просить: «Нам бы пальто женское шить или платье». А опытная работница сказала: «Девочки, если вы научитесь шить мужской пиджак, то потом всё на свете сможете». Очень сложная работа: всё по гостам, по ростам, материалы сложные – габардин, коверкот, бостон. И правда, всему научилась…
А что до моей веры, то потом мне сказали: «Мы знали, что ты в церковь ходишь, но не дразнили, потому что ты не ябедница была».
«Приезжай и куй железо»
– Как вы познакомились с батюшкой?
– Познакомились и познакомились. В храме. Но такого не было, чтобы как-то по-особенному. А так: «Здрасте». – «Здрасьте». Молодой, высокий, не сказать, что красавец. А потом ушёл в армию и стал мне писать. Удивилась, стала отвечать. Вернулся из армии, продолжил учёбу в Загорской семинарии. Поженились в 67-м. Не сказать, чтобы я на шею к нему вешалась. Позвал – и пошла. Когда мы были женаты, а он учился на четвёртом курсе и был рукоположён в дьяконы, владыка Мелхиседек написал ему письмо: «Куй железо, пока горячо». В это время в Устюге, откуда муж родом, один батюшка ушёл за штат. Отца Стефана Сурначёва поставили на его место, а дьяконское освободилось. После того как в 1964-м в Устюге закрыли Прокопьевский храм – он был в центре города и мозолил глаза власти, – остался только наш, кладбищенский, во имя Стефана Пермского. Настоятелем в нём был отец Сергий Кульчинский – батюшка очень верующий, соблюдавший всё от и до.
Три года мой отец Василий был в диаконах, пока в 1971-м, на Василия Великого, его не рукоположил во священники владыка Мефодий, который служил потом в Омске. Там его убили. История тёмная. Обычно владыка закрывал все окна на ставни и сторож имелся, но в ту ночь окна оказались открыты. Владыка защищался, остались следы борьбы. Ценностей никаких не пропало – не за этим приходили.
Дополню матушку Галину. Преступление так и осталось нераскрытым, но на действия власти это не похоже. Убивали владыку с большим ожесточением. Уже после того, как сломали шею, били бронзовой статуэткой, потом ножницами. Видно, сподобился мученической кончины от врага Церкви.
Родом епископ Мефодий (Мензак) был из Буковины, родился ещё в Австро-Венгрии в 1914 году. Потом этот край отошёл к Румынии, а в СССР оказался включён буквально накануне войны, так что с самыми ожесточёнными гонениями будущий владыка разминулся. В Вологду его перевели оттуда же, из Буковины, в 67-м. Как вспоминал покойный протоиерей Георгий Иванов, замечательный батюшка, мнению которого можно всецело доверять, был епископ «хозяйственный, экономный, практичный. Он купил дом епархиальный, там разместилась архиерейская резиденция… Cам котёл топил, уголь подбрасывал. Добрый был, милостивый, скромный, простой». Так же отзывались о нём и другие отцы, говорили, что владыка с властями старался не ссориться, но за молитвенный дух ревнители православия пытались его в 70-м году выдвинуть в Патриархи. Что-то, видно, есть такое в Буковинской Руси, рождающей таких пастырей. Нынешний митрополит Киевский Онуфрий тоже оттуда и тоже занимал там одно время епископскую кафедру.
Так вот, владыка Мефодий и рукоположил отца Василия, положив начало новому этапу его жизни.
– И стали жить-поживать, – продолжает матушка. – Интересно было ездить в Почаев, Псково-Печерский монастырь. Девочка у нас в 69-м родилась – Марина, в 71-м мальчик – Дмитрий.
Когда супруги приехали в Устюг, прихожане были в основном людьми немолодыми. Мужчины на 9 Мая приходили с орденами и медалями. В тот день заведено было ходить на кладбище, к могилам умерших в госпитале во время войны. Потом навещали родных. Среди фронтовиков был и отец Василия – Кельсий Павлович Бороздин, по сей день почитаемый среди устюжских православных за праведника, только что не святого. Из боевых наград имелась у него всего одна медаль: «За боевые заслуги». Сохранился наградной документ:
«Находясь на работе по наводке понтонного моста через р. Волхов, получил тяжёлую контузию головы, после чего признан годным к нестроевой службе. Состоя в 178-м ОРО, исполняет службу повозного, своим образцовым уходом за конём держал его в хорошем состоянии, не допуская потёртостей, ушибов и заболеваний. Работая с конём, выполнял норму на 150-200%. За свою безупречную, добросовестную службу и хорошие показатели в работе и уходе за конём достоин награждения…»
– Забрали его в сороковом году, – рассказывает матушка Галина. – Трое детей осталось, муж мой младшим был. Всю войну Кельсий Павлович прошёл, да и на Японской побывал, только в 47-м вернулся. Жене-то досталось! Работал на щетинно-щёточной фабрике, потом в пожарке, после чего – алтарником в храме. Прожили мы у него в доме шесть лет, но так и не сблизилась со свёкром. Без отца ведь росла, не знала, как с родителем обходиться, не приучена была.
Батюшка
– На работе не донимали, что я жена священника, – вспоминает матушка. – И грамоты, и премии давали, как всем, никогда не укоряли. Подходили, бывало, спросить насчёт крещения, праздников. Уважительно относились. Как-то председатель исполкома в церковь пришёл, а муж спрашивает: «Как ребёнка в садик устроить?» Тот отвечает: «Сложно, конечно, но я постараюсь». Тем же днём пришёл человек, сказал: «Сдавайте анализы в поликлинике, нашлось в садике одно место».
Правда, у дочки одно затруднение всё-таки случилось. Училась она хорошо, но когда закончила 8-й класс, из школы её попросили – дочь священника. Я классную руководительницу спрашиваю: «Так что ей, ведро и тряпка?» «Да», – отвечает. Сейчас-то она и сама в церковь ходит, а тогда было так. Но соседка меня успокоила: «Ты чего расстроилась? Техникум закончит, среднее образование получит, а потом куда захочет, туда и поступит». Так и вышло. Сельскохозяйственный техникум Марина закончила с отличием, после чего, сдав всего один экзамен, поступила в Тимирязевскую академию.
Ещё было отличие у священников: налог с зарплаты был не 13 процентов, а 53; нужно было следить, чтобы не поиздержаться к тому времени, когда наступало время его платить. Это уже Ельцину потом сказали: «Вот вы Церковь признали, так признайте и людей». И налог стал как у всех, и стаж пошёл для пенсии. А до того времени их у духовенства не было.
Каким был отец Василий? Идём ли куда: я – с сумочкой, а он все тяжести сам тащит, никогда не уступит. И сыну Диме наказывал: «Мама ничего носить не должна». Чтобы в автобус первым зашёл – такого не было, всегда вперёд пропустит. А выходил первым, чтобы подать руку. Щедрый. Ни разу в жизни не возразил против того, чтобы я себе что-то из вещей купила. Однажды кто-то сказал ему: «Как у вас жена красиво одета!» А он ответил: «Жена – это краса мужа». Я же ему всё шила сама – и рясы, и костюмы, и пальто. И был он очень доволен.
Но главным его качеством была безотказность. Перед Богом это достоинство, но иной раз никакого терпения не хватало. Среди ночи позвонят или в окно постучат – и он шёл причащать. Дома его, можно сказать, и не было. Храм один в городе, машины не имелось, только велосипед. На нём он и ездил. Чем-то занимаемся во дворе, а его зовут: «Батюшка, пойдём, сестру причастить надо». «Один выходной у меня, – говорит муж, – один выходной». – «Батюшка, ну пойдём, ну пойдём». Другой мог бы сказать «нет», а он слова такого не знал. Знакомая у нас в Приводино жила. Послала телеграмму: «Сестра умерла, нужно отпеть». Муж поехал, да не на той остановке вышел, забрёл куда-то, так что из лесу ползком по снегу на дорогу насилу выкарабкался. И так всю жизнь.
Одно время стали его назначать настоятелем: сначала в Кадников, потом в Печеньгу возле Тотьмы. Я с детьми в Устюге осталась, а он один там маялся. Иногда телеграмма придёт: «Архиерей приезжает». Собираюсь, еду к нему стол собирать. Или курочек отвезу, чтобы покушал. Народу много к нему ходило, всем был нужен, но тяжко без семьи. Уж не знаю, сильно ли переживал – отмалчивался. Да и что от меня услышал бы? Сам виноват, что безотказный.
Он вообще не словоохотливый был, приходилось вытягивать. Иногда о вере что-то скажет, иногда – о детях. А так сидит, бывало, на диване, усталый-усталый, глаза закрываются, засыпает. Вот и поговорили. Летом приезжала к нам молодёжь церкви реставрировать. Отец Василий придёт, скажет мне: «Можно одному человеку у нас переночевать, ему завтра на поезд?» «Ладно, – говорю, – раз негде больше, пусть приходит». Ночью возвращаюсь со второй смены, а вся комната в спальных мешках, человек шесть спит. «Ты что, не знал, что столько народу придёт?» – спрашиваю. «Да пугать тебя не хотел», – отвечает. Лето начинается – дом как гостиница, приезжали целыми семьями. «Ты почему не предупреждаешь?» – сержусь.
– Часто сердились?
– Бывало, что осерчаю. Всегда за одно и то же. Безотказный.
– Моего отца бабушка тоже за это всегда ругала. Всё говорила: «Простота хуже воровства».
– Их не изменить – таких. Но люди их любят. И моего Василия очень любили. На венчание – все к нему, хотя у нас отцы хорошие были: и отец Стефан, и отец Иоанн Хвощ. Но мой – доступней всех. С одной требы возвращается, уже ждут – на другую зовут. И голос красивый – баритон, пел он очень хорошо.
– А какие песни любил, кроме православных?
Матушка смеётся:
– Ой, какую же? «Расцвела под окошком белоснежная вишня». Знакомые придут, он и споёт. Любили его. На похороны столько народу пришло – видимо-невидимо.
Как-то быстро он ушёл. Поначалу живот начал побаливать. Сходит к врачам, уколы какие-то сделают, полегчает. А когда спохватились и поняли, что рак, было уже поздно. А мне не сказал, берёг. Как-то говорит: «Ну, давай съезди в Москву, Марину проведай». Проездила десять дней, а когда вернулась, он уже в больнице, врачи говорят: «Надежды нет».
– Какими были его последние слова, обращённые к вам?
– «Прости меня за всё. Если сможешь». А у меня комок в горле встал, и ничего ответить не могу.
– Так и не услышал от вас: «Прощаю!»?
– Он видел, что я не могу ничего сказать… Несколько дней я не спала, как домой его привезли, а потом всё-таки прикорнула. Дочка сказала: «Мама, поспи хоть немного». И я послушалась. А отец Василий попросился с кровати на диван. Дети рассказывали, что зевнул два раза перед смертью и попытался перекреститься, так и умер со сложенным перстом. Дети меня будят: «Папа всё!» Когда прикоснулась к нему, он был ещё тёплый. Отец Иоанн и отец Стефан тут же, ночью, пришли, облачили. Потом было отпевание. Отец Ярослав Гнып рассказал, что, когда молитву в руки мужа вкладывал, они не были холодными.
Однажды вижу его во сне, а он в голубом облачении. Говорю: «Ты что в голубом облачении-то?» «А вот!» – отвечает. И вспомнила я, что умер он на Рождество Богородицы.
Без него
– Матушка, как вы жили после смерти отца Василия?
– Исполняла послушание на клиросе. Шесть лет, как не пою, сил не стало.
Девяностые были тяжёлые, но пережили, как и все предыдущие, Божьей милостью. В советское время, помню, билетов до Загорска не достать, а Преподобный их откуда-то находит. То же по молитвам к святителям Николаю и Спиридону. Дети на ноги встали, внуки пошли.
Саша, внучка, запросилась как-то со мной на Пасхальную службу. «Тебе тяжело будет», – говорю. «Нет, бабушка, я хорошо себя вести буду». Сели с одной девочкой на скамеечку – одной пять, другой восемь, – задремали, вместе со скамеечки и упали. Настоятель испугался, говорит: «Так они же упали!» «Зато в храме упали, не на улице свалились», – успокаиваю. Саша иной раз по несколько часов в церкви сидела, ждала, слова не скажет. Два часа служба, потом два часа отпевание да четыре – венчание. А она только пальчиком покажет, что пить хочет. А я ей глазами напоминаю, где воду искать. Сейчас медицинский закончила, а ещё один внук – университет, остальные тоже хорошо учатся.
Улыбается, глядя на кошку. Говорит:
– Подойдет иной раз, лапкой потрогает, жива ли. Я ей говорю: «Жива».
* * *
За окном шумит уличная жизнь, но в квартире она совсем не чувствуется. Время здесь однажды остановилось, и больше его нет. Мы пьём чай, листаем альбом. Матушка пытается найти стихотворение, которое когда-то сам сочинил или выписал откуда-то муж, но оно затерялось. Так однажды затеряется всё, что связывает нас с этим городом, этой страной, этой жизнью. Но так ли это важно? Здесь, в комнате, почти не чувствуется расстояние, которое отделяет нас от того мира, где продолжает служить отец Василий. Завеса настолько истончилась, что, кажется, ещё мгновение – и матушка Галина шагнёт туда, к небесному клиросу, чтобы занять своё место. Где-то там у всех оно есть.
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Это Божьи люди!
Батюшке, отцу Василию Вечная память!
А матушке Галине, здравия и Спасения от Господа!
Большое спасибо ! Мне очень понравился рассказ про батюшку с матушкой !
Нашла для сегодняшнего времени актуальные слова : “Маловеры же бежали, затаптывая всех на своем пути к МНИМОМУ СПАСЕНИЮ ОТ НЕСУЩЕСТВУЮЩЕЙ УГРОЗЫ” !!!
Обязательно расскажу нашим прихожанам для укрепления в наше смутное время.
Спасибо за спасибо, Лариса Михайловна!