Год назад в день Рождества преставился в Святых Горах схиархимандрит Мартирий (Насонов). У нас был свой праздник – радость о Богомладенце, у него свой – встреча с Христом Вседержителем, которой он ждал много лет. Жизнь его была трудной: и в советское время претерпевал гонения, как вся Псково-Печерская братия, и в нынешнее не обошли приходского священника лихие люди. Терпение было той тропинкой в небеса, что определяла его жизнь, и нет сомнений в участи этого доброго человека. А рассказала нам о нём и о других встречах в своей жизни верная наша читательница из псковского городка Новоржев Валентина Борисовна Васильева – одна из тех русских христианок, ради которых Бог и не даёт угаснуть нашей газете несмотря ни на что.

Валентина Борисовна Васильева

 Батюшка

– Это было в конце восьмидесятых, – вспоминает Валентина Борисовна, – 20 или 21 июня. Под утро снится мне сон. Красивые солнечные облака плывут. И вдруг во всё небо – Матерь Божия! А рядом Спаситель, как Его на иконах пишут, где Он ещё отрок. И я, грешница, это вижу. Ещё дальше трое стоят, все в одинаковом. Святые или кто это были, не знаю. Мы с отцом Василидом потом обсуждали, но ни к чему не пришли. И ещё один стоит в зелёненьком таком одеянии золочёном и с крестиком золотым. А кто это такой? Потом спустя время увидела на книжке икону Феодосия Черниговского. Он! Отодрала лист с книжки, попросила одного послушника, чтобы он наклеил на картонку, и вышла икона. А ведь Феодосий Черниговский укрепляет в вере. «Валентинушка, – сказал мне батюшка, когда я рассказала про свой сон, – скорби будут у нас в стране». И велел обращаться к Матери Божией, Заступнице нашей. Ей акафист и читаю, Казанской Божией Матери.

– А кто такой отец Василид? – спрашиваю.

– Так отца Мартирия до схимы звали, и был он приходским священником села Вехно. На весь район это была единственная церковь – храм Преображения, а я родилась на Преображение. В войну немцы хотели храм взорвать, но отец Иоанн, служивший там, вошёл туда, и немцы его не тронули.

Отец Василид (Насонов)

До Новоржева от Вехно одиннадцать километров. Как собралась первый раз на исповедь, за всю жизнь писать пришлось – о том, как пионеркой была, комсомолкой и секретарём партийной организации.

– Как вы, секретарь партийной организации, в храм-то пошли? Какие это были годы?

– Мне было тридцать лет, а я с 53-го года. Но никто меня не ругал, да и у меня в голове не умещалось, что кто-то будет ругать. Не обращали внимания. Пришла на исповедь, и батюшка спросил: «Постилась ли в среду и пятницу?» – «А что, надо поститься?» – «А как же! А в воскресенье работала?» «Работала», – говорю. «Кайся, – вздохнул отец Василид горестно, – кайся». Вот это мне запомнилось.

А какая благодать, намоленность в храме была, какое тепло от батюшки шло! Не передать словами. Батюшка как солнышко был, шустренький такой, худенький – он строго соблюдал посты. С любовью ко всем относился.

А родился в Челябинской области, в селе Никольском. Отца его звали Василием. В семье было 13 детей, а наш батюшка был самым младшим. Его родители не стали вступать в колхоз и уехали на хутор. После армии отец Василид работал в Челябинске на заводе, но у него было одно желание – посвятить себя Господу Богу. Поехал в Почаевскую лавру, где какой-то старец благословил его поступить в Псково-Печерский монастырь. Постригал его наместник отец Алипий (Воронов), он и стал духовным отцом нашего батюшки.

Тринадцать лет нёс послушания в обители, а потом отправили его на приход в Вехно. Здесь вот какое совпадение. Хотя отец Василид, поступив в обитель, и не застал святого Симеона Псково-Печерского – старец прежде почил, да, видно, по молитвам преподобного батюшку к нам отправили. Ведь крестили отца Симеона у нас в Вехно.

О прошлом отец Василид мало говорил, всё больше про будущее, тяжёлые грядущие времена. Велел больше молиться, Иисусову молитву читать и никого не осуждать. Сам он так всю жизнь и делал, прослужив в Вехно сорок с лишним лет. Из местных мало кто ходил, больше из Новоржева. Раз приезжаю на Николу Зимнего. Захожу, а в храме никого больше нет, кроме отца Василида и матушки Елены – это прежнего батюшки жена, отца Василия. Очень благочестивая была женщина, руководила хором. Я её иной раз забуду помянуть, а батюшка смотрит на меня с фотографии, напоминает: «Почему не помянула?» – «Батюшка, прости, сейчас помяну».

Так вот, это было 18 декабря. Я как увидела, что на вечерней службу никого нет, начала оглядываться, не уехала ли машина, чтобы обратно в Новоржев попасть. А батюшка: «Ты куда?» «Службы-то, – говорю, – не будет, народу нет». – «А мы с тобой что, не народ? Валентинушка, вот мы и будем молиться». И слава Богу, что не уехала. Так втроём и молились, а молитва была необыкновенная, не как всегда. Не отвлекалась ни на что, по сторонам не смотрела. Возле Николушки Чудотворца я всегда стояла, пока её не украли.

А крали иконы дважды – в 2007 и 2010 годах. И все денюжки, что отец Василид на ремонт храма с пенсии своей копил, да кто ещё даст – всё отняли. Избивали его бандиты в масках – он и отдал. А пенсия маленькая. Я ему раз говорю, мол, давайте на ваш завод в Челябинске напишем, они справку пришлют, что вы там работали, и пенсию можно будет побольше сделать. А он: «Валентинушка, что ты, это будет сребролюбие». Всегда такой был. Денег скопил на ремонт 20 тысяч. Я советовала в банк положить на книжку, а он только рукой махнул. А может, и правильно, что отказался: не найди разбойники денег – так и вовсе бы убили. Много пострадал, но никуда не обращался.

Когда храм в Новоржеве открыли, я стала реже в Вехно ездить, чаще звонила туда. А потом батюшку забрали в Святые Горы, в пушкинские места. За сколько-то месяцев до смерти, может за полгода, принял он схиму с именем Мартирий – видно, смерть почувствовал. Потом случилась беда. Упал он, сильно разбившись: ногу сломал и голову повредил. Уж не знаю, что с ним произошло. Нашли его, когда он полз по дороге. Парень с пожарки увидел. А когда я увидела батюшку, сердце кровью облилось – стриженный весь, после удара головой-то. Я спросила батюшку, куда он полз. «В Вехно», – сказал. Там, в Вехно, его и похоронили. Восемьдесят шесть ему было. Из больницы-то выписали, и я ему костюмчик такой купила, под одеждой носить, чтобы тепло было. Но он его при жизни не носил, а Ангелина мне сказала: «Это твоё бельё, Валенька, на него надели». В нём и похоронили. Я вечером седьмого января позвонила, чтобы поздравить с Рождеством, но батюшка уже трубку не брал. Через несколько минут перезваниваю, а он уже отошёл.

Принял его Господь в обители Свои в святой праздник. Постник строгий был. Я ему, бывало, предлагаю: «Батюшка, давайте я вам яички привезу или молочка». А он – нет. Только незадолго до смерти я настояла: хотите не хотите, а надо есть.

Он уже совсем слабенький был, батюшка-то наш. Вспоминаю теперь, плачу.

Верный читатель

– Ещё когда батюшка наш в Вехно служил, – продолжает Валентина Борисовна, – как-то рассказала ему, что молюсь за наше правительство, за Путина и что однажды президент мне приснился, сказал, что собирается к нам приехать, с отцом Василидом встретиться. «Ты молишься, вот тебе и снится, – ответил батюшка. – А я за Царя молюсь. И он мне один раз тоже приснился, поблагодарил».

Это было ещё до прославления Царя-мученика. Надо же, Царь! И стала я про него всё узнавать. И однажды тоже его увидела. Будто он на небе, а вокруг народ стоит, но никто его не видит, только я и мой сын Роман. А потом огонь появился. «Царь в огне!» – закричала я, но опять никто ничего не видит. Сейчас и правда никто ничего видеть не хочет и слышать не желает. Но я всё равно проповедую и газету вашу, как что понравится, распечатываю и людям раздаю. В детском приюте и в больнице, по всему городу. Пока работала и денежка была, подписывала на вас кого могла. И отцу Василиду читала «Веру», а он внимательно слушал.

Когда я попросила у него благословения отправить в правительство письмо, отец Василид сказал: «Отправляй, благословляю. Значит, Богу так надо». О чём я написала? О том, что творится вокруг. О продаже самогона и других бедах. И ещё статью игумена Игнатия (Бакаева) «Два пути» в конверт положила, она у вас вышла в 753 номере. Всегда отца Игнатия читаю. Недавно узнала, что он там за сто метров дрова носит, совсем больной, и расплакалась. А «Два пути» сначала в храме раздала на Прощёное воскресенье. Мне её на компьютере вывели, фотографии добавили, где отец Игнатий с ребятками стоит, улыбается. А потом и правительству отправила, пусть тоже читают.

Время какое-то прошло, и замначальника нашего города вызывает меня, спрашивает, мол, что вам нужно сделать. «Так вы-то тут ни при чём!» – говорю. А мне рассказывают, что письмо по губернаторам пошло и что у нас в области его прочли. И про то, что в «Вере» было написано прочли.

Люблю интересные истории читать в вашей газете. Жалко, что свои не записывала, сейчас многое забылось. Вот и советую молодым всё записывать. Мне и самой-то интересно читать, люди через это воцерковляются. Многое от слова зависит. Я вас очень люблю, корреспондентов православной газеты. Будьте воинами Христовыми, ничего не бойтесь, потому что молчанием предаётся Бог иногда. Да? И ещё передайте всем в редакции слова, которые я в Питере прочла на могиле Некрасова:

Сейте разумное, доброе, вечное,

Сейте! Спасибо вам скажет сердечное

Русский народ…

Это для вашей газеты очень подходит.

«Разревелась, разрыдалась»

– Хотите, расскажу, как я ездила к отцу Адриану? – предлагает Валентина Борисовна.

– К игумену Адриану в Псково-Печерскую лавру?

– Да.

– Конечно, хочу. Много наслышан о нём.

– Как я в первый раз попала к батюшке Адриану. Народу было полный коридор, а меня ни с того ни с сего начала бить дрожь. Думаю: «Как я подойду, увидит он все грехи моей молодости – такой стыд и срам!» Разревелась-разрыдалась. Но столько лет хотела приехать, что не смогла отступиться. Меня стали успокаивать, спрашивать, мол, что случилось, а я и сама не знаю что. А люди всё идут и идут, отталкивают меня. Я ведь маленькая, непробивная, в сторонке оказываюсь. И начинаю горевать: не попасть мне. Вдруг появляется красивый высокий монах, весь в чёрном, я его потом хотела отблагодарить, но больше не видела. Смотрит на меня и говорит: «А ну-ка, пропустите эту матушку». И все отшатнулись, меня пропускают.

Слёзы прошли, зашла, а лица отца Адриана так и не увидела, только сияние. Уже в другой раз его разглядела. А поначалу только сияние и голос. Я на коленочки, а он спрашивает, откуда приехала. И ведь столько всего передумала, пока готовилась. Думала, и про сыночка расспрошу, и про то, что сейчас со страной происходит, мол, все спиваются, и про многое другое. А вместо этого говорю: «Я из тех же мест, что преподобный Симеон. А батюшка мой подвизался у вас. Вы помолитесь за батюшку, он уже тоже старенький, попросите Господа, чтобы у него здоровье было, силы духовные и телесные». «Как его звать?» – спрашивает старец. «Отец Василид», – отвечаю. «А ты чем занимаешься?» – «Меня он благословил ходить к детям из реабилитационного центра. Помолитесь, чтобы наши батюшки в Новоржеве ходили и в садики тоже. Я-то малограмотная в церковном отношении, делаю что могу: на коленочки возьму, покачаю, песенки спою».

Он тут же за отца Василида помолился, и, видно, хорошо помолился, помогло. Я ему говорила, что много проповедую, и спрашивала, правильно ли делаю. Он сказал, что всё правильно, и благословил. Вот тогда ему тетрадочку и протянула, где всё написала: и про пьянство в стране, и про все бедствия. Попросила посмотреть и, если что не так написала, вычеркнуть. «Можно, – спросила, – я вам тетрадочку оставлю?» Он согласился. На следующий день мне через келейницу тетрадочку вернул, ничего не вычеркнув.

А как уходить, он маслицем меня помазал и подарил 33 свечи иерусалимских – опалённых. А моему сынку как раз 33 года должно было исполниться, и я подивилась. Ещё он посоветовал мне брата своего, архимандрита Кирилла, читать. И добавил: «Архимандрит Кирилл, мой брат, уже на небе». С архимандритом Мефодием – он батюшка малоразговорчивый, кроткий, худенький – мы очень душевно песни православные попели в его келье. И дал он мне задание больше молиться, а в город много не ходить. Теперь меня там реже видят, не так проповедую, как раньше.

Дюймовочка – хорошая девочка

– А ещё, если хочешь, можешь написать про нашу деревню, – предлагает Валентина Борисовна. – Деревня наша Аполье известна с 1582 года. Церковь там раньше деревянная стояла – Воскресения Христова. Церкви нет больше, пропала, только могилки остались. А внизу было озеро когда-то, но стало болотом, и начала там клюква расти, такая крупная, красивая, и змеев на том болоте нет. Храма нет, а ангелы поют, мы слышали. Видать, служат.

Там я и росла-росла, да не выросла, малюсенькая осталась, метр сорок, и все меня обзывали в детстве дюймовочкой, а я плакала. Не знала, что дюймовочка – это хорошая девочка, никто меня не успокоил. Крестили меня в Вехно, наверное. Это хоть и полсотни километров от нас, но других церквей не было. Туда и причащать на лошадке возили, когда маленькая была. А ещё недалеко от нас Святые Горы, где Пушкин жил. Прабабушку мою тоже Ариной звали, и была она такой хорошей сказочницей, как Арина Родионовна, – кто слышал её, забыть не мог.

Бабушка моя была верующая, Катерина Осиповна, я с ней в основном жила. Безграмотная, она молилась так: «Прости, Господи, мои руки. Прости, Господи, мои ноги. Прости, Господи, мой язык. Прости, Господи, мои глазы. Прости, Господи, мои уши». Сестра Надя помнит, как, когда мы спали, бабушка молилась на коленочках, и с таким умилением. Ни на кого не сердилась, всем прощала. На неё накричат в деревне, а бабушка пойдёт к ним, кто кричал, гостинца отнесёт. Я, помню, удивлялась: как же бабушка так может? Не понимала, что надо прощать и любить тех, кто тебя гонит. По её молитвам Господь меня и привёл в храм.

«Бабушка моя, Катерина Осиповна. По её молитвам Господь меня и привёл в храм»

Брат Виктор и бабушка Екатерина Осиповна

Мама болела, а отец умер: как прокормить нас – четверых детей? Мама шила, а я, маленькая, лет пяти, на сундуке сижу, вяжу на продажу свитера. А бабушка поехала в Ленинград в няньки наниматься. И попала к знаменитым артистам, за давностью лет забыла к каким. Утёсов бабушке подарочки дарил. Она за детьми смотрела, всё поминала какую-то Мариночку, которая её просила: «Бабушка Катя, благослови». Родители когда уходили из дома, она всё их перекрещивала. Привозила нам платья, из которых девочки в семьях артистов вырастали, – такие красивые! Мама нам с сестрой их перешивала, и мы ходили по деревне, пели песни хорошие: «Долго будет Карелия сниться» и другие – раньше-то хорошие песни были.

Ещё она готовила. Один раз пришёл негр, муж какой-то артистки. Её заранее предупредили: «Придёт негр, ты его не пугайся и свари чего-нибудь вкусненького». Бабушка сварила знаешь что? Большую кастрюлю грибного супа по-деревенски. Она очень вкусно готовила супы. И так негру понравился этот суп, что он полкастрюли съел, а в другой раз принёс гостинцы. Вот такая была жизнь интересная.

Бабушка была очень смелая, даже в войну немцев не боялась, хотя её в тюрьму сажали за то, что против них что-то говорила. А один немец был антифашистом и на чердаке у нас прятался. Маме было тогда 16 лет, и она немцу очень нравилась. Они с бабушкой немецкого не понимали, а он плакал, показывал какую-то фотографию и как-то давал понять, что не хочет воевать и убивать людей. Видно, верующий был, всё на Боженьку показывал. Куда потом пропал, мама так и не узнала. Деревню-то нашу сожгли.

А про деток, которых бабушка воспитывала, так хотелось бы узнать. Я артиста Костю Хабенского спрашивала, не может ли выяснить, как сложилась их судьба, но он не смог. У Кости с женой в наших местах дача была, и я им помогала. Спросила его: «Ты верующий?» Он отвечает: «Не очень». А потом Господь ему дал сыграть адмирала Колчака – может, переменился.

Вот ещё про бабушку. Когда наступало лето, мы ходили в лес за ягодами и грибами, а ещё несли оттуда сухие дрова, чтобы было чем топить. Бабушка в лесу обнимала и целовала берёзки, плакала и говорила: «Миленькие мои, скоро некому будет ходить в лес. Дорожки зарастут». «Не будет такого, что ты!» – говорила я. Тогда деревня была живой, много людей везде. «Посмотришь, моя доченька, всё так и будет», – отвечала она, доченькой меня называла. А теперь действительно деревень не стало. Бабушкин дом весь разрушенный стоит. И дорожки заросли. Всё, как бабушка говорила, исполнилось.

Как-то приснилось, что я снова в своей деревне, а с неба звёзды сыплются, как в Апокалипсисе.

Мои друзья – это дети

– Хотела артисткой стать, – продолжает Валентина Борисовна, – но закончила кооперативный техникум и стала товароведом. Хотелось чего-то ещё, и начала я писать в газету – и про деревню нашу, и про бабушку. А потом инструктором была, собрания проводила. Муж водитель, сорок лет вместе, и старший сынок водителем стал, в Москве служил, возил командиров, а потом рак у него обнаружили. И отошёл мой Игорь ко Господу. Слава Богу, окрестила я их, своих сыночков, не побоялась. Роман, младший, очень любил со мной к отцу Василиду ездить и стоял там, молился с нами. Люди удивлялись: «Ты заставляешь его молиться?!» – «Нет, он сам».

А потом стало у меня семь крестников, вот только про Максимушку не знаю, где он. Переживаю. Бабушка привела его в церковь из приюта, батюшка попросил меня быть крёстной, а куда потом его увезли, не могу разузнать. Две девочки-крестницы приходили ко мне в гости, одна ночевала даже – Дарьюшка, сейчас в Питере работает. Другая, Алевтинушка, Алина до крещения, и сейчас приходит– она в пятом классе учится. Покормлю, помолимся. Это мне большое утешение. Её брат Серёженька и мама тоже были некрещёными, я и им крёстной стала. Серёженька как увидит меня в городе, подойдёт, обнимет. В магазине продавщица спрашивает: «Это вам кто, Валентина Борисовна?» – «Крестник». И остальные, как увидят, как птенчики, бегут ко мне. И другие детки. Я поэтому с собой конфеты ношу.

Ещё одну Дарьюшку все осуждали, что она ребёнка без мужа родила, восемнадцать лет ей тогда было. Я её не знала, но жалела. Раз идёт, вижу – колясочка возле магазина стоит, а в ней сидит мальчик, смотрит на меня и улыбается, словно ангел, а глазки серьёзные такие. И так на сыночка моего похож, который умер! Тут мама его из магазина выходит, Дарьюшка. Поговорили, похвалила, что сама воспитывает сына. «Жалей его, – говорю, – расти, не отдавай никому, а Боженька поможет». И календарик подарила церковный. Мне с такими людьми легко – простыми, я и сама простая.

В приют стала ходить от церкви. Мои друзья – это дети из неблагополучных семей и страждущие – те, кто пьянствуют, бездомные. Даже с монастырями связывалась, чтобы кого куда пристроить. Некоторых забирали. Мне легко с ними, но сердце моё разрывается от плача (плачет), а они меня успокаивали. Им ещё тяжелее, чем мне. И вот это всё мои друзья. Сейчас, правда, я не так часто хожу в город, мне благословлено больше молиться, а раньше ходила часто. Ходила с детьми заниматься, от церкви подарки к Рождеству разносила.

 Серафима

– А помогала мне схимонахиня Серафима, наставляла, мы с ней очень дружили. Сначала она была Тамарой, потом в монашестве стала Сергией, а в схиме приняла имя Серафимы. Фамилии не помню, может, Терещенко, но точно не скажу. Её осуждали, что в миру живёт, не в монастыре, а её в обители не брали, потому что болела сильно. Много нападок претерпела ни за что.

Матушка Серафима (на тот момент ещё матушка Сергия) в Киеве

Ходила матушка в наш новоржевский храм, а прежде в Питере жила и чем-то руководила в коммунальном хозяйстве. Ещё до болезни побывала она у батюшки Николая на острове Залит, где трудилась в трапезной. И очень жалела, что батюшке нечего подарить, подумала: «Хоть бы носочки». И вдруг он передаёт ей свои носочки – старенькие, с маленькой дырочкой, – чтобы не переживала, мол, ему и так всё дарят. А потом прислал красивый платочек шерстяной, и мы его потом на плечи все примеряли. Спросил её старец: «Милок-милок, а где же твой возок?» Она не поняла, а потом всё время сумочку на колёсиках возила – то в больницу в Питер, то в монастыри, где ей всё отказывали и отказывали.

Как-то раз поехали мы с ней в Киев святым местам поклониться, лет семь тому назад. И духовник её благословил по пути крест поставить возле того дома, где старец Самуил молился. Мы не знали, где взять крест, но на Воздвиженье, в день смерти моего сына, нашли его на дереве – настоящий большой крест.

Крест, который Валентина Борисовна и матушка Серафима поставили на могиле старца Самуила

Ещё из впечатлений. Какой-то бандеровец начал кричать на матушку, увидев, что она в монашеском: «Москали поганые!» Мы стали молиться, чтобы он успокоился. Это был 2011 год. А как она пела прекрасно! Вот о святом Серафиме:

Помолись о нас, старец родненький,

Помолись о нас, преподобненький,

Помолись о нас Богу в вечности,

Чтобы мы не погибли в беспечности.

Нас паломницы, бывало, просили её исполнить.

Столько матушка Серафима пережила! Ножки отекали, но она всё проповедовала, несла слово Божье. К ней постоянно тянулись страждущие. А однажды в поезде подсел преступник с пистолетом. Она читала «Живый в помощи», Иисусову молитву. Он когда выходил, попросил молиться за него. Каждый раз, когда матушка возвращалась из поездки, привозила новые списки тех, за кого молиться. Они ведь всё равно Божьи – страждущие, кому-то надо молиться за них. У неё один даже жил какое-то время, она к нему в тюрьму ездила, а потом он ополчился на неё, но матушка не обижалась. Несчастный человек, они с женой на несколько месяцев оставили матушке Серафиме своего младенчика, пока выпивали, и она с ним нянчилась. Как-то раз одна женщина пришла, воскликнула, глядя на любимую матушкину икону, Казанскую Богородицу: «Она живая!» А потом, воспользовавшись моментом, унесла с собой. Матушка пошла искать и нашла образ в кустах. Одержимых тянуло к ней, потому что она очень добрая была, всем помогала с пенсии, хотя ей много нужно было на лечение. «Вы не боитесь жить одна?» – спрашивала я у неё. «Со мною Бог. Читай молитву “Яко с нами Бог”, когда пугаешься», – советовала она.

Матушка Серафима в канун праздника Святой Троицы ожидает исповеди

У неё была живая вера, сердечная, чужую боль как свою переживала. Говорила: «Молиться за человека – это как кровь за него проливать». Объясняла, что, пока не покается вся Россия, не будет нам прощения. Я как-то три года сильно сердилась на начальника – была обижена, что меня сократил, а матушка просила простить его, потому что, если не простишь всех, исповедь бесплодна. Ещё она писала стихи. Её благословил отец Георгий Мицов, служивший в деревне Теребени.

Отец Георгий Мицов

Она и не просила, он сам подошёл, сказал: «Ты пиши, пиши». Вот одно такое стихотворение:

Мать игуменья, прости,

Волю Божью испроси.

Помоги мне день прожить,

Богу людям послужить.

Днём сём дай мне не грешить,

А в любви, молитве быть.

Аминь.

Мы вместе к отцу Георгию ездили, привозили вашу газету и там её читали. И за трапезой я у неё вслух читала «Веру», матушке нравилось. Хоть и больная была, но всего наготовит, принимая всех. Перед трапезой, кроме молитв, споём ещё:

Боже, Царя храни!

Сильный, державный,

Царствуй на славу, на славу нам!..

Поёт Валентина Борисовна чудесно, лучшего исполнения гимна, пожалуй, никогда не слышал. Продолжает:

– Вместе мы и за отца Игнатия (Бакаева) молились – воина Христова. Два года её нет рядом, Серафимы, и я всё о ней плачу.

Послание

Вскоре после разговора нам с женой – она тоже с Валентиной Борисовной знакома – приходит посылочка. Яблочки сушёные из сада матушки Серафимы и веточка черники с ягодами, чеснок, печенье, книги, кое-что из детских вещей. Так трогательно это было, в этом она вся. Вспомнил, что присылала в таких случаях моя бабушка, Царствие ей Небесное, – грибы, малиновое варенье. Её тоже Валентиной звали. Было это очень давно.

…а ещё в посылке оказалась фотография…

А ещё фотография оказалась в посылке из Новоржева, где Валентина Борисовна, ещё молодая, красивая, стоит с микрофоном – видно, петь собралась. Она и сейчас красивая. Добрые люди некрасивыми не бывают.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска