Профессор Елена Кустова преподаёт историю России студентам Вятского гуманитарного университета. А ещё она – преподаватель Вятского духовного училища и автор книг по истории православия на Вятской земле, из которых наиболее известен её более чем 1000-страничный труд «История Вятского Успенского Трифонова монастыря», вышедший к 400-летию со дня блаженной кончины преподобного Трифона Вятского.

Елена Витальевна Кустова

– Вы преподавали в школе, работали в музее, вели курсы по истории и этнографии… Что вы пытаетесь прежде всего донести до слушателей?

– Они не просто должны знать факты, а уметь рассуждать, переживать то, что произошло сто или триста лет назад. Люблю, когда ребята не только отвечают на то, о чём ты их спрашиваешь, но и сами стараются задавать проблемные, порой неудобные вопросы. Две самые сложные темы для преподавания – общественные движения и церковная история. Это то, чего ученики не знают и не понимают. Как рассказать им о них?

– Вы ведь уже нашли ответ на этот вопрос?

– Нужно говорить им о том, что задело тебя самого. Например, в своё время меня поразила история Красовских, двух очень известных у нас на Вятке людей. Архимандрит Амвросий был настоятелем Трифонова монастыря, ректором семинарии, по-настоящему верующим человеком. Он не всегда был монахом, имел троих детей. Самые большие надежды возлагались на Александра. Отец отправил его учиться в Петербург, в Духовную академию – хотел, чтобы сын пошёл по его стопам. Но жизнь распорядилась иначе: Александр приобрёл в столице революционные взгляды и стал вовлекать в революционную деятельность молодых людей – будущих священников.

После того как Александр попал под следствие, отец Амвросий не отрёкся от него, а пытался вразумлять: перед смертью попросил увезти его на квартиру Александра, долго убеждал сына – в надежде спасти, но, судя по всему, не убедил. Человек, который был духовным образцом для многих, не смог удержать в духе веры собственных детей. Подобные рассказы всегда трогают моих учеников (об этой драматической истории читайте в рубрике «Вертоград»).

Ещё я рассказываю о вятском земском деятеле Авксентии Батуеве, и это совсем другая история. Он возглавлял несколько лет Вятское земство – был председателем губернской управы.

Авксентий Петрович Батуев

Я сравниваю Авксентия Петровича с Халтуриным, которому было 26 лет, когда его казнили за организацию взрыва во дворце – тогда царь остался жив, но погибли десятки ни в чём не повинных людей. Батуев тоже погиб рано, в 33 года, выбрав совсем иной путь. У его отца, купца, было много детей, но рождались одни девочки, и он очень ждал мальчика. Наконец рождается Авксентий, со временем он становится юристом, берёт дела крестьян, защищая их. Имел огромный авторитет. За несколько лет ему удалось создать на Вятке одно из лучших земств в России. При его участии было построено несколько сот школ, около трёх тысяч изб-читален, Авксентий основал первую в стране бесплатную газету для крестьян – «Вятскую газету».

Батуева не привлекали революционные идеи, он хотел сделать что-то действительно важное для народа, занимаясь созидательным трудом. Женился, взяв женщину с несколькими детьми – вдову. Погиб совершенно нелепо. Некий городской сумасшедший из зависти начал на него охоту, довёл до дома и смертельно ранил выстрелом из револьвера. Авксентий, и умирая, не изменил себе: попытался скрыть рану от жены, которая ждала ребёнка, – он боялся ей повредить.

Любят мои ученики слушать и про Надежду Дурову, кавалерист-девицу, оставившую свои знаменитые записки. Когда Пушкин издал их в журнале «Современник», это стало событием, люди говорили: «Какой молодец Пушкин! Так написать от лица какой-то девушки!» Не верили, что это реальная история.

Надежда Андреевна Дурова

Надежда родилась в Малороссии, но потом её отца назначили городничим в наши края, в Сарапул. Сбежала на войну, где под видом мужчины воевала в уланском и гусарском полках. Была адъютантом Кутузова. Через несколько лет после Отечественной войны она, дослужившаяся до чина штабс-ротмистра, уступила просьбам отца и вышла в отставку. Жила то в Сарапуле, то в Елабуге Вятской губернии в домике своего брата Василия, среди своих многочисленных кошек и собак. Надежда не любила, когда ей напоминали, что она женщина, но была добрым человеком, помогала кому могла. Ходила постоянно в мужском костюме, письма подписывала фамилией Александров.

– Ну так ведь под именем Александра Андреевича Александрова сам император Александр Первый устроил её в гусарский полк. Но отпевали её хотя и с воинскими почестями, но всё же как женщину…

– Женщины в православии на Вятке – очень богатая тема. Я заинтересовалась ею, изучая становление женского монашества в губернии.

У нас в Трифоновом монастыре осталось в канун революции около пятнадцати монахов, в то время как в женском Преображенском было около 300 насельниц. Это тенденция всего девятнадцатого века, когда мужчины начали отходить от монашества, а женщины потянулись к нему с удивительной силой. Они стали основывать свои общины, не обязательно монашеские, но вели там высокодуховную жизнь, пряли, вышивали. Для них это был другой уровень бытия. Для кого-то возможность выйти из нищеты, им помогали построить келью. А состоятельные женщины искали что-то своё. В Церкви это вызывало растерянность, таким общинам очень часто не давали своего священника – духовника, было непонятно: кто такие, на каком основании устроили своё общежитие… Вятские женские обители того времени выросли из таких общин. Монастырями они становились лет через 10-15 после основания, доказав своё право так называться.

Это огромная тема – женские общины. Были, например, удмуртские общины, а Удмуртия входила тогда в Вятскую губернию. Мужчины отправляли туда на время своих жён, дочерей, чтобы их там, как объясняли, научили христианскому образу жизни, правильно готовить, чисто одеваться. Это было чем-то вроде училища. Такое вот замечательное народное движение.

* * *

– Расскажите, а где вы учились «христианскому образу жизни»?

– Вопросы о Боге, о Церкви появились у меня лет в 12. Семья у нас была неверующей, но в храм как-то тянуло. Помню, когда открыли Троицкий храм в Макарье, я стала уговаривать маму туда зайти. Пели там красиво, но вдруг нас окликнула какая-то бабушка: «Зашли, хоть бы перекрестились!» Мы сразу ушли. И в следующий раз я попала в храм 1992-м, это была небольшая церковка где-то на окраине города Пушкина, куда я ездила в санаторий. Только начинали реставрировать, потолки были чёрные. Там я почувствовала, что это не просто стены, а что-то большее. Захотелось даже стать реставратором, чтобы возвращать храмам их красоту.

Это было для меня открытием, но оформилось во что-то после знакомства с отцом Сергием – моим будущим духовником. В вузе нас учили замечательные педагоги, среди которых был Сергей Алексеевич Гомаюнов. Он пытался раскрыть нам красоту и богатство православия, о котором мы тогда мало что знали. У меня было немало внутренних борений, я читала и православную, и атеистическую литературу. И чтобы прийти в Церковь, очень нужен был живой пример веры. Когда я училась на третьем курсе, Сергей Алексеевич принял решение уйти из института и стать священником. Для меня тогда это стало ударом – мы планировали писать диплом, была выбрана интересная тема. Я стала приходить в храм, а после службы мы по дороге обсуждали какие-то научные вопросы. На пятом курсе я приняла решение креститься.

– Я знаю, что вы увлекаетесь резьбой по дереву…

– В детстве была мечта научиться этому. Однажды мама на рынке случайно увидела и купила набор добротных самодельных стамесок. В то время я окончила вуз, но был очень тяжёлый год, когда начала и закончила работать в школе. И я стала вырезать то, что мне близко, – образы Вятки. Когда устроилась работать в краеведческий музей, пришлось заниматься коллекциями текстиля, и я узнала, как одевались у нас в XIX веке. Получились две большие серии, которые я делала около десяти лет. Одна – вятская ярмарка. Здесь кто-то торгует, кто-то покупает. Купец с часами, гимназист, семейные парочки. Митька Кулаков – парень со здоровенными руками – продаёт с телеги самовары, сундуки, резные игрушки, а рядом с ним сестрёнка Грунька с зайчиком. Или нищий, рядом с которым сидит кот. Кота у меня, впрочем, украли, а нищий остался.

«Митька Кулаков, а рядом – сестрёнка Грунька»

«Гармонист с купчихой»

«Нищий с котом. Кота потом украли…»

«Мальчики»

«Батюшка»

Вторая серия – зимняя улочка. Там тоже вятские типы. Ребятня в снежки играет, девчонка на санках, бабуся с поросёнком в руках…

«У колодца»

Дерево – такой материал, что не позволяет делать злого человека. Помню, решила вырезать полицейского – злобненького, толстенького. Он действительно получился толстенький, но очень добродушный. Иногда игрушки имеют свои исторические прототипы из архивных документов. Был, например, у нас в XIX веке полицейский Щучкин. Как ни проверят его, лежит у своей будки не очень трезвый. Вот и вырезала Щучкина, который спит на своём месте, а свинюшка лежит на его месте, охраняет пост.

«Был у нас в XIX веке полицейский Щучкин»

Однажды дежурила в музее, было это седьмого января – у всех праздник, а я одна, мне тоскливо, ну и вырезала ангелочка. Потом его подарила Эмме Леонидовне Павловой, с которой мы вместе делали книгу про Трифонов монастырь.

– Из чего вырезаете?

– Лучше всего подходит липа. Она более пластична, легко режется. Но первые игрушки были из сосны. Потом они потемнели, стали такие загорелые. Что интересно, рисовать я не умею, могу только набросать, как руки-ноги у фигурки будут расположены. То есть общий образ имеется – купца хочу вырезать или даму. Какой у них будет характер, не знаю. А потом беру и вырезаю. Что Бог даёт, то и выходит.

* * *

– Вы вот уже двадцать лет как историк участвуете в этнографических экспедициях с клубом «Мир». Хотелось бы увидеть это вашими глазами.

– Пытаемся спасти в заброшенных деревнях интерьеры и предметы крестьянского быта. Едем куда-нибудь на север Кировской области или в южные районы Вологодской и Архангельской областей. Заходим в избу. Там печка. У нас на Вятке её просто белили, а на Русском Севере закрывали расписными дощечками-филёнками. Такие же филёнки были в шкафчиках, межкомнатных перегородках. Обычно их расписывал один мастер в едином стиле. Традиционный сюжет росписи – цветы, реже можно встретить птиц, львов и людей.

Как-то пошла с нами руководитель клуба Людмила Георгиевна Крылова, которая обычно охраняет наш лагерь. А где Людмила Георгиевна, там непременно будет какая-то история. В одной из деревень она зашла к двум сёстрам-старушкам уточнить дорогу. Те решили угостить её блинами, не зная, что во дворе ещё десяток детей. Пришлось напечь на всех, так что мы чудесно провели время, переждав сильный дождь. Спросили их про росписи, они махнули рукой, есть, мол, во второй части избы, куда и людей водить стыдно. Но когда мы увидели, что там, ахнули. Шикарный интерьер, расписанный яркими цветами, в идеальной сохранности. Может позавидовать любой музей. Ещё нам подарили кофточку 1920-х годов, юбку, несколько полотенец – всё в очень хорошем состоянии. Такие в заброшенных домах нам почти уже не попадаются, там почти всё истлело.

В 2018 году ходили на реку Виледь, это самый отдалённый от Архангельска район области, на границе с Республикой Коми. Взрослые взяли своих детей, поэтому получилась «детская» экспедиция. Нашли расписные филёнки, резные прялки, набилки, швейки, старинную одежду и обувь, образцы вышивок. В одной из бань, покрытой мхом, нашли любопытную дверь. Не очень сложный рисунок, но там были указаны инициалы автора и год – 1898-й. Андрей Драченков с сыном потом самоотверженно несли её через буреломы и болото (об А. Драченкове мы рассказывали в материале «Каллиграф», № 798, март 2018 г.).

Когда планировала маршрут, изучила фотографии местности, сделанные из космоса. В одном месте было что-то очень похожее на дорогу между двумя деревнями. Но оказалось, что это ЛЭП, которая проходит по заболоченной местности. Так случается. Знаем, что есть дорога, выходим с утра, думая, что обернёмся за час, а дорога заросла травой выше человеческого роста. В результате возвращаемся поздно вечером, сильно вымотавшись. Часто встречаем в последние годы следы или лежанки медведей, кабанов. Взрослые начинают нервничать, и дети это чувствуют. Поэтому говорю: «Дети, если увидим мишку, будем дружно кричать – он крика не любит и убежит». Дети успокаиваются, а мы побыстрее стараемся пройти небезопасный участок. Иногда, когда следов много, громко свистим.

* * *

– Как появилась на свет ваша книга о Трифоновом монастыре?

– К 400-летию преставления преподобного Трифона Вятского возникла мысль переиздать небольшую книжку о монастыре, вышедшую ещё до революции, дополнив её историей обители в советский период. Мне предложили описать ХХ век. Когда я пришла в архив и увидела документы, они настолько меня увлекли, что оторваться уже не смогла. Текст попал в руки моего духовника отца Сергия, и он предложил написать книгу обо всей истории обители – от её основания до наших дней. В результате получился такой объёмистый двухтомник. Пять лет над этим трудилась. Так жизнь и проходит… (Елена улыбается).

– Что вас больше всего тронуло, зацепило в истории монастыря?

– Когда он был закрыт после революции, его попыталась спасти женщина, что странно – монастырь-то мужской. Её звали Юлия Лавровская, вдова, мать пятерых несовершеннолетних детей. Мужчины опустили руки, а она не сдалась, боролась за несколько монастырей, в том числе за Трифонов, куда после изгнания монахов поселили солдат-красноармейцев. Поехала к Патриарху Тихону, он благословил. Вернулась, добилась, чтобы в обители открыли хотя бы приходской храм. К сожалению, его захватили потом обновленцы. Юлию несколько раз арестовывали, а в 1925 году отправили в далёкие края, откуда она, больная, уже не вернулась. Дети были школьного возраста, не забывали мать, отправляли ей посылки.

Судьбу всех монахов проследить не удалось. Часть была выселена из монастыря, остальных направили на лесозаготовки в Пермский край, в г. Кизел. Иеродиакона Владимира там расстреляли, и других ждала та же участь, поскольку Колчак наступал на Пермь. Но монахи сумели убедить охранников их отпустить. Кто-то вернулся домой. Один бежал в Китай, а когда Гражданская война закончилась, вернулся в надежде, что помилуют. Но не помиловали.

– Удалось ли что-то новое найти о святом Трифоне?

– Было найдено немало новых подробностей из других документов, за рамками жития. Так, в Петербурге удалось обнаружить новую книгу, составленную по просьбе преподобного для братии монастыря после его изгнания. Там подобраны статьи о пьянстве, о почитании игумена и другие нравоучительные рассказы. Удалось найти данные ещё об одном путешествии святого на Соловки.

– О других вятских обителях вы писали?

– Да, моя докторская диссертация была посвящена монастырям Приуралья в XVI – первой четверти XVIII века. Благодаря этой научной работе познакомилась с замечательным учёным, сотрудником академического Центра истории религии и Церкви, заместителем председателя Палестинского общества Николаем Николаевичем Лисовым (он скончался на Рождество 2019 года. – Ред.). Я искала специалиста по своей тематике, надеясь, что это будет кто-то из Академии наук. Вот только найти в Москве человека, который стал бы со мной возиться, – из области фантастики. Но однажды директор издательства «Буквица» Эмма Леонидовна Павлова предложила: «Давай я подарю твою книгу о Трифоновом монастыре какому-нибудь хорошему человеку». И я вспомнила про Лисового, передачу которого смотрела на телеканале «Спас». Эмма Леонидовна нашла его, он её очень хорошо встретил, за чаем узнал, что я ищу руководителя. Эмма Леонидовна, наверное, была очень убедительна. Лисовой посмотрел книгу, подумал и согласился. Возможно, помогло то, что моя книга про Трифонов монастырь была отправлена на соискание Макарьевской премии, а он состоял экспертом Макарьевского фонда…

– Что бы вы выделили в истории монастырей Приуралья?

– Поразило, как легко они создавались, какие люди стояли за этим. Вот, скажем, келарь Трифонова монастыря Илья (Семакин), живший в конце XVII века. Его имя встречается более чем в 20 документах, это очень много для провинциальной жизни допетровской Руси. Он помог создать мужской монастырь в городе Слободском, основал женскую обитель в Котельниче, а за 2-3 года до смерти дал обет, что построит Орловский монастырь на месте, где хранилась почитаемая икона Спаса-на-болоте. И вот приходит к архиерею старец. Уже, казалось бы, конец жизни, отдыхать нужно, спокойно провести последние годы жизни, но он хочет ещё что-то доброе сделать для земли Вятской. Больной старик строит храм с помощью сына, который приезжал из Хлынова. Не успел, достроили после смерти. Очень много обителей основали выходцы из Трифонова монастыря. Ревностные были люди. Безусловно, у основания всего этого – труды преподобного Трифона.

Конечно, монахи очень разные были, не все подвижники. Меня спрашивают: «В вере не разочаровалась, узнав, как монахи жили?» Нет. Всегда идёт борьба. Читаешь документы прежних лет и видишь: кто-то пал, дерётся, пьёт. Он становится испытанием для всей братии, ему стараются помочь. Сколько же смирения нужно, чтобы жить с таким рядом! Но это важно и для спасения, и для общежития – нести немощи брата. Если Господь попускает, значит, для чего-то и они были нужны – такие люди.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска