(Продолжение. Начало в №№ 813–818, 820–822)

 Из записок И. Иванова:

 Шестнадцать лошадок

 Чтобы попасть в Лёкшмозеро, ехать из Каргополя надо по старому тракту на Пудож, начертанному ещё на картах времён Александра Первого. По пути встретится деревня Лядины, хотя современный навигатор её не покажет, вместо неё несколько деревень – Столетовская, Гавриловская, Дудкинская… В прежние годы, проезжая этой дорогой, я невольно заглядывался на отблескивающих благородным серебром красавиц-сёстёр: шатровую Покровско-Власьевскую церковь с колокольней и 12-главую Богоявленскую. И думал: «Вот выберу время и специально приеду посмотреть». Уникальный архитектурный ансамбль, «тройник», как его называют искусствоведы, – таких всего четыре было на Руси. Теперь три. Два с половиной века простояла, а пять лет назад, на Пасху 2013 года, колокольня и шатровый храм сгорели дотла от удара молнии. Только Богоявленская спаслась. Тогда все гадали, был ли это знак такой Свыше.

А в этот раз едем через Лядины, гляжу вправо: она или не она? По числу куполов вроде она, но словно форму спортклуба «Динамо» на неё напялили: выкрасили белой краской, синие наличники подрисовали вокруг глаз, синими поясами обвязали, малиновый платок – в подражание богатым новорусским коттеджам; нарядили-нарумянили и выставили на трассу, словно девку, туристам на посмотр; стоит она, тоскует, забыть погибших сестёр не может, печалится среди кладбищенских крестов. И такая грусть меня взяла… Отвернулся, не стал смотреть.

* * *

Следующая деревня на тракте – Орловская. Она стоит на берегу Лёкшмозера. Та самая, куда предприимчивые мужики тащили по озеру брёвна разорённого Челмогорского монастыря. Об этой деревне есть такая легенда. Будто бы в стародавние времена к берегу, где она стоит, прибило икону первоверховных апостолов. Но жителям чем-то она не пришлась – одна женщина оттолкнула её, дескать, плыви дальше. Ну и поплыла. С тех пор в Орлове, как народ заметил, жители так и не смогли храм отстроить. А в Лёкшмозере эту икону подняли из воды и в её честь на берегу возвели в 1596 году деревянную церковь Петра и Павла. Когда она сгорела, на её месте выстроили уже каменную. Вот к ней мы теперь и направлялись.

Подъезжая к Морщихинской (так на картах нынче обозначается село Лёкшмозеро), мы прикидывали, куда лучше сразу податься: в здешнее управление Кенозерского парка, в сельскую администрацию, в музей, а может, сразу к храму на берегу озера? Решили сначала подъехать к конторе национального парка, потому что, в конце концов, именно парк тут «градообразующее предприятие» и именно по его инициативе восстанавливаются в округе храмы.

Только подъехали, видим: человек идёт. «Останови его, вон того, с усами! – толкаю Михаила. – Он-то нам и нужен». Мужчина ступал по песку, точно по паркету, в блестящих остроносых лаковых ботинках и брутальном камуфляжном костюме цвета хаки – и было что-то в нём такое, что подсказывало: он здесь главный. И мы не ошиблись.

Познакомились: Николай Иванович Попов, начальник южного сектора Кенозерского национального парка.

– Фамилия-то поповская, – замечаю. – Вы не из духовного сословия, часом, родословие ведёте?

Николай Иванович отнекивается:

– У меня прадед был цыганом.

– Неужели цыган оказался попом? – шутим. – Вот откуда такие роскошные усы…

Слово за слово – выясняется, что у нашего собеседника мать свояка монахиня, да ещё где – в Сийском монастыре! Отец Феофил, заинтересовавшись, начинает вычислять:

– Может быть, матушка Афанасия? В одно время она жила при Сийском монастыре, а сейчас в Лявле, в женской обители…

Рассказываем, что только что побывали на Челма-горе, благодарим за оборудованную экологическую тропу. Спрашиваем, есть ли подобные в округе.

– Можно сходить к церкви Александра Свирского на Хиж-горе. Отсюда семь километров до КПП на машине проехать, а дальше метров семьсот пешком. Один раз в году, в Александров день, 12 сентября, там проходит служба. Там как раз находится водораздел: одна водичка течёт в Балтийское море, другая – в Белое. Ещё есть «Тропа предков» в Аглимозерскую пустынь на Монастырском острове.

Мы про такую и не слыхали. Оказывается, совсем рядом с Лёкшмозером в XVII веке инок Ошевенского монастыря отставной стрелец Тимофей устроил небольшую обитель, в которой в лучшие времена жило человек семь братии. Построил в монастыре храм в честь иконы «Неопалимая Купина». Его последователи возвели каменный храм Тихвинской иконы Божией Матери, куда поместили реликвии основателя пустыни – его кольчугу и железные пояса. Просуществовала пустынь недолго, стала приходским храмом, а далее и вовсе приписным, со службами только дважды в год – на оба Николиных дня. А в 30-е годы храм порушили, не осталось и следа от обители. Стоит на её месте лишь крест да неподалёку рыбацкая избушка в одно окно, в прошлом будто бы монашеская келья.

Впоследствии, разыскивая сведения про монастырёк, узнал такую историю. В этих местах до последнего времени жива была традиция ставить благодарственные кресты, ну или обетные – в благодарение за какое-то благодеяние Бога человеку. Такие кресты есть и на Монастырском острове. Про один из них, неказистый и небольшой, известно, что поставлен он был в 1950-х годах колхозником из Морщихинской. Собирали ягоды, и отбилась в лесу от своих 12-летняя девочка. Искали её всем миром десять дней, но безрезультатно. И тут вдруг она сама выходит из лесу – не голодная-измученная, а вполне себе ничего. Рассказала, что приютил и кормил её добрый старичок, имени которого она не узнала. Потом вывел её из лесу к деревне, а сам ушёл обратно. Кем он был? Тайным монахом-подвижником? Видением ума испуганной девочки?.. Вот отец девочки и поставил этот самый крест на острове.

Николай Иванович рассказывает о путешествиях по округе, которые можно проделывать не только пешком, но и на лошадках:

– Некоторое время назад мы купили несколько мезенок на выставке. Сейчас к нам приехала женщина из Устьянского района, занимающаяся этой породой. Она привезла сюда своих лошадок, стало их у нас 16. Буквально на прошлой неделе они участвовали в Питере на выставке – заняли первые места и кубки привезли. А здесь вечерами они катают желающих в седле.

– У нас в Сийском монастыре было несколько мезенок, – вступает беседу отец Феофил. – В холке они где-то 160 сантиметров. Одна лошадка была совсем маленькая, примерно 150, нас утешили – она ещё вырастет. Не выросла. Игрушкой её назвали.

Я вспоминаю, что однажды на Сие я катался на какой-то лошадке в седле – кажется, это была именно мезенка. Верхом я ехал впервые в жизни, но её даже за уздцы не взяли – нрава доброго, седока не скинет. Помогли мне сесть – и скачи себе. Помню, мне ещё говорили, чтоб я не очень-то давил лошадке на хребет, а больше держался в стременах. В старину мезенка ценилась очень (её одну можно было обменять на пару, а то и трёх лошадей другой породы): суровых морозов мезенка не боится, летом корм добывает себе сама, может возить тяжёлый груз на большие расстояния, хороша в упряжи, одолевает высокие сугробы и грязь. Настоящая сивка-бурка.

Чайки на Хергозере

 – Ещё есть тропа на Макарий, от нас 17 километров, а от Ошевенска 30, – продолжает Николай Иванович.

Макарием, как оказалось, здесь называют Макарьевскую Хергозерскую мужскую пустынь. Вообще с монастырьками в округе очень густо всё: две обители в самом Каргополе располагались да четыре в ближайших окрестностях. Своей диспозицией Макарьевский монастырь на Хергозере очень напоминает Сийский – тоже на полуострове, выдающемся в озеро с востока на запад. А назвали его, как ни странно, в честь волжского святого Макария Унженского, будто бы он здесь проходил, паломничая на Соловки. И преподобный Макарий никогда не исчезал из жизни обители: посылал дождь во время засухи, лошадь навстречу богомольцам, заповедовал больным пить целебную воду из Хергозера, заваривать растущую по берегам траву. В Макарьев день, 25 июля (ст. ст.), близ пустыньки проводилась ярмарка.

До революции на престольный праздник со всех сторон к Макарию шли, 11 дорог сходилось туда – с Ошевенского, Челмогорского, Кенского монастырей и из всех окрестных деревень. По обету паломники оползали святое озеро на коленях.

– Дорога отсюда отсыпанная туда была, – вспоминает Николай Иванович. – Я сам по ней ходил в тапочках, можно было пройти до Макария по зелёной травке. А в конце 1970-х лесхоз своими трелёвочниками всё испортил. Настилы все погублены, и туда дороги нет, такой вот секрет, – в рифму усмехается наш собеседник.

– А что, туда так уж необходимо попадать? – спрашиваю я, ещё не зная, что храм в заброшенном монастыре ныне считается действующим: в 2009 году, ещё когда здесь был священником отец Виктор Пантин, между Кенозерским парком и каргопольским приходом церкви Рождества Иоанна Предтечи был заключён договор о совместном сохранении и использовании Макарьевской Хергозерской пустыни. С тех пор парк помогает сберегать и восстанавливать то, что там ещё осталось.

– Сейчас там Николай Яковлевич Ушаков находится, и вот надо будет скоро его как-то вывозить оттуда. Знаете его, наверно?..

Нет, не знаем, но нам, надеюсь, простительно – всётаки издалека приехали.

– Старичку 84 года, взялся за это дело – за реставрацию церкви в Макарии. Она же была в плачевном состоянии. На куполах и кровле железо поменял.

– Он один там работает?

– Один. Ну разве ещё кто приедет да поможет…

– Вы его знаете лично?

– Очень хорошо знаю. Николай Яковлевич – правнук священника Хергозерского прихода Дмитрия Лебедева. Родился в Макарии, в одном из двух домов, стоявших на монастырском полуострове. Сюда он с Севера приехал с дочерью. Дочь, скажем так… – наш собеседник делает заминку, тщательно подбирая слова – вот настоящая крестьянская черта, – очень умная была, но потом у неё с головой что-то сделалось. И он за ней смотрел, но в конце концов, лет пять-семь назад, она ушла в районе Макария в лес, её так и не смогли найти…

Судьба отшельника-строителя Ушакова – это целый роман. Зимой 1961 года скарб его семьи погрузили на подводы и обоз отправился в деревню Вильно, где родители Николая присмотрели себе пустующую избу. Шла кампания «укрупнения» деревень. Всю оставшуюся жизнь летом родители Николая возвращались на Хергозеро. Повторил их судьбу и сам Николай Ушаков. Служил на Северном флоте, капитаном дальнего плавания в Мурманске, преподавал в Зеленодольске, работал в Петрозаводске. А потом вернулся, продав квартиру в Мурманске и купив жильё в Каргополе. Каждое лето теперь живёт в Макарии. На святом месте установил Поклонный крест из балки своего родного дома, уже развалившегося.

Ещё в начале 1960-х на территории полуострова стояли две каменные церкви. Одну из них разобрали на кирпичи, Троицкий собор растаскивали трактором, разорвали один из трёх алтарей, но разрушить храм не смогли. Поселили в нём лесорубов. Позднее я наткнулся на воспоминания Ольги Васильевны Ушаковой, внучки последнего священника из Макария. До принудительного выселения в 1965 г. она проживала рядом с древней обителью. «На мысу домички были поставлены от озера до озера, – рассказывала она, – такие чуланчики, чтобы было где спать, когда приходили на богомолье. У каждой деревни свой такой чуланчик был. 7 августа, на Макарий, семь крестных ходов было. А народу сколько приходило! Заветных много было. Раньше заветы клали – бесплатно работали в монастыре. Кто полгода, кто два месяца. Скотину многие жертвовали, и телёночков, и овец столько навезут…»

Но времена переменились: «Первый приехал какой-то уполномоченный из Думино. Что ценное было – всё взял: иконы, позолоченные чаши, серебряные ложечки. А оказалось, что шпион был, просто ограбил. Потом приехали двое из Гужово, колокола опускать стали, да уронили – край отломился. Иконы содрали, а остатки – решётку алтарей – бросили в скотник. Вот надругались как! Божественные книги кидали в озеро. Они не тонули – как чайки, по озеру долго плавали. Мама маленько прибрала».

– На месте родительского дома Николаю Яковлевичу разрешили поставить домик, – продолжает рассказ Николай Иванович. – Там он и живёт. Мы ему помогаем материалами, продуктами – очень сложно туда всё доставлять, разве только зимой на снегоходах…

– Как же он там один живёт?

– Где же ему ещё жить, если там родился? – искренне удивляется наш собеседник. – Правда, сейчас у него нога болит.

– В 84 года… М-да. Эдак подвернул ногу, упал – и можно помирать?

– Благо, возле нашего домика ещё есть сотовая связь. На той неделе звонил. Думаем вот, как его вывозить. Точнее, выводить хромого. Прорабатывали вариант заехать в Макарий со стороны Ошевенска, но там тоже отказался мужчина ехать, потому что дорога очень-очень плохая.

– А что если съездить на ваших мезенках за дедом? – предлагаю. – Они-то там пройдут. Не всё ж им туристов возить. Или на каракатах – видали такой транспорт?

– Есть у нас в деревне у одного хозяина. Но нет, ничего не пройдёт. Три болота, завалы. Планировал парк строительство дороги, соединить три монастыря. Однако всё изменилось. Деньги…

– Если сейчас уже туда не добраться, то что дальше будет? Совсем тропы одичают. Смысл тогда непонятен – для кого там восстанавливать храм?

– Вертолётов у вас, конечно, нет? – неожиданно спрашивает Михаил.

– Нет, – посмеялся Николай Иваныч.

Посмеялись и мы:

– Разве что приобрести квадрокоптер, зацепиться за него и лететь…

Под небом голубым

Мы направляемся к Петропавловскому храму, шпиль колокольни которого виднеется на краю деревни, у озера. Церковь отняли у верующих ещё в начале 30-х годов, стали использовать под зерносклад. Вокруг алтаря храма гренадёрами стоят внушительные ели – остатки святой рощи, древнего воинства над могилами пращуров. Не спасли, не сохранили сокровище от разорения.

Смотрю на храм с выломанным козырьком, ослепшими окнами. Когда-то, ещё до войны, по деревне прошёл неведомый красный зверь – уполномоченный кем-то. Он двигался со стороны Каргополя, прошёл через Челма-гору, растоптав там всё, а потом, переплыв озеро и выйдя на берег, первым делом накинулся на храм, отшелушил штукатурку и с остервенелостью стал грызть красный кирпич церковного крыльца и фасада. И ушёл дальше, волоча хвост и распространяя смрад. Куда он двинулся вершить своё разрушительное дело? В Аглимозерскую ли пустынь, а может, Макарьевскую? Или по деревням – заражать людей хищничеством и безверием, учить показывать копки всему святому, жечь часовни и превращать их в уборные (как это было здесь же, в Лёкшмозере)?

Захожу в полумрак храма: кадки, старые буфеты, инструменты, мешки с цементом и кирпичи. В глаза бросился лежащий в углу череп лося с зубами и рогами. Сразу вспомнились мне черепа и кости в гробу, которые показывал в Комарице наш проводник Игорь. «В сущности, – думал я, пристально разглядывая череп, – лось ничуть не менее сложная “машина”, с такими же тонкими настройками, как у человека, когда одно работает в такт с другим, а все вместе – единый организм…» Вспомнились полки с костями монахов на Афоне. Там считается, что если черепа имеют желтоватый оттенок, значит, монах, его обладатель, был праведником. Вот и этот череп желтовато-белого цвета. Стало быть, и этот лось прожил свой век праведно…

Как хорошо, как мирно сообразуются здесь, в Кенозерье, храмы, озёра, леса, избы, небо… Не только паломники, обыватели из мегаполисов всё чаще бегут сюда, чтобы вдохнуть чистого воздуха, насладиться безлюдьем и тишиной. А что будет дальше, когда мы окончательно утратим гармонию жизни, всё загадим с нашей так называемой цивилизацией? Слава Богу, что сохранились такие уголки, как вот этот парк, что живы такие скромные подвижники, как Николай Яковлевич… Сколько времени ещё надобно нам, чтобы понять, что Божий сад – он здесь, совсем рядом? И по закону первородства, по наследованию мы, русские, в нём садовники.

Я вышел из-под сводов церкви и спустился к озеру. Здесь свежо и как-то пронзительно пахло водой. Замершие деревянные вороты, наподобие колодезных барабанов, вытянули по слипам рыбацкие лодки на берег, и те стояли теперь, точно коровы, каждая зная своё «стойло» и уткнувшись туда головой, задник же оставив мочиться снаружи, – и кормы у них слегка подрагивали на воде. Подумалось: где-то там, на той стороне озера, шумят берёзы над Челмогорской пустынькой…

Оглянувшись, не видно ли меня, я лёг на траву и раскинул руки. Ветра не было. В небе толкались, не зная, куда податься, пухлые облака, как бестолковые городские дети, вылезшие из-под подола огромной вчерашней пепельно-серой тучи. Над миром торжественно разливались благорастворение и покой.

Из записок М. Сизова:

Хранители и воры

Признаться, на Лёкшмозеро мы отправились наобум, заранее не готовясь. Это потом уже, по возвращении, зарылись в литературу, открывая заново то, о чём вроде бы знали. А как заранее подготовишься к «кругосветному путешествию» по Русскому Северу? Сотни адресов – неведомо, куда Господь приведёт… Поэтому лично для меня стала откровением справка, данная ещё в Каргополе краеведом Сергеем Сергеевичем Рягузовым: «11 церквей и колоколен, 35 деревянных часовен, более 30 поклонных крестов». Это всё находится под охраной Кенозерского национального парка. Вот тебе и природный заповедник!

Хотя чему я удивляюсь? Национальный парк есть «особо охраняемая природная территория» – и что же, разве нельзя включить в «природу» творения человеческого духа ту отражённую Божью красоту, что пронизывает души отдельных людей и целых наций? Это наша природа, мы в ней живём…

Игорь с батюшкой о чём-то ещё говорили с Поповым, а я пошёл к озеру, на берегу которого стоит в лесах храм Петра и Павла. Два мужичка на верхотуре что-то долбят перфоратором, а третий обходит церковь кругом, деловито поглядывая.

– Здрасьте, вы из какой организации? – обращаюсь к нему.

– Я из Москвы. На рыбалку приехал.

– А-а… понятно. И часто приезжаете?

– Постоянно.

– Рыбы в озере много?

– Просто хорошо здесь. Вот храм решил посмотреть.

Москвич Олег рассказывает о своих отпусках на Архангелогородчине, куда его тянет каждое лето. Понятно, не в рыбалке дело. Тишина, простор и русская старина.

Простившись с ним, иду к лесам, машу рукой. На землю слазит мужик в рваных брезентовых штанах и в кепке с длинным козырьком. Представляется с расстановкой: «Алексей. Никулин». Жмём руки. Спрашиваю:

– Вы работник парка?

– Я сам по себе, «ИП Никулин». Жестянщики мы.

– Не из Москвы?

– Из села Шеговары Шенкурского района, это на левом берегу реки Ваги. Там я родился. Своё ИП давно открыл, уже и дети успели подрасти. Три сына у меня, все работают по металлу. Здесь со мной двое, а третий на вахту улетел. Он три месяца на Новой Земле электриком подрабатывает, потом к нам присоединяется.

– Раз приходится подрабатывать, значит, золотые руки жестянщиков не столь ценятся? Мало платят?

– У сыновей, да, золотые, особенно младший здорово стал делать. А я уже не тот, больше руковожу.

– Давно работы ведутся? – киваю на храм.

– Крышу с куполами мы закончили в декабре прошлого года. Потом в Вершинино уехали и там работали до мая. Сейчас водостоки поставим и опять туда поедем. В целом-то этот храм уже пригоден для службы, да и раньше батюшка приезжал служить. Лет пятнадцать как в этих стенах молятся. Но работы ещё много. Колокольню делать надо. Тут уж как деньги дадут. Финансирование не от Минкульта идёт, а через Министерство природных ресурсов. Заказчик-то Кенозерский парк.

Смотрю на колокольню. И вправду поосыпалась, сиротливая такая – по контрасту с новёхонькой металлической крышей.

– Необычный какой шпиль, пирамидальный, – замечаю. – Не страшно была залезать туда?

– Нам без разницы, – пожимает плечами мастер, – в Каргополе ещё выше было.

– Так это вы на Христорождественской церкви купола ставили? Новенькие, коричневые? Там ещё одна маковка над приделом старая осталась, мы подумали, что железа не хватило.

– Сделали всё по смете – крыша и пять куполов. И за них нам не заплатили. Третий год судимся.

– То есть совсем не заплатили?

– Пока работали, что-то давали на прокорм. А когда пришёл день расчёта… Материала-то мы купили примерно на 500 тысяч рублей плюс работа. В итоге должны были получить миллион семьсот тысяч из десяти миллионов, выделенных государством на кровлю. Но они куда-то пропали…

Алексей прервался, окликнув собаку. Та послушно остановилась и улеглась у входа в храм.

– Так и норовит внутрь забежать, – пояснил мастер. – Все мои слова, что собакам вход в церковь запрещён, игнорирует. Сибирская хаски, капризный характер. Но умная, поэтому всегда с собой вожу.

– Так это что, Минкульт деньги зажал? – не понимаю.

– Минкульт-то заплатил, но там есть ещё подрядчики, которые поступили нехорошо. По Соловкам такая же беда. Недавно работали мы на Преображенской гостинице, что у причала стоит…

– Постойте, так её восстанавливают? – удивляюсь. Это огромное здание на Соловках всегда напоминало мне сталинградский Дом Павлова, который невозможно поднять из руин, проще снести.

– Так давно пора. Приезжают туристы на остров. И первое, что видят с причала, – разруху. Восстановить гостиницу должны были к 2016 году, на это дело государство выделило аванс в 130 миллионов рублей, но всерьёз взялись только в этом году.

Подошедший к нам отец Феофил перекрестился:

– Слава Богу, что Церковь никакого отношения к этим денежным потокам не имеет! Мне рассказывали реставраторы, что до них от Минкульта лишь десятая часть средств доходит. Может, и преувеличивают. Но факт такой: работали у нас на притворе мастера, так они получили всего три миллиона из пятнадцати выделенных.

– Пусть в суд подают, – посоветовал Алексей. – Это, конечно, канитель, у нас она три года по Каргополю продолжается, но воров надо прижучивать.

– А почему три года? Трудный случай?

– Труднее не придумаешь. На первом заседании мы проиграли. Не могу утверждать, что судью купили, но вскорости её сняли с должности, что не бывает просто так. Подали мы на апелляцию, и завтра будет последнее заседание, которое, надеюсь, всё расставит по местам.

– А с кем конкретно судитесь?

– С Архстроймеханизацией.

– С земляками, значит, архангельцами.

– «Арх» – это от слова «архитектура». Сама-то организация московская.

– А-а… Ну тогда вам нужен хороший юрист.

– Как без него! Грабят же. В прошлом году на Соловках делали мы купола на иконописной палате – и тоже теперь воюем. Случай ещё тяжелее. На днях в Москве задержали владельца «Опстроя», который получил большой контракт на реставрацию в Соловках – на 700 миллионов рублей. Хозяина фирмы подозревают в мошенничестве в особо крупном размере. Но под арестом его продержали всего сутки, отпустили. Понятно, что он там не один. Всего с 2012 года на Соловецкую программу реставрации было выделено около шести миллиардов рублей, и там многие «кормились», в том числе «Балтстрой», верхушку которого всю арестовали. В прошлом году был суд по «делу реставраторов», так его называли. Это громкие дела, потому что суммы огромные. А про такие случаи, как у нас, никто не пишет. Их, наверное, тысячи по всей стране.

Купола мастеров Никулиных

 – Вас послушаешь, так дело швах, – говорю.

– Есть момент, – смеётся Алексей. – Я ещё тот критикан. Однажды приехала сюда женщина из администрации и я с ней поругался – не знал, что это сама Шатковская, директор национального парка. Говорю: «Вы сначала стены сделайте, а потом крышу кройте, нам же картины некуда ставить!»

– Картины?

– Это листы кровли, которые к чему-либо крепятся. И вот крайние картины у нас не поставлены, потому что не к чему крепить, там ещё каменщики должны поработать. Где они? Кирпич-то завезён, вон штабеля. Да и то завезли обычный кирпич, а не реставрационный, который покрупнее, на полтора-два сантиметра повыше и пошире.

– Не беда. Раствора между кирпичами нафигарят – и будет крупный, – комментирует подошедший к нам Игорь, доселе куда-то запропастившийся.

– Так и делают, – без доли шутки ответил мастер.

– Ну не везде же, – противоречу. – Вон на Курострове, на родине Ломоносова, говорят, храм замечательно отреставрировали, с соблюдением всех технологий.

– Храм Дмитрия Солунского? Мы там кровлю делали. Ещё бы его не отреставрировали! Знаменитый же – родители Ломоносова на него деньги собирали, и сам Михайло Васильевич в нём грамоте учился. А ещё на том месте одноимённая церковь стояла, которая упоминается в документах XIV века. Деревянная, шатровая. Представляешь, на каком-то островке Северной Двины, в северной глухомани уже тогда стояла церковь. Реставрацию, да, сделали хорошо, 120 миллионов рублей на это ушло. Но до конца дело не довели.

– Почему?

– Плесень в храме, – пояснил отец Феофил. – Она была и раньше, когда из нашего монастыря отец Леонтий ездил туда служить. Думали, что после реставрации проблема исчезнет, но так всё и осталось.

– А почему? – повторил мой вопрос Алексей. – Забыли кое-что включить в смету. Храм как бы на взгорке стоит, но на глинистых почвах, откуда вода не уходит. Поэтому сырость. Всего-то делов – ирригацию провести.

– Забыли или сэкономили?

Ответить жестянщик не успел, зазвонил его сотовый телефон. Поговорив, он извинился:

– Из Пскова звонили, мы там на пятикупольном храме работали и ещё не закончили. Давайте покажу…

Алексей стал листать фотки на своём телефоне:

– Вот Псков, а это Архангельск – морской собор, на котором всю кровлю заменяем, это Рюриково городище… Слышали про «княжеское ожерелье»? Это храмы в Новгороде, построенные в начале XII века по княжеским заказам. Все они были разрушены, когда немцы брали штурмом Новгород. После войны их восстановили, кроме одного – храма Благовещения на Рюриковом городище. И до сих пор судьба его непонятна. Мы там кровлю сделали, чтобы законсервировать. В образовавшемся помещении власти думают сделать музей, место ведь историческое – именно там, в стороне от города, за рекой, поначалу поселили дружину Рюрика. Пока мы крышей занимались, внизу археологи работали. И на стенах храма, на штукатурке, нашли древние надписи, граффити. Простому человеку прочитать их сложно, но нам перевели. Например, была запись о смерти князя Всеволода в 1138 году. А некоторые вообще непонятные, нацарапаны глаголическим шрифтом. Как нам сказали, одна из них – самая большая глаголическая надпись из найденных в России. Это молитва была.

– А нам в Сийский монастырь привезли акафист Варлааму Важскому, который также во время реставрации под полом часовни нашли. Тоже ведь чудесная находка! – поделился отец Феофил. – Удивительно то, что прежде мы и не знали, что существует акафист преподобному. Особенно рад находке был отец Варлаам, наш игумен, который носит имя преподобного. Мы акафист подредактировали. Думаем отправить в богословскую комиссию, чтобы признали его каноничность.

– А кто акафист вам привёз, не отец ли Олег? – поинтересовался мастер. – Это наш шенкурский священник. Я ведь родом оттуда. И на той часовне, Преподобного Варлаама Важского, мы как раз работали. Только нашли не мы, а местный мужик. Акафист лежал в правом от входа углу.

Алексей снова стал листать фотографии на телефоне:

– Покажу, как теперь часовня выглядит, ведь совсем была развалина… Сруб поднимали, чтобы фундамент подвести, сверху и купол, и восьмерик медью покрыли, паяли. В этом году пристроили крылечко, надо будет ещё ехать доделывать. В целом получилось неплохо, народ доволен. Ведь туда постоянно молиться ходят и крестные ходы бывают.

– Алексей, а вы, получается, в Церковь-то через храмостроительство пришли? – спрашиваю.

– Крестился я в девятнадцать лет, в 1984 году. Но как дело было? Я ж говорю, что критикан большой. И тогда был против идеологии. После школы меня в Шеговарском совхозе заставляли в комсомол вступить. Приехал парторг, уговорил, но, вступив, тут же и православное крещение принял. А потом уж всерьёз к вере пришёл.

– Семья у вас верующая?

– Жена – да. И сыновей мы крестили. И мама тоже теперь в церковь ходит. Возраст-то уж такой, что пора партбилет сдавать.

Отец Феофил достал блокнот:

– Буду за вас молиться. Какие имена?

– Бригады нашей? Алексей, Сергей, Иван, Николай и Александр.

* * *

Пора была прощаться – отцу Феофилу надо успеть на вечернюю службу, а ехать до Каргополя долго. Приехали мы тютелька в тютельку. Батюшка вышел из машины и прямиком в алтарь, тут и служба началась. Так что успели мы помолиться о праведном суде, чтобы завтра артели Никулина повезло.

Поздно вечером заехали на заправку на край города и встретили там Алексея. Он, залив бензобак, покупал кофе в ларьке. Пояснил: «Боюсь уснуть за рулём, путь-то далёкий – в Вершинино едем храм доделывать». Постоянные разъезды и работа на верхотуре. Помогай ему Господь! Ещё раз обнялись, простились. А номер телефона спросить забыли, так что не знаем по сей день, чем суд закончился. В Интернете ничего об этом не нашёл. И, странное дело, вообще там нет упоминаний о мастерах Никулиных, отце и сыновьях. Ни рекламы, ничего. Только купола с крестами по всему Русскому Северу.

Кучепалда

Из записок И. Иванова:

В Кучепалду мы с Михаилом нацеливались попасть изначально, ещё когда обсуждали экспедицию. Для него это было место, куда он получил благословение съездить в своё время, но не смог, а для меня – какая-то особенная точка притяжения, пророчество русской судьбы: озеро идеально круглой формы и вокруг него – баньки, дома, сарайчики вдоль «вечной», никогда не кончающейся улицы, часовня на выезде, а за избами – пашни и пожни, а дальше лес, потом ручьи, болота, деберь, в которой прячутся скиты отшельников, бродят святые лоси и тоскуют волки, сидят в своих избушках бородатые охотники и щурятся на солнце… Вот такой образ моей Родины.

Подтолкнула ещё история, случившаяся в 2017 году (тут опять всплывает сквозная для всей нашей поездки тема Москвы, не той, златоглавой, а нынешней – хищного мегаполиса)…

В том году культурная общественность страны была потрясена: некий столичный фотограф-акционист Данила Ткаченко презентовал свой проект под названием «Родина». Набор весьма посредственных фотографий, среди которых снимки горящих бюста Ленина, радиоприёмника, теплицы, – и никто бы на это, с позволения сказать, творчество внимания не обратил, если бы не фотографии горящих изб и целой деревни.

В интервью одному журналу автор признался, что для него деревня с её памятью – это просто «говно»: «В какой-то момент я решил расстаться с этим радикальным образом. Конечно, это по-русски: взять и на хрен сжечь… Сейчас другой мир, где есть Интернет и опыт поколений никому не нужен. Не думаю, что это плохо. Просто переход из одного состояния в другое».

Наши защитники северных деревень и храмов из «Общего дела» обеспокоились: не Кучепалду ли он сжёг? По фотографиям очень похоже было. У меня, как прочитал это, аж сердце заболело: опять опоздал! Сколько раз за последние годы так бывало – вот случай с теми же Лядинами, а ещё чаще со старухами, кладезями житейской мудрости и разных историй. Пока наметишь поездку, пока соберёшься – приезжаешь, а тебе: «в прошлом году ещё отошла»…

Потом какие-то энтузиасты съездили-таки в Кучепалду, посмотрели: в самом деле, сгорело там два дома – этот ли фотограф-негодяй пожёг или кто другой, неизвестно. Но остальные дома ещё стоят. Отлегло, слава Богу. Хотя, конечно, жаль ту деревню, которую спалил московский герострат, – Берёзово в Кирилловском районе на Вологодчине.

Но тут, когда стал смотреть фотографии Кучепалды, ожидало меня второе потрясение: оказывается, не только деревня эта уже подзапустела (к такого рода вещам мы вполне привычные), но и озеро ушло! То есть однажды утром жители её проснулись, выглянули в окна – а озера нет!..

Круг жизни

И вот мы съезжаем с Пудожского тракта – по указателю до Кучепалды 12 километров грунтовкой. Кучепалда была четвёртой по численности во всей Олонецкой губернии, больше ста домов и шестьсот с лишним жителей. А после войны здесь был крепкий колхоз «Победа». Но в начале 2010-х покинул деревню последний её житель.

Едем. Луговина, или, как тут исстари называют, ляд, далее лес, снова пажить, тронутая по краям борщевиком, и снова лес с прячущимися в зарослях крестами деревенского кладбища… А вот и первые дома Кучепалды – хотя стёкла в них ещё не выбиты и крыша не провалилась, сразу понимаешь, что жильё покинуто навсегда. Въезжаем на круг и движемся там, где поукатанней колея,– получается посолонь. И тут вспоминаю, что вроде деревня была прежде староверской… Медленно едем, и все мы, даже я, хоть и за рулём, смотрим вправо – туда, где прежде было озеро. Всё заросло травою в человеческий рост.

Ну вот, приехали – что дальше? Вышли все трое из машины, вытащили фотоаппараты – типичный рефлекс современного путешественника – и огляделись по сторонам. До домов на той стороне озерины с полкилометра. Отец Феофил остался у машины, а Михаил исчез в траве – наверно, отправился на поиски горловины, в которую однажды ночью утекло озеро. Я тоже пошёл было за ним, но заблудился среди иван-чая в человеческий рост: сначала пытался придавливать траву ногами, потом стал передвигаться спиной вперёд, но скоро выбился из сил. В конце концов остановился, дойдя до огромной раскидистой лиственницы – прежде она, должно быть, спокойно смотрелась в своё отражение в водах озера, а теперь в тоске вскинула в небо свои переломанные ветрами, перекрученные кривые ветви.

И вот под этой старой лиственницей я, наконец, понял, что должен сделать: нужно обойти это, соединённое с таинственным подземным океаном, карстовое озеро. И неважно, что оно ушло, что люди ушли вслед за ним. Главное – они были. Я подумал, что, быть может, в этом и состоял для меня смысл всей нынешней экспедиции, да и какого-то большого куска жизни: приехать сюда и проделать этот круг.

И потому я продрался через заросли на главную и единственную улицу Кучепалды и пошёл по ней. По сторонам – дома: одни ничего себе ещё, а другие совсем развалившиеся, с проломившимися хребтинами-охлупнями, но и те и другие – пронзительно родные и приветные.

 

Как запомнить, задержать уход, сохранить в себе этот ставший «ничейным» мир? Эти лица: вот в разбитое окно трогательно помахивает голубенькая занавеска в мелкий цветочек; вот изба в четыре окна, у одного из которых грустно повисла на одной петле рама. Наивный деревенский мезонинчик, провалившийся внутрь дома… Я внимательно, словно выполняя задание, смотрел на наличники и причелины, на расположение слег, пытался разобрать выражение лица каждого дома – ведь именно особенное, непохожее помогает запомнить. Я стал придумывать истории, селить в эти пустые дома тех, кого знал по жизни (если, конечно, они подходили к этому дому), или же киношных героев: почтальона Тряпицына, Африканыча или Ивана Прокудина с женой Любой…

«Я не спасу этот мир своим обходом, но должен же сделать хоть что-то. Фотографии затеряются, а если это отпечатается во мне, то останется навсегда, – думал я, – ведь если душа бессмертна, значит, она в силах, приняв в себя, взять с собой для вечности и всё то, что ей дорого».

Я так увлёкся, что вздрогнул и остановился, когда услышал какой-то приглушённый стук за домами. Не показалось ли? Собаки, что ли, бродят среди пустой деревни или волки? И снова, словно какое-то движение в этом навсегда остановившемся мире, мелькнувшая тень. Я прислушался, даже принюхался. Двинулся дальше. И тут за кустами увидел притаившиеся «Жигули». Это было, наверное, более поразительно, чем если б увидел здесь стадо бегемотов. Деревенские мародёры, сборщики металла, ушедшие в сторону старой фермы, – мне меньше всего хотелось повстречать их. Как, наверно, и им меня. Я ускорил шаг. И уже другого рода мысли нахлынули: «Как ты можешь быть уверен, что запомнишь? Вспомнишь ли через час, через год? А главное – вспомнишь ли в тот миг, когда будешь переходить через ту дверь, через которую всем нам предстоит пройти?..»

И тут я услышал, что меня зовут. Глянул на часы: оказывается, прошло больше часа, пока я шёл по этому священному кругу. «Иго-орь!» Я захотел крикнуть в ответ, но голос прозвучал глухо, хрипло, точно придавленный тишиной вокруг, и они меня, конечно, не услышали. Поэтому я просто ускорил шаг, и ускорял его каждый раз, слыша своё имя, пока не побежал. И почти смеялся на бегу, потому что это было так великолепно и чудесно: над этой бездной, над ушедшим озером, исчезнувшей цивилизацией Кучепалды звучало моё имя! – то единственное, что в этом мире было дано мне и останется у меня, что бы ни случилось и кем бы я ни стал впредь; то слово, что так много раз произносил священник, когда я подходил к Чаше, имя, которым меня звала мама в кроватке её университетской общаги и бабушка, зовя ужинать со двора, и отец в письмах ко мне – вот теперь мои друзья произносили его. И когда я за поворотом увидел наконец их, стоявших в ожидании возле машины, я был так рад видеть их, словно покинул давно-давно, потерял, а теперь вновь обрёл.

– Ты где был? – спросил Михаил.

– Я обошёл её всю по кругу. Представляешь?! – поделился я радостью. – А ты? Нашёл сток к центру Земли, где выдернули пробку?

– Там ничего не видно, – ответил он.

Мы сели в машину, развернулись и поехали обратно. И тут я подумал, что для меня вот именно здесь закончилась наша экспедиция. Поставлена точка, исполнились смыслы, кончено дело… Дальше если что и будет, то это станет уже послесловием.

И оно, это послесловие, было. Бог нам дал и его.

В поисках “дыры”

Из записок М. Сизова:

Кучепалда. Дома как разбредшиеся без пастуха коровы. Прежде они круг озера стояли, как на водопое, а теперь озера нет, и чего здесь делают дома, не понять. Потерянность.

Двадцать лет назад, когда каргопольский журналист Стуков сватал Кучепалду приехавшему из Москвы старообрядцу Орловскому, эта брошенная деревня вполне годной была. Мог старовер основать скит, и продолжилась бы здесь жизнь, но даже он отказался. Помню, Стуков горевал: «Уникальная же деревня! С одной-единственной улицей, которая не кончается. Ходил бы крестным ходом по кругу и за нас молился. Глядишь, другие бы верующие туда потянулись…» Но что случилось, то случилось. Утекла жизнь в карстовую дыру.

Приехав сюда, мы тоже как-то растерялись. Игорь нерешительно по сторонам смотрел, отец Феофил доставал фотоаппарат, а я отправился «дыру» искать. Бывшее озеро так заросло, что не продраться. Нахожу стёжку, ведущую к центру, – этакий вывал, словно мешок с картошкой по земле проволочили. Медведь, похоже, гулял. Может, он и сейчас здесь? Там и сям заросли примяты – видно, катался по земле. Пробираюсь осторожно к центру и чувствую, что ботинки с ног спадают. Шнурки развязались. Завязываю, иду дальше – глядь, снова шнурки развязаны. Это вьюн-трава цепляет, идти не даёт. Продираюсь сквозь заросли выше моего роста и вижу: в траве стоит старинная деревянная кровать, мол, приляг отдохни. Ага, держи карман… Ляжешь – и тут тебя огнём попалит или железными полосами прихватит, навечно к земле прикуёт. Читали мы сказки, знаем…

В центре озера рву руками траву, ощупываю землю. Она чёрная, в трещинах. Где же карстовое отверстие? Ползаю по земле, а заросли над головой колышутся – ничего не нахожу.

Прислушиваюсь: вроде бы кто-то крикнул? Нет, гробовая тишина. Интересно, а где Игорь с батюшкой? Надо выбираться отсюда!

Пора обратно. Батюшка ждёт нас на прежнем месте. «А Игорь где?» – спрашивает. Ему на вечернюю службу надо успеть, время поджимает. Кричу в молчащее пространство: «И-го-орь!» Безответно. Наконец он появляется, но с неожиданной стороны.

– Ты посолонь, что ли, вокруг озера обошёл? – спрашиваю.

– Ну да, совершил ритуальный круговорот жизни. Или смерти. Тут как посмотреть.

Садимся в машину, едем обратно по уже разведанной дороге. Отец Феофил вдруг просит остановить. На полуразвалившейся постройке табличка: «Часовня Иоакима и Анны. Подлежит охране как всенародное достояние». Батюшка выходит, мы тоже. Молимся.

Пред тем как совсем уж распроститься с Кучепалдой, Игорь сказал задумчиво:

– Когда-то Китеж-град ушёл под воду. А здесь… дыра, куда ушла современная Россия. Лично для меня наша экспедиция здесь и закончилась.

Не знаю, что ответить.

– Знаешь, Игорь, я там искал, на дне озера. И не нашёл дыры.

(Окончание следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска