В Иване есть что-то солдатское – весёлое и деятельное. Суп из топора – пожалуйста, как и печку сложить, на гармошке сыграть. Однажды отправились на поиск останков советских воинов. Там решили снять фильм – любительский, но художественный. Кто будет играть бойца, первым идущего в атаку? Понятное дело, Иван.

Семья Масальцевых

Рассказать о себе согласился не сразу, не сразу удалось и разговорить. Попытались для начала отыскать красную нить его жизни. У каждого она есть. Можно и не думать о ней, и не знать, а шагнёшь в сторону – и сердце скажет: «Остановись». Не все слушаются. Что важнее всего для тебя, Иван Масальцев?

За столом нас четверо. Кроме Ивана с женой Еленой, Саша Порубов, добрейшей души человек, ставший моим проводником по православному Кирову, и Борис Анатольевич Борисов, опытнейший альпинист старой советской закалки. На какие только горы он не восходил, а ныне поднимается на купола храмов и колоколен – в Божий вид их приводит. Будет время, расскажу вам и об этих людях, а сейчас поминаю, потому что разговорить Ивана пытались мы всей честной компанией.

Память о направлении

Когда Ивану пришло время выбирать себе дело в школьном УПК, решил стать резчиком по дереву. Нравилось с деревяшками возиться, «колупаться», как он говорит. Три года учился, разряд получил. А потом познакомился с людьми, делавшими иконостасы. Мужики заинтересовались им: человек с руками да ещё непьющий, неглупый и негордый на дороге не валяется, во всех смыслах. Ну раз резчик – покажи, что умеешь. Так оказался Масальцев в мастерской, где плотничать было кому, но понадобился и мастер, способный из дерева настоящую красоту творить.

Хорошее время было для людей, умевших работать руками, в годы, именуемые нулевыми. От заказчиков, батюшек да благотворителей, отбою не было, кипела работа, и многие храмы украсились Ивановой резьбой.

Многие храмы украсились Ивановой резьбой

Тогда с Еленой и познакомились. Однажды показал ей, что мастерит. И вот что рассказывает Саша Порубов, улыбаясь:

– Елена вспоминала, что увидела эту красоту и поняла тонкость твоей душевной организации.

Иван теряется.

– Елена, может, вы расскажете? – прошу я.

– Когда я познакомилась с Ваней, то, во-первых, мне понравилось, как он поёт. Он очень здорово пел. А когда ближе познакомились, повёл меня в свою мастерскую, где я была потрясена. От такой красоты… я вообще не знала, что такое можно руками.

– Данила-мастер сделал каменный цветок, а Ванька – деревянную розу, – шутит Саша.

– Розу? – не понимаю я.

– Крест из кипариса, – уточняет хозяйка. – Это очень твёрдое дерево, резьбы на нём не выйдет, но Иван всё равно сделал его очень красиво.

– И показать-то нечего, – сожалеет Иван. – Нет дома ничего. Резчик редко что-то делает для себя.

* * *

Бабушка у него была староверкой. Сколько Иван её помнил, ходила в чёрном, постилась, молилась. Когда умер муж, Ефим Меркурьевич, сильно сдала. Врачи поставили ей диагноз «рак в последней стадии» и даже лечить не стали. Это её воодушевило, что ли, – приближение смерти. Стала ещё крепче поститься и сильнее молиться, погрузившись в свою веру полностью, без остатка. И не стало никакого рака. Врачи только руками развели. Прожила она после этого ещё лет десять и угасла от старости, а не от болезни.

Отец, Тимофей Ефимович, всю жизнь проработал в типографии, веры не чуждался, на Рождество, Пасху – в храм, но по-настоящему прилепился к Церкви вслед за женой. Я не спросил Ивана, однако, наверное, уже на пенсии, когда душа просила дела и смысла.

У Ивана же Тимофеевича путь был другой. Увлекался рок-музыкой, особенно уважая группу «Алиса», и когда у Кинчева вышла книга, где он рассказал о своей вере, и когда у него появились православные песни, Иван задумался. То, что происходило вокруг, сильно не нравилось. Стал думать: кто же он и что делать. Думал-думал и пришёл к определённым выводам, вспомнив, как в детстве, увлечённый архитектурой, лепил не только дома, но и церковки. Было их тогда в городе немного – один Серафимовский собор. Ивану хотелось, чтобы стало больше. Он взял пластилин и начал лепить.

Три поколения, каждое из которых пришло к Богу по-своему. Даже когда исчезают дороги, остаётся память о направлении.

Церковные альпинисты

Борис Анатольевич Ивану не только старший друг, но и учитель. Вместе поднимаются на храмы ставить кресты и латать купола. Церковные альпинисты – ремесло старинное, ему далеко за тысячу лет.

– Ивана я встретил, когда он резьбу привёз в храм и стал её прилаживать, – вспоминает Борис Анатольевич. – А батюшка мне говорит: «Неплохо бы обучить высотников-альпинистов». Кормить пообещал хорошо и всем, что надо, обеспечить. Я Ивану и предложил. Потом ещё нашлись люди, стало нас девять человек – «детской бригадой» я её называл. И началось обучение: с утра наверх лазили, потом теоретические занятия. Иван стал одним из лучших моих учеников, вот с тех пор и продолжаем этим заниматься.

– А по дереву резать устал, что ли? – спрашиваю.

– Централизация, глобализация съели меня, – отвечает Иван. – Все маленькие мастерские закрылись, заказы делают в Софрино. Года два назад в последний раз смастерил – это был киот, да и то потому, что человек лично попросил, даже не за деньги, а на обмен. Я ему киот сделал, а он мне – рамы для деревенского дома.

– Не только Софрино, ещё и вятские кустарные мастерские перехватили часть заказов. Да и с ремонтом храмов теснят нас, традиционных православных мастеров. Большого заказа не получить, разве что мелочёвку, – говорит Борис Анатольевич.

– Глобализация, – мрачно резюмирует Иван. – Наложены руки определённых структур. Иконостасы-то ладно, а вот реставрационные работы, тут как всё происходит? Проект нужен, лицензия, без которых нашим заказчикам могут выписать немалый штраф.

– У вас дороже?

– У нас намного дешевле, – отвечает Борис Анатольевич. – Но проблема не только в нас и наших заработках, мы-то не пропадём. Беда в том, что вот, скажем, Великорецко-Никольский храм делала одна фирма архитектурная. Это памятник архитектурно-исторический, федерального значения, а они там всё… всё испохабили, других слов нет. И при этом у них есть лицензия.

– Далеко ходить не надо, – продолжает Иван. – Вот Спасский собор. Сделано красиво, как дымковская игрушка. А с точки зрения реставрации уходит вся старина. Стараются сделать так, чтобы ею даже не пахло. Даже решётки, где были, выламывают, а где не было – ставят. Мы-то ведь каждый кирпич сохранить хотим, а тут…

– Есть канон, – поясняет Борис Анатольевич. – Вынул кирпичик – точно так же аккуратно поставь новый. Не трогай много. Не разваливай целый угол. Понимаете?

– Есть такое ёмкое слово – «новодел», – подводит итог Борисов.

* * *

– Иван, расскажи, как вы ставите кресты на храмы?

– В моей жизни их было два. Один – в Юрьево, где Борис Анатольевич меня подучил. Другой – в селе Сырьяны Белохолуницкого района. Позвала нас женщина, дедушка которой их спилил – кресты на этой церкви. А священника сильно мучили, когда храм закрыли: запрягли в телегу, заставляя таскать её по селу, били его, а потом утопили в реке, как раз возле храма. Что сталось с теми, кто был к этому причастен, и их потомками, не знаю. У женщины, которая нас пригласила, мать долго лежала, всё не могла умереть. И захотелось ей искупить родовой грех.

Крест заказали огромный, стрелу привезли для высотных работ. Много лет там красный флаг висел, потом ничего не было, а затем мы пришли. Когда стали крест поднимать, начался ураган жуткий. Мечется всё, свистит, темно стало. Это зима была. Стрела трещит, крест болтается, мы пытаемся его удержать, а сумеем ли, не знаем – словно тёмные силы набросились на наш купол и беснуются. «Мужики! – кричу. – Сейчас нас всех троих здесь похоронит!» Страху натерпелись, но не остановились, продолжили подъём. А как поставили, наступили тишина и покой.

Крыши у церкви не было, как и цели восстановить её – женщине, нашей заказчице, это было не по силам. Всё, чего она хотела, – вернуть крест, потому что не могла больше смотреть на пустоту вместо него. После того как крест вернулся, что-то сдвинулось. Народ начал потихоньку храм восстанавливать, потянулся к нему, священник стал приезжать. Сейчас на колокольне второй крест поставить хотят и снова нас позвать.

* * *

– А так всё больше купола да крыши ремонтируем, – говорит Иван. – В Сорвижах очень интересная работа. Мне и как каменщику, и как человеку, который любит церковную архитектуру, всё это в охотку. Такое чувство, что там, наверху, нет времени, ну или течёт оно совсем по-другому. Под иные купола веками люди не заглядывали, и кажется, что там кирпич положили буквально вчера. Видишь следы рук, оставленные мастерами, автографы. Поначалу думал – недавние, а вглядываешься – тысяча семьсот какой-то год. Когда начинаешь работать, всё обползаешь, ощупаешь, всё увидишь. Перестаёшь понимать, где ты – в прошлом или настоящем.

Вот сейчас на одной колокольне начали работу. Узенькая площадочка: пять на пять. Красиво, птицы летают. Ещё нравится, что никто над душой не стоит. Внизу непременно начнут указания давать, а наверху – никого. Я и Бог – чувствуется, что Он там рядом. Всё по-другому. Тяжело бывает, особенно зимой, холодно, устаёшь сильно. Но вернёшься домой и вскоре начинаешь думать: не пора ли обратно?

В дороге

Уже не помню, с чего заговорили о дороге и путешествиях. Хотя нет, вспомнил. Перешли с разговора о встречах с Богом. Иван машет в сторону окна:

– У меня «Москвич» лет десять у забора стоял, сейчас опять стал ездить. Как-то поехали на нём на раскопки, искать пропавших без вести солдат. И где-то между Кировом и Костромой у нас вдруг сломалась коробка передач. Первая и вторая включаются, третья и четвёртая – нет. Сунулся проверять, а там такой хруст стоит, что, пожалуй, всё. Кое-как дотянули до Костромы. В автосервис заезжаем: «Помогите!» Приходит автослесарь, садится за руль, втыкает первую скорость, едет. Вторую, третью, четвёртую. «А в чём проблема? – спрашивает. – Всё хорошо, езжайте дальше». «Спасибо», – говорю. «За что спасибо-то»? – «Не знаю. А вас как зовут?» – «Николай». И поехали мы дальше. Срослись там, что ли, железные эти детали? Я ведь представляю, что сломалось. А как починилось, не знаю.

– Молились? – спрашиваю немного недоумённо.

– Молились, – неуверенно отвечает Иван. – Я-то что, водитель. Голова гудела, так что особо было не до молитв. Саша Ковязин всё акафисты читал. Я вёл, а он молился.

– Да, на автохламе без молитвы никак, – соглашаюсь я.

В разговор вступает Елена:

– Мы с детьми часто выезжали, и у нас всё время что-то ломалось. Помню, один раз встали, Ваня вокруг бегает, не знает, что делать. «Дети, – говорю, – молимся!» В этот момент останавливается рядом человек и чинит нашу машину. Спрашиваю: «Как зовут?» «Николай», – отвечает.

– Сколько работаем, – задумчиво говорит Борис Анатольевич, – одни Никольские храмы.

– Года два назад, – добирается Иван до главного, – едем с Александром (Порубовым. – В.Г.), Сашей Солодянкиным, Юрой Казариновым. Митя, наш товарищ, дом купил, и нужно было помочь. Начали читать акафист Святителю Николаю и видим, что стоит на остановке, точнее, на обочине человек в рясе. Сажать его особо некуда, микроавтобус битком набит. Но нечто мы батюшку бросим? Вообще-то думали, что он в Великорецкое добирается.

– …А оказывается, монах с Соловков, – подхватывает Саша Порубов, – едет куда-то в сторону Сыктывкара, на могилки родителей. Навестить решил в последний раз. Они давно там, кажется ещё в годы репрессий, сгинули – монах наш был не молод, тридцать какого-то года рождения.

– Стал акафист с нами читать, – говорит дальше Иван. – У поворота на Великорецкое, куда мы ехали, высаживаем и сами выходим под благословение. «Руку, – говорит, – не целуйте. Когда я в храме литургию служу – можно, а здесь не стоит». Над каждым из нас помолился, благословил и напутственное слово говорил. Терпения пожелал. «Неважно что, важно как, – сказал, – с какой любовью». В лоб поцеловал и отпустил, а я понимаю, что не человек, а Бог сказал эти простые слова и благословил нас.

– У меня хроническое заболевание головы, – подтверждает Саша. – Очень болела. А батюшка мне: «А у тебя чтобы головка не болела». И два года после этого не болела. А Митя у нас неженатый, но монах, когда мама его подошла, ласково бабкой её назвал. «Я не бабка», – возразила она. «Будешь бабкой». И вот так каждому своё. Едем потом, молчим, думаем, что это было.

Я слушаю и думаю: «Господи, и так тысячу лет у нас на Руси. Любовь и нежность к родному там, в Небесах».

Гармонист

– Когда мы с Ваней поженились, он стал на гармошке играть, а потом родословные людям делать, – добавляет к сказанному Елена. – Сначала год себе делал, потом люди узнали, стали просить. И он этим занялся. Затем стал альпинистом, а позже выучился ещё на печника и каменщика. И швец, и жнец, и на дуде игрец.

– Почему на гармошке? – спрашиваю Ивана.

– Да как-то захотелось. Давно подумывал. Пиликал-пиликал, потом получаться стало. Попал в ансамбль вятской песни «Вересень», там лет пять гармонистом был, да и пел тоже. В детстве на скрипке учился, гитару освоил, на барабанах стучал, но всё ходил-смотрел на гармонь и баян. Потом появилось у меня и то и другое, но с баяном я не очень подружился, а вот с гармонью – да, та повеселее. Стали меня везде приглашать, несколько раз играл на юбилеях, но не моё это – веселить сильно выпивших людей.

Борис Анатольевич откликается:

– В Макарье, в Котельническом районе, был такой случай. Делаем крышу на храме. Но у бабушек, которые нас позвали, в какой-то момент закончились деньги. За материалы, за работу платить нечем. И тут пришла кому-то здравая мысль: «А давайте концерт организуем! Ребята поиграют – и будут у нас деньги». У нас тогда были два гармониста в бригаде. Концерт имел огромнейший успех, и заработали мы на всё, что было нужно для продолжения работ. Так народу понравилось, что спрашивали: «А когда ещё концерт будет?» И устроили мы ещё один концерт, а потом и третий.

– Ну, третий был скорее для своих, – улыбается Иван. – Едем куда-нибудь – берём инструмент с собой. Вечером после работы сидим грустим. «А давай песню споём!» «Давай споём», – откликается народ. Кстати, и гитара с гармонью очень дружит. А однажды был такой случай…

dav

Но по порядку. Иван решил рассказать историю с гармонью, случившуюся с ним в поисковой экспедиции – речь о поиске останков солдат, погибших в Великую Отечественную. И он её обязательно расскажет, но чуть позже. Сначала передам другую его историю. Поехали они с другом Павлом в составе отряда. Неделю жили, копали. И все то одного солдата найдут, то другого, то каска попадётся, то оружие. Только Павел, бедный, никого и ничего найти не может. И не нашёл бы, наверное, но однажды Иван услышал его крик: «Иван, скорее сюда!» Когда Масальцев подбежал, потрясённый Павел рассказывает, стоя возле найденного воина. «Я, – говорит, – стою, и вдруг что-то зашевелилось в ногах. Вижу: ветка поднимается – вверх-вниз. Мышь? Нет, не мышь. Стал копать, смотрю – лежит». «Ну, Паша, – говорит Иван, – все сами находили, только тебя солдат нашёл». Необычное там не редкость. Иногда слышатся голоса. Один раз мимо палатки пробежал человек из другого мира, что-то крича. Но когда с утра до ночи поднимаешь кости и черепа, страх проходит. «Тот мир, он рядом, – поясняет Иван Масальцев. – Ты чувствуешь, что души хотят, чтобы их по-человечески похоронили. Не мы одни этим занимаемся, с каждым годом находим всё меньше».

Занимался организацией этих экспедиций протоиерей Владимир Неганов из посёлка Свеча, увлекая вятских православных в путь – туда, где была война. Человек он вообще инициативный.

Вот и до гармони снова дошли. Слово Ивану:

– Отец Владимир любит снимать фильмы. И когда ребята окопы раскопали и нашли кучу ржавого оружия, каски, он сказал: «Давайте снимем кино». И меня сделали гармонистом. Я должен был всех вести в атаку, поскольку патроны закончились. Сказать: «Ну, ребята, так и так, патронов у нас нет, а врага бить надо. Зато есть гармошка». С песней «Катюша», словами «расцветают яблони и груши», я вёл народ за собой. Где-то есть эта запись.

– Смотрелось вполне себе, – комментирует Саша.

Иван пожимает плечами:

– Два дня снимали, пока моего героя не убили наконец на подходе к немецким окопам. Падаю, гармошка отлетает. Подходит немец, берёт её. И с криком «Будь проклята война, будь проклят Гитлер!» бросает каску и пытается наиграть на гармони «Катюшу». После того как «меня убили» в тех местах, больше там не бывал.

Печник

Вспомнилось:

Дом разрушен.

Я и плотник…

Печки нету.

И печник…

Я от скуки – на все руки,

Буду жив – моё со мной.

– Как ты стал печником?

– Мы закончили курсы печников с товарищем моим Валерой. Резьба тогда, можно сказать, заканчивалась, альпинизм ещё не начался. Нас учили дверцы вставлять, профессионально кирпичи класть, глину с песком для раствора мешать. Сейчас смеси покупают, но я бы их использовать не стал. Глина – это проверенное. Выучились и стали делать печки. Первые две, как я сейчас понимаю, вышли не очень. Как-то раз пришлось делать печь одной женщине зимой, в мороз. Я ей говорю: «Может, до весны подождём? Зимой плохо». – «Нет, давай сейчас». Ну ладно. И она меня каждый день возила в этот дом, топила его электрокаминами, хотя большая часть работ всё равно на улице, на морозе. Кирпич промороженный, пока отогреешь… В общем, не стоит зимой. Есть азы, которые нужно держать в голове, но закрепляются они там не сразу. Например, какой должна быть высота дымохода. А так тайн особых нет. Главное – кирпич уметь держать.

– А русскую сможешь?

– Сейчас это популярно. Там нужно сделать свод из кирпича, где есть одна тонкость: должно быть нечётное количество кирпичей. Пять справа, скажем, пять слева, а одиннадцатый – замковый, иначе печка может упасть. Наблюдал такое. Ещё нужно правильно рассчитать опалубку, тут тоже необходим опыт.

Раньше печки были другие, глинобитные, и топились по-чёрному. Видел их, точнее, основания таких печей в Лузском районе. В древности были очаги, потом появились глинобитные печурки, откуда дым уходил через отверстие в потолке. Неплохая вещь, кстати. У одного моего знакомого есть баня по-чёрному, которая протапливается намного быстрее обычной.

– Дымом пахнет сильно?

– Нет. Это ошибочное мнение, что люди в домах с такими печами в грязи, черноте от копоти жили. Дым поднимается под потолок, где стоит примерно на полметра и тихонечко выходит через потолок. Поэтому дома строились высокие, чтобы в рост человека дыма не было.

Саша Порубов вспоминает:

– Ваня – экстремальный человек, легко подвигается на любые авантюрные вещи и других поднимает. Мы один раз в экспедицию поехали. Забросили нас «уазиком» в глухую деревню, по несколько вёдер грибов набрали на человека. Пора уезжать, а машины нет. Что ж, нужно на ночь устраиваться. Выбрали дом, подмели, Ваня к печке подступается. «Главное, – говорит, – дымоход прочистить». Вытаскивает из него птичье гнездо и топит печь, которая, может, не один десяток лет ждала, когда вернутся люди. Ну а когда печка топится, это уже совсем другая жизнь.

На Великую

В Великорецкий крестный ход вятские православные ходят обычно каждый год, иные – по двадцать лет и больше. Но прошлогодний запомнится им надолго.

– Дождь один день идёт, второй, – вспоминает Иван. – На подходе к Монастырскому – всё! – дети у меня сдулись. Надо эвакуировать, ночевать не смогут, все сырые. Приходим в село, а там мечутся обезумевшие люди, все стремятся уехать или куда-то пристроиться, кричат: «Такси, такси! Автобус! Ночлег!» Но нет ни того, ни другого, ни третьего. А до Кирова километров шестьдесят.

Саша Порубов:

– Москвичи, бедные, ходят спрашивают: где организаторы? где автобусы на Киров? почему нет уличного освещения? Так его там отродясь не было. И никто не знает, что делать дальше. Это был апокалипсис грязи. Когда шли через монастырский лес, вязли полноприводные КамАЗы. А людям деваться некуда, и они шли. Каждый шаг давался с большим напряжением. Через ручьи перебирались чуть ли не вплавь.

Елена:

– Ручьи превратились в реки. Дело в том, что поздно оттаяла земля, там всё ещё оставалось много влаги. И когда начало лить, вода не уходила вглубь, а разливалась по земле.

Иван:

– Отец говорит: «Лену с детьми отправь, а я пойду палатку поставлю». Посмотрел я, в каком направлении он ушёл. А уже темнеет. Автобусов нет, на такси, которые приезжают из Кирова, очередь человек сто. И тут какой-то мужчина спрашивает: «Вам в машине не хочется посидеть?» – «Да нам в Киров». – «Ну, поехали». Лётчиком оказался. Машу семье вслед, вздыхаю облегчённо, вдвоём с отцом легче.

Саша:

– У меня так же было. Джип подъезжает, берёт дочку на борт. В такие моменты хорошо замечаешь разницу: кто пытается решить проблемы сам, а кто на Святителя Николая надеется. Многие так устали, что молиться уже не могли. А те, кто мог, – они и остались в ту ночь в Монастырском. Но надорвались все, даже те, кто ходил в ход десятилетиями. Дети на пути к Монастырскому стонали: «Я сейчас лягу, и делайте со мной что хотите». Когда их отправили, начали пристраиваться – продрогшие, грязные с ног до головы.

Иван:

– Пошёл искать отца. Он старой закалки человек, так что я не сомневался, что уже и палатку поставил, и обустроился. Дело за малым – найти. Темно, а палаток море, и все примерно одинаковые. Перебираюсь через растяжки, ищу и понимаю – не найти. Слава Богу, отец вышел навстречу и нашёл меня. Стащил я с себя мокрую одежду, забрался в спальный мешок, где было так хорошо! А утром смотрю на всё ещё мокрую, заскорузлую одежду, лежащую комком, и понимаю, что всё это придётся на себя натягивать. На подходе к Горохово есть то ли ручей, то ли речка мелкая, которую я никогда не замечал. Но в тот день она разлилась так, что ход разбрёлся вдоль неё километра на два, каждый лез, как мог. Там мостик был, так его смыло. Картина.

Саша Порубов:

– Там были ребята, которые по грудь в ледяной воде мост всё-таки наладили – такие молодцы.

Иван:

– Мало кто дошёл. Не как обычно. Тысяч десять всего.

– Сколько? – переспрашиваю я, решив, что ослышался.

Саша Порубов:

– Нет, больше. Я в начале хода шёл и только через пять часов жену с подругой дождался – они последними шли. Хотел было пойти встретить, но, как только ступил на лесную дорогу, ноги прилипли, и я понял: нет, пожалуй, здесь дождусь. Пять часов стоял.

Иван:

– В Великорецком колокола звонят, нас встречают. Дошли вроде.

* * *

Вот, собственно, и всё. Ну почти всё. Когда несколько дней назад позвонил Масальцевым, узнал, что Иван уехал в ту самую деревню, что возле Белой Холуницы, и вспомнил его слова: «Сейчас на колокольне второй крест поставить хотят и снова нас позвать». Шел последний день короткого месяца – февраля.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска