175 лет назад началась русско-японская война.

О подвиге наших воинов и их пастыря – священника Стефана Щербаковского

Пятый

У отца Стефана Васильевича Щербаковского как бы две биографии. В одной, широко известной, его расстреляла Одесская чрезвычайка в 1918 году. В другой он, настрадавшись по лагерям, дожил до сорок восьмого. Разница ровно в тридцать лет, как видите. Думаю, что вторая – настоящая, но к тому времени, когда я её прочёл, мученическая смерть батюшки настолько запечатлелась в памяти, что обе его судьбы стали для меня равноценными.

Отец Стефан Щербаковский

Он был пятым русским священником, награждённым орденом Святого Георгия 4-й степени. Добывались такие награды мужеством. И обычно кровью. До отца Стефана никто не получал её со времён Крымской войны – полвека. Кстати, были у него и другие военные награды, он потом ещё и Первую мировую прошёл. А главное, был из тех, кто никогда не прятался за спины своих духовных чад – солдат. Жена была ему под стать – сестра милосердия Ольга Владимировна Щербаковская. Два воина, никогда не державшие в руках оружия, они прошли рядом через все испытания.

Река Ялу

Он родился в Одессе в 1874-м или 1875-м в семье псаломщика. В 1896 году отец Стефан окончил Одесскую духовную семинарию, спустя два года был рукоположён в иереи, через какое-то время окончательно определился с выбором пути, став священником легендарного 11-го Восточно-Сибирского стрелкового полка. Впрочем, тогда полк был ещё мало кому известен. Горькая слава ждала его впереди. Кто-то сказал: «Подвиг одних – это всегда преступление других». Да, так обычно и бывает. Так было и под Тюренченом.

* * *

Война началась 27 января 1904 года, и вероятность, что враг атакует наши войска со стороны Кореи, была очень велика. Но даже когда войска японцев начали там высадку, русское командование не проявило никакой инициативы. На реке Ялу наши позиции, которые были растянуты на 150 вёрст, защищало около 20 тысяч солдат. Японцев было втрое больше, и они могли выбрать любое направление для главного удара.

Было совершенно очевидно, что тонкая цепь наших полков будет прорвана, но командующий Восточным отрядом генерал Михаил Засулич даже пальцем не пошевелил, чтобы подготовиться к этому.

Войска не были сосредоточены в одном месте. Позиции не были укреплены, даже окопов не рыли. Упущена оказалась также возможность атаковать первыми, ведь японские дивизии высаживались в Корее постепенно, сравнительно небольшими отрядами выдвигаясь вперёд. Впрочем, конный отряд генерал-майора Мищенко, ядром которого была Забайкальская казачья бригада, всё-таки выдвинулся в Корею, захватив в селении Ичжу японского майора и несколько солдат.

Павел Иванович Мищенко

Пошли дальше, потрепав разъезды противника, но получили приказ вернуться, не рисковать. Потом в верхах передумали, но было уже поздно – подошли крупные силы японцев.

Эти люди были счастливы, что наступают. Русским наступать было запрещено. «Хотелось драться, но не ждать, – писал есаул Пётр Краснов, в будущем известный генерал. – Хотелось мешать противнику переправляться, ударить самим на него, а не подставлять себя под удары». Но приказа атаковать не было. Армией командовали генералы, которые давно забыли, что такое война. Она была для них дурным сном, ужасным недоразумением, нарушившим мирное течение жизни.

Ими командовал Алексей Куропаткин, который в 1881 году в чине полковника возглавлял штурмовую колонну, первой ворвавшуюся в крепость Геок-Тепе. Но даже тогда всё решал его командир, великий Скобелев, а Куропаткин всего лишь честно исполнял приказы.

Генерал Алексей Николаевич Куропаткин

Одарённейший человек, замечательный организатор и созидатель в мирной жизни, на войне он терялся совершенно. При генерале Михаиле Скобелеве Куропаткин был начальником штаба, наверное, неплохим. Но командир – это принципиально другое, без решительности он никто. Спустя двенадцать лет Куропаткин скажет генералу Брусилову накануне знаменитого прорыва австро-германского фронта: «Охота была вам, Алексей Алексеевич, напрашиваться! Что вам за охота подвергаться неприятностям? Я бы на вашем месте всеми силами открещивался от каких бы то ни было наступательных операций, которые при настоящем положении могут вам лишь сломать шею, а личной пользы вам не принесут».

Так же он вёл себя в качестве главнокомандующего русскими силами в русско-японскую войну. Отмахивался от любого наступления, терял инициативу, мудро избегая больших потерь и безнадёжно проигрывая войну. Не все были такими, но слишком много было таких.

* * *

И вот правый берег Ялу, где стоят немногочисленные наши силы – ждут смертного часа. Приказ прост – не пустить японца за реку. Там, за рекой, синеют горы, откуда идёт враг. Что за враг? Солдаты не знали, что японцы поклялись или умереть, или победить. Отправляясь на войну, они вписывали свои имена в поминовение, как вписывают мёртвых. Навсегда прощались с родными. Это не турки и даже не французы. Очень дисциплинированные, очень смелые. Люди, привычные к недоеданию, с винтовками, заряженными маломощными патронами, потому что с более мощными справиться не могли.

Японцы твёрдо знали, зачем идут – чтобы их дети не голодали. Русские мешали им захватить Корею и Южную Маньчжурию, а значит – война. Так они добились своего. Сыновья этих людей ели вволю и вместо 6,5-мм патрона получили 7,7-мм. Остановиться после этого они уже не могли – воевали, пока ядерные грибы не начали подниматься над городами империи Восходящего солнца, а советские войска не выбросили японцев из Маньчжурии. Плохая это была мысль – накормить своих, отняв у чужих. Полвека ушло, чтобы это понять. В тот день, когда впереди показалась река Ялу, до понимания было ещё очень далеко.

* * *

На том участке, где японцы решили совершить прорыв, стояли наши Восточно-Сибирские полки: 11-й и 12-й – 5,5 тысячи солдат. У противника их было 36 тысяч. Абсолютное превосходство. На каждую русскую пушку приходилось 4-5 японских.

Отец Стефан всего этого не знал, причащая воинов перед битвой. Вглядывался в их спокойные лица, понимая, что многих видит в последний раз. Они подходили один за другим, батальон за батальоном, принимая Святые Дары и целуя крест на прощание. Как и многим генералам, им не нужна была эта чужая река и чужая земля. Но они были достаточно просты, чтобы понимать то, что было неведомо людям, куда более знающим: потеряв этот берег, мы через пять, а может, десять или пятнадцать лет потеряем Россию.

Дело было под Тюренченом

Тюренчен – китайская деревушка близ реки Ялу, где стояло несколько наших рот. В ходе боёв она была скоро разрушена, но именно её название получила вся эта история.

Бой под Тюренченом_Лубочный рисунок

17 апреля японцы начали бить по нашим позициям из сотни с лишним орудий, в том числе скорострельных, которые были новинкой. Впоследствии, в Первую мировую, к этому привыкли. Но сейчас огонь казался ураганным. Солдаты не боялись, утверждал очевидец, но переживали своё бессилие, немощь, невозможность обороняться. «Японец отовсюду заходит, японец окружает нас», – говорили они. Это было правдой. Потери от обстрела оказались невелики, но под его прикрытием японцы переправили на наш берег дивизию. Ночью перешли ещё две дивизии противника, преимущество которого стало абсолютным. Один удар – и наши солдаты окажутся в окружении. Генерал Кашталинский, командующий нашими силами Туренченской позиции, сообщает об этом в штаб, но получает от Засулича распоряжение «дать должный отпор» и «принять бой, оставаясь на той же позиции». Не хватило решимости атаковать японцев, пока это было возможно, недостало распорядительности подготовиться к обороне – но отойти-то хоть можно по-человечески! Нет, воинственность вдруг ненадолго овладевает генералом Засуличем. Он и дальше – под Симученом, Ляояном, на Шахе – будет командовать Вторым Сибирским корпусом точно так же, заслужив всеобщее презрение.

А потом начался тот страшный семичасовой бой, который вошёл в историю. Сбит с позиций 22-й полк, обнажив наш левый фланг. После мощной артподготовки противник добился успеха справа. 12-й полк в отчаянном положении, но, получив, наконец, приказ об отступлении, прорывается благодаря подвигу роты капитана Ракушинского. Дважды она поднималась в атаку под жесточайшим огнём и полегла почти вся, сумев пробить путь на Фынхуанченскую дорогу. От полка уцелела половина. Двенадцать рот пришлось свести в шесть, потому что ими некому было командовать. Были убиты, тяжело ранены и пропали без вести 23 офицера – примерно две трети от штатного состава. Двое остались в строю, несмотря на ранения, как и почти полсотни солдат. Люди не верили, что остались в живых, готовились драться дальше, но для них это сражение закончилось.

* * *

Против всей Первой японской армии остался один наш 11-й полк и приданные ему батареи. Получив приказ прикрыть отход, он взошёл на небольшую гору, где не было ни одного укрытия. Японцы атакуют огромными силами. С возвышенности видно, что вот-вот замкнётся кольцо окружения.

«Надо отходить», – умоляюще говорят командиру полка полковнику Николаю Александровичу Лаймингу. «Мне приказано прикрыть отступление всего отряда, и я головой отвечаю за это», – отвечает он.

Один из лучших командиров русской армии, он ровно сорок лет назад, закончив Ревельскую гимназию, поступил юнкером в армию. Воевал на Кавказе, потом вместе со Скобелевым в чине капитана штурмовал туркменскую крепость Геок-Тепе. Страсть к картам едва не погубила его вместе с семьёй.

Полковник Николай Александрович Лайминг с женой Марией Григорьевной

Жена Мария Григорьевна покупала дешёвый ситец и шила мужские рубашки, которые денщик продавал на базаре. Из казармы этот верный солдат приносил ещё хлеба и гречневой каши, так что семья, где было трое детей, не голодала, но положение её было отчаянным. Это продолжалось, пока о происходящем не узнала мать Николая Александровича. Вызвав сына к себе, она сказала, что у него два выхода. Первый: она забирает его семью и он никогда больше ни жены, ни детей не увидит. Второй: он раз и навсегда бросает игру. Вернувшись домой, офицер в первый же вечер отправился в клуб. Мария Григорьевна заплакала, решив, что это конец: нарушив слово, данное матери, муж отказался от неё и детей. Но через два часа он вернулся, протянув запакованную колоду со словами: «Это тебе, пасьянс раскладывать». И никогда больше не прикасался к картам. Это была очень счастливая семья. Он помнил о ней в тот день, когда стоял на своей Голгофе, вглядываясь в происходящее на Фынхуанченской дороге. По ней уходили наши полуразбитые части и полевые госпитали. Как спасти их? Даже в полном окружении его полк сможет притягивать к себе японские силы, не позволив им броситься в погоню за отступающими. Полковник сделал свой выбор.

Приказ отходить получила только 3-я батарея 3-й Восточно-Сибирской артиллерийской бригады, которой командовал подполковник Виктор Александрович Муравский. Проскочить успели лишь несколько повозок с зарядными ящиками, после чего кольцо замкнулось. «С передков!» – скомандовал Муравский, ясно понимая, что спасения нет. Он погиб в числе первых. Его сменил штабс-капитан Петров, вскоре упавший без сознания, обливаясь кровью. Под конец на ногах остались четыре человека – раненый поручик Костенко с бомбардиром-наводчиком Кияшко и двумя рядовыми. По одному человеку на пушку вместо шести они вели огонь, пока не закончились снаряды, после чего, сняв прицелы и замки, присоединились к взводу поручика Хрущова. Бой продолжался. Потеряв двух офицеров и половину роты, японцы залегли, отчаявшись добраться до мёртвой батареи.

Из 3-го тома «Истории Русской армии» Антона Керсновского:

«Благодарная родина должна помнить подвиг этих полков, лёгших почти в полном составе за Бога, Родину и Государя. Особенно отличился 11-й полк. Прикрывая соседей и давая им возможность привести себя в порядок, он оказался в окружении. Находившиеся в полку батарея и пулемётная рота “легли костьми” в бою. Потеряв своего геройского командира полковника Н.А. Лайминга, сибирские стрелки в 4 часа дня пошли в штыковую атаку, которую японская пехота не приняла, и пробили себе дорогу в горное ущелье. Японцы превосходящими силами пытались их преследовать, но, неожиданно напоровшись на засаду, боя в горах не приняли и отступили к Тюренчену».

Час за часом шло сражение. О том, что было потом, поручик Михаил Иванов, последний командир полка, впоследствии генерал-майор и последний комендант русского Харбина в 1919-м, вспоминал:

Михаил Михайлович Иванов, поручик 11-го полка

«В Тюренченском бою наши восемь рот были окружены дивизией японцев. Видя неминуемую гибель или плен, полковник Лайминг решился идти напролом… Бросился в атаку и пал героем. Последние предсмертные слова его были: “Бросьте меня, спасайте знамя и себя”. Тела его японцы не нашли.

Когда полковой священник отец Стефан Щербаковский, идя с крестом в руках, упал, раненный в руку и грудь, то полковой церковник Осип Перч, ни на шаг не отстававший от своего священника, поднял на руки отца Стефана и вынес из боя. Награждён Георгиевским крестом.

Бой под Тюренченом. Рис. Н. Самокиша

Полковое знамя было вынесено знамёнщиком унтер-офицером Петром Минзарем под прикрытием взвода под командой подпоручика Богачевича.

В бой я повёл 156 стрелков. Убито 96, ранено 45, вышло целыми 15, в том числе и я, несмотря на то, что в течение пяти часов боя и троекратной атаки ни разу не присел или был закрыт чем-либо… только волей Бога возможно было сохранить меня».

* * *

«Бросьте меня, спасайте знамя и себя», – последние слова полковника Николая Александровича Лайминга, к которым он готовился всю свою жизнь. Перед тем он построил полк. Отец Стефан поднял крест, все перекрестились.

«С Богом, братцы! – сказал полковник. – Музыканты, марш!»

Капельмейстер Лоос взмахнул палочкой, и грянуло:

Боже, Царя храни!

Сильный, державный,

Царствуй на славу, на славу нам,

Царствуй на страх врагам,

Царь православный.

Боже, Царя храни!

Бой под Тюренченом. Контратака в штыки знаменной роты 11-го Восточно-Сибирского стрелкового полка. Рис. А. Чикина по наброску с натуры специального корреспондента В. Табурина

Шли с винтовками наперевес под ураганным огнём. Прикрывая роты, продолжали бить наши пушки. Все пулемётные команды были к этому моменту мертвы. В середине колонны вели под руку и несли на носилках раненых. Командир возвышался над всеми – он ехал верхом, притягивая к себе глаза и стволы сотен японских солдат, без малейшей надежды уцелеть. Вот он упал. Солдаты дрогнули, но место погибшего немедленно занял священник Стефан Щербаковский. Тот день начался для него очень рано.

«Я знал, что бой будет отчаянный, – рассказывал он впоследствии, – и решил исполнить свой пастырский долг до конца, показав воинам пример самоотвержения и любви своею смертию… В 4 часа утра я помолился Богу, составил завещание и встал в знамённой роте… В три часа пополудни полк выстроился и под звуки полкового марша двинулся в атаку на наступавших японцев. Я надел епитрахиль, взял крест, благословил солдат и с пением “Христос воскресе” пошёл во главе стрелков знамённой роты. Картина была поразительная, грандиозная. Без малейшего колебания шли славные стрелки на верную смерть, в адский огонь, среди рвущихся снарядов. Только каждый, перед тем как двинуться в бой, крестился. Потом всё смешалось. Музыка тотчас же смолкла…»

«Христос воскресе!» – кричал он. «Воистину воскресе!» – отвечали солдаты.

Первая пуля попала ему в правую руку. Священник выронил крест, но тут же поднял его и понёс в левой руке. Вторая пуля попала в грудь. Унтер-офицер Осип Перч, его помощник, перевязал батюшку и понёс его на руках. Японцы, не выдерживая натиска, отбегали в сторону. Полк продолжал идти. Командующий японцами генерал Куроки, узнав, что против него дрались не две дивизии, а два полка, сказал пленным: «В таком случае, господа, поздравляю вас, вы герои!»

Из стихотворения военного топографа капитана М.Н. Левитского «Под Тюренченем»:

…Но вот полковник крикнул нам:
«Забрать всех раненых с собою,
Не оставлять своих врагам!
Штыком пробьёмся мы! за мною…»
И нас повёл, вперёд идя,
Но пуля вражья поразила
Насмерть любимого вождя.
Тогда на место командира
Священник наш отец Стефан
С крестом в руках встаёт пред нами,
Подъемля крест пред небесами,
Ведёт бойцов на вражий стан:
– За Крест, за Родину! За мною!..
И мы пошли… Со всех сторон
Несётся грохот, свист и стон
Над омрачённою землёю,
И у священника из рук
Валится крест на землю вдруг;
Но он, без слов творя молитву,
Другой рукой его берёт…

После боя

Не знаю, когда отец Стефан очнулся, но когда в санитарном поезде умер один из раненых, он взволнованно воскликнул: «Зарыть православного человека без христианского напутствия. Нет, нет, это невозможно!»

Дело в том, что мёртвого солдата должны были вынести из вагона и похоронить на ближайшей станции, где вероятность встретить пастыря была ничтожна. Превозмогая боль, батюшка поднялся, надел епитрахиль и с помощью всё того же Осипа Перча совершил чин отпевания. Они так и держались рядом, два этих друга, и награды их были схожими – Георгиевские кресты: одного удостоили офицерским, другого – солдатским. В 1906 году отцу Стефану был вручён золотой наперсный крест на Георгиевской ленте. Так оценил его подвиг Государь.

Отец Стефан в госпитале

Закончив Духовную академию, он остался в армии и отправился на фронт в 1914-м полковым священником Кавалергардского Ея Величества Государыни Марии Фёдоровны полка. Отличился в боях у деревни Ваббельн 30 июля 1914 года и при деревне Каушен 6 августа 1914 года, получив ещё два ордена.

В сентябре того же года на границе с Германией произошло удивительное событие. Во время отступления наших войск в 11 часов вечера на небе появился из яркой звезды образ Божией Матери, рукой показывающей на Запад. Первыми Её увидели кирасир Дмитрий Серёгин, стоявший в это время на часах, и кирасир Пётр Щит, бросившийся поднимать народ. Люди стали выбегать во двор…

Отец Стефан, как благочинный 1-й гвардейской кавалерийской дивизии, возглавил комиссию для освидетельствования чуда. Поручик Александр Зернец рассказывал ему, что застал такую картину: «Наши солдаты, конносапёры и другие, без фуражек, одни, стоя на коленях, другие прямо, на ногах, смотрят на небо, крестятся, молятся, а некоторые плачут. На вопрос, в чём дело, они указали на небо». «Мне показалось, что Она нас ею будто благословляла, – рассказывал Серёгин. – Лик у Божией Матери был спокойный, не строгий, а, скорее, ласковый». На основании этих рассказов отец Стефан составил докладную записку о случившемся императору Николаю II. По указанию Государя были напечатаны большим тиражом армейские листовки с изображением и пояснительным текстом, а также написана первая из икон Августовской Божией Матери, по сей день почитаемой в народе. Сразу после явления Божией Матери развернулось сражение, в ходе которого немецкие войска были вытеснены из Августовских лесов, а русские части вновь вышли на границу Восточной Пруссии.

Образ Августовской Божией Матери

Понятно, как батюшка отнёсся к революции. Вот тут-то и происходит сбой в его биографии. Многие и сейчас убеждены, что он был расстрелян. На самом деле к расстрелу его действительно приговорили, но заменили казнь лагерями и ссылкой. Шестнадцать лет батюшка провёл на лесоповале, отличаясь, говорят, крепостью духа и прозорливостью. Скончался в сане архимандрита. Монашество они с матушкой Ольгой, ставшей Елизаветой, приняли оба, по взаимному согласию, и упокоились в одной могиле: он в 48-м, она – в 50-м. Когда опускали гроб матушки, задели крышку гроба батюшки, сдвинув её. Люди смотрели молча – они увидели то, что не слишком их удивило. Мощи батюшки были нетленны.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска