Познакомились мы с Сашей Порубовым, инженером Кировского шинного завода, почти два года назад. Один из тех случаев, когда поражаешься, насколько у людей могут совпадать с тобой не только мысли, но и даже интонации. Иного и знаешь давно, но всё никак не исчезает между нами невидимая завеса. Через неё не проходят эмоции, мы не чувствуем и не понимаем друг друга. Досадно, но ничего не поделаешь. А бывает иначе. Двух слов не сказали друг другу, а видишь – свой.

Александр Порубов

Наверное, раньше, до Вавилонского столпотворения, люди так относились к ближним и дальним. Думаю, люди отдалились друг от друга вполне сознательно – это ведь и сейчас происходит. Зачем, скажем, ворам своя феня? А чтобы легче было красть – вроде как не у своего, у чужого. Или некто, считающий себя очень образованным, начинает говорить на какой-то иностранщине, заменяя понятные слова. Так он пытается разорвать связь с теми, кого считает невеждами. Это было и в глубокой древности. У ариев Индии и ариев Ирана слово «дэв» означает прямо противоположное: у одних это ангелы, у других – демоны. Вот почему я думаю, что в Вавилоне люди захотели разойтись по своей воле. Гордыня убивает братство.

Господь же соединяет. Вот и с Сашей познакомил, добрейшим души вятским человеком.

От Востока языческого к Востоку православному

– Поначалу я лет восемь занимался восточными единоборствами, – рассказывает Порубов. – Читал книги о Востоке, пытался понять его культуру. Прежде всего культуру движений, через которую многое открывалось. Была какая-то неуспокоенность, душа чего-то просила, а я всё не мог понять, что ищу.

Потом заболела мама. И я на учился молиться. Сначала была подготовка к операции, потом маму прооперировали – и тремор, пока она поправлялась. В самое трудное время молился целыми днями, а затем, когда увидел молитвослов, утреннее и вечернее правило, понял, что я примерно так и делал, как там указано. Удивительно, откуда это к нам приходит?

Потом мне подарили Новый Завет. Со многим не хотелось соглашаться, в уме постоянно спорил, но была догадка, мысль, что это не там неправда, а ты чего-то не понимаешь. Так что продолжай читать, читать и читать. Год книгу мучил, периодически оставляя, но постепенно убеждаясь, что там всё настоящее – так всё и было. Что до сих поражает: на любой вопрос, вызов жизненный я нахожу ответы в Евангелии, в посланиях апостолов, в житиях.

Было время, когда я пытался закалять дух по методу Порфирия Иванова. Но за несколько лет опытным путём убедился, насколько это разные с христианством практики. Скажем, молиться после обливаний холодной водой не мог. Тело начинало гореть, так что я лез в ванну с холодной водой, но не чувствовал её температуры. С единоборствами то же самое – настолько сильным было сопротивление молитве. Пришлось бросить тренировки, но тяга к ним была огромной. Лет пять-семь это продолжалось. Сколько увлекался Востоком, примерно столько же и боролся с этим.

В разгар этой борьбы, в 1997-м, начал читать канон Божией Матери, защитил на отлично диплом и получил повестку в армию. Не могу сказать, что был к этому готов. Сестра сказала: «Мужик должен служить». И я был с ней согласен, но всё равно сильно нервничал. Тогда и купил свой первый молитвослов – потом с ним прошёл не один крестный ход. Хотел взять его с собой в армию. Тренироваться стал ещё больше, чем раньше. Продолжал читать канон, а день призыва всё ближе. Наконец созвал друзей на проводы – завтра наша команда уходит. «Приходите, – говорю, – вечером». А днём я оказался на перекомиссии. Председатель, женщина, посмотрела мои бумаги медицинские, глянула на меня – и на лице у неё отражается ужас.

– Так у тебя же плоскостопие!

Хирург потом выписывал освобождение, смеясь: в армию тогда брали и не с такими диагнозами.

* * *

– Ой! – воскликнул я на этом месте Сашиного рассказа, остолбенев.

– Что с тобой? – спрашивает Порубов.

– Ничего хорошего, – отвечаю.

Вспомнил: звонили из военкомата и я должен был передать сыну, что он должен утром явиться на медкомиссию. Я пообещал военкому передать, но благополучно забыл. А проблемы из-за этого могут быть большие: в таких случаях с полицией потом ищут и репутация призывника сильно страдает. Звоню жене, каюсь, в твёрдом убеждении, что опоздал – утро-то уже закончилось. Но, как потом оказалось, сын был срочно отправлен и успел буквально в последние минуты. А не заговори Саша про военкомат, ни за что бы не вспомнил. Интересная иллюстрация к нашему разговору.

Главное чудо

– Следующий этап моей жизни, – продолжает Саша. – Я начал воцерковляться, читать святых отцов. В то время мне в руки попала книга архимандрита Лазаря «Грех и покаяние последних времён». Из неё я узнал, что такое покаяние, каково его место в жизни человека. И первым храмом, куда я начал ходить, стала церковь Иоанна Предтечи – великого пророка покаяния, так можно сказать. И лишь после того, как немного очистился, перешёл в Серафимовский собор, где меня согласился взять в духовные чада отец Серафим (Исупов). Второй моей книгой стал «Отечник», подаренный сестрой Натальей. Я зачитал его буквально до дыр. В нём раскрылось то, что в первой книге я лишь почувствовал.

Понял тогда, что православная духовность – это основа бытия, не сентиментальная, смазливая инфантильность, а деятельное, волевое участие. Отцы говорили, что в последние времена святыми будут не те, кто совершает великие подвиги, а люди, которые просто смогут устоять. Я очень боюсь потерять веру, потому что вижу, какое оскудение кругом, сколько разочарований. Боюсь, что из-за каких-то вызовов могу потерять всё, что имею.

«Я тоже боюсь, – подумал я. – Не того, что стану атеистом, конечно. Того, что станет всё равно».

– Знаешь, – сказал Порубов, – я понял, что главное проявление того, что Бог есть, – это то, что ты веришь. Это дар благодати, главное из чудес для меня – то, что я до сих пор верю.

Когда участь легка

– Расскажу, как я женился, – говорит он. – Лена пришла к Богу рано, ещё подростком. До сих пор вспоминает, что семья жила не очень хорошо, а в храме она нашла убежище. Поступила в Вятско-Полянский монастырь, но её духовный отец, архимандрит Кирилл Рижский, не благословил её стать монахиней. «Не волнуйся, девонька, – сказал старец, – сиди в монастыре, муж сам тебя найдёт».

В обители она пела на клиросе, и однажды игуменья матушка Кирилла послала её учиться в Вятку в духовное училище. Мы познакомились, стали переписываться, несколько раз я съездил в обитель. Оба были готовы к тому, чтобы венчаться. Затруднение было в том, что Лену отпускать не хотели, уговаривая меня стать диаконом при монастыре. Но теперь уже мой духовник отказался на это благословить. «Не хочет ехать к нам, пусть и сидит в своём монастыре», – сказал отец Серафим, как отрезал. Лену это впечатлило, и она сказала: «Нет уж, лучше я поеду». Не всегда я, кстати, следовал советам батюшки. Например, без благословения решил поступить в духовное училище. Очень хотел стать священником. Митрополит моё желание одобрил, а отец ректор неожиданно отказал.

– А ты предчувствовал встречу с Еленой?

– Когда мне было 24 года, мама решила взяться всерьёз за то, чтобы меня женить. И я ей как-то ответил, не думая: «Успокойся, в 25 женюсь». Так и вышло, хотя поисками суженой не занимался, не выбирал среди девушек: не жена, не жена, не жена, нет. Вместо этого я рисовал образ человека, которого хочу встретить. И представляешь, Господь мне дал именно то, о чём я мечтал. Даже трудности в семейной жизни, которые у меня потом были, оказались именно теми, что я допускал в мыслях.

Не сразу мы притёрлись друг к другу, но потом Настя родилась, и стали мы как бы одним целым. Родительское, кстати, удивительно отражается в детях. Стоило нам сделать что-то не так – и ребёнок обязательно заболевал. Все наши недостатки тоже в ней проявлялись. Хочется, чтобы она брала лучшее, но нет. Правда, когда Настя стала подрастать и начали проявляться её собственные волевые качества, всё оказалось не так уж страшно. А ещё жена смогла меня убедить, что лучший способ повлиять на ребёнка – это не уговоры, а борьба с собственными недостатками: теми, что дочка у нас перенимает.

Все трое мы живём в одной комнате в коммуналке. Минусы этого очевидны, но зачем-то ведь Господь это устроил. И достоинства этой тесноты перевешивают. Как-то раз купили телевизор, но выдержали лишь две недели – он был лишним, отнимая нас друг у друга. Я понял, какое это было благо, какие давало пре имущества, когда семьи в деревнях жили в одной комнате – несколько поколений: тут и дети, и их родители, и бабушки с дедушками. Была та полнота общения, в которой человек вырастает душевно здоровым. Не было изолированности, которая сегодня обернулась всеобщим отчуждением. На себе испытал и говорю: не всё так плохо в коммуналках.

Люди разводятся и потому, что любовь со временем угасает, и потому, что традиции потеряны. Благодарю Бога, что нас это обошло – любовь не исчезла. Тут, мне кажется, сыграло роль ещё и вот какое обстоятельство. Жениться нужно на ровне. И по социальному статусу, и по уму, и по духовному мироощущению. Если это есть, участь людей в браке легка. Всё равно будут ссоры, обиды, трудности, но когда вы схожи – это помогает. О чём угодно можем спорить, но когда мы говорим о духовных вещах, всегда друг друга понимаем.

В духовном отношении именно жена меня всегда тянула вверх. Единственное – долго пришлось отучать от некоторых затёртых, ставших пошлыми выражений, которые иногда встречаются в православной среде. Не надо говорить, например, я великая грешница. Это ничего, кроме неприятия, не вызывает. Помню, был случай в Белой Холунице. Мы туда пришли с крестным ходом и познакомились с одним мужиком, живущим в сторожке при церкви. «Я в этом храме самый смиренный», – сказал он нам, и так не понял, почему всех это рассмешило – а просто каждый примерил это на себя. Есть много слов, глубины которых мы не ощущаем и опошляем их. Поэтому в нашей семье прижилось правило изъясняться о духовном обыденным языком, а не церковно-богословским. И когда мы пришли к этому, наши споры с Леной на духовные темы закончились.

Отдел качества

– Работа на шинном заводе мне нравится, сочетание технарь и православный человек – это интересно. Многое видишь иначе, чем коллеги. Того, что я верующий, не скрываю. Пришёл к выводу, что нельзя этого делать. И как следствие – меня когда спрашивают о чём-то в вопросах веры, я объясняю как могу. Можно сказать, проповедую. Помню, как спорили с моим начальником, ныне покойным: он пытался внедрить у нас какую-то саентологическую практику. Чтобы миссионерствовать, помни одно условие – тебя должны слышать. Если человеку этого не нужно, лучше промолчать. Как-то лежал в больнице рядом с человеком, которого привезли после операции и он отходил от наркоза. Чтобы облегчить ему боль, стал говорить о Боге, и он, когда приходил в себя, просил: «Давай ещё». На следующий день ему стало значительно лучше. Говорит: «Ты хорошо вчера про Бога рассказывал». Это меня воодушевило, но вдруг понимаю, что интерес у него то ли прошёл бесследно, то ли его и не было. Он меня кем-то вроде сказочника воспринимал. К сожалению, таких людей очень много, что сильно ограничивает мои порывы.

– Чем именно ты занимаешься на своём Кировском шинном заводе?

– Работаю в отделе качества. Задача – не допустить брак. Мы сейчас входим в компанию «Пирелли» – это один из крупнейших в мире производитель шин. Те, что мы делаем в Вятке, продаются потом по всему миру. Сейчас все шинные заводы в России работают под чужими брендами.

– Как много привнесли иностранцы?

– Технологии, само собой. Совсем другой уровень, с нашими не сравнить. Мы сначала с «Нокией» сотрудничали, потом ещё с одной корпорацией, сейчас с «Пирелли». У каждой свои подходы, свои системы, но образ мышления – это, возможно, главное, за счёт чего они выигрывают. Чему можно у них поучиться, так это опыту управления людьми. У нас всё всегда тянули несколько талантливых, умных руководителей, упуская массу деталей, с которыми хорошо знаком опытный бригадир или квалифицированный рабочий, а часто и молодой сотрудник с незамыленным взглядом. А как работает западная система? Там находит решение весь коллектив, устраивая, скажем, «мозговой штурм» – это когда все что-то предлагают, а руководитель подхватывает лучшую идею.

– У нас тоже так было…

– Иногда. А чаще всего были начальник и те, кому говорили: «Не лезь куда не просят!» Западная система всех запрягает лучше, чем коммунизм, то есть у нас о коллективизме говорили, а там довели его до ума. Прививай людям корпоративное сознание, мотивируй их – и тогда каждый будет стараться изо всех сил. Как следствие – происходит качественный прорыв.

– Чем мотивируют?

– Созданием хорошей атмосферы на предприятии. На одних деньгах не выехать. Когда удовлетворены твои низовые или средние потребности, мотивация деньгами, как правило, перестаёт работать. Нужно что-то другое. Что? Когда биг босс идёт в кабинет, он обязательно со всеми поздоровается, даст понять, что знает о проблемах людей, остановится, расспросит, как жена, дети. И так ведёт себя каждый руководитель. Лидирующие менеджеры в известных компаниях давно уже пришли к выводу, что надо развивать христианские отношения. Они используют всё, чтобы обеспечить эффективность.

Хотя сплошь и рядом это идёт не изнутри. Люди, прочитав множество книг о том, как стать креативными, следуют каким-то советам, не развивая в себе настоящей искренности. У нас улыбаются, только когда есть чему, там – всегда. Кому-то это нравится, даже многим. Но постепенно настоящее всё больше замещается имитацией, люди перестают расти. Зачем, если внешне всё и так хорошо. Зачем Бог, если успеха можно добиться и без Него. И это система.

Я застал на заводе совсем другие отношения – советские, хотя пришёл в 97-м. Душевность заменяла тогда очень многое. Денег не платили, но люди всё равно ходили на работу, потому что где ещё душевное успокоение найдёшь? Мы жили одной семьёй. Корпоративный дух – это совсем другое. Он убеждает: «Ты самый лучший». А значит, крутись, чтобы все это поняли. Мало сделать что-то хорошо, нужно постоянно мучиться жаждой сделать ещё лучше, ты не можешь остановиться. Вот как работает модель, которая ради эффективности в Бога и «поверит», и от Бога откажется: её бог – успех.

Недостатки в организации коллектива – не единственное слабое место советской системы. Очень низкой была автоматизация. Работу, которую на Западе делал один человек, у нас – десяток, отсюда низкая производительность. Но вот человек в результате гонки за эффективностью теряется. А стоит ли оно того? Ну была у нас продукция немного менее качественной, но всё равно своё предназначение выполняла.

В западные товары изначально – на уровне конструкции и материалов – стали закладывать в последние годы то, что холодильник начнёт сыпаться через три года, машина – через семь лет. Это чтобы потребление не уменьшалось.

– Ты начал с того, что на Западе всё отлично, а теперь выходит, что и у них всё не так, у нас даже лучше.

– Понимаешь, у нас целью было жить, приобретать друзей, получая удовольствие от общения, чтобы атмосфера была домашняя. А вот работа была на втором месте, точнее, не самой важной частью чего-то большего. Понятно, что план нужно сделать, но это внешнее. Бывало и по-другому, когда собирались вместе энтузиасты, единомышленники, увлечённые каким-то проектом, и тогда рождалось что-то великое. Но чаще всего мы просто жили, и это было замечательно, но в условиях конкуренции приводит к отставанию.

Возьмём другой момент. У нас и производили только то, что необходимо. Зачем нужны десять тысяч разных чайничков, если функционал у них один – заварить чай? А на Западе, чтобы выиграть конкурентную гонку, постоянно креативят, что, с точки зрения потребителя, замечательно, а по сути – это дурной путь. Человек выбирает между этими десятью тысячами чайничков, вместо того чтобы почитать хорошую книгу, о душе подумать, о чём-то действительно важном. Он становится рабом вещей, теряет ту свободу, которая у нас когда-то была. У всех был один и тот же чайничек, но не нужно было стремиться через вещизм к самовыражению, и мы были, конечно, куда более счастливы, чем сейчас.

– Ты прав, было лучше, но мы проиграли, не смогли сохранить тот мир, где нам так нравилось жить. Так что менять всё равно что-то надо было.

– Я с этого и начал. Нам есть чему поучиться, и сам я учусь. В школе, институте изучал немецкий, а потом пришлось волей-неволей осваивать английский. Это очень хороший, точный язык, он очень нужен. Но главное – необходимо научиться не только в космонавтике или в каких-то других передовых отраслях, но и на каждом предприятии создавать мотивированный, правильно заточенный коллектив, который, с одной стороны, становится семьёй, а с другой – чётко понимает, насколько важна работа.

Как всегда, нужно перенять лучшее, но создать что-то своё. Это не просто благое пожелание. На тех наших предприятиях, которые вошли в западные корпорации, очень большая текучесть кадров. Не будет наш человек улыбаться, когда ему не хочется улыбаться. Людей угнетает гонка, когда мало что-то хорошо сделать, нужно в следующий раз сделать ещё лучше. Семья, душа, всё, что было дорого за пределами фирмы, – всем нужно пожертвовать, как игроку, полностью отдавшемуся азарту. Когда работа, точнее, успех должен стать религией, смыслом жизни.

– Как, по-твоему, можно всё устроить по уму, по совести, но при этом не разориться?

– Отдельным людям, предприятиям этого не добиться. Решать нужно на уровне системы, как найти золотую середину, чтобы и быстро, и качественно, и успешно, но не за счёт оскудения души. Эта проблема осознаётся не только у нас. Революция, как выяснилось, не выход, терпеть это тоже сил у людей всё меньше. Что же делать? Я не знаю, как переустроить современный мир. Цель православного человека – спасение души, и только через это он может что-то изменить. Так было всегда, и других рецептов у меня нет. Но я благодарен Богу за то, что попал на завод, где люди что-то производят, нет демагогии и лжи. Любая моя ошибка через день обернётся выходом брака. Вижу результат сразу, а не как это бывает, когда нет чётких критериев. Это очень важно – найти такую работу, где будет понятно, чего стоишь ты сам и то, что ты делаешь.

Пути православные

– Удивительно, что в Евангелии, у святых отцов находишь глубокие ответы практически на все вопросы, ответы точные, а не какие-то банальности, – говорит Саша. – Узнаёшь иногда о том, что происходит с людьми, потерявшими нить жизни, об их кризисах, которые иногда заканчиваются трагически. И понимаешь, какое это счастье – быть христианином.

– В отличие от конкретики твоей профессии в мире духовном много неопределённого, даже таинственного…

– Вот, скажем, поездки в Дивеево, где я всю дорогу провожу между миром видимым и невидимым. Поселили меня с одержимым. Говорит, говорит, всё больше заводится, начинает материться. Постоянная агрессия, направленная не на меня, а идущая изнутри. Мне стало страшно. Читаю акафист батюшке Серафиму. Сосед выскакивает из комнаты покурить, потом возвращается, успокоившись. На трапезе просит хлебцы. Ему протягивают три хлебца со словами: «Во имя Святой Троицы прими». «Нет, – кричит, – дай мне четыре или шесть».

Познакомился с женщиной из Челябинска – матерью священника, переехавшей в Дивеево. Она вышивает плащаницы и другие рукоделия церковные. Когда их проносили по Канавке, они мироточили. Заходишь к ней в мастерскую и словно попадаешь в храм – красиво, легко, хорошо. Так вот, она рассказывала, что бесноватые тянутся в Дивеево и к ней лично со всех сторон, только что по потолку не ходят.

Однажды, возвращаясь из Дивеево, заехали к отцу Петру Кучеру в Боголюбово, где начала обновляться алтарная икона Спасителя. И вдруг мы видим, что у него лицо Царя-мученика. Я не знаю, как изначально выглядел лик Спасителя на этом образе и как он выглядит сейчас. Но в какой-то момент Господь нам что-то попытался открыть через это чудо.

– Тебя гарантированно обвинят в царебожии за такие слова.

– Знаю. Мы душой, по-христи ански, по вере своей, понимаем, что Царь Николай Второй святой. Но на уровне разума остаётся множество вопросов. Поэтому в Церкви многие и недовольны его прославлением. Думаю, Господь дал нам знать таким образом, насколько дорог Ему Государь, чтобы никаких сомнений не осталось в его святости. Это и есть прославление.

…Когда приехали, отца Петра не было. И такой мрак сгущался над обителью, что моя спутница чуть не сбежала оттуда, насилу её монахи успокоили. Меня тоже ломало. Какая-то женщина на амвон выскочила, объявила, что состоит с бесами в плотских отношениях. Увезли в больницу. Был день, но стоял мрак. А когда ближе к вечеру вернулся отец Пётр, стало как в полдень, всё рассеялось. Это был особенный свет.

В другой раз я видел такой свет, когда мы возвращались с Великой. Великорецкий крестный ход – это опыт прозрения. Я несколько лет ходил в храм, пытаясь облагородить свой ум, но встреча с Богом произошла именно в этом ходу, где Святитель Николай невидимо идёт среди людей. Один батюшка посоветовал нам молиться не о земных потребностях, а о духовных. Я его послушался, о земном просил только одно, чтобы Господь послал мне хорошую жену. В лесу слышим пение: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный». «Кто поёт?» – спрашиваем друг друга. Мы шли в нескольких километрах от головы хода, где из числа людей никто не пел. Ангельское пение шло откуда-то со стороны. Трое нас было, и все слышали…

Столько было прочитано, передумано, но Святитель Николай в крестном ходу дал нам неизмеримо больше. В том году ход провозгласили всероссийским. Рядом шли люди одного со мною духа, на каждом шагу – школа благочестия: никто не толкается, друг другу помогают, прикладываемся к иконе на каждом привале. За пять дней словно проживаешь несколько месяцев, а впечатлений потом хватает на год. Когда отправился на следующий год, самонадеянно решил, что будет так же. А так как одного желания мало, начал восполнять недостающее с помощью воображения, будоражить чувства, впав в прельщение. После узнал, что всё это называется духовное сладострастие. А ведь казалось, что благодать. Вернувшись, я два месяца не мог выйти из уныния. После этого опыта я стал более сдержан.

Ни один ход не похож на другой. Не всё меняется к лучшему. Прежде часто устраивали маленькие привальчики, сейчас большие, но редко, и идёт ход быстрее – темп поднялся. Бабушкам стало трудно, и они теперь реже ходят. Прежде шли неспешно, успевая насытиться, оглядеться. И хотя спали меньше – два-три часа, этого хватало. Думаю, так было правильно. Последний был очень тяжёлым – после затяжной воды, из-за высоких грунтовых вод. Даже хорошо подготовленные люди вымотались совершенно, что говорить об остальных. Упадёшь в грязь, как свинья выглядишь. Но было и то, что увидишь нечасто: люди стоят в ледяной воде, помогая переправиться остальным.

По возвращении идёшь по городу, словно ты в каком-то тоннеле. Невозможно смотреть на рекламные щиты, их несообразность режет. Доходим до Театральной площади, где несколько мужиков матерятся, ругаются, глядя на нас, чем-то недовольны. Но когда священники грянули молитву, этих людей словно снесло, опрокинуло: они исчезли, и только по удаляющемуся мату можно было понять, что они нам не привиделись. Пришли к Успенскому храму, я отдал соседу молитвослов и вдруг понял, что наизусть помню акафист Святителю Николаю. Мы не так уж и часто его в пути читали, а он всё равно отпечатался в памяти. Был сильный ветер. Отец Серафим благословил меня держать довольно тяжёлый фонарь, следить, чтобы свеча не погасла, а я совершенно не чувствовал, что он у меня в руках. В ходу меняются свойства человека. Увидел в пути ёлочку, но другими глазами – мы оба в этот момент принадлежали не нашему утомительному, грешному миру, а другому – чудесному.

Так вот, о свете. Это тоже было по возвращении в Вятку. Недалеко от храма Новомучеников вижу: сестра ладошки сложила, словно принимая благодать. И в этот момент мне тоже открылось. До этого был солнечный свет испепеляющий, народ изнывать стал: последний отрезок пути – один из самых трудных. Но в какое-то мгновение свет изменился, стал нетварным, ласковым, не слепил, а успокаивал. И такой мир опустился на нас в этот момент…

* * *

Мы живём в раю, просто не знаем об этом, а чаще всего не хотим знать. Но он всё равно проявляется, если потрудиться ради этого.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска